Е. И. Носов
Евгений Иванович Носов прошел войну настоящим окопником — заряжающим второго расчета 1969-го полка отдельной артиллерийской бригады РГК, которая постоянно «жила» и «работала» на танкоопасном направлении, в передовых порядках пехоты. Но война вблизи, «в упор»,
В ее батальной очевидности, в лобовой сшибке противостоящих сил, равно как и в ее тактической или стратегической сути, связанной с планированием и осуществлением боевых операций, не нашла отражения в творчестве Носова.
Если расположить рассказы и повести Носова в той последовательности, в какой они соответствуют хронологии жизни, обнаружится, что все написанное прозаиком, тяготеет, словно к магниту, к одному временному центру — войне. Во всяком случае, в биографиях самых дорогих и близких ему героев те огненные годы занимают вполне определенное место, являясь для них зачастую нравственным ориентиром и в последующей жизни. Станет яснее также и одна из особенностей творческой работы писателя: не повторяясь, по не известному читателю «перспективному плану» он пишет единую книгу о народе на войне и после нее, составляя, подобно художнику-мозаисту, свой рисунок времени из разнородных материалов — рассказов, повестей и очерков. 30-е годы: «Мост», «За триумфальной аркой»; потом — «Усвятские шлемоносцы», рассказ «Тысяча верст», очерк «Парторг», рассказы «Переправа» и «Фронтовые кашевары», «Красное вино победы» и «Шопен, соната номер два»; далее — произведения, затрагивающие острые проблемы 1960-1980-х, однако не свободные от пережитого в войну: «Шуба», «Моя Джомолунгма», «Подпасок», «В чистом поле за проселком», «Шумит луговая овсяница», «Течет речка…», «И уплывают пароходы, и остаются берега» и другие, даже чисто пейзажные или анималистические этюды то словом, то образом выдающие в авторе писателя-фронтовика.
Исследуя судьбы крестьян, Носов обнаруживает редкостное духовное зрение, проницающее сквозь невзрачную и обыденную наружность в потаенные сокровища народного характера. В «Усвятских шлемоносцах», например, кажется, ничего необыкновенного: все — быт, все — мелочи… И покос на лугах, и складчина на водку по случаю «больших сенов» и «с устатку», и даже, может быть, посыльный Давыдко с вестью о войне, и оступившие его мужики и бабы, потом — переживания, мысли и слова Касьяна и других усвятцев, «сходка» новобранцев у дедушки Селивана, хлопоты главного героя по хозяйству, выпечка хлебов, последний семейный ужин, сборы у правления колхоза, напутственные речи, дорога… Ничего особенного, все обыденно, как и в миллионах деревень конца июня 1941 года. И вместе с тем — все необыкновенно.
Предельная ситуация в судьбе народа, избранная Носовым для художественного исследования, исподволь навела писателя на осмысление вопросов войны и мира с той стороны, с какой их понимает сам народ в своих былинах, героических сказках, заговорах, оберегах, плачах и славах, поучениях, исторических песнях и воинских повестях. «Усвятские шлемоносцы», таким образом, аккумулируют в себе огромный пласт народной культуры, связанный с отношением русских людей к Родине — главной ценности каждого человека на земле. Этим обстоятельством определяется и отбор материала для произведения, и характер его типизации — вся поэтическая сила автора направлена не на освещение психологии отдельного лица, а на постижение духовного мира народа в целом, не на особенное в человеке, а на общенародное в нем. Не случайно и главный герой «Усвятских шлемоносцев» оставлен Носовым без фамилии и назван в былинном духе Касьяном Тимофеевичем, само имя которого означает «носящий шлем» и содержит «освящение и благословение к подвигам».
В рассказах и повестях Носова есть предельная болевая черта, дойдя до которой герои его замолкают в сдавленной немоте и ожесточении, уверившись в бессилии, ненужности и ложности слова, а перо писателя останавливается, словно наткнувшись на открытую рану, и начинает, едва касаясь живой ткани, обходить эту рану по рваной закраине. Носов умеет — до физической ощутимости и рельефности — передать самое небытие человеческое, не занятую никем и ничем, не возместимую жуткую пустоту, образовавшуюся с гибелью человека, умеет написать молчание, покой и совершенную тишину своего героя, немота которого столь значительна, психологически насыщена, напряжена, мыслеемка и оглушительна, что читатель в первую очередь только ее и слышит, несмотря на громкие голоса других персонажей. Это и молчание дяди Саши Полосухина на открытии обелиска в «Шопене…», и — в особенности — молчание искромсанного вражеским железом на куски, собранного заново и замурованного в гипс Копешкина в рассказе «Красное вино победы».
Повестью «Усвятские шелемоносцы» и рассказом «Красное вино победы» Носов прошел по самой границе с войной, взяв ее в некий сакральный круг, который в контексте всего его твор
Чества воспринимается как могильная тишина или зияющая зловещей чернотой пропасть, как немотно-напряженное молчание Саши Полосухина, ожесточенный взгляд вдруг замолкнувшей колхозницы, закрывшей лицо грубыми руками с негнущимися пальцами. И эта могильная тишина напоминает читателям о тех длинных исторических ножницах, которые разделили жизнь людей на до и после войны и продолжают до сих пор доставать своими острыми концами живущих во исполнение народной мудрости о том, что «не те слезы, что на рать, а те, что опосля».
Слезам «опосля» и посвятил большинство своих произведений Носов, сделав основной упор не на героизме умирать на поле брани, а на во сто крат утяжеленном, вследствие священного подвига павших, мужестве выживать и оставаться людьми. Именно отсюда берет начало пристрастие писателя к характеру драматическому, к судьбе укороченной и не реализованной в возможностях или навсегда пригнетенной войной, к человеку, в жизни которого «не все сошлось» и многое не осуществилось.