Category: Краткие содержания

АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Уильям Шекспир (williame shakespeare) 1564-1616

Сон в летнюю ночь (A Midsummer Night Dream) – Комедия (1595)

Действие происходит в Афинах. Правитель Афин носит имя Тесея, одного из популярнейших героев античных преданий о покорении греками воинственного племени женщин – амазонок. На царице этого племени, Ипполите, и женится Тесей. Пьеса, видимо, была создана для спектакля по случаю свадьбы каких-то высокопоставленных лиц.

Идут приготовления к свадьбе герцога Тесея и царицы амазонок Ипполиты, которая должна состояться в ночь полнолуния. Ко дворцу герцога является разгневанный Эгей, отец Гермии, который обвиняет Лизандра в том, что он околдовал его дочь и коварно заставил ее полюбить его, в то время как она уже обещана Деметрию. Гермия признается в любви к Лизандру. Герцог объявляет, что по афинским законам она должна подчиниться воле отца. Он дает девушке отсрочку, но в день новолуния ей придется

“или умереть За нарушение отцовской воли, Иль обвенчаться с тем, кого он выбрал, Иль дать навек у алтаря Дианы Обет безбрачья и суровой жизни”.

Влюбленные договариваются вместе бежать из Афин и встретиться следующей ночью в ближайшем лесу. Они открывают свой план подруге Гермии Елене, которая когда-то была возлюбленной Деметрия и до сих пор любит его страстно. Надеясь на его благодарность, она собирается рассказать Деметрию о планах влюбленных. Тем временем компания простоватых мастеровых готовится к постановке интермедии по случаю свадьбы герцога. Режиссер, плотник Питер Пигва, выбрал подходящее произведение: “Прежалостная комедия и весьма жестокая кончина Пирама и Фисбы”. Ткач Ник Основа согласен сыграть роль Пирама, как, впрочем, и большинство других ролей. Починщику раздувальных мехов Френсису Дудке дается роль Фисбы (во времена Шекспира женщины на сцену не допускались). Портной Робин Заморыш будет матерью Фисбы, а медник Том Рыло – отцом Пирама. Роль Льва поручают столяру Миляге: у него “память туга на учение”, а для этой роли нужно только рычать. Пигва просит всех вызубрить роли наизусть и завтра вечером прийти в лес к герцогскому дубу на репетицию.

В лесу поблизости от Афин царь фей и эльфов Оберон и его жена царица Титания ссорятся из-за ребенка, которого Титания усыновила, а Оберон хочет забрать себе, чтобы сделать пажом. Титания отказывается подчиниться воле мужа и уходит вместе с эльфами. Оберон просит озорного эльфа Пэка (Доброго Малого Робина) принести ему маленький цветок, на который упала стрела Купидона, после того как он промахнулся “в царящую на Западе Весталку” (намек на королеву Елизавету). Если веки спящего смазать соком этого цветка, то, проснувшись, он влюбится в первое живое существо, которое увидит. Оберон хочет таким образом заставить Титанию влюбиться в какое-нибудь дикое животное и забыть о мальчике. Пэк улетает на поиски цветка, а Оберон становится невидимым свидетелем разговора между Еленой и Деметрием, который разыскивает в лесу Гермию и Лизандра и с презрением отвергает свою прежнюю возлюбленную. Когда Пэк возвращается с цветком, Оберон поручает ему разыскать Деметрия, которого описывает как “надменного повесу” в афинских одеждах, и смазать ему глаза, но так, чтобы во время пробуждения с ним рядом оказалась влюбленная в него красавица. Обнаружив спящую Титанию, Оберон выжимает сок цветка на ее веки. Лизандр и Гермия заблудились в лесу и тоже прилегли отдохнуть, по просьбе Гермии – подальше друг от друга, поскольку

“для юноши с девицей стыд людской Не допускает близости…”.

Пэк, приняв Лизандра за Деметрия, капает сок ему на глаза. Появляется Елена, от которой убежал Деметрий, и остановившись отдохнуть, будит Лизандра, который тут же в нее влюбляется. Елена считает, что он насмехается над ней, и убегает, а Лизандр, бросив Гермию, устремляется за Еленой.

Рядом с местом, где спит Титания, собралась на репетицию компания мастеровых. По предложению Основы, который очень озабочен тем, чтобы, упаси Бог, не напугать дам-зрительниц, к пьесе пишут два пролога – первый о том, что Пирам вовсе не убивает себя и никакой он на самом деле не Пирам, а ткач Основа, а второй – что и Лев совсем не лев, а столяр Миляга. Шалун Пэк, который с интересом наблюдает за репетицией, заколдовывает Основу: теперь у ткача ослиная голова. Дружки, приняв Основу за оборотня, в страхе разбегаются. В это время просыпается Титания и, взглянув на Основу, говорит: “Твой образ пленяет взор Тебя люблю я. Следуй же за мной!” Титания призывает четырех эльфов – Горчичное Зерно, Душистый Горошек, Паутинку и Мотылька – и приказывает им служить “своему милому”. Оберон в восторге выслушивает рассказ Пэка о том, как Титания влюбилась в чудовище, но весьма недоволен, узнав, что эльф брызнул волшебным соком в глаза Лизандра, а не Деметрия. Оберон усыпляет Деметрия и исправляет ошибку Пэка, который по приказу своего властелина заманивает Елену поближе к спящему Деметрию. Едва проснувшись, Деметрий начинает клясться в любви той, которую Недавно с презрением отвергал. Елена же убеждена, что оба молодых человека, Лизандр и Деметрий, над ней издеваются: “Пустых насмешек слушать нету силы!” К тому же она считает, что Гермия с ними заодно, и горько корит подругу за коварство. Потрясенная грубыми оскорблениями Лизандра, Гермия обвиняет Елену в том, что она обмаящица и воровка, укравшая у нее сердце Лизандра. Слово за слово – и она уже пытается выцарапать Елене глаза. Молодые люди – теперь соперники, добивающиеся любви Елены, – удаляются, чтобы в поединке решить, кто из них имеет больше прав. Пэк в восторге от всей этой путаницы, но Оберон приказывает ему завести обоих дуэлянтов поглубже в лес, подражая их голосам, и сбить их с пути, “чтоб им никак друг друга не найти”. Когда Лизандр в изнеможении сваливается с ног и засыпает, Пэк выжимает на его веки сок растения – противоядия любовному цветку. Елена и Деметрий также усыплены неподалеку друг от друга.

Увидев Титанию, уснувшую рядом с Основой, Оберон, который к этому времени уже заполучил понравившегося ему ребенка, жалеет ее и дотрагивается до ее глаз цветком-противоядием. Царица фей просыпается со словами:

“Мой Оберон! Что может нам присниться! Мне снилось, что влюбилась я в осла!”

Пэк по приказу Оберона возвращает Основе его собственную голову. Повелители эльфов улетают. В лесу появляются охотящиеся Тесей, Ипполита и Эгей, Они находят спящих молодых людей и будят их. Уже свободный от действия любовного зелья, но все еще ошеломленный Лизандр объясняет, что они с Гермией бежали в лес от суровости афинских законов, Деметрий же признается, что

“Страсть, цель и радость глаз теперь Не Гермия, а милая Елена”.

Тесей объявляет, что еще две пары будут сегодня венчаться вместе с ними и Ипполитой, после чего удаляется вместе со свитой. Проснувшийся Основа отправляется в дом Пигвы, где его с нетерпением ждут друзья. Он дает актерам последние наставления: “Фисба пусть наденет чистое белье”, а Лев пусть не вздумает обрезать ногти – они должны выглядывать из-под шкуры, как когти.

Тезей дивится странному рассказу влюбленных.

“Безумные, любовники, поэты – Все из фантазий созданы одних”,

– говорит он. Распорядитель увеселений Филострат представляет ему список развлечений. Герцог выбирает пьесу мастеровых:

“Не может никогда быть слишком плохо, Что преданность смиренно предлагает”.

Под иронические комментарии зрителей Пигва читает пролог. Рыло объясняет, что он – Стена, через которую переговариваются Пирам и Фисба, и потому измазан известкой. Когда Основа-Пирам ищет щель в Стене, чтобы взглянуть на возлюбленную, Рыло услужливо растопыривает пальцы. Появляется Лев и в стихах объясняет, что он не настоящий. “Какое кроткое животное, – восхищается Тесей, – и какое рассудительное!” Самодеятельные актеры безбожно перевирают текст и говорят массу глупостей, чем изрядно потешают своих знатных зрителей. Наконец пьеса закончена. Все расходятся – уже полночь, волшебный час для влюбленных. Появляется Пэк, он и остальные эльфы сначала поют и танцуют, а потом по распоряжению Оберона и Титании разлетаются по дворцу, чтобы благословить постели новобрачных. Пэк обращается к зрителям:

“Коль я не смог вас позабавить, Легко вам будет все исправить: Представьте, будто вы заснули И перед вами сны мелькнули”.

И. А. Быстрова

Владимир Николаевич Войнович

Москва 2042

Сатирическая повесть (1987)

Живущий в Мюнхене русский писатель-эмигрант Виталий Карцев в июне 1982 г. получил возможность оказаться в Москве 2042 г.

Готовясь к поездке, Карцев встретил своего однокашника Лешку Букашева. Букашев сделал в СССР карьеру по линии КГБ. Было похоже на то, что встреча их не случайна и что Букашев знает о необычной поездке Карцева.

В разгар сборов Карцеву позвонил еще один старый московский приятель Леопольд (или Лео) Зильберович и велел немедленно ехать в Канаду.

Звонил Зильберович по поручению Сим Симыча Карнавалова. В свое время именно Лео открыл Карнавалова как писателя. Сим Симыч, в прошлом зек, работал тогда истопником в детсаду, вел аскетический образ жизни и писал с утра до ночи. Им было задумано фундаментальное сочинение “Большая зона” в шестьдесят томов, которые сам автор называл “глыбами”.

Вскоре после того как Карнавалова “открыли” в Москве, он стал печататься за границей и мгновенно приобрел известность. Вся советская власть – милиция, КГБ, Союз писателей – вступила с ним в борьбу. Но арестовать его не могли, не могли и выслать: помня историю с Солженицыным, Карнавалов обратился ко всему миру с просьбой не принимать его, если “заглотчики” (так он называл коммунистов) выпихнут его насильно. Тогда власти не оставалось ничего иного, как просто вытолкнуть его из самолета, который пролетал над Голландией. В конце концов Сим Симыч поселился в Канаде в собственном имении, названном Отрадное, где все было заведено на русский лад: ели щи, кашу, женщины носили сарафаны и платки. Сам хозяин на ночь заучивал словарь Даля, а с утра репетировал торжественный въезд в Москву на белом коне.

Карцеву Карнавалов поручил взять в Москву тридцать шесть уже готовых “глыб” “Большой зоны” и письмо “Будущим правителям России”.

И Карцев отправился в Москву будущего. На фронтоне аэровокзала он первым делом увидел пять портретов: Христа, Маркса, Энгельса, Ленина… Пятый был почему-то похож на Лешку Букашева.

