История русской литературы
Э. В. Чумакевич
Г. Адамович-критик: особенности художественной манеры
В истории литературы русского зарубежья Г. В. Адамович остался как великий критик, поэт, наставник поэтической молодежи, для которой был непререкаемым авторитетом. Его немногочисленное поэтическое наследие (им было написано 165 стихотворений) являет собой пример незаурядного мастерства, высшего воплощения акмеизма.
В парижском “Звене” в 1923 году Адамович опубликовал небольшую статью “Поэты в Петербурге”, в которой писал об Анне Ахматовой, Федоре Сологубе, Михаиле Кузмине, Константине Вагинове. Он говорил о них как о современниках, с которыми только что беседовал, называл их “нашими поэтами”. Позднее в “Звене” Адамович стал вести еженедельные “Литературные беседы”. Эти статьи пользовались большой популярностью, их ждала публика.
К 1925-му году большинство русских эмигрантов поняли, что вернуться на родину при сталинском режиме они не смогут. Русская литература окончательно разделилась на “советскую” и “зарубежную”. В литературной судьбе Адамовича также произошли изменения: ступив на улицы Парижа как русский поэт, он превращается в известного критика, эссеиста, мастера литературного портрета. У него был единственный соперник – Владислав Ходасевич. Их многолетняя полемика приковывала пристальное внимание всей культурной; миграции, в ней рождались блестящие идеи, подводились значимые итоги, благодаря дискуссии развивалась литературная критика, совершенствовались поэзия и проза авторов русского зарубежья.
В. Ходасевич чувствовал, как неуклонно падает значение литературы и искусства в технократическом обществе, и видел единственное спасение для литераторов – следовать пушкинской традиции. Г. Адамович требовал от авторов строгого отношения к слову и поэтической ясности. Их спор затрагивал такой существенный вопрос, как дальнейшая судьба русской культуры и литературы. Неудивительно, что из этой полемики возникла знаменитая “парижская нота”, влияние которой испытывали даже приверженцы взглядов Ходасевича.
Почти все исследователи творческого наследия Адамовича отмечали блестящий стиль, редкий для критика дар интонации и, в то же время, “импрессионизм”, “капризность”, “неустойчивость в оценках”. Это стало общим местом в статьях о нем. По мере того, как менялось мировоззрение Адамовича, изменялись и его оценки творчества одного и того же автора. В статьях критика разных лет можно найти много противоречивых отзывов. Например, о Есенине он пишет: “дряблый, вялый, приторный, слащавый стихотворец”, а позже: “есть в есенинской певучей поэзии прелесть незабываемая, неотразимая”. Иногда критик чередовал свои полярные высказывания.
Мемуарная проза Адамовича обладала суггестивным воздействием на читателя. Многие отмечали, что автору всегда удавалось их убедить. Критик не столько стремился дать факты, сколько “запечатлевал литературное мгновение”, то есть то впечатление, которое осталось у него от встречи или разговора с героем его мемуаров именно в какой-то определенный день.
О. А. Коростелев в статье к книге “Одиночество и свобода” подробно излагает историю ее выхода в свет. Издательство имени Чехова (Нью-Йорк) долго раздумывало, кому из критиков русского зарубежья поручить написание книги, подводящей итоги существования русской литературной эмиграции (1955г.). Кроме Адамовича, предлагались кандидатуры Глеба Струве и Марка Слонима. В обсуждение этой темы включились многие писатели и работники издательства, а литературная общественность с нетерпением ждала выхода книги в свет. Все, так или иначе, были знакомы друг с другом, было интересно, как и в каком свете будет подано их творчество. Общественное мнение оказалось единодушным: лучше Адамовича никто такую книгу не напишет. Сам Адамович считал, что от этой работы у него будет много неприятностей, но договор заключил и стал присылать в издательство рукописи статей. Издательство им. Чехова поручило сделать исторический обзор эмигрантской литературы также и Г. Струве. Его книга вышла в 1956 году.
