ЛИРИКА.
Белинский в статье “Стихотворения М. Лермонтова” называл “Думу” сатирой, видя в ней “громы негодования, грозу духа оскорбленного позором общества”. Он писал, что “Дума” всех изумила “крепостию стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти”. Именно эта “глубокая грусть” и отличает “Думу” от такого стихотворения, действительно полного “благородного негодования”, как “Смерть поэта”.
В “Думе” Лермонтов вновь повторяет слово, характеризующее современное общество:
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны
И перед властию – презренные рабы.
Слово “раб” имеет здесь, как и в других произведениях Лермонтова, очень широкое значение. Им обозначено все общество в целом, подавленное тиранией (еще раньше – “Умирающий гладиатор”, 1835; “Смерть поэта”, 1837; позднее – “Последнее новоселье”, 1841).
Основная тональность “Смерти поэта” – негодование, боль от тягчайшей утраты и горячая любовь к погибшему; это стихотворение – удивительный сплав энергии и сатиры.
Высокий пафос стихотворения осуществлен рядом контрастных противопоставлений (“дивный гений” противостоит пошлости окружавшей его среды, его мучения – пустопорожней веселости света, величие “нашей славы” – пустому сердцу заезжего карьериста, черная кровь – праведной крови). Особенно грозно звучат последние шестнадцать строк, предуказывающие неизбежность разоблачения подлинных убийц великого поэта:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!..
“Воззвание к революции” – так было названо это стихотворение одним из современников.
Жажда деятельности, дух борьбы, характерные для героя лермонтовской лирики, были присущи самым передовым деятелям тогдашней России. Белинский утверждал: “Жизнь есть действование, действование есть борьба”. Герцен вторил ему: человеку, писал он, “мало блаженства спокойного созерцания и видения; ему хочется полноты упоения и страданий жизни; ему хочется действования, ибо одно действование может вполне удовлетворить человека. Действование – сама личность”.
Противостояние героя лермонтовской лирики, с одной стороны, деспотизму, с другой – рабской пассивности общества, присущий ему пафос борьбы роднят его с декабристской литературой, с героями дум Рылеева, трагедий Кюхельбекера, с Чацким Грибоедова. Но не менее существенно и различие между ними. Борьба за свободу отчизны, захваченность общественными интересами определяли облик декабристской литературы. Герой декабристской литературы осознавал себя прежде всего гражданином (“Я не поэт, а гражданин” – Рылеев, 1825). Лирический герой Лермонтова воспринимал себя лишь “с названьем гражданина” (1831), ожидая от подлинных граждан будущего заслуженного презрения к себе (“Дума”).
В условиях последекабристской поры человек, как он понимался Лермонтовым, был обречен на мучительное одиночество:
Он меж людьми ни раб, ни властелин,
И все, что чувствует, он чувствует один.
(1832)
Этот мотив одиночества выражен во множестве стихотворений Лермонтова, в таких великолепных произведениях, как, например, “Утес” (1841), “На севере диком стоит одиноко…” (1841) и др. Отсюда и постоянно встречающийся в лирике Лермонтова образ “странника”, “в свете безродного” (“Молитва”, 1837; “Кинжал”, 1837, и др.), “изгнанника” (“Тучи”, 1840, и др.), “узника” (“Желание”, 1832; “Узник”, 1837; “Сосед”, 1837; “Соседка”, 1839; “Пленный рыцарь”, 1840, и др.). Отсюда же пристальное внимание к судьбе Наполеона и характер его трактовки – “изгнанник мрачный”, “забытый, он угас один” (“Св. Елена”, 1831; “Воздушный корабль”, 1840; “Последнее новоселье”, 1841).
Но несмотря на тяготы одиночества, герой лермонтовской лирики не капитулирует перед действительностью: “Но перед идолами света не гну колени мои” (1841). Он уходит в себя: “Любил с начала жизни я угрюмое уединение, где укрывался весь в себя” (1830). Герцен вспоминал впоследствии: “Принужденные к молчанию, сдерживая слезы, мы научились сосредоточиваться, скрывать свои думы”.
В условиях 30-х годов не только реальная борьба, не только высказанное слово, но и думы были общественно значимыми, подготавливая возможность деятельности.