Пассажиров, прилетевших вместе с Карцевым, быстро загрузили в бронетранспортер люди с автоматами. Карцева вояки не тронули. Его встречала другая группа военных: трое мужчин и две женщины, которые представились как члены юбилейного Пятиугольника. Выяснилось, что Пятиугольнику поручено подготовить и провести столетний юбилей писателя Карцева, поскольку он является классиком предварительной литературы, произведения которого изучают в предкомобах (предприятиях коммунистического обучения). Карцев абсолютно ничего не понимал. Тогда встречавшие дамы дали Карцеву кое-какие дальнейшие пояснения. Оказалось, что у них в результате Великой Августовской коммунистической революции, осуществленной под руководством Гениалиссимуса (сокращенное звание, так как их Генеральный секретарь имеет воинское звание Генералиссимуса и отличается от других людей всесторонней гениальностью), стало возможным построение коммунизма в одном отдельно взятом городе. Им стал МОСКОРЕП (бывшая Москва). И теперь Советский Союз, являясь в целом социалистическим, имеет коммунистическую сердцевину.

Для выполнения программы построения коммунизма Москва была обнесена шестиметровой оградой с колючей проволокой сверху и охранялась автоматическими стреляющими установками.

Зайдя в кабесот (кабинет естественных отправлений, где пришлось заполнить бланк о “сдаче продукта вторичного”), Карцев ознакомился там с газетой, напечатанной в виде рулона. Прочитал, в частности, указ Гениалиссимуса о переименовании реки Клязьмы в реку имени Карла Маркса, статью о пользе бережливости и многое другое в том же роде.

Наутро сочинитель проснулся в гостинице “Коммунистическая” (бывшая “Метрополь”) и по лестнице (на лифте висела табличка “Спускоподъемные потребности временно не удовлетворяются”) спустился во двор. Там пахло, как в нужнике. Во дворе вилась очередь к киоску, и стоявшие в ней люди держали в руках бидончики, кастрюли и ночные горшки. “Что дают?” – поинтересовался Карцев, “Не дают, а сдают, – ответила коротконогая тетенька. – Как это чего? Говно сдают, что же еще?” На киоске висел плакат: “Кто сдает продукт вторичный, тот снабжается отлично”.

Писатель гулял по Москве и беспрерывно удивлялся. На Красной площади отсутствовали собор Василия Блаженного, памятник Минину с Пожарским и Мавзолей. Звезда на Спасской башне была не рубиновая, а жестяная, а Мавзолей, как выяснилось, вместе с тем, кто в нем лежал, продали какому-то нефтяному магнату. По тротуарам шли люди в военных одеждах. Автомобили были в основном паровые и газогенераторные, а больше – бронетранспортеры. Словом, картина нищеты и упадка. Перекусить пришлось в прекомбинате (предприятие коммунистического питания), на фасаде которого висел плакат:. “Кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично”. В меню значились щи “Лебедушка” (из лебеды), свинина вегетарианская, кисель и вода натуральная. Свинину Карцев есть не смог: будучи первичным продуктом, пахла она, примерно как вторичный.

На месте ресторана “Арагви” помещался государственный экспериментальный публичный дом. Но там писателя ждало разочарование. Выяснилось, что для клиентов с общими потребностями предусмотрено самообслуживание.

Постепенно выяснилось, что верховный Пятиугольник установил для Карцева повышенные потребности, а места, куда он случайно попадал, предназначались для коммунян потребностей общих. Режим отчасти благоволил к нему потому, что Гениалиссимус действительно оказался Лешкой Букашевым.

Везде, где бывал Карцев, ему встречалось написанное на стенах слово “СИМ”. Делали эти надписи так называемые симиты, то есть противники режима, ждущие возвращения Карнавалова в качестве царя.

Карнавалов не умер (хотя машина времени и забросила Карцева на шестьдесят лет вперед), он был заморожен и хранился в Швейцарии. Коммунистические правители стали втолковывать Карцеву, что искусство не отражает жизнь, а преображает ее, точнее, жизнь отражает искусство, и поэтому он, Карцев, должен вычеркнуть Карнавалова из своей книги. Заодно дали почитать автору саму эту его книгу, написанную им в будущем и потому им еще не читанную (и даже неписаную).

Но сочинитель был стоек – он не согласился вычеркнуть своего героя. Тем временем ученые разморозили Карнавалова, он торжественно въехал в Москву на белом коне (население и войска, озверевшие от нищеты, беспрепятственно переходили на его сторону, попутно самосудом казня заглотчиков) и установил монархию на территории бывшего Советского Союза, включая Польшу, Болгарию и Румынию в качестве губерний. Вместо механических средств передвижения новый монарх ввел живую тягловую силу, науки заменил изучением Закона Божьего, словаря Даля и “Большой зоны”. Ввел телесные наказания, предписал мужчинам ношение бород, а женщинам – богобоязненность и скромность.

Сочинитель же Карцев улетел в Мюнхен 1982 года и уселся там сочинять эту самую книгу.

И. Н. Слюсарева

ИСПАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Песнь о моем Сиде ( el cantar de mio cid) – Эпическая анонимная поэма (ок. 1140)

Руй Диас де Бивар, прозванный Сидом, по навету врагов лишился расположения своего сеньора, короля Кастилии Альфонса, и был отправлен им в изгнание. На то, чтобы покинуть кастильские пределы, Сиду дано было девять дней, по истечении которых королевская дружина получала право его убить.

Собрав вассалов и родню, всего шестьдесят человек воинов, Сид отправился сначала в Бургос, но, как ни любили жители города отважного барона, из страха перед Альфонсом они не посмели дать ему пристанище. Только смелый Мартин Антолинес прислал биварцам хлеба и вина, а потом и сам примкнул к дружине Сида.

Даже малочисленную дружину нужно кормить, денег же у Сида не было. Тогда он пошел на хитрость: велел сделать два ларя, обить их кожей, снабдить надежными запорами и наполнить песком. С этими ларями, в которых якобы лежало награбленное Сидом золото, Он отправил Антолинеса к бургосским ростовщикам Иуде и Рахилю, чтобы те взяли лари в залог и снабдили дружину звонкой монетой.

Евреи поверили Антолинесу и отвалили целых шестьсот марок.

Жену, донью Химену, и обеих дочерей Сид доверил аббату дону Санчо, настоятелю монастыря Сан-Педро, а сам, помолившись и нежно простившись с домашними, пустился в путь. По Кастилии тем временем разнеслась весть, что Сид уходит в мавританские земли, и многие отважные воины, охочие до приключений и легкой поживы, устремились ему вослед. У Арлансонского моста к дружине Сида примкнуло целых сто пятнадцать рыцарей, которых тот радостно приветствовал и посулил, что на их долю выпадет множество подвигов и несметных богатств.

На пути изгнанников лежал мавританский город Кастехон. Родственник Сида, Альвар Фаньес Минаия, предложил господину взять город, а сам вызвался тем временем грабить округу. Дерзким налетом Сид взял Кастехон, а вскоре с добычей туда прибыл и Минаия, Добыча была так велика, что при разделе каждому конному досталось сто марок, пешему – пятьдесят. Пленников по дешевке продали в соседние города, чтобы не обременять себя их содержанием. Сиду понравилось в Кастехоне, но долго оставаться здесь было нельзя, ибо местные мавры были данниками короля Альфонса, и тот рано или поздно осадил бы город и горожанам пришлось бы плохо, так как в крепости не было воды.

Следующий свой лагерь Сид разбил у города Алькосер, и оттуда совершал набеги на окрестные селения. Сам город был хорошо укреплен, и, чтобы взять его, Сид пошел на уловку. Он сделал вид, что снялся со стоянки и отступает. Алькосерцы бросились за ним в погоню, оставив город беззащитным, но тут Сид повернул своих рыцарей, смял преследователей и ворвался в Алькосер.

В страхе перед Сидом жители близлежащих городов запросили помощи у короля Валенсии Тамина, и тот послал на битву с Алькосером три тысячи сарацинов. Выждав немного, Сид с дружиной вышел за городские стены и в жестокой схватке обратил врагов в бегство. Возблагодарив Господа за победу, христиане принялись делить несметные богатства, взятые в лагере неверных.

Добыча была невиданной. Сид призвал к себе Альвара Минайю и велел ехать в Кастилию, с тем чтобы преподнести в дар Альфонсу тридцать лошадей в богатой сбруе, и кроме того, сообщить о славных победах изгнанников. Король принял дар Сида, но сказал Минайе, что еще не настало время простить вассала; зато он позволил всем, кому того захочется, безнаказанно примкнуть к Сидовой дружине.

Сид между тем продал Алькосер маврам за три тысячи марок и отправился дальше, грабя и облагая данью окрестные области. Когда дружина Сида опустошила одно из владений графа Барселонского Раймунда, тот выступил против него в поход с большим войском из христиан и мавров. Дружинники Сида снова одержали верх, Сид же, одолев в поединке самого Раймунда, взял его в плен. По великодушию своему он отпустил пленника без выкупа, забрав у него лишь драгоценный меч, Коладу.

Три года провел Сид в беспрестанных набегах. В дружине у него не осталось ни одного воина, который не мог бы назвать себя богатым, но ему этого было мало. Сид задумал овладеть самой Валенсией. Он обложил город плотным кольцом и девять месяцев вел осаду. На десятый валенсийцы не выдержали и сдались. На долю Сида (а он брал пятую часть от любой добычи) в Валенсии пришлось тридцать тысяч марок.

Король Севильи, разгневанный тем, что гордость неверных – Валенсия находится в руках христиан, послал против Сида войско в тридцать тысяч сарацинов, но и оно было разгромлено кастильцами, которых теперь было уже тридцать шесть сотен. В шатрах бежавших сарацинов дружинники Сида взяли добыта в три раза больше, чем даже в Валенсии.

Разбогатев, некоторые рыцари стали подумывать о возвращении домой, но Сид издал мудрый приказ, по которому всякий, кто покинет город без его разрешения, лишался всего приобретенного в походе имущества.

Еще раз призвав к себе Альвара Минайю, Сид опять послал его в Кастилию к королю Альфонсу, на этот раз с сотней лошадей. В обмен на этот дар Сид просил своего повелителя дозволить донье Химене с дочерьми, Эльвирой и Соль, последовать в подвластную ему Валенсию, где Сид мудро правил и даже основал епархию во главе с епископом Жеромом.

Когда Минайя с богатым даром предстал перед королем, Альфонс милостиво согласился отпустить дам и обещал, что до границы Кастилии их будет охранять его собственный рыцарский отряд. Довольный, что с честью исполнил поручение господина, Минайя направился в монастырь Сан-Педро, где порадовал донью Химену и дочерей вестью о скором воссоединении с мужем и отцом, а аббату дону Санчо щедро заплатил за хлопоты. А Иуде и Рахилю, которые, несмотря на запрет, заглянули в оставленные им Сидом лари, обнаружили там песок и теперь горько оплакивали свое разорение, посланец Сида обещал сполна возместить убыток.

