Category: Грамматика русского языка

Следует понимать, что синтаксические отношения в словосочетании могут определяться целым рядом факторов:

Принадлежностью каждого слова к той или иной части речи и соответственно грамматическими категориями, характеризующими ту или иную часть речи; Лексическим значением каждого слова, входящего в словосочетание; Контекстом, в который включено данное словосочетание.

Но главным образом при этой классификации учитываются роли зависимых слов в предложении, т. е. то, какими членами предложения они являются – определениями, дополнениями или обстоятельствами.

Релятивные словосочетания – такие, где главному слову приписаны какие-то дополнительные признаки, характеристики или ограничения, называемые зависимым словом, являющимся обстоятельством.

В качестве главных слов в релятивных словосочетаниях обычно оказываются глаголы, прилагательные или причастия, а зависят от них, как правило, наречия, существительные в косвенных падежах с предлогами или без предлогов, деепричастия: весело смеяться, бежать подпрыгивая, отдыхать летом, любить без памяти, постоянно болеющий, всегда спокойный, злой по утрам.

Атрибутивные словосочетания – такие, в которых зависимое слово является определением главного, определяющего слова. Эти словосочетания всегда указывают на отношения, существующие между предметом и его признаком.

Главное слово в атрибутивных словосочетаниях обычно выражено именем существительным, а его определения могут быть как согласованными с ним, так и не согласованными. Согласованные определения представлены такими частями речи, как прилагательные, причастия, числительные и местоимения : высокий дом, поющие фонтаны, первый сорт, моя книга. Несогласованные определения бывают выражены неизменяемыми прилагательными, косвенными падежными формами существительных, наречиями, деепричастиями и инфинитивами: цвет маренго, друзья из Киева, домик в деревне, кисточка для бритья, книга брата, чтение вслух, поездка сидя, стремление жить.

Объективные словосочетания – такие, которые указывают на связь явления или действия с его объектом. Зависимое слово при этом является в предложении дополнением.

Главными словами в таких словосочетаниях бывают глаголы, существительные, прилагательные и причастия. Зависят от них, как правило, существительные в косвенных падежах с предлогами или без, иногда – другие субстантивированные части речи. Например: читать доклад, стрелять из ружья, обеспечить необходимым, стакан воды, любовь к Родине, склонный к полноте, воспитанный няней.

Иногда выделяют комплетивные словосочетания, в которых зависимое слово является обязательным смысловым дополнением к главному, т. к. без него главное слово оказывается информативно недостаточным, например: слыть чудаком, оказаться лишним, считаться верующим.

В каких еще произведениях русской литературы представлены образы странников и в чем их отличие от понимания этого явления М. И. Цветаевой?

Отметьте, что явление странничества многогранно и разнообразно представлено в русской литературе.

Укажите, что среди произведений заявленной тематики выделяется пушкинское стихотворение “Подражание Корану”, где мы встречаем образ одинокого путника:

И путник усталый на Бога роптал,

Он жаждой томился и тени алкал.

Также у А. С. Пушкина в лирическом произведении “Странник” рождается удивительный образ “духовного труженика”, осознающего быстротечность человеческого существования.

Вспомните “вечных странников” М. Ю. Лермонтова – “тучек небесных”, с судьбой которых ассоциируется жизненный путь лирического

Героя поэта. Покажите, как развивается заявленный мотив в повести Н. С. Лескова “Очарованный странник”.

Отметьте, что странники становятся частыми героями горьковских произведений. Так, “тяга к перемене мест” свойственна почти всем “босякам”, “бывшим людям” писателя (например, странник Лука из пьесы “На дне” – “беспачпортный бродяга”). Нельзя не вспомнить также платоновских героев: “усомнившегося” Макара, ищущего истину Вощева (“Котлован”), Фому Пухова (“Сокровенный человек”). А. А. Ахматова в стихотворении “Не с теми я, кто бросил землю…” (1922) скажет, определяя трагедию своего времени, его страшную печать:

Но вечно жалок мне изгнанник,

Как заключенный, как больной.

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

Делая выводы, подчеркните традиционность мотива бездомья, странничества для отечественной литературы и вместе с тем развитие этого явления, приращение новых смыслов, которое произошло в ХХ-ом веке в связи с изменением исторических обстоятельств.

Кто еще из русских поэтов ХХ-го века показал в своем творчестве сложный характер отношения к современной ему эпохе и в чем сходство и различие такого изображения с мандельштамовским?