Герой лермонтовской лирики, как это было и в декабристской литературе, противостоя господам и рабам, обнаруживает исключительную стойкость и непримиримость: “Да, я не изменюсь и буду тверд душой, Как ты, как ты, мой друг железный” (“Кинжал”, 1837). Эта стойкость с особой силой выражена в стихотворении “Пророк” (1841), о котором Белинский писал, что оно, наряду со стихотворениями “Тамара” и “Выхожу один я на дорогу…”, “даже между сочинениями Лермонтова принадлежит к блестящим исключениям”. “Пророк” Лермонтова развивает в условиях последекабристской поры пафос одноименного пушкинского стихотворения (1826). Пушкин утверждал в нем декабристскую идею гражданской деятельности:
Восстань, пророк, и виждь и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
“Пророк” Лермонтова, непоколебимо убежденный в провозглашаемом им “любви и правды” чистом учении, мужественно противостоит в своем одиночестве забросавшим его каменьями и изгнавшим его “ближним”. В контексте пушкинского “Пророка” ясен декабристский ореол, венчающий пророка Лермонтова, и вместе с тем иное, гораздо более трагическое положение лермонтовского пророка, обусловленное обстановкой 30 – х годов:
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи…
Противоречие между героем лермонтовской лирики и окружающим его обществом порождает конфликт в его собственном сознании.
Изображения внутреннего конфликта не было ни у Пушкина, ни у других предшественников Лермонтова в русской поэзии. Наличие такого конфликта отличает Лермонтова и от Байрона. Внутренний конфликт – специфическая форма отражения русской действительности 30-х годов, одна из форм столь характерной для этого времени рефлексии.
В основе его – столкновение страстного устремления к живой, деятельной жизни с горестным признанием неосуществимости этого устремления. Белинский справедливо видел своеобразие лирики Лермонтова в том, что стихотворения его “поражают душу читателя безнадежностью, безверием в жизнь и чувства человеческие, при жажде жизни и избытке чувств”. Это основное противоречие раскрывается сложно и многообразно. Родина всегда занимала значительное место в лирике Лермонтова. Обреченный на одиночество, герой его лирики напряженно переживал свое отношение к ней. С самого начала, говоря о стране, где “стонет человек от рабства и цепей”, он вынужден был с болью признать: “Друг! этот край… моя отчизна” (“Жалобы турка”, 1829). Имея в виду такую отчизну, Лермонтов в другом стихотворении восклицает:
Изгнаньем из страны родной
Хвались повсюду как свободой.
“О, полно извинять разврат…”, 1831).
Но устремленность к родине, тяготение к ней не оставляют героя лирики Лермонтова уже и в раннем творчестве (например, “Желание”, 1831), тем более зрелом:
Боюсь сказать! – душа дрожит!
Что, если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!
(“Спеша на север издалека…”, 1837)
Родина влечет к себе прежде всего как место рождения и, быть может, смерти:
… я родину люблю
И больше многих: средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать,
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшийся с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.
(“Я видел тень блаженства…”, 1831).
Родина – это страна друзей и братьев, “тех добрых, милых, благородных, деливших молодость мою” (1837).
В “Бородино” родина – уже нечто гораздо более значительное. Это народ, “могучее, лихое племя”, “богатыри”, отстоявшие независимость родины, народ в его национально-освободительном движении.
В стихотворении “Родина” (1841), первоначально названном “Отчизна”, Лермонтов противопоставляет свое понимание родины точке зрения, выраженной А. С. Хомяковым в его стихотворении “Отчизна” (1839), где в духе славянофилов утверждалось “смирение” русского народа и его верность православию. У Лермонтова чувство родины основывается на совсем других началах.
Лермонтов решительно отметает обоснование чувства родины в духе “официальной народности”. Его не прельщают ни военное могущество николаевской империи (“слава, купленная кровью”), ни международная роль, какую играла Россия в качестве главы “Священного союза” (“полный гордого доверия покой”), ни прошлое России (“темной старины заветные преданья”). В качестве основания чувства родины выдвигается нечто настолько по тому времени необычное, что поэт счел необходимым в пределах небольшого стихотворения четыре раза оговорить эту необычность (“Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой”, “Но я люблю – за что, че знаю сам”, “С отрадой, многим незнакомой”). Чувство родины утверждается тяготением к простой русской природе, не только многокрасочной и яркой, какая обрисована в стихотворении “Когда волнуется желтеющая нива…”, к заурядному русскому мужичку, не только воину-богатырю, о котором речь шла в “Бородино”.
