ЛИРИКА.
Белинский в статье «Стихотворения М. Лермонтова» называл «Думу» сатирой, видя в ней «громы негодования, грозу духа оскорбленного позором общества». Он писал, что «Дума» всех изумила «крепостию стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти». Именно эта «глубокая грусть» и отличает «Думу» от такого стихотворения, действительно полного «благородного негодования», как «Смерть поэта».
В «Думе» Лермонтов вновь повторяет слово, характеризующее современное общество:
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны
И перед властию — презренные рабы.
Слово «раб» имеет здесь, как и в других произведениях Лермонтова, очень широкое значение. Им обозначено все общество в целом, подавленное тиранией (еще раньше — «Умирающий гладиатор», 1835; «Смерть поэта», 1837; позднее — «Последнее новоселье», 1841).
Основная тональность «Смерти поэта» — негодование, боль от тягчайшей утраты и горячая любовь к погибшему; это стихотворение — удивительный сплав энергии и сатиры.
Высокий пафос стихотворения осуществлен рядом контрастных противопоставлений («дивный гений» противостоит пошлости окружавшей его среды, его мучения — пустопорожней веселости света, величие «нашей славы» — пустому сердцу заезжего карьериста, черная кровь — праведной крови). Особенно грозно звучат последние шестнадцать строк, предуказывающие неизбежность разоблачения подлинных убийц великого поэта:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!..
«Воззвание к революции» — так было названо это стихотворение одним из современников.
Жажда деятельности, дух борьбы, характерные для героя лермонтовской лирики, были присущи самым передовым деятелям тогдашней России. Белинский утверждал: «Жизнь есть действование, действование есть борьба». Герцен вторил ему: человеку, писал он, «мало блаженства спокойного созерцания и видения; ему хочется полноты упоения и страданий жизни; ему хочется действования, ибо одно действование может вполне удовлетворить человека. Действование — сама личность».
Противостояние героя лермонтовской лирики, с одной стороны, деспотизму, с другой — рабской пассивности общества, присущий ему пафос борьбы роднят его с декабристской литературой, с героями дум Рылеева, трагедий Кюхельбекера, с Чацким Грибоедова. Но не менее существенно и различие между ними. Борьба за свободу отчизны, захваченность общественными интересами определяли облик декабристской литературы. Герой декабристской литературы осознавал себя прежде всего гражданином («Я не поэт, а гражданин» — Рылеев, 1825). Лирический герой Лермонтова воспринимал себя лишь «с названьем гражданина» (1831), ожидая от подлинных граждан будущего заслуженного презрения к себе («Дума»).
В условиях последекабристской поры человек, как он понимался Лермонтовым, был обречен на мучительное одиночество:
Он меж людьми ни раб, ни властелин,
И все, что чувствует, он чувствует один.
(1832)
Этот мотив одиночества выражен во множестве стихотворений Лермонтова, в таких великолепных произведениях, как, например, «Утес» (1841), «На севере диком стоит одиноко…» (1841) и др. Отсюда и постоянно встречающийся в лирике Лермонтова образ «странника», «в свете безродного» («Молитва», 1837; «Кинжал», 1837, и др.), «изгнанника» («Тучи», 1840, и др.), «узника» («Желание», 1832; «Узник», 1837; «Сосед», 1837; «Соседка», 1839; «Пленный рыцарь», 1840, и др.). Отсюда же пристальное внимание к судьбе Наполеона и характер его трактовки — «изгнанник мрачный», «забытый, он угас один» («Св. Елена», 1831; «Воздушный корабль», 1840; «Последнее новоселье», 1841).
Но несмотря на тяготы одиночества, герой лермонтовской лирики не капитулирует перед действительностью: «Но перед идолами света не гну колени мои» (1841). Он уходит в себя: «Любил с начала жизни я угрюмое уединение, где укрывался весь в себя» (1830). Герцен вспоминал впоследствии: «Принужденные к молчанию, сдерживая слезы, мы научились сосредоточиваться, скрывать свои думы».
В условиях 30-х годов не только реальная борьба, не только высказанное слово, но и думы были общественно значимыми, подготавливая возможность деятельности.