Каррьонские инфанты, сыновья давнего недруга Сида графа дона Гарсиа, соблазнились несметными богатствами повелителя Валенсии. Хотя инфанты и считали, что Диасы не ровня им, древним графам, они тем не менее решили просить дочерей Сида себе в жены. Минайя обещал передать их просьбу своему господину.

На границе Кастилии дам встретили отряд христиан из Валенсии и две сотни мавров под предводительством Абенгальбона, властителя Молины и друга Сида. С великим почетом они препроводили дам в Валенсию к Сиду, который давно не был так весел и радостен, как при встрече с семьей.

Тем временем марокканский король Юсуф собрал пятьдесят тысяч смелых воинов, переправился через море и высадился неподалеку от Валенсии. Встревоженным женщинам, с крыши алькасара наблюдавшим за тем, как африканские мавры разбивают огромный лагерь, Сид сказал, что Господь никогда не забывает о нем и вот теперь шлет ему в руки приданое для дочерей.

Епископ Жером отслужил мессу, облачился в доспехи и в первых рядах христиан ринулся на мавров. В ожесточенной схватке Сид, как всегда, взял верх и вместе с новой славой стяжал и очередную богатую добычу. Роскошный шатер короля Юсуфа он предназначил в дар Альфонсу. В битве этой так отличился епископ Жером, что Сид отдал славному клирику половину причитавшейся ему самому пятины.

Из своей доли Сид добавил к шатру двести лошадей и отправил Альфонсу в благодарность за то, что тот отпустил из Кастилии его жену и дочерей. Альфонс весьма благосклонно принял дары и объявил, что уж близок час его примирения с Сидом. Тут инфанты Каррьона, Диего и Фернандо подступили к королю с просьбой просватать за них дочерей Сида Диаса. Возвратившись в Валенсию, Минайя поведал Сиду о предложении короля встретиться с ним для примирения на берегах Тахо, а также о том, что Альфонс просит его отдать дочерей в жены инфантам Каррьона. Сид принял волю своего государя. Встретившись в условленном месте с Альфонсом, Сид рас-” простерся было перед ним ниц, но король потребовал, чтобы тот немедленно встал, ибо не подобало столь славному воину целовать ног” даже величайшему из христианских властителей. Потом король Альфонс во всеуслышание торжественно провозгласил прощение герою и объявил инфантов помолвленными с его дочерьми. Сид, поблагодарив короля, пригласил всех в Валенсию на свадьбу, пообещав, что ни один из гостей не уйдет с пира без богатых подарков.

Две недели гости проводили время за пирами и воинскими забавами; на третью они запросились домой.

Прошло два года в мире и веселии. Зятья жили с Сидом в валенсийском алькасаре, не зная бед и окруженные почетом. Но вот как-то раз стряслась беда – из зверинца вырвался лев. Придворные рыцари немедля бросились к Сиду, который в это время спал и не мог защитить себя. Инфанты же с перепугу опозорились: Фернандо забился под скамейку, а Диего укрылся в дворцовой давильне, где с ног до головы перемазался грязью. Сид же, восстав с ложа, безоружным вышел на льва, схватил его за гриву и водворил обратно в клетку. После этого случая рыцари Сида стали открыто насмехаться над инфантами.

Некоторое время спустя вблизи Валенсии вновь объявилось марокканское войско. Как раз в это время Диего с Фернандо захотелось вместе с женами возвратиться в Кастилию, но Сид упредил исполнение намерения зятьев, пригласив назавтра выйти в поле и сразиться с сарацинами. Отказаться те не могли, но в бою показали себя трусами, о чем, к их счастью, тесть не узнал. В этом бою Сид совершил много подвигов, а в конце его на своем Бабьеке, который прежде принадлежал королю Валенсии, погнался за королем Букаром и хотел предложить тому мир и дружбу, но марокканец, полагаясь на своего коня, отверг предложение. Сид догнал его и разрубил Коладой пополам. У мертвого Букара он взял меч, прозываемый Тисона и не менее драгоценный, чем Колада. Среди радостного празднества, последовавшего за победой, зятья подошли к Сиду и попросились домой. Сид отпустил их, подарив одному Коладу, другому Тисону и, кроме того, снабдив несметными сокровищами. Но неблагодарные каррьонцы задумали злое: алчные до золота, они не забывали, что по рождению жены намного ниже их и потому недостойны стать госпожами в Каррьоне. Как-то после ночевки в лесу инфанты велели спутникам двигаться вперед, ибо они, мол, желают остаться одни, дабы насладиться с женами любовными утехами. Оставшись наедине с доньей Эльвирой и доньей Соль, коварные инфанты заявили им, что бросят их здесь на съедение зверям и поругание людям. Как ни взывали благородные дамы к милосердию злодеев, те раздели их, избили до полусмерти, а потом как ни в чем не бывало продолжили путь. На счастье, среди спутников инфантов был племянник Сида, Фелес Муньос. Он обеспокоился судьбой двоюродных сестер, вернулся на место ночевки и обнаружил их там, лежащих в беспамятстве.

Инфанты, возвратившись в кастильские пределы, бесстыдно бахвалились оскорблением, которое понес от них славный Сид. Король, узнав о случившемся, воскорбел всей душой. Когда же печальная весть дошла и до Валенсии, разгневанный Сид отправил к Альфонсу посла. Посол передал королю слова Сила о том, что коль скоро именно он просватал донью Эльвиру и донью Соль за недостойных каррьонцев, ему теперь надлежит созвать кортесы для разрешения спора между Сидом и его обидчиками.

Король Альфонс признал, что Сид прав в своем требовании, и вскоре в Толедо явились призванные им графы, бароны и прочая знать. Как ни страшились инфанты встретиться лицом к лицу с Сидом, они вынуждены были прибыть на кортесы. С ними был их отец, хитрый и коварный граф Гарсия.

Сид изложил перед собранием обстоятельства дела и, к радости каррьонцев, потребовал лишь возвратить ему бесценные мечи. С облегчением инфанты вручили Альфонсу Коладу и Тисону. Но судьи уже признали виновность братьев, и тогда Сид потребовал возвратить также и те богатства, какими наделил недостойных зятьев. Волей-неволей каррьонцам пришлось исполнить и это требование. Но напрасно они надеялись, что, получив назад свое добро, Сид успокоится. Тут по его просьбе выступили вперед Педро Бермудес, Мартин Антолинес и Муньо Густиос и потребовали, чтобы каррьонцы в поединках с ними кровью смыли позор, причиненный дочерям Сида. Этого инфанты боялись более всего, но никакие отговорки им не помогли. Назначили поединок по всем правилам. Благородный дон Педро едва не убил Фернандо, но тот признал себя побежденным; дон Мартин не успел съехаться с Диего, как тот в страхе бежал с ристалища; третий боец от каррьонцев, Асур Гонсалес, раненый, сдался дону Муньо. Так Божий суд определил правых и покарал виноватых.

К Альфонсу же тем временем прибыли послы из Арагона и Наварры с просьбой сосватать дочерей героя Сида за инфантов этих королевств. Вторые браки дочерей Сида оказались несравненно счастливее. Испанские короли и поныне чтят память Сида, своего великого предка.

Д. В. Борисов

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Господа ташкентцы. Картины нравов

Очерки (1869-1872)

Вся книга построена на границе аналитического, гротескового очерка и сатирического повествования. Так что же это за креатура – ташкентец – и чего она жаждет? А жаждет она лишь одного – “Жрать!”. Во что бы то ни было, ценою чего бы то ни было. И Ташкент превращается в страну, населенную вышедшими из России, за ненадобностью, ташкентцами. Ташкент находится там, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем, то есть – везде. Ташкент существует и на родине, и за границею, а истинный Ташкент – в нравах и сердце человека. И хотя, с одной стороны, куда ни плюнь, везде у нас ташкентцы, с другой – стать ташкентцем не так уж и просто. В большинстве случаев ташкентец – это дворянский сын, образование его классическое, причем испаряется оно немедленно по оставлении школьной скамьи, что отнюдь не мешает ташкентцу быть зодчим и дерзать, ибо не боги горшки обжигали.

Тут лицо повествующее переходит к своему личному опыту, вспоминает о своем воспитании в одном из военно-учебных заведений. Основы образования сводятся к следующему: в стране своих плодов цивилизации нет; мы должны их только передавать, не заглядываясь на то, что передаем. Для исполнения сего благородного дела герой направляется конечно же в Петербург, где попадает на прием к Пьеру Накатникову, своему бывшему однокашнику, лентяю и олуху, достигшему степеней известных. Тут проясняются основные принципы цивилизаторской деятельности: русский становой и русская телега; а главное – ташкентец получает в казначействе деньги на казенные просветительские нужды; садится в поезд и… приходит в себя то ли в Тульской, то ли в Рязанской губернии – без денег, без вещей; ничего не помнит, кроме одного: “я пил…”.

Ну что же, теперь хоть свои, российские губернии цивилизовать бы, если не удается это проделать с зарубежными. С этой целью на клич генерала: “Ребята! с нами Бог!” – в летний Петербург, терзаемый наводнением (Петропавловская крепость, последний оплот, сорвалась с места и уже уплывала), собрались ташкентцы-старатели.

Отбор годных шел по национально-вероисповедальному признаку: четыреста русских, двести немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души и тридцать три католика, оправдавшихся тем, что ни в какую церковь не ходят. Начинается ассенизаторская работенка: пужают стриженых девиц на Невском проспекте; по ночам врываются в квартиры к неблагонамеренным, у которых водятся книги, бумага и перья, да и живут они все в гражданском браке. Веселье неожиданно прерывается, когда ташкентец по ошибке порет статского советника Перемолова.

Следующие экземпляры ташкентцев автор характеризует как относящихся к подготовительному разряду. Так, у Ольги Сергеевны Персияновой, интересной вдовы, упорхнувшей в Париж, растет сын Nicolas, чистая “куколка”, которого воспитывают тетенька и дяденька с целью сделать из него благородного человека. Как убеждается маменька, вернувшись восвояси и застав свою “куколку” в уже более-менее зрелом возрасте, цель с успехом достигнута. Но в полной мере credo юного отпрыска разворачивается в имении Перкали, куда он приезжает на летние каникулы и где сходится с соседом, немногим старше него, Павлом Денисычем Мангушевым. Молодой ташкентец и с маменькой уже разворачивает свои лозунги и транспаранты: революций не делаю, заговоров не составляю, в тайные общества не вступаю, оставьте на мою долю хотя бы женщин!.. Нигилисты – это люди самые пустые и даже негодяи… нигде так спокойно не живется, как в России, лишь бы ничего не делать, и никто тебя не тронет… В компании же матереющего ташкентца, проповедующего, что они, помещики, должны оставаться на своем посту, оттачиваются, за обедом и возлияниями, за осмотром конюшни, и другие формулировки: наши русские более к полевым работам склонность чувствуют, они грязны, но за сохой – это очарование… Но каникулы кончаются, кое-как завершается и ненавистная учеба, маменька покупает экипаж, мебель, устраивает квартирку – “сущее гнездышко”, откуда и раздается ташкентский грай, обращенный к неведомому врагу: “А теперь поборемся!..”