Добролюбов, имея в виду это стихотворение, писал, что Лермонтов “понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно”.
И в этом стихотворении Лермонтова, как и во многих других, мы находим органическое слияние думы с лирическим проникновением в предмет ее. Мысль развивается, идя от несколько отвлеченной трактовки темы к совершенно конкретному ее решению. Эмоциональная насыщенность достигается сперва не прямым называнием отвергаемых оснований чувства родины, а указанием на их внутренние эквиваленты (слава, покой, молчание), переходом к рисуемой с помощью тропов русской природе, которая является предпосылкой подлинного чувства родины (“Степей молчанье”, “лесов колыханье”, “разливы рек, подобные морям”). Дальнейшее развитие темы, утверждение чувства любви к родине, дается точным описанием картины (“дрожащие огни печальных деревень”, “дымок спаленной жнивы”, “в степи ночующий обоз”, “с резными ставнями окно”, “пляска с топаньем и свистом”), где это точное описание пронизано лирическими нотами, раскрывающими тяготение героя к изображаемому (“люблю”, “вздыхаю”, “с отрадой вижу”, “смотреть до полночи готов”).
Так в одном стихотворении Лермонтов смог выразить движение глубокой мысли, раскрытой в многообразном эмоциональном освещении средствами многокрасочной словесной палитры.
Чувство родины, утверждаемое Лермонтовым, отличается от патриотизма “официальной народности” не только совсем другим своим содержанием, но и полным отсутствием национальной исключительности, своим, можно было бы сказать, интернационализмом.
Неоднократное пребывание на Кавказе дало возможность Лермонтову увидеть и выразить великолепие природы Кавказа, изобразить сильные характеры, рожденные им. Это видно уже в ранней лирике, а затем и в зрелой (“Дары Терека”, 1839; “Валерик”, 1840; “Тамара”, 1841). В особенности широко дан Кавказ в поэмах Лермонтова.
Белинский справедливо заметил, что Кавказ сделался “его поэтическою родиной, пламенно любимою им…”
Образ поэта утверждается в стихотворении “Поэт” (1838) именно как поэта народного. Вспоминая в декабристской традиции о прошлом, когда голос поэта “звучал, как колокол на башне вечевой Во дни торжеств и бед народных”, и сетуя по поводу жалкой роли поэта в современном обществе, Лермонтов заключает это свое произведение риторическим вопросом, выражающим утверждение:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?..
Так решается Лермонтовым вопрос о месте поэта в обществе, о судьбе и правах человеческой личности вообще, решается утверждением единства интересов личности и народа.
Стихотворения о народе, о родине, о поэте не только утверждают личность из народа, необходимость единения героя лирики с народом, но раскрывают сближение и его внутреннего мира с простыми людьми, особенно в стихах последних лет (“Бородино”, 1837; “Поэт”, 1838; “Казачья колыбельная песня”, 1840; “Завещание”, 1840; “Родина”, 1841). Эти стихотворения – в числе наиболее последовательно реалистических.
Пафос лермонтовского творчества – страстные “поиски решения нравственных вопросов о судьбах и правах человеческой личности” – многогранно, сложно и противоречиво выражен в его лирике. Основными параметрами, характеризующими лирику Лермонтова, являются: полное негодования отрицание общества господ и рабов; мятежное противопоставление ему образа человека в его деятельном отношении к жизни, настойчивые поиски освобождения от мучительного чувства одиночества, на которое человек обречен этим обществом, – через попытки найти единение с богом (религия), с “родной душой” (любовь, дружба), с природой, уходом в историческое прошлое, – осознание несостоятельности этих попыток, ощущение возможности осуществить права личности только в том случае, если она станет выразительницей интересов народа.
Разумеется, лирика Лермонтова неизмеримо богаче охарактеризованной системы. Лирика Лермонтова – неисчерпаема. Она, по словам Белинского, – “бездонный океан”.
1975