Для ответа на вопрос обратитесь к поэтическому творчеству А. А. Блока, А. А. Ахматовой, С. А. Есенина, Б. Л. Пастернака. В качестве примеров масштабного изображения эпохи приведите произведения “Барка жизни встала…”, “На поле Куликовом”, “Новая Америка”, “Коршун” А. А. Блока.

Отметьте, что автор этих лирических произведений почувствовал “красное зарево” над Россией еще в 1910-е гг. В 1913 году А. А. Блок писал:

Ты стоишь под метелицей дикой,

Роковая, родная страна.

Судьба России привиделась поэту в столбах вьюги, которую он со всей мощью изобразит позже в поэме “Двенадцать”. Образ исторической катастрофы возникнет как апокалиптическая картина в стихотворении “Коршун”:

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни…

Этот знак беды станет лейтмотивом поэзии начала ХХ-го века. Затем о страшных “днях свободы” будут писать З. Н. Гиппиус, А. Белый, Д. С. Мережковский. А Блок подведет итог:

Испепеляющие годы!

Безумья ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы –

Кровавый отсвет в лицах есть.

М. И. Цветаева скажет о времени войн и революций: “Мракобесие. – Смерч. – Содом”, но в стихотворении “Памяти Сергея Есенина” напишет:

…Много жил – кто в наши жил

Дни, все дал – кто песню дал.

Покажите, как в 1940-м году “реквием” по эпохе Серебряного века отпела лирическая героиня А. А. Ахматовой:

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит…

Ранее, в 1935 и 1937 гг., поэтесса почувствует себя боярыней Морозовой, прикованной к “смутному времени”. Лишенная всех своих родных, она будет взывать к “власть предержащим”:

Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

А затем даст определение военного времени – “час мужества”. В стихотворении “Лондонцам” поэтесса укажет:

Двадцать четвертую драму Шекспира Пишет время бесстрастной рукой.

В символе “кроваво-черного карнавала” А. А. Ахматова, которую “как реку, жестокая эпоха повернула”, запечатлеет предчувствие великих катаклизмов и дух времени, в котором “все расхищено, предано, продано”.

Подчеркните, что в “Нобелевской лекции” Б. Л. Пастернака лицо страшной эпохи отразило состояние его лирического “я”, пропавшего, как “зверь в загоне”, и все же верящего:

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

Также подчеркните, какое развитие получают в поздней лирике Б. Л. Пастернака гамлетовские настроения, ощущение порчи, которая коснулась времени (“Перемена”). А продолжая традиции великого лирика, “шестидесятники” назовут двадцатый век “убийцей и татем” (Е. А. Евтушенко), население несчастной России – “беженцами”, “цыганами социализма”, “мутантами” (А. А. Вознесенский) и выразят закономерное опасение:

Двадцать первый, а вдруг ты – барыга

И умеешь лишь деньги считать?

Делая выводы, отметьте, что названные поэты доказали своей личной и творческой судьбой: величие человека в его “самостояньи”, в умении пройти через страшное время и сохранить себя и свое искусство для потомков.

Словарь ассоциативный – справочник, показывающий различные семантические и грамматические ассоциации, которые вызывает у носителей языка определенное слово. Ассоциативный словарь, объединяющий принципы идеографического и грамматического словаря, отражает семантические и линейные связи слов.

Словарь ассоциативных норм русского языка под редакцией А. А. Леонтьева приводит наиболее распространенные слова-реакции на слово-стимул. Например, словарная статья с заголовочным словом бежать содержит около 200 слов и словосочетаний: быстро, бегом, идти, без оглядки, наперегонки, домой, стоять, вприпрыжку, далеко, кросс, легко, сломя голову и т. п. Одни ассоциации являются общими для многих носителей языка, другие оказываются индивидуальными, характеризующими особенности конкретной языковой личности.

Более подробный Русский ассоциативный словарь коллектива авторов включает в число слов – стимулов производные, эмоционально окрашенные и служебные слова.

Переразложение – это историческое изменение словообразовательной структуры слова, заключающееся в перераспределении морфемных границ внутри слова, приводящее к тому, что основа, оставаясь производной, выделяет в своем составе иные морфемы, членится сейчас иначе, чем когда-то.

Процесс переразложения основ обогащает язык новыми словообразовательными аффиксами и новыми словообразовательными моделями, которые с течением времени могут становиться продуктивными. В результате слияния двух аффиксов образовались в русском языке новые суффиксы и префиксы.