И на сцену вылетает новый тип ташкентца с этикеткой “палач”. Персона эта – один из воспитанников закрытого учебного заведения для детей из небогатых дворянских семей, и действие разворачивается в конце 30-х гг. “Палачом” же Хлынова прозвали потому, что, узнав, что начальство собирается его отчислить за невиданную леность, он подал прошение об определении его в палачи куда угодно по усмотрению губернского правления. И правда, мера жестокости и силы у этого несчастного тупоумного невиданные. Соученики его трепещут и вынуждены делиться с ним провизией, учителя же, пользуясь тем, что Хлынов сам трепещет всякого начальства, измываются над ним нещадно. Единственный приятель Хлынова – Голопятов по прозвищу “Агашка”. Вместе они стоически переносят еженедельные порки, вместе проводят рекреации, то нещадно мутузя друг друга, то делясь опытом, кто из дядек как дерет; то впадая в унылое оцепенение, то распивая сивуху где-нибудь в темном углу. Родные вспоминают о Хлынове только перед началом летних каникул, тогда и забирают его в усадьбу, стоящую посередине села Вавилова.

Помимо отца и матери “Палача”, Петра Матвеича и Арины Тимофеевны, там живут еще два их сына-подростка, старый дедушка Матвей Никанорыч и братец Софрон Матвеич. Семейство подозревает, что дед где-то прячет свои деньги, следит за ним, да выследить ничего не может. За Петром Матвеичем держится слава лихого исправника, но из своих рейдов-налетов в дом притащить он ничего не умеет. “Рви!” – наставляет Хлынов-старик Хлынова-отца. “…Я свои обязанности очень знаю!” – отвечает на это Петр Матвеич. “Палач” с радостью уезжал из дома в учебное заведение: уж пусть лучше чужие тиранят, чем свои. Но теперь он лелеет одну надежду – покончить с ненавистной учебой и устроиться на военную службу. За такое вольнодумие и непослушание папенька дерет его как сидорову козу. Экзекуция поражает всех домашних. “Палач” притворяется, будто и он удручен; на самом же деле с него как с гуся вода. Вернувшись в учебное заведение, “Палач” узнает, что “Агашку” опекун отдает в полк. Дружества ради “Агашка” решает помочь приятелю. Вместе они дебоширят так, что через несколько недель их исключают. Радостные и возбужденные, они подбадривают друг друга: “Не пропадем!”

Ташкентец из следующего очерка, по видимости, во всем противоположен “Палачу” и “Агашке”. Миша Нагорнов – поздний сын статского советника Семена Прокофьевича и его супруги Анны Михайловны, с раннего детства и до своего вступления в самостоятельную жизнь всегда, во всем и везде радовал и утешал родителей, наставников, учителей, товарищей. Чем более вырастал Миша, тем благонравней и понятливей он становился. В раннем детстве набожный, в школе всегда первый ученик – и не почему-либо, а просто для него это было радостно и естественно. Судебная реформа по времени совпала с последними годами учебы Михаила Нагорнова. Молодые люди развлекаются тем, что представляют судебное заседание с присяжными, прокурором, адвокатом, судьями. Нагорного так и тянет пойти по адвокатской дорожке, денежной, блестящей, артистической, хотя он понимает, что солидней, да и благонадежней, с государственной точки зрения, прокурорская карьера. К тому же и отец категорически требует, чтобы сын стал государственным обвинителем. Легкость и доступность карьеры, обильный и сытный куш – все это отуманивает головы еще не доучившихся ташкентцев. Рубль, выглядывающий из кармана наивного простеца, мешает им спать. Наконец сдан последний экзамен; будущие адвокаты и прокуроры, усвоившие уроки демагогии и беспринципности (лишь бы урвать свой жирный кусок), рассыпаются по стогнам Петербурга.

Герой последнего жизнеописания, Порфиша Велентьев, – ташкентец чистейшей воды, вся логика его воспитания и образования подводит его к совершенному умению из воздуха чеканить монету – он выступает автором проекта, озаглавленного так: “О предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентьеву в товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления”. Отец Порфирия, Менандр, получил блестящее духовное образование, но пошел не в священники, а воспитателем в семью князя Оболдуй-Щетина-Ферлакур. Благодаря княгине пообтесался, а позже получил весьма выгодное место чиновника, облагающего налогами винокуренные заводы. Женился на троюродной племяннице княгини из захудалого грузино-осетинского рода князей Крикулидзевых. И до, и после женитьбы Нина Ираклиевна занималась спекуляцией на купле-продаже крестьян, отдаче их в солдаты, продаже рекрутских квитанций, покупке на своз душ. Но главными учителями Порфиши Велентьева в обретении наживательных навыков стали мнимые маменькины родственники, Азамат и Азамат Тамерланцевы. Они так ввинчиваются в обиход дома, семьи, что никакой метлой их потом вымести невозможно. Слуги их почитают за своих, Порфише они показывают фокусы с появлением-исчезновением монеток, детский слабый отзвук их картежного шулерскою заработка. Другое потрясение молодого Велентьева – уроки политэкономии, которые он получает в своем учебном заведении. Все это заставляет его смотреть с презрением и свысока на наивные, по новейшим временам, усилия родителей. И уже Менандр Семенович Велентьев чует в сыне, с его наивнейшими способами накопления богатств, реформатора, который старый храм разрушит, новый не возведет и исчезнет.

И. А. Писарев

В Петербурге, на Гороховой улице, в такое же, как и всегда, утро, лежит в постели Илья Ильич Обломов – молодой человек лет тридцати двух – тридцати трех, не обременяющий себя особыми занятиями. Его лежание – это определенный образ жизни, своего рода протест против сложившихся условностей, потому Илья Ильич так горячо, философски осмысленно возражает против всех попыток поднять его с дивана. Таков же и слуга его, Захар, не обнаруживающий ни удивления, ни неудовольствия, – он привык жить так же, как и его барин: как живется…

Этим утром к Обломову один за другим приходят посетители: первое мая, в Екатерингоф собирается весь петербургский свет, вот и стараются друзья растолкать Илью Ильича, растормошить его, заставив принять участие в светском праздничном гулянии. Но ни Волкову, ни Судьбинскому, ни Пенкину это не удается. С каждым из них Обломов пытается обсудить свои заботы – письмо от старосты из Обломовки и грозящий переезд на другую квартиру; но никому нет дела до тревог Ильи Ильича.

Зато готов заняться проблемами ленивого барина Михей Андреевич Тарантьев, земляк Обломова, “человек ума бойкого и хитрого”. Зная, что после смерти родителей Обломов остался единственным наследником трехсот пятидесяти душ, Тарантьев совсем не против пристроиться к весьма лакомому куску, тем более что вполне справедливо подозревает: староста Обломова ворует и лжет значительно больше, чем требуется в разумных пределах. А Обломов ждет друга своего детства, Андрея Штольца, который единственный, по его мысли, в силах помочь ему разобраться в хозяйственных сложностях.

Первое время, приехав в Петербург, Обломов как-то пытался влиться в столичную жизнь, но постепенно понял тщетность усилий: ни он никому не был нужен, ни ему никто не оказывался близок. Так и улегся Илья Ильич на свой диван… Так и улегся на свою лежанку необычайно преданный ему слуга Захар, ни в чем не отстававший от своего барина. Он интуитивно чувствует, кто может по-настоящему помочь его барину, а кто, вроде Михея Андреевича, только прикидывается другом Обломову. Но от подробного, с взаимными обидами выяснения отношений спасти может только сон, в который погружается барин, в то время как Захар отправляется посплетничать и отвести душу с соседскими слугами.

Обломов видит в сладостном сне свою прошлую, давно ушедшую жизнь в родной Обломовке, где нет ничего дикого, грандиозного, где все дышит спокойствием и безмятежным сном. Здесь только едят, спят, обсуждают новости, с большим опозданием приходящие в этот край; жизнь течет плавно, перетекая из осени в зиму, из весны в лето, чтобы снова свершать свои вечные круги. Здесь сказки почти неотличимы от реальной жизни, а сны являются продолжением яви. Все мирно, тихо, покойно в этом благословенном краю – никакие страсти, никакие заботы не тревожат обитателей сонной Обломовки, среди которых протекало детство Ильи Ильича. Этот сон мог бы длиться, кажется, целую вечность, не будь он прерван появлением долгожданного друга Обломова, Андрея Ивановича Штольца, о приезде которого радостно объявляет своему барину Захар…

Андрей Штольц рос в селе Верхлеве, некогда бывшем частью Обломовки; здесь теперь отец его служит управляющим. Штольц сформировался в личность, во многом необычную, благодаря двойному воспитанию, полученному от волевого, сильного, хладнокровного отца-немца и русской матери, чувствительной женщины, забывавшейся от жизненных бурь за фортепьяно. Ровесник Обломова, он являет полную противоположность своему приятелю: “он беспрестанно в движении: понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента – посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею к делу – выбирают его. Между тем он ездит и в свет, и читает; когда он успевает – Бог весть”.

Первое, с чего начинает Штольц – вытаскивает Обломова из постели и везет в гости в разные дома. Так начинается новая жизнь Ильи Ильича.

Штольц словно переливает в Обломова часть своей кипучей энергии, вот уже Обломов встает по утрам и начинает писать, читать, интересоваться происходящим вокруг, а знакомые надивиться не могут: “Представьте, Обломов сдвинулся с места!” Но Обломов не просто сдвинулся – вся его душа потрясена до основания: Илья Ильич влюбился. Штольц ввел его в дом к Ильинским, и в Обломове просыпается человек, наделенный от природы необыкновенно сильными чувствами, – слушая, как Ольга поет, Илья Ильич испытывает подлинное потрясение, он наконец-то окончательно проснулся. Но Ольге и Штольцу, замыслившим своего рода эксперимент над вечно дремлющим Ильей Ильичом, мало этого – необходимо пробудить его к разумной деятельности.

Тем временем и Захар нашел свое счастье – женившись на Анисье, простой и доброй бабе, он внезапно осознал, что и с пылью, и с грязью, и с тараканами следует бороться, а не мириться. За короткое время Анисья приводит в порядок дом Ильи Ильича, распространив свою власть не только на кухню, как предполагалось вначале, а по всему дому.

Но всеобщее это пробуждение длилось недолго: первое же препятствие, переезд с дачи в город, превратилось постепенно в ту топь, что и засасывает медленно, но неуклонно Илью Ильича Обломова, не приспособленного к принятию решений, к инициативе. Долгая жизнь во сне сразу кончиться не может…

Ольга, ощущая свою власть над Обломовым, слишком многого в нем не в силах понять.

Поддавшись интригам Тарантьева в тот момент, когда Штольц вновь уехал из Петербурга, Обломов переезжает в квартиру, нанятую ему Михеем Андреевичем, на Выборгскую сторону.