Как следует из переписки Адамовича, его опасения оправдались: писатели младшего поколения были обижены, что их не включили в книгу. Автор намеренно упомянул только троих, кого уже не было в живых: Фельзена, Поплавского и Штейгера. Возмущенному Яновскому Адамович обещал создание второго тома, где будут упомянуты все: “Я вообще пишу “взгляд и нечто”, без системы, и пропускаю даже кое-кого из стариков, именно, чтобы пропуски не были истолкованы пренебрежительно. Но буду непременно писать второй том – и там будут все “подстарки”, как выражалась Гиппиус, и Вы, их краса и украшение” .
Композиционно книга построена следующим образом: краткое вступление автора, две статьи обобщающего характера “Одиночество и свобода” и “Сомнения и надежды” (в начале и в конце), а между ними – 15 именных очерков о писателях старшего поколения и 4-о молодых авторах русского зарубежья. Хотя Адамович и говорил, что он пишет “без системы”, его книга представляет собой единое целое. Главное, что цементирует повествование – это время, а в нем великая русская литература двух веков, XIX и ХХ-го в их нерасторжимой связи, а в литературе – великие имена: Бунин, Мережковский, Шмелев, Алданов, 3. Гиппиус, Ремизов, Зайцев, Набоков, Тэффи, Куприн, Вяч. Иванов и Лев Шестов, Поплавский, Фельзен, Штейгер.
Характерной особенностью Адамовича-критика стала многослойность повествования. Каждый автор, о котором он пишет, плотно включен в литературный контекст своего времени. Кроме того, поражает обилие отсылок к великим людям прошлых веков, установление традиций, литературных параллелей, ассоциативных рядов, великое множество имен, цитат, потрясающая эрудиция критика. Казалось бы – всего 15 именных очерков, но почти в каждом присутствуют незаявленные в оглавлении Достоевский и Толстой (если вычленить и объединить высказывания о них, получатся полноценные статьи), упоминаются дневники П. И. Чайковского, Гумилев и Ахматова, Л. Андреев и мн. мн. другие – вся Ее Величество Русская Литература.
В очерке о Ремизове находим блестящую оценку достижений и заблуждений литературного процесса XIX века. “Кажется, больше, чем какой-либо другой век – век девятнадцатый склонен был признать себя веком “окончательным”, после которого подлинно-существенные открытия уже невозможны и остается место лишь для усовершенствования и разработки найденного. “Царство науки не знает предела”, разум восторжествовал над суеверием и тьмой, прогресс обеспечен, и так далее, и так далее без каких-либо колебаний относительно возможных неожиданностей и сюрпризов. Путь был как будто расчищен, и девятнадцатый век отказывался допустить, что кому-либо, кроме заведомых чудаков и оригиналов, придет в голову с него свернуть, в частности в литературе или искусстве” . В литературе “с богами, героями, волшебниками, безумцами и рыцарями было покончено, их место занял некий нарицательный Иван Иванович,… всецело находящийся в лапах жизни и сознающий, что выбраться из этих лап, или хотя бы только мельком взглянуть, есть ли что-нибудь за ними, никому не дано. Не было века более надменного и самоуверенного, чем век девятнадцатый: все, что находилось с ним в противоречии, он провозгласил отжившим, …а о преодолении реализма – или хотя бы только о пресыщении реализмом, усталости от него, внутреннего опустошения его, – не допускал и мысли… Не было века более трагического…” .
Большую роль играет и философская направленность повествования, прозорливость оценок, которые не устарели и сейчас, умение из частностей сделать глобальные выводы, определить место великих авторов в русской и мировой литературе.
К числу достоинств Адамовича относится то, что он не идеализирует великих людей. Автор был уверен: ничто не может повредить гению. Герои очерков Адамовича изображены многопланово и разносторонне, учтены различные оценки современников, что в результате дает стереоскопический портрет определенной личности во всей ее многогранности как человека и творца. Не удивительно, что литературная общественность, привыкшая к только хвалебным или уничижительным статьям, долго не могла определиться в своем отношении к книге очерков: похвалил автор или раскритиковал? Как водится, были обиженные. Адамович и не претендовал на истину в последней инстанции, а лишь передавал свои личные впечатления от общения с тем или другим писателем. Он, пожалуй, одним из первых преодолел примитивизм деления на “черное и белое” в повествовании и оценках, а это вызывало удивление и часто неприятие, как все новое.