Примером переразложения между основой и окончанием могут служить падежные формы женам, женами, женах, в которых первоначально а принадлежало не окончанию, а основе: жена-м, жена-ми, жена-х. Но с течением времени этот гласный отошел к флексиям. Такой же процесс происходил в формах глагола. Вместо несе-т, несе-м, где также произошло сокращение основ в пользу окончаний, теперь имеются формы с другим членением на морфемы: нес-ет, нес-ем.

КЛАССИКА

Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

РЕАЛИСТИЧЕСКИЙ РОМАН Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО “ЧТО ДЕЛАТЬ?” И ТРАДИЦИИ МИРОВОЙ УТОПИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Русская литература всегда считала одной из своих важнейших задач отражение тех изменений и проблем, которые наблюдались в обществе. Развитие литературы всегда шло параллельно с развитием общественной мысли. Более того, крупнейшие русские писатели сами формировали эту мысль, поскольку высказывали свое представление об идеале и отношение к существующим в обществе философским и социальным течениям. Шестидесятые годы прошлого столетия – эпоха невиданной прежде активизации политической и идейной борьбы, ставшей в то время не только основой, но и сюжетом, а нередко и центральной ситуацией художественных произведений. В связи с этим в литературе возрастает стремление найти в жизни то идеальное начало, которое могло бы организовать устремления общественной мысли.

Реалистический роман Н. Г. Чернышевского “Что делать?” был сознательно ориентирован автором на традицию мировой утопической литературы. Он содержит наиболее полное и всестороннее изложение социалистических идеалов Чернышевского. Создание утопии было продиктовано стремлением автора внушить читателю возможность и необходимость приложения теоретической идеи к действительности. Герои произведения не только осмыслили представления об идеале, но и воплотили его в своей жизни. Более того – они помогают другим людям жить в соответствии с представлениями о лучшем будущем. Роман популяризировал идею социализма, доказывал ее разумность, ее соответствие потребностям и устремлениям человечества. Но что более важно, социализм на страницах романа представал в качестве уже возникшего и нарастающего процесса переустройства общества. “Новые люди” активно преодолевают пути политической борьбы и изменения идеологии человека. В романе дан образ и необыкновенного человека Рахметова, который живет не личным, а общечеловеческим, отказываясь от всего ради служения идее революции.

В межличностных отношениях герои романа Чернышевского исходят из теории “разумного эгоизма”. Сознание “новых людей” настолько проникнуто идеей уважения к личности, к свободе каждого человека, что они не могут совершить несправедливого покушения на чужое благополучие, не нанеся ущерба себе. Высший этический смысл теории “разумного эгоизма” состоит в том, что, решая “частные” проблемы, человек должен понимать их общий смысл, думая о личных интересах, он должен осознавать их неразрывную связь с интересами других людей. Осознание этих проблем становится причиной того, что все герои романа, независимо от их индивидуальных качеств, отличаются чуткостью, деликатностью, добротой. “Новые люди” не представляют семейного счастья без полного развития каждой личности, а развитие личности человека, по их мнению, невозможно без его участия в общественном труде и политической, гражданской деятельности. Труд, направленный на служение людям, научная деятельность, расширяющая основы мировоззрения, и революционная работа “новых людей” – разные формы борьбы за воплощение социалистического идеала. Повторюсь, существенно то, что действие романа происходит как бы в современных условиях. Конечно, автор видит и сложности, которые стоят на пути осуществления революции, а главное – на пути вовлечения в революционное движение народа в качестве сознательно действующей силы. Однако эти сложности не являются предметом изображения в романе.

Чернышевский писал, что, исполнив свою историческую миссию, “новые люди”, скорее всего, не получат признания у современников. Но весь роман пронизан светлым оптимизмом, личные судьбы его героев благополучны, в их среде царствует веселье. Герои романа и есть первые подлинно счастливые люди, жизнь которых подчинена великой цели социалистического переустройства общества. При этом, отмечу, Чернышевский не акцентирует свое внимание на вопросах целесообразности, реальности социалистического идеала, его соответствии потребностям современного человека и возможности его воплощения на данном этапе развития общества. Характеризуя обстановку, в которой живут “новые люди”, Чернышевский подчеркивает, прежде всего, те здоровые начала, которые могут способствовать влиянию нового социалистического мировоззрения на массу: стремление молодежи к честной и достойной трудовой жизни, деловая сметка и энергичность, здоровое чувство реальных потребностей. Основываясь на положении о праве каждого человека на счастье и утверждая, что социалистическое устройство общества должно победить именно потому, что оно обеспечит материальное довольство, политическую свободу и равноправие каждому человеку, Чернышевский искренне считал, что если люди “возьмут в будущее” опыт героев романа, то они непременно построят то прекрасное общество, в котором не будет места порокам и горю.