Не умея бороться с жизнью, не умея разделаться с долгами, не умея управлять имением и разоблачать окруживших его жуликов, Обломов попадает в дом Агафьи Матвеевны Пшеницыной, чей брат, Иван Матвеевич Мухояров, приятельствует с Михеем Андреевичем, не уступая ему, а скорее и превосходя последнего хитростью и лукавством. В доме Агафьи Матвеевны перед Обломовым, сначала незаметно, а потом все более и более отчетливо, разворачивается атмосфера родной Обломовки, то, чем более всего дорожит в душе Илья Ильич.

Постепенно все хозяйство Обломова переходит в руки Пшеницыной. Простая, бесхитростная женщина, она начинает управлять домом Обломова, готовя ему вкусные блюда, налаживая быт, и снова душа Ильи Ильича погружается в сладостный сон. Хотя изредка покой и безмятежность этого сна взрываются встречами с Ольгой Ильинской, постепенно разочаровывающейся в своем избраннике. Слухи о свадьбе Обломова и Ольги Ильинской уже снуют между прислугой двух домов – узнав об этом, Илья Ильич приходит в ужас: ничего еще, по его мнению, не решено, а люди уже переносят из дома в дом разговоры о том, чего, скорее всего, так и не произойдет. “Это все Андрей: он привил любовь, как оспу, нам обоим. И что это за жизнь, все волнения и тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой?” – размышляет Обломов, понимая, что все происходящее с ним есть не более чем последние конвульсии живой души, готовой к окончательному, уже непрерывному сну.

Дни текут за днями, вот уже и Ольга, не выдержав, сама приходит к Илье Ильичу на Выборгскую сторону. Приходит, чтобы убедиться: ничто уже не пробудит Обломова от медленного погружения в окончательный сон. Тем временем Иван Матвеевич Мухояров прибирает к рукам дела Обломова по имению, так основательно и глубоко запутывая Илью Ильича в своих ловких махинациях, что вряд ли уже сможет выбраться из них владелец блаженной Обломовки. А в этот момент еще и Агафья Матвеевна чинит халат Обломова, который, казалось, починить уже никому не по силам. Это становится последней каплей в муках сопротивления Ильи Ильича – он заболевает горячкой.

Год спустя после болезни Обломова жизнь потекла по своему размеренному руслу: сменялись времена года, к праздникам готовила Агафья Матвеевна вкусные кушанья, пекла Обломову пироги, варила собственноручно для него кофе, с воодушевлением праздновала Ильин день… И внезапно Агафья Матвеевна поняла, что полюбила барина. Она до такой степени стала предана ему, что в момент, когда нагрянувший в Петербург на Выборгскую сторону Андрей Штольц разоблачает темные дела Мухоярова, Пшеницына отрекается от своего брата, которого еще совсем недавно так почитала и даже побаивалась.

Пережившая разочарование в первой любви, Ольга Ильинская постепенно привыкает к Штольцу, понимая, что ее отношение к нему значительно больше, чем просто дружба. И на предложение Штольца Ольга отвечает согласием…

А спустя несколько лет Штольц вновь появляется на Выборгской стороне. Он находит Илью Ильича, ставшего “полным и естественным отражением и выражением покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать…”. Обломов нашел свое тихое счастье с Агафьей Матвеевной, родившей ему сына Андрюшу. Приезд Штольца не тревожит Обломова: он просит своего старого друга лишь не оставить Андрюшу…

А спустя пять лет, когда Обломова уже не стало, обветшал домик Агафьи Матвеевны и первую роль в нем стала играть супруга разорившегося Мухоярова, Ирина Пантелеевна. Андрюшу выпросили на воспитание Штольцы. Живя памятью о покойном Обломове, Агафья Матвеевна сосредоточила все свои чувства на сыне: “она поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что Бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда…” И высокая память навсегда связала ее с Андреем и Ольгой Штольцами -“память о чистой, как хрусталь, душе покойника”.

А верный Захар там же, на Выборгской стороне, где жил со своим барином, просит теперь милостыню…

Георгий Николаевич Владимов

Большая руда

Повесть (1962)

Виктор Пронякин стоял над гигантской овальной чашей карьера. Тени облаков шли по земле косяком, но ни одна не могла накрыть сразу весь карьер, все пестрое, движущееся скопище машин и людей внизу. “Не может быть, чтобы я здесь не зацепился”, – думал Пронякин. А надо было. Пора уже где-то осесть. За восемь лет шоферской жизни он помотался достаточно – и в саперной автороте служил, и кирпич на Урале возил, и взрывчатку на строительстве Иркутской ГЭС, и таксистом был в Орле, и санаторским шофером в Ялте. А ни кола ни двора. Жена по-прежнему у родителей живет. А как хочется иметь свой домик, чтоб и холодильник был, и телевизор, а самое главное – дети. Ему под тридцать, а жене и того больше. Пора. Здесь он и осядет.

Начальник карьера Хомяков, посмотрев документы, спросил: “На дизелях работал?” – “Нет”. – “Взять не можем”. – “Без работы я отсюда не уйду”, – уперся Пронякин. “Ну смотри, есть в бригаде Мацуева “МАЗ”, но это адская работа”.

“МАЗ”, который показал Виктору Мацуев, напоминал скорее металлолом, чем машину. “Ремонтировать ее надо только сможешь ли? Подумай и приходи завтра”. – “Зачем завтра? Сейчас и начну”, – сказал Пронякин. Неделю с утра до вечера возился он с машиной, в поисках запчастей даже свалки обшарил. Но сделал.

Наконец-то, он смог приступить к работе на карьере. Его “МАЗ” хоть и обладал хорошей проходимостью, но для того чтобы выполнить норму, Виктору нужно было сделать на семь ездок больше, чем всем остальным в бригаде, работающим на мощных “ЯАЗах”. Это было непросто, но первый же день работы показал, что как профессионал Пронякин не имеет соперников в бригаде, а может, и на всем карьере.

“А ты, как я погляжу, лихой, – сказал ему бригадир Мацуев. – Ездишь, как Бог, всех обдираешь”. И непонятно было Пронякину, с восхищением это сказано или с осуждением. А через некоторое время разговор имел продолжение: “Торопишься, – сказал бригадир. – Ты сначала здесь пуд соли съешь с нами, а потом и претендуй”. Претендуй на что? На хорошие заработки, на лидерство – так понял Пронякин. И еще понял, что его приняли за рвача и крохобора. “Нет уж, – решил Виктор, – подстраиваться я не буду. Пусть думают, что хотят. Я не нанялся ходить в учениках. Мне заработать нужно, жизнь обстроить, обставить, как у людей”. Отношения с бригадой не заладились. А тут еще дожди зарядили. По глинистым дорогам карьера машины не ходили. Работа остановилась. “Совсем в гиблое место попал ты, Пронякин”, – тяжело размышлял Виктор. Ждать становилось невыносимо.

И пришел день, когда Пронякин не выдержал. С утра было сухо и солнце обещало полноценный рабочий день. Пронякин сделал четыре ездки и стал делать пятую, как вдруг увидел крупные капли дождя, упавшие на ветровое стекло. У него опять упало сердце – пропал день! И, свалив породу, Пронякин погнал свой “МАЗ” в быстро пустеющий под дождем карьер. В отличие от мощных “ЯАЗов” “МАЗ” Пронякина мог подняться по карнизику карьерной дороги. Опасно, конечно. Но при умении – можно. Выезжая из карьера в первый раз, он увидел угрюмо стоявших у обочины шоферов и услышал чей-то свист. Но ему было уже все равно. Он будет работать. Во время обеда в столовой к нему подошел Федька из их бригады: “Смелый ты, конечно, но зачем же нам в морду-то плюешь? Если ты можешь, а мы нет, зачем выставляешься? Если из-за денег, так мы тебе дадим”. И отошел. У Пронякина появилось желание прямо сейчас собраться и уехать домой. Но – некуда. Он уже вызвал к себе жену, она как раз сейчас в дороге. Пронякин снова спустился в пустой карьер. Экскаваторщик Антон вертел в руках кусок синеватого камня: “Что это? Неужели руда?!” Вся стройка давно уже с волнением и нетерпением ждала момента, когда наконец пойдет большая руда. Ждал и волновался, что бы ни думала о нем бригада, и Пронякин. И вот она – руда. Куски руды Виктор повез начальнику карьера. “Рано обрадовался, – остудил его Хомяков. – Такие случайные вкрапления в породе уже находили. А потом снова шла пустая порода”. Пронякин ушел. “Слушай, – сказал ему экскаваторщик Антон внизу, – я все гребу и гребу, а руда не кончается. Кажется, действительно дошли”. Пока только двое они и знали о случившемся. Вся стройка по случаю дождя стояла. И Пронякин, чувствуя, что наконец-то судьба расщедрилась – именно его выбрала везти первый самосвал с рудой из одного из величайших карьеров, – никак не мог успокоиться от радости. Он гнал перегруженную машину наверх: “Я им всем докажу”, – думал он, имея в виду и свою бригаду, и начальника карьера, и весь мир. Когда были пройдены все четыре горизонта карьера и оставалось чуть-чуть, Пронякин чуть резче, чем надо, повернул руль – колеса заскользили и грузовик поволокло в сторону. Виктор сжал руль, но остановить машину уже не мог – переваливаясь с боку на бок, самосвал сползал с одного горизонта на другой, переворачиваясь и ускоряя падение. Последним осознанным движением Пронякин смог выключить двигатель вконец разбитой машины.

В тот же день его проведывала в больнице бригада. “Ты на нас зуба не имей, – виновато сказали ему. – Поправляйся. С кем не случается. А ты человек с широкой костью, из таких, как ты, энергия прямо прет. Такие не умирают”. Но по лицам товарищей Виктор понял: плохо дело. Оставшись один на один со своей болью, Пронякин попытался вспомнить, когда он был в этой жизни счастлив, и получилось у него, что только в первые дни со своей женой да вот сегодня, когда он вез большую руду наверх.

…В день, когда серый почтовый вездеход увозил тело Пронякина в морг белгородской больницы, пошла наконец руда. В четыре часа пополудни паровоз, украшенный цветами и кленовыми ветками, дал торжествующе-долгий гудок и потащил первые двенадцать вагонов большой руды.

С. П. Костырко

Жюль Верн

Пятнадцатилетний капитан

29 января 1873 г. шхуна-бриг “Пилигрим”, оснащенная для китобойного промысла, выходит в плавание из порта Оклеанда, Новой Зеландии. На борту находятся отважный и опытный капитан Гуль, пять бывалых матросов, пятнадцатилетний младший матрос – сирота Дик Сенд, судовой кок Негоро, а также жена владельца “Пилигрима” Джемса Уэлдона – миссис Уэлдон с пятилетним сыном Джеком, ее чудаковатый родственник, которого все называют “кузен Бенедикт”, и старая нянька негритянка Нун. Парусник держит путь в Сан-Франциско с заходом в Вальпараисо. Через несколько дней плавания маленький Джек замечает в океане опрокинутое на бок судно “Вальдек” с пробоиной на носу. В нем матросы обнаруживают пять истощенных негров и собаку по кличке Динго. Оказывается, что негры: Том, шестидесятилетний старик, его сын Бат, Остин, Актеон и Геркулес – свободные граждане США. Завершив работу по контракту на плантации в Новой Зеландии, они возвращались в Америку. После столкновения “Вальдека” с другим судном все члены экипажа и капитан исчезли и они остались одни. Их переправляют на борт “Пилигрима”, и через несколько дней внимательного ухода за ними они полностью восстанавливают свои силы. Динго, по их словам, капитан “Вальдека” подобрал у берегов Африки. При виде Негоро собака по непонятной причине начинает свирепо рычать и выражает готовность на него наброситься. Негоро предпочитает не показываться на глаза собаке, которая, по всей видимости, его узнала.