“Одиночество и свобода” – это пример блестящего новаторства в жанре критики без вычурности и эпатажа. Рядом с курьезными случаями из жизни того или иного автора, читатель находит уважительную констатацию его дарований и заслуг, причем сделано это с величайшей тактичностью умного, в высшей степени культурного человека.
Адамовичу удалось, не “расчленяя” творческую личность на “писателя” и “человека”, показать ее в единстве, во всей противоречивой целостности, ибо только таким и может быть вечно ищущая творческая личность. Это обеспечило всей книге величайшую искренность, ощущение, что видишь перед собой писателей и поэтов, беседуешь с замечательным их современником – Адамовичем. Такому впечатлению способствует и современный стиль критика, отсутствие архаичных слов, множества литературоведческих терминов (чем грешит современное литературоведение), кажущаяся простота изложения, источник которой – гениальность.
Одной из особенностей стиля Адамовича является вкрапление в текст статей об определенных авторах воспоминаний о совсем другом писателе или поэте, кажущихся, на первый взгляд, случайными (например, Сирин-драматург и Блок). Но, сопоставляя несопоставимое, критик добивается некой искры, вспышки, помогающей ему сделать точный, иногда парадоксальный, непривычный для классического литературоведения вывод. Но игра ума Адамовича вызывает не столько удивление, сколько восторг глубиной и проникновением в самую суть явлений, концентрацией внимания на моментах, не замеченных никем. Ему блестяще удается превратить подобные вставки в своеобразные микромемуары, когда в нескольких фразах очерчен яркий портрет того или другого литератора.
Критику часто ставили на вид, что он неточно употребляет цитаты. Для Адамовича же высказывания великих людей давно стали достоянием его личности, при цитации он не претендует на точность (всегда оговаривается, предупреждает читателя), а передает смысл сказанного, не искажая его.
Талант Адамовича как критика не подлежит сомнению. Даже его очерки чисто мемуарного характера насыщены литературно-критическими замечаниями. Заслуга Адамовича в том, что ему удалось соединить в единое, нерасторжимое целое мемуары и блестящую литературную критику. В статье “Зинаида Гиппиус” он писал, что к ее стихам нельзя применить понятие развития: “Гиппиус сразу, чуть ли не с первых “проб пера” – вроде знаменитого “Люблю отчаяние мое безмерное” – нашла тон и ритм, в точности соответствующие ее внутреннему миру. Нет в ее стихах никакого стремления к обольщению, к тому, чтобы “нравиться”, столь типичного для женской поэзии. Они замкнуты в себе, слегка высокомерны в самоограничении. В них нет меланхолии, со Времен Жуковского неизменно находящей отклик в душах. Еще меньше в них сентиментальности. Зинаиде Гиппиус чужда забота о создании “самодовлеющих образцов искусства”, не связанных с личностью автора, способных существовать вне авторской биографии и судьбы. Стихи ее представляют собой нечто вроде исповеди” . Критик отмечает, что 3. Гиппиус дала пример поэзии “без радости” и горения. “Стихи свои она слагала не для услаждения мира, не как гимны и элегии, а как записи в дневнике или комментарии к снам, догадкам, сомнениям и мыслям” .
Переплетение личного и творческого, традиций и новаторства, отсылки к русской и зарубежной истории, оценка литературного процесса с философских позиций, внесение в ткань очерков приемов художественного повествования (“портрет-судьба”) и обеспечили создание Адамовичем живой ткани литературного процесса-жизни, тревожно пульсирующей, сверкающей талантами, падающей в бездну разочарования и отчаяния, восторженно взлетающую к звездам в моменты озарений.