Конечно, сейчас мы можем оценить роман Чернышевского лишь как утопию. Взгляды мыслителя не выдержали проверку временем. Но как хотелось бы подчеркнуть, что идеалы, высказанные писателем в романе “Что делать?”, достойны внимания людей будущего, потому что они прекрасны, хотя, может быть, и недостижимы.

Литература и Крым

Р. М. Горюнова

Прозопоэзия Ильи Сельвинского

Каковы отношения поэзии и прозы? Кажется, ответ на этот вопрос раз и навсегда дан Пушкиным:

Они сошлись. Волна и камень,

Стихи и проза…

Отношения антагонистические, антонимичные.

Но почему великие поэты создавали прекрасную прозу, а многие прозаики начинали со стихов? Почему у прозаиков их поэзия оставалась, как правило, в отрочестве или юности, тогда как поэты чаще всего пробовали себя в прозе в пору творческой зрелости? И чем проза поэта отличается от прозы прозаика? Почему нет такого понятия, как поэзия прозаика?

Вопрос интересный, но не удостоенный внимания высокой науки, а на материале творчества Ильи Сельвинского практически не исследованный, хотя сам Сельвинский усматривал здесь проблему и постоянно над ней размышлял. Спектр его умозаключений весьма широк: от традиционного понимания прозы как врага поэзии и уверенности, что стихами можно выразить все, что стихи способны вытеснить прозу, до идеи необходимости “поднять поэзию до авторитета прозы”. Можно собрать воедино все высказывания Сельвинского на этот счет и проследить ход, развитие, изменение его мыслей. Но существеннее другое – воплощение этих представлений в творчестве.

У Сельвинского на протяжении всей творческой жизни стихи сосуществовали с прозой (повесть 20-х годов “Записки поэта”, “Челюскиниана” и “Арктика” в 1930-1950-е годы, роман “О, юность моя!”, завершающий путь писателя). Даже в статье “Шота Руставели” (1937) автор анализирует поэму “Вепхис тка – осани”, подходит к финалу и… вдруг признается, что “для выражения своего чувства от красок и звуков Руставели у него, как у поэта, “не хватает уже запаса прозаических слов”, и он “вынужден перейти на стихи”. И действительно, очень сильное стихотворение Сельвинского превращает литературно-критический разбор в гимн, в заклинание, в молитву.

Дай же мне, о Руставели, этот гул и этот пыл,

Чтоб и я среди ущелий не свалился, не застыл;

Чтоб и я, твой давний правнук, до своих последних сил Стих,

Как тигровую шкуру,

На доспехах Проносил.

В первой строчке цитаты метафорически представлены эпос и лирика как родовые понятия (“этот гул и этот пыл”), отличающиеся от прозы и поэзии – форм авторского письма. Но лирика и эпос, поэзия и проза, находясь в разных дискурсах, постоянно пересекаются. Эпопея, поэма – изначально поэтические, стихотворные жанры – в литературе Нового и Новейшего времени становятся прозаическими (“Мертвые души” Н. В. Гоголя, “Взвихренная Русь” А. М. Ремизова, “Солнце мертвых” И. С. Шмелева), а прозаические жанры – роман, повесть, рассказ – обретают поэтическую форму (роман в стихах “Евгений Онегин” А. С. Пушкина, “Пушторг” Сельвинского).

Но есть в науке о литературе и такое понятие, как прозопоэзия. Оно не введено в широкий научный оборот, не вошло еще в словари и справочники, но в “Литературной энциклопедии терминов и понятий” (М., 2003) зарегистрировано и характеризуется как соединение в художественном целом поэзии и прозы, их взаимопроникновение. Свою родословную прозопоэзия ведет с античности, от менипповой сатиры. В русской литературе 20 века автор энциклопедической статьи С. А. Коваленко усматривает прозопоэзию в поэтических драмах А. Блока, мифопоэтическом эпосе В. Хлебникова, в “Поэме без героя” и трагедии “Энума Элиш” А. Ахматовой. О Сельвинском ни слова. Между тем его творчество дает более выразительный, обширный, разнообразный материал для изучения этого художественного феномена.