Герой лермонтовской лирики, как это было и в декабристской литературе, противостоя господам и рабам, обнаруживает исключительную стойкость и непримиримость: «Да, я не изменюсь и буду тверд душой, Как ты, как ты, мой друг железный» («Кинжал», 1837). Эта стойкость с особой силой выражена в стихотворении «Пророк» (1841), о котором Белинский писал, что оно, наряду со стихотворениями «Тамара» и «Выхожу один я на дорогу…», «даже между сочинениями Лермонтова принадлежит к блестящим исключениям». «Пророк» Лермонтова развивает в условиях последекабристской поры пафос одноименного пушкинского стихотворения (1826). Пушкин утверждал в нем декабристскую идею гражданской деятельности:
Восстань, пророк, и виждь и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
«Пророк» Лермонтова, непоколебимо убежденный в провозглашаемом им «любви и правды» чистом учении, мужественно противостоит в своем одиночестве забросавшим его каменьями и изгнавшим его «ближним». В контексте пушкинского «Пророка» ясен декабристский ореол, венчающий пророка Лермонтова, и вместе с тем иное, гораздо более трагическое положение лермонтовского пророка, обусловленное обстановкой 30 — х годов:
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи…
Противоречие между героем лермонтовской лирики и окружающим его обществом порождает конфликт в его собственном сознании.
Изображения внутреннего конфликта не было ни у Пушкина, ни у других предшественников Лермонтова в русской поэзии. Наличие такого конфликта отличает Лермонтова и от Байрона. Внутренний конфликт — специфическая форма отражения русской действительности 30-х годов, одна из форм столь характерной для этого времени рефлексии.
В основе его — столкновение страстного устремления к живой, деятельной жизни с горестным признанием неосуществимости этого устремления. Белинский справедливо видел своеобразие лирики Лермонтова в том, что стихотворения его «поражают душу читателя безнадежностью, безверием в жизнь и чувства человеческие, при жажде жизни и избытке чувств». Это основное противоречие раскрывается сложно и многообразно. Родина всегда занимала значительное место в лирике Лермонтова. Обреченный на одиночество, герой его лирики напряженно переживал свое отношение к ней. С самого начала, говоря о стране, где «стонет человек от рабства и цепей», он вынужден был с болью признать: «Друг! этот край… моя отчизна» («Жалобы турка», 1829). Имея в виду такую отчизну, Лермонтов в другом стихотворении восклицает:
Изгнаньем из страны родной
Хвались повсюду как свободой.
«О, полно извинять разврат…», 1831).
Но устремленность к родине, тяготение к ней не оставляют героя лирики Лермонтова уже и в раннем творчестве (например, «Желание», 1831), тем более зрелом:
Боюсь сказать! — душа дрожит!
Что, если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!
(«Спеша на север издалека…», 1837)
Родина влечет к себе прежде всего как место рождения и, быть может, смерти:
… я родину люблю
И больше многих: средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать,
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшийся с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.
(«Я видел тень блаженства…», 1831).
Родина — это страна друзей и братьев, «тех добрых, милых, благородных, деливших молодость мою» (1837).
В «Бородино» родина — уже нечто гораздо более значительное. Это народ, «могучее, лихое племя», «богатыри», отстоявшие независимость родины, народ в его национально-освободительном движении.
В стихотворении «Родина» (1841), первоначально названном «Отчизна», Лермонтов противопоставляет свое понимание родины точке зрения, выраженной А. С. Хомяковым в его стихотворении «Отчизна» (1839), где в духе славянофилов утверждалось «смирение» русского народа и его верность православию. У Лермонтова чувство родины основывается на совсем других началах.
Лермонтов решительно отметает обоснование чувства родины в духе «официальной народности». Его не прельщают ни военное могущество николаевской империи («слава, купленная кровью»), ни международная роль, какую играла Россия в качестве главы «Священного союза» («полный гордого доверия покой»), ни прошлое России («темной старины заветные преданья»). В качестве основания чувства родины выдвигается нечто настолько по тому времени необычное, что поэт счел необходимым в пределах небольшого стихотворения четыре раза оговорить эту необычность («Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой», «Но я люблю — за что, че знаю сам», «С отрадой, многим незнакомой»). Чувство родины утверждается тяготением к простой русской природе, не только многокрасочной и яркой, какая обрисована в стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива…», к заурядному русскому мужичку, не только воину-богатырю, о котором речь шла в «Бородино».