Через несколько дней капитан Гуль и пятеро матросов, отважившиеся на шлюпке пуститься на ловлю кита, замеченного ими в нескольких милях от корабля, погибают. Дик Сенд, оставшийся на судне, берет на себя функции капитана. Негры пытаются под его руководством обучиться матросскому ремеслу. При всем своем мужестве и внутренней зрелости Дик не владеет всеми навигационными знаниями и умеет ориентироваться в океане лишь по компасу и лоту, измеряющему скорость движения. Находить местоположение по звездам он не умеет, чем и пользуется Негоро. Он разбивает один компас и незаметно для всех изменяет показания второго. Затем выводит из строя лот. Его происки способствуют тому, что вместо Америки корабль прибывает к берегам Анголы и его выбрасывает на берег. Все путешественники целы. Негоро незаметно покидает их и уходит в неизвестном направлении. Через некоторое время отправившийся на поиски какого-нибудь поселения Дик Сенд встречает американца Гэрриса, который, будучи в сговоре с Негоро, своим старым знакомым, и уверяя, что путешественники находятся на берегах Боливии, заманивает их на сто миль в тропический лес, обещая кров и уход на гациенде своего брата. Со временем Дик Сенд и Том понимают, что они неведомым образом оказались не в Южной Америке, а в Африке. Гэррис, догадавшись об их прозрении, скрывается в лесу, оставив путников одних, и идет на заранее условленную встречу с Негоро. Из их разговора читателю становится ясно, что Гэррис занимается работорговлей, Негоро также долгое время был знаком с этим промыслом, пока власти Португалии, откуда он родом, за такую деятельность не приговорили его к пожизненной каторге. Пробыв на ней две недели, Негоро сбежал, устроился коком на “Пилигриме” и стал ждать подходящего случая, чтобы попасть обратно в Африку. Неопытность Дика сыграла ему на руку, и его план был приведен в исполнение гораздо раньше, чем он смел надеяться. Недалеко от того места, где он встречается с Гэррисом, стоит караван рабов, который идет в Казонде на ярмарку под предводительством одного их знакомого. Караван стоит лагерем в десяти милях от местонахождения путешественников, на берегу реки Кванзы. Зная Дика Сенда, Негоро и Гэррис верно предполагают, что он решит довести своих людей до реки и на плоту спуститься к океану. Там-то они и предполагают схватить их. Обнаружив исчезновение Гэрриса, Дик понимает, что произошло предательство, и решает по берегу ручья дойти до более крупной реки. По дороге их настигают гроза и свирепый ливень, от которого река выходит из берегов и на несколько фунтов поднимается над уровнем земли. Перед дождем путешественники забираются в опустевший термитник, высотой в двенадцать футов. В огромном муравейнике с толстыми глиняными стенами они пережидают грозу. Однако выбравшись оттуда, они немедленно попадают в плен. Негров, Нун и Дика присоединяют к каравану, Геркулесу удается бежать. Миссис Уэлдон с сыном и кузена Бенедикта уводят в неопределенном направлении. За время пути Дику и его друзьям неграм приходится пережить все тяготы перехода с караваном рабов и стать свидетелями зверского обращения солдат-охранников и надсмотрщиков с невольниками. Не выдержав этого перехода, по дороге гибнет старая Нун.

Караван приходит в Казонде, где рабов распределяют по баракам. Дик Сенд случайно встречает Гэрриса и, после того как Гэррис, обманывая его, сообщает о смерти миссис Уэлдон и ее сына, в отчаянии выхватывает у него из-за пояса кинжал и убивает его. На следующий день должна состояться ярмарка рабов. Негоро, видевший издалека сцену гибели своего приятеля, просит позволения у Альвеца, хозяина каравана рабов и очень влиятельного в Казонде лица, а также у Муани-Лунга, местного царька, позволения после ярмарки казнить Дика. Альвец обещает Муани-Лунгу, не способному долгое время обходиться без спиртного, по капле огненной воды за каждую каплю крови белого человека. Он готовит крепкий пунш, поджигает его, а когда Муани-Лунг пьет его, то его насквозь проспиртованное тело внезапно загорается и царек истлевает до самых костей. Его первая жена – королева Муана устраивает похороны, во время которых по традиции убивают многочисленных остальных жен царька, сбрасывают в котлован и затопляют его. В том же котловане находится и привязанный к столбу Дик. Он должен погибнуть.

Миссис Уэлдон с сыном и кузеном Бенедиктом тем временем тоже живут в Казонде за оградой фактории Альвеца. Негоро держит их там в заложниках и хочет получить от мистера Уэлдона выкуп в размере ста тысяч долларов. Он заставляет миссис Уэлдон написать мужу письмо, которое, должно способствовать осуществлению его плана, и, оставив заложников на попечение Альвеца, отбывает в Сан-Франциско. Однажды кузен Бенедикт, страстный коллекционер насекомых, гонится за особенно редкой жужелицей. Преследуя ее, он незаметно для самого себя через кротовый лаз, проходящий под стенами ограды, вырывается на свободу и бежит две мили по лесу в надежде все же схватить насекомое. Там он встречает Геркулеса, все это время находившегося рядом с караваном в надежде чем-либо помочь своим друзьям.

В это время в деревне начинается продолжительный, необычный для этого времени года ливень, который затопляет все ближайшие поля и грозит оставить жителей без урожая. Королева Муана приглашает в деревню колдунов для того, чтобы они прогнали тучи. Геркулес, поймав в лесу одного из таких чародеев и переодевшись в его наряд, притворяется немым колдуном и приходит в деревню, хватает изумленную королеву за руку и ведет ее в факторию Альвеца, Там он знаками показывает, что в бедах ее народа виновата белая женщина и ее ребенок. Он хватает их и уносит из деревни. Альвец пробует задержать его, но уступает перед натиском дикарей и оказывается вынужден отпустить заложников. Пройдя восемь миль и наконец освободившись от последних любопытных жителей деревни, Геркулес опускает миссис Уэлдон и Джека в лодку, где они с изумлением обнаруживают, что колдун и Геркулес – это одно лицо, видят Дика Сенда, спасенного Геркулесом от смерти, кузена Бенедикта и Динго. Не хватает только Тома, Бата, Актеона и Остина, которых еще раньше продали в рабство и угнали из деревни. Теперь путешественники имеют наконец возможность на лодке, замаскированной под плавучий островок, спуститься к океану. Время от времени Дик выходит на берег, чтобы поохотиться. Через несколько дней пути лодка проплывает мимо деревни людоедов, расположенной на правом берегу. То, что по реке плывет не островок, а лодка с людьми, дикари обнаруживают после того, как она оказывается уже далеко впереди. Незаметно для путешественников дикари по берегу преследуют лодку в надежде на добычу. Через несколько дней лодка останавливается у левого берега, чтобы не быть затянутой в водопад. Динго, едва выпрыгнув на берег, устремляется вперед, словно учуяв чей-то след. Путешественники натыкаются на маленькую лачугу, в которой разбросаны уже побелевшие человеческие кости. Рядом на дереве кровью выведены две буквы “С. В.”. Это те же самые буквы, что выгравированы на ошейнике Динго, Рядом находится записка, в которой ее автор – путешественник Семюэль Верной обвиняет своего проводника Негоро в том, что он смертельно ранил его в декабре 1871 г. и ограбил. Внезапно Динго срывается с места, и неподалеку раздается вопль. Это Динго вцепился в горло Негоро, который, перед тем как сесть на пароход до Америки, вернулся на место своего преступления, чтобы достать из тайника деньги, украденные им у Вернона. Динго, которого Негоро перед смертью ранит ножом, погибает. Но и самому Негоро не удается уйти от возмездия. Опасаясь на левом берегу спутников Негоро, Дик переправляется на разведку на правый берег. Там в него летят стрелы, и десять дикарей из деревни людоедов прыгают к нему в лодку. Дик простреливает весло, и лодку несет к водопаду. Дикари в нем погибают, однако Дику, укрывшемуся лодкой, удается спастись. Вскоре путешественники добираются до океана, а затем без приключений 25 августа прибывают и в Калифорнию. Дик Сенд становится сыном в семье Уэлдона, к восемнадцати годам заканчивает гидрографические курсы и готовится стать капитаном на одном из кораблей Джеймса Уэлдона. Геркулес становится большим другом семьи. Тома, Бата, Актеона и Остина мистер Уэлдон выкупает из рабства, и 15 ноября 1877 г. четыре негра, избавившиеся от стольких опасностей, оказываются в дружеских объятиях Уэлдонов.

Зал во дворце Holy Rood. Вбегает паж королевы. Он рассказывает, что в городе беспорядки. Какой-то незнакомый ему человек во главе толпы – ряженых, в масках, танцоров с бубенцами, людей в черных капюшонах – грозил, предсказывал и призывал народ не подчиняться королеве. Придворный королевы Риччио подтверждает, что он тоже время от времени наблюдает, как народ жадно слушает эти проповеди. Паж рассказывает дальше, что народ ворвался в часовню королевы с криками: “Гнездо папистов!”, что шут Дарнлея – мужа королевы – вскочил на алтарь и начал изображать проповедь, а народ отвечал ему издевательскими куплетами. Королева Мария Стюарт в отчаянии. Она чувствует ненависть народа, большинство придворных оставили ее; она недоумевает, как может ее христианство так отличаться от христианства народа Шотландии. Риччио предлагает немедленно подготовить указ о наказании виновных в беспорядках. Мария диктует его пажу, паж уточняет, вписывать ли имя Генриха Дарнлея – мужа королевы. Мария колеблется; она подозревает, что беспорядки инспирированы именно им – ведь толпой предводительствовал шут короля. Тут Риччио напоминает ей, что это она королева; она как солнце, и право карать она имеет от Бога. Он требует немедленно вызвать дежурного офицера для оглашения указа королевы. Входит Дуглас. Мария велит ему отнести бумагу королевскому канцлеру Мортону, чтобы тот поставил печать. Дуглас просматривает указ и видит, что в нем нет имени короля. Он спрашивает об этом королеву. За нее отвечает Риччио. Дуглас теряет самообладание. Он призывает королеву не применять кровавых мер подавления, намекает, что видит в этом французское или итальянское влияние. Но королева холодно напоминает ему о своей власти устранять непокорных ее воле подданных. Разражается ссора между Риччио и Дугласом, Дуглас вызывает Риччио на поединок и клянется, что завтра убьет венецианца. Королева удаляется и уводит Риччио. Дуглас остается один, он обдумывает поединок. Входит Мортон. Дуглас показывает ему указ. Мортон в нерешительности: он боится гнева и короля, и королевы. Не прикладывая печати, Мортон несет указ королю. В это время Генрих занят разговором со своим шутом Ником, который поддразнивает его тем, что реальную власть в Шотландии имеет королева, а Генрих – только ее муж, что королева выбирает себе приближенных, например, этого итальянского арфиста Риччио… В это время Мортон приносит злополучный указ. Король в гневе, он решает убить Риччио. Входит придворный короля Линдсей, он зовет короля поохотиться с только что приобретенным соколом. Мортон отвечает, что сегодня у короля уже есть занятие. Линдсей охотно примыкает к заговору против Риччио. Входит Дуглас. Он буквально запрещает убивать Риччио сегодня вечером, потому что должен сам убить его завтра утром. Тогда Генрих, воспользовавшись отсрочкой, посылает шута к астрологу, чтобы узнать, каково расположение звезд для его намерений.