В границах данной научной статьи обратимся к наиболее яркому и показательному в этом плане произведению – к “Арктике”. В ней отразилось грандиозное событие в жизни поэта – в 1933 году он находился на “Челюскине” в арктической экспедиции академика О. Ю. Шмидта и прошел на собаках по льдам Ледовитого Океана от острова Джинретлен до мыса Сердце-Камень и далее по тундре до бухты Провидения. Сельвинский был настолько поражен открывшимся ему миром и выпавшими на долю челюскинцев трудностями, “мысли его были настолько грандиозны, настолько захватывали дух, что изложить их можно было только стихами” .

Уже во время похода Сельвинский начал писать поэтическую эпопею “Челюскиниана”, фрагменты которой публиковали “Литературная газета”, “Новый мир”, “Октябрь” в 1936-1938 годах. Полностью “Челюскиниана” опубликована не была.

В середине 50-х годов Сельвинский возвращается к теме “Челюскина” и пишет “Арктику”. Связь между произведениями устанавливается датой – 1934-1956. Но если “Челюскиниана” для Сельвинского однозначно эпопея, что закреплено и названием, то “Арктику” автор называет романом в стихах или поэмой. О. Резник относит произведение к жанру романа-эпопеи. Этот вопрос помогает разрешить сам Сельвинский, который в “Арктике” свои авторские чувства передал героине по имени Олисава: “она будет писать. Поэму или Даже (выделено мною. – Авт.) эпопею” . В отличие от литературоведов, склонных отождествлять эти жанровые формы, Сельвинский провел между ними границу словом “даже”. И пояснил: “Впрочем, надо знать свои возможности: она – лирик. Только всего. Эпопею Олисаве не поднять” .

Сельвинский же, поднявший эпопею (“Улялаевщина” – 1923), во вступлении к “Арктике” определяет ее жанр – поэма. Тут же объясняет читателю необычность построения произведения, используя музыкальные термины. Почему музыкальные?

Об интеграции в стиле Сельвинского живописи, музыки и слова уже много сказано. К тому же в арктической экспедиции поэт обрел особое состояние души. Он вспоминал: “Шагая по Арктике с чукчами, я напевал про себя адажио или pas de six и, как несбыточную мечту, представлял себе Большой театр, гибкие ритмы Чайковского, танец Улановой, онегинские строфы Пушкина” . В “Арктике” скажет, что старался “ямбически шагать меж ям и рытвин” . Вероятно, это настроение было столь сильным, что и 20 лет спустя, ожило, определив архитектонику произведения – ее “трехладный, трехголосый фон”.

“Здесь некое подобие симфоний:

Во-первых, ямбы – струнная семья;

Затем

Пойдет

Мой тактовый стих,

Что будет звучать

Как медная группа;

И, наконец, проза, которая, при очень простых, ясных и чистых своих звучаниях, подобна деревянному цеху оркестра: говорит трезво, но не грубо” .

Этот фрагмент и содержательно, и графически демонстрирует найденный автором ключ к теме покорения “арктической державы “.

Повествование окольцовано стихотворными прологом и эпилогом и разделено на 3 части. Почти 2/3 глав (18 из 31-й) написаны стихами, 6 – прозой, 7 – содержат и стихи, и прозу, и элементы драмы.

Разбивка глав на стихи и прозу мотивируется автором характерностью действующих лиц. По Сельвинскому, основным признаком эпоса является характер: “Лепка характера – главная задача эпического поэта” .

В данном случае для характеросложения Сельвинский использует не только возможности эпики и прозы, но и лирики и стихотворной формы речи. Возможности лирики для создания характера, как известно, незначительны, а вот соединение, сочетание и противостояние поэзии и прозы позволяет выявить и оттенить нечто важное в характерах героев. А герои “Арктики” – ” люди всяких знаний, различных лет, ремесел и анкет, культур и талантов, званий и призваний”.

Анализ системы характеров начнем с автора. Он выступает в произведении как очевидец и участник событий. Привязанность сюжета к реальным событиям закреплена в форме дневника, строгой датировке и точной фиксации места действия – явные элементы прозы (особенно показательны в этом плане 1 глава 1 части). Но стремление к поэтизации действительности побудило автора заменить реальное, легендарное, но прозаическое название ледокола “Челюскин” на экзотическое, как бы заимствованное из приключенческих книг – “Остров Грумант”.

С начала и до конца повествования слышим “лирический тембр” голоса автора.

