Е. И. Носов
Евгений Иванович Носов прошел войну настоящим окопником – заряжающим второго расчета 1969-го полка отдельной артиллерийской бригады РГК, которая постоянно “жила” и “работала” на танкоопасном направлении, в передовых порядках пехоты. Но война вблизи, “в упор”,
В ее батальной очевидности, в лобовой сшибке противостоящих сил, равно как и в ее тактической или стратегической сути, связанной с планированием и осуществлением боевых операций, не нашла отражения в творчестве Носова.
Если расположить рассказы и повести Носова в той последовательности, в какой они соответствуют хронологии жизни, обнаружится, что все написанное прозаиком, тяготеет, словно к магниту, к одному временному центру – войне. Во всяком случае, в биографиях самых дорогих и близких ему героев те огненные годы занимают вполне определенное место, являясь для них зачастую нравственным ориентиром и в последующей жизни. Станет яснее также и одна из особенностей творческой работы писателя: не повторяясь, по не известному читателю “перспективному плану” он пишет единую книгу о народе на войне и после нее, составляя, подобно художнику-мозаисту, свой рисунок времени из разнородных материалов – рассказов, повестей и очерков. 30-е годы: “Мост”, “За триумфальной аркой”; потом – “Усвятские шлемоносцы”, рассказ “Тысяча верст”, очерк “Парторг”, рассказы “Переправа” и “Фронтовые кашевары”, “Красное вино победы” и “Шопен, соната номер два”; далее – произведения, затрагивающие острые проблемы 1960-1980-х, однако не свободные от пережитого в войну: “Шуба”, “Моя Джомолунгма”, “Подпасок”, “В чистом поле за проселком”, “Шумит луговая овсяница”, “Течет речка…”, “И уплывают пароходы, и остаются берега” и другие, даже чисто пейзажные или анималистические этюды то словом, то образом выдающие в авторе писателя-фронтовика.
Исследуя судьбы крестьян, Носов обнаруживает редкостное духовное зрение, проницающее сквозь невзрачную и обыденную наружность в потаенные сокровища народного характера. В “Усвятских шлемоносцах”, например, кажется, ничего необыкновенного: все – быт, все – мелочи… И покос на лугах, и складчина на водку по случаю “больших сенов” и “с устатку”, и даже, может быть, посыльный Давыдко с вестью о войне, и оступившие его мужики и бабы, потом – переживания, мысли и слова Касьяна и других усвятцев, “сходка” новобранцев у дедушки Селивана, хлопоты главного героя по хозяйству, выпечка хлебов, последний семейный ужин, сборы у правления колхоза, напутственные речи, дорога… Ничего особенного, все обыденно, как и в миллионах деревень конца июня 1941 года. И вместе с тем – все необыкновенно.
Предельная ситуация в судьбе народа, избранная Носовым для художественного исследования, исподволь навела писателя на осмысление вопросов войны и мира с той стороны, с какой их понимает сам народ в своих былинах, героических сказках, заговорах, оберегах, плачах и славах, поучениях, исторических песнях и воинских повестях. “Усвятские шлемоносцы”, таким образом, аккумулируют в себе огромный пласт народной культуры, связанный с отношением русских людей к Родине – главной ценности каждого человека на земле. Этим обстоятельством определяется и отбор материала для произведения, и характер его типизации – вся поэтическая сила автора направлена не на освещение психологии отдельного лица, а на постижение духовного мира народа в целом, не на особенное в человеке, а на общенародное в нем. Не случайно и главный герой “Усвятских шлемоносцев” оставлен Носовым без фамилии и назван в былинном духе Касьяном Тимофеевичем, само имя которого означает “носящий шлем” и содержит “освящение и благословение к подвигам”.
В рассказах и повестях Носова есть предельная болевая черта, дойдя до которой герои его замолкают в сдавленной немоте и ожесточении, уверившись в бессилии, ненужности и ложности слова, а перо писателя останавливается, словно наткнувшись на открытую рану, и начинает, едва касаясь живой ткани, обходить эту рану по рваной закраине. Носов умеет – до физической ощутимости и рельефности – передать самое небытие человеческое, не занятую никем и ничем, не возместимую жуткую пустоту, образовавшуюся с гибелью человека, умеет написать молчание, покой и совершенную тишину своего героя, немота которого столь значительна, психологически насыщена, напряжена, мыслеемка и оглушительна, что читатель в первую очередь только ее и слышит, несмотря на громкие голоса других персонажей. Это и молчание дяди Саши Полосухина на открытии обелиска в “Шопене…”, и – в особенности – молчание искромсанного вражеским железом на куски, собранного заново и замурованного в гипс Копешкина в рассказе “Красное вино победы”.
Повестью “Усвятские шелемоносцы” и рассказом “Красное вино победы” Носов прошел по самой границе с войной, взяв ее в некий сакральный круг, который в контексте всего его твор
Чества воспринимается как могильная тишина или зияющая зловещей чернотой пропасть, как немотно-напряженное молчание Саши Полосухина, ожесточенный взгляд вдруг замолкнувшей колхозницы, закрывшей лицо грубыми руками с негнущимися пальцами. И эта могильная тишина напоминает читателям о тех длинных исторических ножницах, которые разделили жизнь людей на до и после войны и продолжают до сих пор доставать своими острыми концами живущих во исполнение народной мудрости о том, что “не те слезы, что на рать, а те, что опосля”.
Слезам “опосля” и посвятил большинство своих произведений Носов, сделав основной упор не на героизме умирать на поле брани, а на во сто крат утяжеленном, вследствие священного подвига павших, мужестве выживать и оставаться людьми. Именно отсюда берет начало пристрастие писателя к характеру драматическому, к судьбе укороченной и не реализованной в возможностях или навсегда пригнетенной войной, к человеку, в жизни которого “не все сошлось” и многое не осуществилось.