Астролог в своей лаборатории рассуждает сам с собой о том, что опыт подтверждает тщету науки, что предназначение, воля звезд властвуют над человеком, распоряжаются добром и злом. Входит шут Ник, сыплет остротами, астролог не уступает ему в острословии. Ник сообщает, что король послал его спросить о судьбе Риччио и подсказывает астрологу, чтобы он предсказал Риччио смерть. Астролог отвечает, что подсказывать ему будут звезды, а не люди, и в свою очередь предсказывает смерть шуту. С тем он и уходит. Появляется вызванный астрологом паж королевы. Паж обожает свою госпожу. Астролог велит ему передать королеве, что сегодня умрет человек, которого она любит. “Как, Ботвел сегодня умрет?” – восклицает паж. Астролог озадачен. Он имел в виду Риччио и торопит пажа, чтобы он предупредил об этом. Оставшись один, астролог задумывается – по звездам тоже выходило, что Ботвел как-то мрачно связан с королевой – через Марс, Сатурн… Входит Ботвел. Из его монолога становится ясно, что он неожиданно для себя самого очутился в доме астролога. Поняв, куда он попал, Ботвел спрашивает у астролога, сколько ему осталось жить. Старик отвечает, что три года и что Ботвел будет королем. Ботвел вынимает флакон с ядом, с помощью которого он хотел покончить с собой, хочет его выбросить – и раздумывает. Ведь в атмосфере дворцовых интриг всякое оружие пригодится. Он уходит.

Паж сообщает королеве, что скоро придет Риччио. Королева ждет его с нетерпением – по ее мнению, он один остался ей верен. “А Ботвел?” – спрашивает паж. “Кто это – Ботвел?” – интересуется королева. Удивленный паж рассказывает Марии, как во время катания на лодках сильный ветер сорвал с головы королевы розу, цветок упал в воду. И тогда один из придворных – Ботвел – бросился в лодку и страшно погонял гребца, чтобы выловить розу из воды. Выслушав рассказ, Мария отсылает пажа, чтобы помолиться. Богу она признается, что нет у нее больше сил сопротивляться своей любви к Ботвелу. Королева знает, что при дворе ее считают влюбленный в Риччио. Входит Риччио. Мария сообщает о грозящей ему смертельной опасности и холодно прощается с ним, указывая ему корабль, который отвезет его в Рим. В отчаянии Риччио пытается умолить королеву отменить решение о его отъезде. Королева непреклонна.

Генрих, Мортон и Линдсей узнали о готовящемся отъезде Риччио и поспешно совещаются, убить его или дать ему отплыть. Тут появляется Дуглас и сообщает, что Риччио уже отплыл. Дуглас в отчаянии, он жаждет кровавой мести, его рыцарская честь задета. Внезапно они встречают пажа, который несет королеве записку от Риччио – он не уехал и будет у нее вечером. Заговорщики отнимают записку.

Мария у себя в комнате занята вышиванием. Пришедший Риччио объясняет ей, что не мог уехать, поскольку у него поединок с Дугласом утром. Он признается, что жизнь без ее любви ему не нужна. Он просит Марию отдать ему венок из роз – он поставит цветы на алтаре в Риме… Входят Генрих, Дуглас и Диндсей и убивают Риччио. Королева падает в обморок. Дуглас поражен стыдом и ужасом – он добровольно удаляется в изгнание. Генрих обеспокоен, не возненавидит ли его королева. Линдсей увлекает короля прочь, нашептывая ему о предстоящей охоте. Входит приглашенный королевой Ботвел. Мария приходит в себя, видит Ботвела и признается ему в любви. Ботвел вынуждает ее признать, что она хочет смерти Генриха и отдает ей свой флакон с ядом, сказав, что это снотворное. Мария передает королю это “лекарство”, но яд выпивает шут. Однако уже ничто не может остановить убийственную интригу – Ботвел взрывает домик короля Генриха. В отдалении слышны нарастающие крики толпы. Ботвел с королевой скрываются.

Б. Л. Васильев

А зори здесь тихие…

Май 1942 г. Сельская местность в России. Идет война с фашистской Германией. 171-м железнодорожным разъездом командует старшина Федот Евграфыч Васков. Ему тридцать два года. Образования у него всего четыре класса. Васков был женат, но жена его сбежала с полковым ветеринаром, а сын вскоре умер.

На разъезде спокойно. Солдаты прибывают сюда, осматриваются, а потом начинают “пить да гулять”. Васков упорно пишет рапорты, и, в конце концов, ему присылают взвод “непьющих” бойцов – девчат-зенитчиц. Поначалу девушки посмеиваются над Васковым, а он не знает, как ему с ними обходиться. Командует первым отделением взвода Рита Осянина. Муж Риты погиб на второй день войны. Сына Альберта она отправила к родителям. Вскоре Рита попала в полковую зенитную школу. Со смертью мужа она научилась ненавидеть немцев “тихо и беспощадно” и была сурова с девушками из своего отделения.

Немцы убивают подносчицу, вместо нее присылают Женю Комелькову, стройную рыжую красавицу. На глазах Жени год назад немцы расстреляли ее близких. После их гибели Женя перешла фронт. Ее подобрал, защитил “и не то чтобы воспользовался беззащитностью – прилепил к себе полковник Лужин”. Был он семейный, и военное начальство, прознав про это, полковника “в оборот взяло”, а Женю направило “в хороший коллектив”. Несмотря ни на что, Женя “общительная и озорная”. Ее судьба сразу “перечеркивает Ритину исключительность”. Женя и Рита сходятся, и последняя “оттаивает”.

Когда речь заходит о переводе с передовой на разъезд, Рита воодушевляется и просит послать ее отделение. Разъезд располагается неподалеку от города, где живут ее мать и сын. По ночам тайком Рита бегает в город, носит своим продукты. Однажды, возвращаясь на рассвете, Рита видит в лесу двоих немцев. Она будит Васкова. Тот получает распоряжение от начальства “поймать” немцев. Васков вычисляет, что маршрут немцев лежит на Кировскую железную дорогу. Старшина решает идти коротким путем через болота к Синюхиной гряде, тянущейся между двумя озерами, по которой только и можно добраться до железной дороги, и ждать там немцев – они наверняка пойдут окружным путем. С собой Васков берет Риту, Женю, Лизу Бричкину, Соню Гурвич и Галю Четвертак.

Лиза с Брянщины, она – дочь лесника. Пять лет ухаживала за смертельно больной матерью, не смогла из-за этого закончить школу. Заезжий охотник, разбудивший в Лизе первую любовь, обещал помочь ей поступить в техникум. Но началась война, Лиза попала в зенитную часть. Лизе нравится старшина Васков.

Соня Гурвич из Минска. Ее отец был участковым врачом, у них была большая и дружная семья. Сама она проучилась год в Московском университете, знает немецкий. Сосед по лекциям, первая любовь Сони, с которым они провели всего один незабываемый вечер в парке культуры, ушел добровольцем на фронт.

Галя Четвертак выросла в детском доме. Там ее “настигла” первая любовь. После детского дома Галя попала в библиотечный техникум. Война застала ее на третьем курсе.

Путь к озеру Вопь лежит через болота. Васков ведет девушек по хорошо известной ему тропке, по обе стороны которой – трясина. Бойцы благополучно добираются до озера и, затаившись на Синюхиной гряде, ждут немцев. Те появляются на берегу озера только на следующее утро. Их оказывается не двое, а шестнадцать. Пока немцам остается около трех часов ходу до Васкова и девушек, старшина посылает Лизу Бричкину обратно к разъезду – доложить об изменении обстановки. Но Лиза, переходя через болото, оступается и тонет. Об этом никто не знает, и все ждут подмоги. А до тех пор девушки решают ввести немцев в заблуждение. Они изображают лесорубов, громко кричат, Васков валит деревья.

Немцы отходят к Легонтову озеру, не решаясь идти по Синюхиной гряде, на которой, как они думают, кто-то валит лес. Васков с девушками перебирается на новое место. На прежнем месте он оставил свой кисет, и Соня Гурвич вызывается принести его. Торопясь, она натыкается на двоих немцев, которые убивают ее. Васков с Женей убивают этих немцев. Соню хоронят.

Вскоре бойцы видят остальных немцев, приближающихся к ним. Спрятавшись за кустами и валунами, они стреляют первыми, немцы отходят, боясь невидимого противника. Женя и Рита обвиняют Галю в трусости, но Васков защищает ее и берет с собой в разведку в “воспитательных целях”. Но Васков не подозревает, какой след в душе Гали оставила Сонина смерть. Она напугана до ужаса и в самый ответственный момент выдает себя, и немцы убивают ее.

Федот Евграфыч берет немцев на себя, чтоб увести их от Жени и Риты. Его ранят в руку. Но ему удается уйти и добраться до острова на болоте. В воде он замечает юбку Лизы и понимает, что помощь не придет. Васков находит место, где остановились на отдых немцы, убивает одного из них и идет искать девушек. Они готовятся принять последний бой. Появляются немцы. В неравном бою Васков и девушки убивают нескольких немцев. Риту смертельно ранят, и пока Васков оттаскивает ее в безопасное место, немцы убивают Женю. Рита просит Васкова позаботиться о ее сыне и стреляет себе в висок. Васков хоронит Женю и Риту. После этого он идет к лесной избушке, где спят оставшиеся в живых пятеро немцев. Одного из них Васков убивает на месте, а четверых берет в плен. Они сами связывают друг друга ремнями, так как не верят, что Васков “на много верст один-одинешенек”. Он теряет сознание от боли только тогда, когда навстречу уже идут свои, русские.

Через много лет седой коренастый старик без руки и капитан-ракетчик, которого зовут Альберт Федотыч, привезут на могилу Риты мраморную плиту.