Вот почему писать в одной системе об этих персонажах не хочу.

Начало:

Есть в корабле очертания птицы…

Как я люблю корабли! .

Конец:

Но что ж еще сказать вам на прощанье?

Что вот мой дым, и ундервуд, и клей,

Что грустно мне оставить на причале

Три яруса поэмищи моей.

Но традиционная для поэмы “я-форма”, обеспечивающая лиризм, оказывается недостаточной эпическому таланту Сельвинского. Он охотно использует форму лирических отступлений от эпического сюжета для того, чтобы ввести в повествование автобиографические факты. Более того, включает в систему образов поэта С., не скрывая его идентичности автору. Раздает черты своей личности героям: Королеву – свое увлечение зоографией, любовь к тигру, знание философии и даже свою идею личного бессмертия; командору, профессору Басаргину – свою эрудицию, Олисаве – свой талант поэта. Она пишет поэму об Амундсене. Прием “поэма в поэме” удваивает силу лиризма произведения. Таким образом, “Арктика” пронизана авторским поэтическим восприятием мира, который побеждает прозу жизни.

Мотив “проза-поэзия” – один из важнейших в произведении. В 1 главе обращает на себя внимание сцена ожидания участниками экспедиции первой встречи со льдом. К радостному предчувствию нового, необычного примешивается тревога: “А вдруг это проза?” Но когда открываются льды, захлестывает волна восторга: “Нет, нет, волшебство” .

Или описание вынырнувшего из воды кита:

А кит метался делово и пылко!

И вдруг открылась грубого грубей

Свирепая китовая ухмылка

С затерянным глазенком на губе.

Пред новизной всего святого в мире,

Готового планету повернуть,

Он вынырнул с улыбищею – шире

Всей нашей памяти. И в этом суть!

Я увидал не просто облик зверий,

А лирику, приплывшую сквозь даль…

Поэтическим мировосприятием Сельвинский наделяет почти всех героев. Командор Басаргин чувствует “поэзию льдов”, он лирик по натуре своей. Королев обладает “поэтическим мышлением”, кочегар Костя с детства любил географию, для него “глобус звучал, как музыка”. Морячок Петро читает любимого поэта Сашкужарова и сам пописывает стишки. Есть ли здесь элемент идеализации героев? Безусловно, есть. Но Арктика, по Сельвинскому, “заповедник героев”, “каждый из них достоин оды”. Это люди особого склада души, потому что они соприкоснулись с океаном. “Человек живет не только тем, что можно залучить в руки и запереть в ящик. Нас тянет к океану с неутолимой жадностью. Мы тоскуем о нем, мы рвемся к нему. Но ведь не только же для того, чтобы склеить шкатулку из цветных ракушек! Мы растворяемся глазами в океанской синеве, мы вдыхаем возбуждающие запахи водорослей, мы слышим звон голубой волны на золотистом побережье. И когда мы расстаемся с океаном, разве не живет он с нами дальше, разве не уносим мы его кругозор в своих зрачках, разве его краски и шорохи не входят с этих пор в наше ощущение мира?” .

Океан – символ возвышения человека, глубины его чувств, широты его кругозора, его надбытового, непрозаического сознания.

Функция прозы в произведении – прежде всего в передаче разных эмоциональных уровней персонажей.

Основной конфликт связан с исконно лирической темой любви. Здесь сталкиваются комиссар Королев, отвечающий за идейный и моральный уровень участников экспедиции, и студент Кохановский. Болеслав Кохановский (говорящие имя и фамилия) сначала влюблен в Олесю, но потом увлекся американкой Жанной Руссель, самолет которой разбился, и Жанну подобрал советский корабль. Этот авантюрный элемент в сюжете, явно вымышленный, не уместный в повествовании о героическом походе “Челюскина”, оправдан тем, что позволил Сельвинскому усилить любовную интригу и смело поставить запрещенную в то время проблему. Может ли советский человек полюбить иностранку? Тогда партийная идеология давала однозначный ответ: “Нет!” А променять русоволосую русскую девушку на чужестранку с вызывающе алым, накрашенным ртом? Это равно измене! Так рассуждает Королев, а бывший беспризорник Кохановский не умеет жить по указке, он “беспартиен и влюблен”. Сельвинский заставляет Кохановского вступить в конфликт с комиссаром, бросить вызов обществу, которое в свою очередь подвергло его остракизму. Болеслав вроде бы одумался, даже публично раскаялся, но в финале отказался от этого мира вообще. Он не покидает тонущий корабль, остается в океане.

