У каждого времени свои приметы и свои песни. Наверное, не бывает такой эпохи, о которой кто-то не вспоминал бы с сожалением и умилением: “Вот как в наше время…” Но одно дело – вспоминать о дыхании свободы или о святом ощущении единства, общего всенародного подъема перед лицом общей опасности, другое – защищать с пеной у рта косность и мракобесие, невежество и лицемерие, попрание человеческого достоинства, вводя это в закон. Понятно, когда это делает “верхушка”: зачем же рубить сук, на котором сидишь? Но посмотрите, как порой старательно “цементируют фундамент ” нижние, на местах – порой безо всякой надежды взобраться на самый верх…
Что же хочет видеть незыблемым, неизменным фамусовская Москва? Что, по мнению московской дворянской элиты первой четверти XIX века, является главным достоинством человека? Богатство. Деньги и положение в обществе. Связи. Но больше всего – деньги, любым путем. Посмотрите, сколько фраз-доказательств этому разбросано по всей комедии:
Кто беден, тот тебе не пара – это забота о счастье собственной дочери; Желал бы зятя он с звездами да с чинами, А при звездах не все богаты, между нами; Ну, разумеется, к тому б И деньги, чтоб пожить, чтоб мог давать он балы; Вот, например, полковник Скалозуб: И золотой мешок, и метит в генералы – это опять-таки рассуждения о возможном женихе; …Кто перед всеми знал почет? Максим Петрович! Шутка! В чины выводит кто и пенсии дает? Максим Петрович. Да! Вы нынешние, – нутка! –
Это об идеале придворного, который благодаря своему подобострастию и подхалимству устроился поближе к распределению благ, в том числе и финансовых.
Не эти ли грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и в мотовстве –
Это о жизни “верхушки” общества, о достижении ими материальных и прочих благ; Чацкий за грабительство обвиняет, а кто-то другой, может, “великолепным палатам” завидует.
…Он жалости достоин; Был острый человек, имел душ сотни три. Четыре – Три, сударь. Четыреста. Нет! Триста. В моем календаре… Все врут календари. Как раз четыреста, ох! спорить голосиста! Нет, триста! – уж чужих имений мне не знать! Четыреста, прошу понять. Нет! Триста, триста, триста.
Из этого спора видно, что имущественное положение человека – единственное, что волнует это общество, а также то, что бедного, имеющего мало душ, вообще никто б не пожалел. Способ, приносящий деньги, дающий положение, не обсуждается, ибо победителей не судят.
Знаменитый Максим Петрович, который “на золоте едал” и имел сто человек к услугам, Когда же надо подслужиться, И он сгибался в перегиб.
Обратим внимание на слово “подслужиться” – именно на приставку под-: это что-то среднее между “прислужиться” и “подлизаться”. Из смешного, в общем-то неблаговидного эпизода вырастает случайная выгода – и умелое использование этого ставят в заслугу:
Привстал, оправился, хотел отдать поклон, Упал вдругорядь – уж нарочно, А хохот пуще, он и в третий так же точно. А? как по-вашему? По-нашему – смышлен. Упал он больно, встал здорово. Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен, Кто слышит при дворе приветливое слово? Максим Петрович!
Никто не осуждает не очень приглядные попытки Репетилова продвинуться по службе – лишь сетуют на его просчет:
По статской я служил, тогда Барон фон Клоц в министры метил, А я – К нему в зятья. Шел напрямик без дальней думы, С его женой и с ним пускался в реверси, Ему и ей такие суммы Спустил, что боже упаси! Он на Фонтанке жил, я возле дом построил, С колоннами! Огромный! Сколько стоил! Женился наконец на дочери его, Приданого взял – шиш, по службе ничего…
Поэтому варварское распоряжение своими крепостными – законным имуществом – возмущает только Чацкого:
То Нестор негодяев знатных, Толпою окруженный слуг; Усердствуя, они в часы вина и драки И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг На них он выменял борзые три собаки!!! …Сам погружен умом в Зефирах и Амурах, Заставил всю Москву дивиться их красе! Но должников не согласил к отсрочке: Амуры и Зефиры все Распроданы поодиночке!!!
Старый мир для достижения богатства и высокой должности ценит протекцию – в любое время и в любом виде:
Для замыслов каких-то непонятных Детей возили на поклон… Для упрочения связей Чацкому советуют съездить к “вздорной” Татьяне Юрьевне, потому что чиновные и должностные –
Все ей друзья и все родные, обратить внимание на “пустейшего человека из самых бестолковых ” Фому Фомича, который при трех министрах был начальник отделенья, а главное – не высовываться с собственным мнением, ибо главные “таланты” для начальства – “умеренность и аккуратность”. Вполне логично при этом поведение Молчалина, уделяющего много внимания старухе Хлестовой:
То моську вовремя погладит, То впору карточку вотрет, и делающего вид, что влюблен в Софью: В угодность дочери такого человека, Который кормит и поит, А иногда и чином подарит…
Закосневшие в своих взглядах, черпающие сужденья “из забытых газет Времен Очаковских и покоренья Крыма”, они пытаются перенять европейский внешний блеск и лоск. В результате – “ни звука русского, ни русского лица”, “смешенье языков французского с нижегородским”, “нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья”.
Набрав Учителей полки, Числом поболее, ценою подешевле, они гонят взашей самообразование и науку. Чего стоит родственник Фамусова, …книгам враг, В ученый комитет который поселился И с криком требовал присяг, Чтоб грамоте никто не знал и не учился! Интересен и рассказ Скалозуба о проекте
Насчет лицеев, школ, гимназий; Там будут лишь учить по-нашему: раз, два, А книги сократят так: для больших оказий.
“Ученье – вот чума”, – лаконично и строго подводит итог Фамусов, советуя: “Забрать все книги бы да сжечь”. Мы видим и мечту “добровольного цензора” Загорецкого – обкорнать имеющиеся книги, выбросив из них все неугодное существующему порядку вещей:
На басни бы налег; ох! Басни – смерть моя! Насмешки вечные над львами! Над орлами! Кто что ни говори:
Хотя животные, а все-таки цари!
У фамусовского общества выработался авторитарный стиль поведения: речи с апломбом, советы, навязывание своей воли. Пример тому – супружеская жизнь бедного Платона Михайловича, попавшего под каблук жены и вынужденного кардинально изменить образ жизни:
Бал вещь хорошая, неволя-то горька; И кто жениться нас неволит!
Грибоедов искусно обыгрывает два синтаксически схожих фрагмента комедии, чтобы мы смогли себя представить весь ужас подлинного житья и мышления Платона Михайловича. Не правда ли, занимательная параллель:
Ваш шпиц – прелестный шпиц… и Мой муж – прелестный муж?
Более того, Чацкий отметит типичность подобного явления: Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей – Высокий идеал московских всех мужей. Исчезли принципы – какое дело, каким образом достигнуто богатство и положение – важен результат. Обесценены чувства – была бы выгода и внешний блеск. Человеческое достоинство? Да о чем вы говорите? В каких единицах его измеряют, с чем его едят?
Главное – не допустить никаких новых веяний, никаких кардинальных перемен, сохранив все старое, обветшалое, привычное. Очень удобное для таких душ, умеющих приспособиться к любому человеку и любому строю, который можно приспособить к себе.