Добролюбов, имея в виду это стихотворение, писал, что Лермонтов «понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно».
И в этом стихотворении Лермонтова, как и во многих других, мы находим органическое слияние думы с лирическим проникновением в предмет ее. Мысль развивается, идя от несколько отвлеченной трактовки темы к совершенно конкретному ее решению. Эмоциональная насыщенность достигается сперва не прямым называнием отвергаемых оснований чувства родины, а указанием на их внутренние эквиваленты (слава, покой, молчание), переходом к рисуемой с помощью тропов русской природе, которая является предпосылкой подлинного чувства родины («Степей молчанье», «лесов колыханье», «разливы рек, подобные морям»). Дальнейшее развитие темы, утверждение чувства любви к родине, дается точным описанием картины («дрожащие огни печальных деревень», «дымок спаленной жнивы», «в степи ночующий обоз», «с резными ставнями окно», «пляска с топаньем и свистом»), где это точное описание пронизано лирическими нотами, раскрывающими тяготение героя к изображаемому («люблю», «вздыхаю», «с отрадой вижу», «смотреть до полночи готов»).
Так в одном стихотворении Лермонтов смог выразить движение глубокой мысли, раскрытой в многообразном эмоциональном освещении средствами многокрасочной словесной палитры.
Чувство родины, утверждаемое Лермонтовым, отличается от патриотизма «официальной народности» не только совсем другим своим содержанием, но и полным отсутствием национальной исключительности, своим, можно было бы сказать, интернационализмом.
Неоднократное пребывание на Кавказе дало возможность Лермонтову увидеть и выразить великолепие природы Кавказа, изобразить сильные характеры, рожденные им. Это видно уже в ранней лирике, а затем и в зрелой («Дары Терека», 1839; «Валерик», 1840; «Тамара», 1841). В особенности широко дан Кавказ в поэмах Лермонтова.
Белинский справедливо заметил, что Кавказ сделался «его поэтическою родиной, пламенно любимою им…»
Образ поэта утверждается в стихотворении «Поэт» (1838) именно как поэта народного. Вспоминая в декабристской традиции о прошлом, когда голос поэта «звучал, как колокол на башне вечевой Во дни торжеств и бед народных», и сетуя по поводу жалкой роли поэта в современном обществе, Лермонтов заключает это свое произведение риторическим вопросом, выражающим утверждение:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?..
Так решается Лермонтовым вопрос о месте поэта в обществе, о судьбе и правах человеческой личности вообще, решается утверждением единства интересов личности и народа.
Стихотворения о народе, о родине, о поэте не только утверждают личность из народа, необходимость единения героя лирики с народом, но раскрывают сближение и его внутреннего мира с простыми людьми, особенно в стихах последних лет («Бородино», 1837; «Поэт», 1838; «Казачья колыбельная песня», 1840; «Завещание», 1840; «Родина», 1841). Эти стихотворения — в числе наиболее последовательно реалистических.
Пафос лермонтовского творчества — страстные «поиски решения нравственных вопросов о судьбах и правах человеческой личности» — многогранно, сложно и противоречиво выражен в его лирике. Основными параметрами, характеризующими лирику Лермонтова, являются: полное негодования отрицание общества господ и рабов; мятежное противопоставление ему образа человека в его деятельном отношении к жизни, настойчивые поиски освобождения от мучительного чувства одиночества, на которое человек обречен этим обществом, — через попытки найти единение с богом (религия), с «родной душой» (любовь, дружба), с природой, уходом в историческое прошлое, — осознание несостоятельности этих попыток, ощущение возможности осуществить права личности только в том случае, если она станет выразительницей интересов народа.
Разумеется, лирика Лермонтова неизмеримо богаче охарактеризованной системы. Лирика Лермонтова — неисчерпаема. Она, по словам Белинского, — «бездонный океан».
1975