И вдруг, когда, казалось, пароход

Сейчас нырнет под ледолом и доски,

На юте, там,

Где вырублен проход,

Туманно возникает Кохановский.

– Болесь!

– Прыгай сюда!

– На след!

– Лестница где?

– Скорее!

– Вот глупый…

– Ребята, подожди, подложь тулупы! –

Но неподвижен его силуэт.

Уйдя в воротник, поднявши плечи,

Руки засунувши в рукава,

Улыбкой тихой и сумасшедшей

Он отвечал на эти слова.

Он был от всего уже отрешен.

Быть может, он думал, что мы – его сон?

И все приумолкли. Его решенье

Ясно из самой позы его.

В этой секунде кораблекрушения

Сделать нельзя уже ничего.

Он это знает. Дыхание ровно.

Он ждет. И льдины чего-то ждут.

Стоит человек ни в чем не виновный.

А жить человеку – пять минут.

Не случайно в тексте тема Кохановского представлена исключительно стихами, а тема Королева – прозой. Это форма проявления авторской позиции. Когда Кохановский и Королев вступают в полемику, проза и стихи предстают в виде драматургического диалога (гл. 10 ч. 1; гл. 5, ч. 2).

Но Королев у Сельвинского – не банальный образ рабочего – коммуниста при беспартийном интеллигенте. (Обратим внимание хотя бы на портретные детали: лысина и ярко-черная борода). Автор “Арктики” дает такую типологию людей: “Есть люди книги и люди природы” . Королев поразительным образом сочетал в себе сильные черты обоих типов. Это человек читающий и мыслящий, знающий жизнь, путешественник, ученый-зоограф. Его “деловитость пронизывается лиризмом”. Простые идеологические формулы разбиваются о “загадочную природу наших чувств”. Он, “инженер человеческих душ”, в отчаянии: “насколько легче заниматься зверем, чем человеком” . Королев мучается, ему тяжело дается история с Кохановским. Сначала он действует как предписано, но потом “комиссар впервые попытался подойти к внутреннему миру студента не с деловой стороны, а с лирической” . Внутри Королева сталкиваются проза и поэзия. Кохановский заставил комиссара думать о любви. И он думает, но сам в любви проигрывает. Боится 50-летний комиссар любви 20-летней девушки. Встреча с новым, не принятым в обществе, с истиной воплощается у Сельвинского в метафорическом образе встречи с тигром. Своего тигра Королев испугался. Вот почему его партия в тексте выдержана в прозе.

Но какие устанавливаются отношения между прозой и поэзией в прозопоэзии? Ведь и проза, и поэзия, сосуществуя, должны приобретать новые качества, испытывать взаимодополнение, взаимовлияние.

Сельвинский любил высказывание Сомерсета Моэма о том, что “поэзия, величайшее и благороднейшее из искусств, сообщает собственную жизнь своему скромному партнеру” . Речь шла о пьесах, но то же происходит с прозой. Она заимствует у поэзии ритмику, ассонансы, аллитерации, тропы, цветопись.

“Он шел во льды, как идут в Глав лед” ;

“вся каюта зажглась синевою” ;

“и тут девушку обдало таким жаром, что смуглота ее стала заревом” ;

“И еще говорил, что вся она светится, как счастье, что при ее поморском говорке не надо и песен, что когда видишь ее русые косы, обернутые вокруг головы, всю ее стать, ее повадку, то кажется, будто слышишь птах, полевое зверье, шелест березки” .

А что получает от прозы поэзия? Прозаизацию стиха? Да. Этому способствует введение технических терминов, специальной лексики, разных пластов обыденного и нелитературного языка.

“Но снова льдины из пробоин Прут” ;

“Как передать Серятину пурги” .

Это стихи, но не поэзия. В книге “Я буду говорить о стихах” есть рассуждение Сельвинского о феномене скрипки Страдивари. Он в поющем дереве. “Поэзия прежде всего потому, что соткана из поющих слов” .

Сравним:

Суди мою Олесю без уступок,

Но взвесь и человека сквозь поступок.

И, наконец, как ведьма нелюдима,

Утратив и пристанище и цель,

Сосульками заплаканная льдина

Пришла и принесла с собой метель.

Опять туман. Недвижный. Мы не смеем

Ни крикнуть, ни смеяться. Все во сне.

И вся окрестность кажется музеем

Античных статуй, спящих в тишине.

