“Господа Головлевы” – одно из самых мрачных произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина.
В романе не раз встречается пейзаж Головлева. Общий характер пейзажа запечатлен в словах: “Все’глядело сумрачно, сонно, все говорило об угнетении”. Словно мрачная тень головлевской усадьбы падает на окружающий мир. Когда же мы заходим в огромный помещичий дом, нас охватывает “мертвая тишина”, которая “ползет из комнаты в комнату”
везде “пустынно, неприютно”, пахнет “отчуждением, выморочностью”. Недаром одному из братьев Головлевых родовое их имение представляется гробом…
Что же это за страшный, мрачный дом? Почему “отовсюду, из всех углов этого постылого дома, казалось, выползали умертвия”?
Жила здесь когда-то большая семья: Арина Петровна Головлева – деятельная, энергичная накопительница, глава рода; ее муж – пустой человек, пьяница, устранившийся от дел, страстно ненавидевший свою супругу; постылые Степка-балбес и Пашка-тихоня, как называла их мать, ласковый Порфиша (мать, впрочем, его всегда побаивалась) и Аннушка, которая потом бежала из дому с корнетом и вскоре умерла, брошенная супругом, оставив матери на попечение двух сироток – Анниньку и Лю-биньку; были сыновья и у Порфирия.
Но проходят годы, и дом пустеет. Стоя на пороге смерти, перед лицом пробудившейся совести, в тоске повторяет Порфирий Головлев: “Что такое! Что такое сделалось?! Где… все…”
Роман “Господа Головлевы” состоит из ряда глав, повествующих о различных семейных событиях: “Семейный суд”, “По-родственному”, “Семейные итоги”, “Племяннушка”, “Недозволенные семейные радости”… Названия глав говорят о том, что центральная проблема романа – проблема семьи (как и в “Анне Карениной” Толстого, в “Братьях Карамазовых” Достоевского, создававшихся примерно в те же годы). В романе рассказывается о том, как в Головлево вернулся больным и нищим “постылый” Степка-балбес; как умер Павел, оставив все состояние Порфирию; как трагически сложилась жизнь Анниньки и Любиньки; как умерла Арина Петровна, и т. д. История семьи Головлевых – это история “умертвий”. Каждая глава кончается гибелью одного из членов семьи. Причем с каждой смертью все большее состояние концентрируется в руках Иудушки, а вместе с тем растет и растет его одиночество. Становится все яснее, что и семьи-то никакой нет, что семейные узы лишь видимость, лишь форма, что все члены головлевского рода враждуют между собой, ненавидят друг друга и рады смерти близких.
Трагична фигура главы рода – Арины Петровны. “…Слово “семья” не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных дел”. Она сама недоедает, недопивает и недосыпает и других впроголодь держит, ибо печется о приумножении головлевских богатств. Но госпожа Головлева чувствует бессмысленность своей деятельности. “И для кого я всю эту прорву коплю! Для кого я припасаю!” – вырывается “поистине трагический вопль” из груди матери. Во имя стяжания загублены души тех, для кого, казалось бы, совершалось накопление.
“На кислом молоке и попорченной солонине” воспитывались сиротки-внучки, каждым куском их попрекали, изуродовали их детство и юность, толкнули их на путь разврата и гибели. Лишенный прав на наследство, спился и умер в своем грязном углу Степка-балбес. Оставшись без средств, покончил с собой “законный” сын Порфирия Володенька, а “незаконный младенец” Володька отправлен на гибель в воспитательный дом…
В обществе, основанном на стяжании и расчете, нет места чистым человеческим отношениям. В романе рисуется мрачная история распада семьи, распада человеческой личности, потонувшей в пошлых пустяках, в атмосфере пустомыслия, пустословия и праздности.
В центре этой истории – Порфирий Головлев. Еще в детстве брат, Степка-балбес, прозвал его Иудушкой, “кровопивушкой”. “С младенческих лет любил он приласкаться к милому другу маменьке, украдкой поцеловать ее в плечико, а иногда и слегка понаушничать”. Обстановка деспотизма и приниженности создала из Порфирия своеобразный вариант того типа лицемера и подхалима, который изображал Грибоедов в Мол-чалине, Островский в Подхалюзине. Но Порфирий – особенно страшный вариант лицемера. Недаром, когда он был еще ребенком, мать смотрела на него с сомнением. “И сама понять не могу, что у него за глаза такие, – рассуждала она иногда сама с собою, – взглянет – ну, словно вот петлю закидывает. Так вот и поливает ядом, так и подманивает!”
Иудушка – ханжа, прикрывающий свои злодеяния елейными “святыми словами”. С именем Бога на устах, крестясь и благословляя, он толкает на верную гибель сыновей, грабит и выгоняет из дому “милого друга маменьку”.
Основной прием раскрытия образа Иудушки – изображение разительного несоответствия между словом и делом. Иудушка “зудил”, “надоедал, томил, тиранил” людей “целым потоком бездельных слов”, “источая из себя целые массы словесного гноя”. В его бесконечных речах – обрывки евангельских текстов, ходячие, затасканные пословицы, правила прописной морали, заверения в родственных чувствах. Обилие уменьшительных и ласкательных форм, интонации жалобных или умильных причитаний придают этим праздным речам приторный характер. Слово перестает выражать мысль, чувство, оно, напротив, призвано скрыть, завуалировать то и другое.
К Порфирию Владимирычу приезжает сын Петенька (отец называет сыновей только так – “Петенька”, “Володенька”). Он умоляет отца о помощи – речь идет о жизни или смерти. Но слышит отказ. Совершается одно из многочисленных “умертвий”. Стена ненависти встает между отцом и сыном.
Предательство, хищничество, холодный расчет, отсутствие живых человеческих чувств – вот пороки головлевского рода, сполна унаследованные Иудушкой. Пороки эти типичны для общества, где человек человеку волк, типичны не только для дворянского, но и для любого эксплуататорского класса. Типичным в образе Иудушки является и то, что он во всем следует “кодексу, созданному преданием лицемерия”. Ложь, пустословие, ханжество – это не только индивидуальные пороки, присущие Порфирию Владимировичу. “…Общество наше лицемерно… – писал сатирик в одном из поздних своих произведений. – Разве лицемерие – не гной, не язва, не гангрена?” Потоки лицемерной лжи захлестывали страницы реакционных газет, воспевавших русское самодержавие. Щедрин обличает это “звонкое пустословие”, “бессодержательную канитель”, напоминающие разглагольствования Порфирия Головлева.