В. О. Пелевин

Generation П

“Ты, Ваван, не ищи во всем символического значения, а то ведь найдешь”. – С такими словами Фарсейкин обращается к главному герою книги Татарскому. Или, скорее всего, это автор обращается к критику, предвосхищая разоблачение замысла. А я не внял предупреждению, стал искать и нашел.

Найти было сложно, – слишком много камуфляжа, призванного замаскировать главное содержание романа. Ну, ничего, я к этому успел привыкнуть. Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Ан нет, не то! Взять хотя бы “испанскую коллекцию живописи”. Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче, – нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с “Одномерным человеком” Герберта Маркузе. Бумажки с печатями – вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца.

Пожалуй, “GENERATION П” можно было бы принять за отечественный вариант “Одномерного человека”, а Пелевина – за сегодняшнего российского Герберта Маркузе. И реакции на книгу, вроде как, подтверждают догадку. Читающая публика узнала себя. Оттого одни этим романом восторгаются, – узнали. Оттого же другие выражают резкое неприятие, – тоже узнали. Да, можно было бы принять, но не стоит этого делать.

Смею вас уверить: Пелевин – не Маркузе. Да и его читатели – не рациональные до мозга костей западные яйцеголовые, а… ну, вы сами знаете, кто. Пелевинское изображение нынешнего теле-компьютерного общества следует рассматривать всего лишь как отдельно боковое завихрение фабулы, а вовсе не как главную идею. Анализируя какие-либо книги Пелевина, всегда надо следовать принципу: ищите архетип! Так что мне остается приступить к глубоким раскопкам.

Какое же символическое значение, какой архетип заложен тут в качестве краеугольного камня? Несмотря на кардинальные отличия композиции и языка, я усматриваю параллель между “Омон Ра” и “GENERATION П”. Там главный герой ищет истинную сущность, мечется по жизни, взмывает ввысь, падает на дно и, в конце концов, находит себя. Постижение Самости – вот главный архетипический фундамент “Омона Ра”. Нечто аналогичное находим и тут.

До самой последней главы я все гадал, что же использовано в качестве этого самого краеугольного кирпичика, в качестве основы композиции. На название главы я натолкнулся, как на темную стену в ночи: “Золотая комната”. Мне хотелось крикнуть: “Ну, конечно же, как я раньше не догадался?!” Чуго же такого неожиданного я увидел в названии “Золотая комната”?

Чтобы объяснить доходчиво, мне понадобиться небольшое отступление с примером из нашей реальной жизни. Любым нормальным человеком (а ненормальным – тем более) прочнее всего усваиваются идеи, которые он не осознанно заглатывает, а постигает непосредственно, бессознательно. Талантливо исполненные художественные произведения воздействуют почти исключительно бессознательно. Мастера, работающие на ниве литературы, живописи, кинематографа, чтобы быть понятыми, должны использовать символические образы. Искусство выделилось из числа ремесел именно потому, что говорит на том же языке, на котором человек получает сообщения от личного бессознательного в сновидениях. По этим же каналам верующие получают послания от Бога. Приведу для примера несколько символов, связанных в единую систему.

Я намеренно не стану обращаться к каким-нибудь древним египетским папирусам или к греческой мифологии. Все основные архетипы были осмысленны еще в глубокой древности и описаны в легендах каждого из великих народов. И обращаться к тем пластам культуры, конечно надо. Однако я сейчас опишу видение современной нам двенадцатилетней девочки. Это не совсем заурядный сон. К. Г. Юнг называл подобные сновидения Великими снами. Он велик именно единой системой фундаментальных символов. Вы увидите, что архаическая символика также жива в наши дни, как и пять тысяч лет назад, что она способна воздействовать на психику человека.

Итак, девочка двенадцати лет видит сон, в котором четверо (четверица) ребят, две девочки и два мальчика, катаются на одной доске с колесиками (скейт). Доска разделяется на две равные половинки – синюю и красную. В ходе катаний персонаж сна, девочка, ассоциируемая эго сновидящей с собой, встречается с молодым человеком (известным наяву рок музыкантом), а к завершению сна приходит к бабушке, одетой в желтое (золотое) платье и с оранжевым абажуром на голове. Бабушка произносит сновидящей наставление, ставя в пример ей один из четырех начальных персонажей сна. Но эго сновидящей вступает в спор и покидает сон в оппозиции к бабушке.

Я вынужден был описать сновидение вкратце. Его символика такова. Четверо ребят – это четыре ипостаси сновидящей, четыре функции ее психики (как и четыре стороны света, четыре времени года, четыре евангелиста и т. д.). Синяя доска (скейт) – интеллект сновидящей (мужское начало Ян). Напомню: на нем катались два мальчика. Красная доска – ее чувство (женское начало Инь). На нем катались две девочки. Появившийся позже рок музыкант – анимус, то есть мужская половина души сновидящей. С анимусом в дальнейшем она будет бессознательно сопоставлять встречающихся в ее жизни мужчин по мере своего взросления. А бабушка, – это важнейший, центральный символ сновидения, – Самость, образующая сущность человеческой личности (а вовсе не эго!). Фигура цвета солнца – это одновременно центральный символ, вокруг которого протекает вся бессознательная психическая деятельность, и символ Бога. В сильно дифференцированной психике при развитой религиозности мышления (не религии, а религиозности, как присущему всякому нормальному человеку психологическому свойству) символ Самости и Бога сливаются в нечто единое. В слабо дифференцированной психике ассоциация с Богом отсутствует.

Не стану забираться еще глубже в объяснения системы символов, которыми оперирует бессознательное человека. Вернусь к обсуждаемой работе Пелевина.

Каждое произведение Пелевина в чем-то сродни литературному упражнению. Он берет очередной архетип и выстраивает вокруг него композицию. В рассказе “Миттельшпиль” (см. ниже) “отрабатывается” взаимоотношение извечных вселенских начал Ян и Инь. В книге “Чапаев и Пустота” (см. ниже) за основу структуры книги взята четверица, – там происходит расчетверение личности психбольного. Подход к постижению человеком Самости мы находим в “Омон Ра” (см. ниже).

В “GENERATION? П’” автор пошел дальше “Омона Ра”. Скажем так: теперь не герой, но автор пошел дальше и трансформировал Самость в ее логическое следствие. А логическим следствием Самости, как я пытался объяснить выше, является, ни много не мало, Бог. Правда, Пелевин несколько смягчил – не сам Бог, а муж богини Иштар. Но это мало что меняет. Герой в течение всего повествования куда-то дрейфует, создает рекламные ролики, потом начинает творить посредством мощного компьютера президентов и депутатов, а под конец оказывается творцом судеб всех людей, то есть почти Богом, получая в свои руки жезл, – мобильный телефон с одной единственной кнопкой на панели. На причастность Татарского к божественному намекает автор, когда в рекламном ролике персонаж кричит: “Под Кандагаром было круче!” Читатель невольно задумается: “Может, и та война была выдумкой криэйторов из кабинетов “центра пчеловодства”?

Как мы видим, благодаря обильно рассыпанной по тексту символике у читателя от прочтения произведения появляется ощущение глубины. Я не стал бы сравнивать этого ощущения с тем, которое возникает при прочтении “Братьев Карамазовых” или “Анны Карениной”. Ни в коем случае! У Пелевина архетипические символы расставлены по тексту слишком рационально, расчетливо. Острые углы символов выпирают наружу. Однако произведения Пелевина, в частности “GENERATION П”, смотрятся выигрышно не только в сравнении с бездушными массовыми поделками в мягком переплете, но и с потугами ряда современных добросовестных авторов, старающихся понять смысл бытия. Что поделаешь? – Пелевин лучше уяснил символическую структуру мироздания.

Прежде чем переходить от глубинного анализа к композиции, я хотел бы остановиться на двух частных моментах, а именно: на использовании в тексте английских фраз и на кусках занудного текста, выделенного курсивом.

Что мне изначально не понравилось в новом романе? Постоянные английские вкрапления в текст. И название GENERATION “П” вместо Поколение “П” казалось неоправданно нерусским, все же литература-то русская. Однако, поразмыслив на досуге, я понял возможное истолкование частого употребления английских фраз. В традиционных научных статьях, – в Западной Европе и у нас, – принято использовать латинизмы. Пишет какой-нибудь сын академика статейку по ядерной физике, а сам думает, как бы смотаться куда-нибудь позападней, например, в Японию. Думает он так и совершенно машинально вставляет в свое умствование фразу: Ubi bene, ibi patria. Без разъяснений и перевода, конечно же. Или другой какой ученый, решивший приватизировать и комерциализировать свой участок исследований, выводит в тексте статьи иную фразу: Homo homini lupus est. Но латынь была языком средневековья, а теперь родилась новая эпоха, телевизионно-компьютерная. Вот и новую латынь Пелевин рассыпает по GENERATION “П”. Да, латынь новой эпохи – это английский. Потому-то эти фразы назойливо цепляют взгляд по тексту. Они выявляют в читателе, так сказать, главный признак образованности. Вот только вопрос повисает в воздухе: что делать читателям, которые никогда не учили английского и не собираются приступать к изучению, например, мне? Мне больше по душе старая латынь.

Отдельные места в романе глубокомысленно занудны. Но и в них заложен глубинный, как глубинные бомбы, смысл. Или так: зарыт замысел. Откопать его можно, но сложно. При чтении, например, философствований Че Гевары возникает интересное ощущение: пустота рождает мысль. Впрочем, причем здесь Че и Пелевин? Можно взять любой более или менее связный текст с умными и парадоксальными оборотам, но без смысла, без какой бы то ни было сознательно заложенной сути. Читать этот текст нужно не менее десяти минут, чтобы внимание, утомленное полным отсутствием смысла, могло отключиться и начать свободно блуждать неведомыми тропами. Тогда-то и появляется главный эффект от квази-философских рассуждений. У читателя из бессознательного всплывает своя собственная мысль, которая, отталкиваясь от конкретных оборотов речи предыдущего связного текста, а потому будет обладать новизной. Эта мысль принадлежит читателю, но и автор текста внес в ее рождение свой невидимый вклад. Этот эффект можно называть посмодернизмом, можно и посткультуризмом, – не в названии дело. Главное достижение автора подобного текста в том, что новые мысли возникли. В противном случае он написал просто галиматью. Впрочем, в определенном психологическом состоянии всякий более или менее интеллектуально развитый читатель способен порождать новые мысли от чтения решительно любого текста. Здесь уместна аналогия с рассматриванием картинок типа “Магический глаз”. Среди, казалось бы, абсолютно бессмысленной пестроты узора вы после десятиминутного вглядывания обнаруживаете то геометрическую фигуру, а то вдруг скелет.

Но есть ли заслуга автора в том, что от его бреда, читатель породил бред собственный? Закладывал ли он в узор некое скрытое изображение? Видимо, закладывал. Еще раз замечу, что последние выводы касаются только тех мест в книге, которые Пелевин выделил курсивом. Остальные места густо нашпигованы авторскими идеями или свежезаимствованными откуда-то.

О злоупотреблении Пелевина нецензурными словами я, пожалуй, ничего не скажу. Пусть это останется на совести автора.