Там – стихи, а здесь – поэзия. Поэзия превалирует.

Критика 30-х годов не приняла “Челюскиниану”, 50-х годов – “Арктику”. Но Сельвинский писал не для критиков, а для читателя. Своего читателя. Читателя-артиста. А “вдохновенный прозаик в его глазах – поэтический том” . “Арктика” представляет собой, на наш взгляд, художественное целое, органичное явление прозопоэзии.

В. В. Маяковский. Стихотворения

“Юбилейное”

В декабре 1912 года был издан самый нашумевший манифест русского футуризма “Пощечина общественному вкусу”, подписанный Маяковским, Хлебниковым, Бурлюком и Крученых. В нем были следующие строки: “Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочее и прочее с Парохода современности. Кто не забудет своей первой любви, тот не узнает последней…”. В стихотворении “Юбилейное”, которое было написано в 1924 году, поэт коренным образом пересматривает свое отношение к литературному наследию прошлого. Здесь поднимается одна из центральных тем лирики Маяковского – тема поэта и поэзии. В первых же строках поэт обращается к образу Пушкина, которого теперь объявляет великим поэтом – равным Владимиру Маяковскому (После смерти нам стоять почти что рядом…). Равновеликой фигурой поэт признает также Некрасова (он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид). Кроме того, в этом стихотворении поэт дает неутешительную оценку современным поэтам и поэзии:

Что ж о современниках?!…

От зевоты скулы

Разворачивает аж.

Согласны ли вы с тем, что Обломовка – метафора рая?

Формируя развернутый ответ на данный вопрос, отметьте, что десятая глава романа И. А. Гончарова – “Сон Обломова” – имеет самостоятельное значение, так как она была опубликована раньше, чем все произведение. Именно в ней мы глазами Ильи Ильича смотрим на его родной дом, поместье, в котором вырос и сформировался герой.

Подчеркните, что в этой части романа автор объясняет читателю причины, определившие характер героя, рассматривает истоки “обломовщины”. Перед нами не только сон-воспоминание о детстве героя, но и сон-мечта об идеале поместной жизни. Труд в Обломовке рассматривается как наказание, смерть представляется незаметным переходом в вечный сон, время застыло, как в сказке. Главной заботою являются кухня и обед. Мамки и няньки выполняют за Илюшу всю работу, время отъезда в гимназию оттягивают, насколько возможно.

Отметьте, что пейзажи Обломовки идиллические, напоминающие сказочные “молочные реки” и “кисельные берега”. Пространство родового поместья замкнутое: здесь боятся новостей, строго соблюдают традиции, не признают газет и книг. “Идеал покоя и бездействия” царит в провождении времени всеми: от родителей маленького Ильи до их крепостных.

Укажите, что впечатления детства: русская природа, сказка, хлебосольство, любовь и ласка, красота праздников тот идеал, с высоты которого герой судит жизнь. Обломов не идет на компромиссы с совестью, не желая быть дельцом. И все же “он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть, уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы”.

Подводя итоги, укажите, что обломовское существование становится для героя образцом счастья и довольства жизнью. В Петербурге и деревне он ищет такую же “Обломовку” и обретает ее сниженный вариант в браке с Агафьей Пшеницыной.

Пушкин А. С Письмо к А. А. Бестужеву, конец января 1825 г (отрывок)

Слушал Чацкого, но только один раз и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить.

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана неясно: не то…, не то московская кузина. Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него и труса? старая пружина, но штатский трус в большом свете между Чацким и Скалозубом мог быть очень забавен. Большая болтовня, сплетни, рассказ Репетилова о клобе, Загорецкий, всеми отъявленный и везде принятый, – вот черты истинно комического гения. – Теперь вопрос. В комедии “Горе от ума” кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, – очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисер перед Репетиловыми и тому подоб. Кстати, что такое Репетилов? в нем два, три, десять характеров. Зачем делать его гадким? довольно, что он ветрен и глуп с таким простодушием; довольно, чтоб признавался поминутно в своей глупости, а не в мерзостях. Это смирение чрезвычайно ново на театре, хоть кому из нас не случалось конфузиться, слушая ему подобных кающихся? – Между мастерскими чертами этой прелестной комедии – недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! – и как натуральна! Вот на чем была должна вертеться вся комедия, но Грибоедов, видно, не захотел – его воля. О стихах я не говорю, половина – должны войти в пословицу.

Покажи это Грибоедову. Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту.