Category: Краткие содержания

А. Серафимович

В бурю

На море рыбачат в лодке дед Агафон и мальчик Андрейка. Они вытаскивают рыбу, попавшуюся в сети. Мальчик нечаянно выпускает сазана в воду, за что дед больно бьет его просмоленной веревкой.

Андрейка – сирота. Когда его отец уехал на Кубань и пропал, мать вместе с маленьким Андрейкой отправилась на поиски. Зимой она сильно замерзла и умерла в хате деда Агафона и его жены, приютивших женщину с ребенком. Свои дети деда Агафона умерли в о время эпидемии. Дед с женой оставили мальчика приемышем. Когда Андрейке было 4 года, жена Агафона умерла. В 7 лет Андрейка стал помогать старику рыбачить. Агафон часто рассказывал мальчику про то, что творится в глубине моря, какие рыбы там плавают.

Все, что зарабатывали они промыслом, дед пропивал. Часто Агафон жестоко наказывал мальчика за непослушание. Андрейка любил бывать у Спиридонихи – кумы Агафона. Она кормила мальчика пирогами. Андрейка жаловался на деда, который его бил. На это Спиридониха отвечала: “Тебе же на пользу, дурачок, – побьет да пожалеет, тебе же в пользу учит добру, а ты слушайся да не перечь”. “Бабка Спиридониха была единственный человек, у которого Андрейка чувствовал себя тепло”.

Андрейка злился на деда за побои и думал даже убежать от него: “Что я ему сын, что ли, али крепостной, что он лупит меня, чем ни попадя?… Пойду в город, наймусь в работники или на берегу в артель стану тоню тянуть, нехай-ка он без меня повертится. Да даром-то я не уйду: проверну дирю в лодке да заткну маленечко тряпкой, а сам в степь, ляжу на кургане и буду смотреть. Вот отведет он, вода и вымоет тряпку и станет он потопать. Станет потопать и закричит: “Андрейка, потопаю. А я ему закричу: “Ага!… а помнишь, как ты меня лупил, ажно рубаху просек”…

Внезапно дед приказывает поворачивать к берегу. Но они не успевают, начинается буря. Дед приказал выкинуть всю рыбу, чтобы лодка была легче и ее на парусе домчало к берегу, но и это не помогает. Андрейке становится страшно, он кричит и плачет. Дед посадил Андрейку на руль и сказал, чтобы тот правил на вербу, а сам перекрестился и ринулся за борт. Лодка пошла легче.

“Андрейка был весь охвачен восторгом от сознания, что он спасен”. Оглянувшись, он увидел черневшую в воде голову деда. “У Андрейки с представлением о деде соединялось представление о суровой, ни перед чем не поддающиеся силе, и теперь вид этой беспомощно подымавшейся и опускавшейся вместе с волнами головы поразил его. Андрейка закричал пронзительным детским голосом: “Де-едко! Де-едко!”. Глотая слезы, Андрейка повернул лодку к деду назад в море, где “грозно шли волны”.

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Шарль де Секонда Монтескье (Charles de Secondât Montesqieu)

О духе законов

(De l’Esprit des lois)

Трактат (1748)

В предисловии автор говорит, что принципы свои он выводит из самой природы вещей. Бесконечное разнообразие законов и нравов обусловлено отнюдь не произволом фантазии: частные случаи подчиняются общим началам, и история всякого народа вытекает из них как следствие. Бесполезно порицать установления той или иной страны, а предлагать изменения имеют право лишь те лица, которые получили от рождения гениальный дар проникать одним взглядом во всю организацию государства. Главная задача состоит в просвещении, ибо предрассудки, присущие органам управления, были первоначально предрассудками народа. Если бы автору удалось излечить людей от присущих им предрассудков, он почел бы себя счастливейшим из смертных.

Все имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека. Величайшая нелепость – утверждать, будто явления видимого мира управляются слепой судьбой. Бог относится к миру как создатель и охранитель: он творит по тем же законам, по которым охраняет. Следовательно, дело творения лишь кажется актом произвола, ибо оно предполагает ряд правил – столь же неизбежных, как рок атеистов.

Всем законам предшествуют законы природы, вытекающие из самого устройства человеческого существа. Человек в природном состоянии чувствует свою слабость, ибо все приводит его в трепет и обращает в бегство – поэтому мир является первым естественным законом. С чувством слабости соединяется ощущение своих нужд – стремление добывать себе пишу является вторым естественным законом. Взаимное влечение, присущее всем животным одной породы, породило третий закон – просьбу, обращенную человеком к человеку. Но людей связывают такие нити, каких нет у животных, – вот почему желание жить в обществе составляет четвертый естественный закон.

Как только люди соединяются в общество, они утрачивают сознание своей слабости – равенство исчезает, и начинается война. Каждое отдельное общество начинает сознавать свою силу – отсюда состояние войны между народами. Законы, определяющие отношения между ними, образуют собой международное право. Отдельные лица в каждом обществе начинают ощущать свою силу – отсюда война между гражданами. Законы, определяющие отношения между ними, образуют собой гражданское право. Кроме международного права, относящегося ко всем обществам, каждое из них в отдельности регулируется своими законами – в совокупности они образуют политическое состояние государства. Силы отдельных людей не могут соединиться без единства их воли, которое образует гражданское состояние общества.

Закон, вообще говоря, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли, а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума. Эти законы находятся в столь тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа. Законы должны соответствовать природе и принципам установленного правительства; физическим свойствам страны и ее климату – холодному, жаркому или умеренному; качествам почвы; образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов; степени свободы, допускаемой устройством государства; религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям. Совокупность всех этих отношений можно назвать “духом законов”.

Есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. В республике верховная власть находится в руках или всего народа или части его; при монархии управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов; деспотия характеризуется тем, что все движется волей и произволом одного лица вне всяких законов и правил.

Если в республике верховная власть принадлежит всему народу, то это демократия. Когда верховная власть находится в руках части народа, такое правление называется аристократией. В демократии народ в некоторых отношениях является государем, а в некоторых отношениях – подданным. Государем он является только в силу голосований, коими изъявляет свою волю. Воля государя есть сам государь, поэтому законы, определяющие право голосования, являются основными для этого вида правления. В аристократии верховная власть находится в руках группы лиц: эти лица издают законы и заставляют исполнять их, а остальной народ является по отношению к ним тем же, чем в монархии подданные по отношению к государю. Худшая из аристократий та, где часть народа, которая повинуется, находится в гражданском рабстве у той, которая повелевает: примером может служить аристократия Польши, где крестьяне – рабы дворянства. Чрезмерная власть, предоставленная в республике одному гражданину, образует монархию и даже больше, чем монархию. В монархии законы охраняют государственное устройство или приспосабливаются к нему, поэтому принцип правления сдерживает государя – в республике гражданин, завладевший чрезвычайной властью, имеет гораздо больше возможностей злоупотреблять ею, так как не встречает противодействия со стороны законов, не предусмотревших этого обстоятельства.

В монархии источником всякой политической и гражданской власти является сам государь, но существуют также посредствующие каналы, по которым движется власть. Уничтожьте в монархии прерогативы сеньоров, духовенства, дворянства и городов, и очень скоро вы получите в результате государство либо народное, либо деспотическое. В деспотических государствах, где нет основных законов, отсутствуют также и охраняющие их учреждения. Этим объясняется та особенная сила, которую в этих странах обычно приобретает религия: она заменяет непрерывно действующее охранительное учреждение; иногда же место религии занимают обычаи, которые почитаются вместо законов.

Каждый вид правления имеет свои принципы: для республики нужна добродетель, для монархии – честь, для деспотического правительства – страх. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна. Когда весь народ живет по каким-то принципам, все его составные части, т. е. семейства, живут по тем же принципам. Законы воспитания – первые, которые встречает человек в своей жизни. Они различаются в соответствии с видом правления: в монархиях их предметом является честь, в республиках – добродетель, в деспотиях – страх. Ни одно правление не нуждается в такой степени в помощи воспитания, как республиканское. Страх в деспотических государствах зарождается сам собой под влиянием угроз и наказаний. Честь в монархиях находит себе опору в страстях человека и сама служит им опорой. Но политическая добродетель есть самоотверженность – вещь всегда очень трудная. Эту добродетель можно определить как любовь к законам и отечеству – любовь, требующую постоянного предпочтения общественного блага личному, лежит в основании всех частных добродетелей. Особенную силу эта любовь получает в демократиях, ибо только там управление государством вверяется каждому гражданину.

В республике добродетель есть очень простая вещь: это любовь к республике, это чувство, а не ряд сведений. Оно столь же доступно последнему человеку в государстве, как и тому, кто занимает в нем первое место. Любовь к республике в демократии есть любовь к демократии, а любовь к демократии есть любовь к равенству. Законы такого государства должны всячески поддерживать общее стремление к равенству. В монархиях и в государствах деспотических никто не стремится к равенству: даже мысль об этом никому не приходит в голову, ибо каждый там стремится к возвышению. Люди самого низкого положения желают выйти из него лишь для того, чтобы господствовать над другими людьми. Поскольку принципом монархического правления является честь, законы должны поддерживать знать, которая есть, так сказать, и создатель и создание этой чести. При деспотическом правлении не нужно иметь много законов: все держится на двух-трех идеях, а новых и не требуется. Когда Карл XII, будучи в Бендерах, встретил некоторое противодействие своей воле со стороны сената Швеции, он написал сенаторам, что пришлет командовать ими свой сапог. Этот сапог командовал бы не хуже деспотического государя.

Разложение каждого правления почти всегда начинается с разложения принципов. Принцип демократии разлагается не только тогда, когда утрачивается дух равенства, но также и тогда, когда дух равенства доводится до крайности и каждый хочет быть равным тем, кого он избрал в правители. В таком случае народ отказывается признать им же самим назначенные власти и хочет все делать сам: совещаться вместо сената, управлять вместо чиновников и судить вместо судей. Тогда в республике уже нет места для добродетели. Народ хочет исполнять обязанности правителей, значит, правителей уже не уважают. Аристократия терпит ущерб, когда власть знати становится произвольной: при этом уже не может быть добродетели ни у тех, которые управляют, ни у тех, которыми управляют. Монархии погибают, когда мало-помалу отменяются прерогативы сословий и привилегии городов. В первом случае идут к деспотизму всех; во втором – к деспотизму одного. Принцип монархии разлагается также, когда высшие должности в государстве становятся последними ступенями рабства, когда сановников лишают уважения народа и обращают их в жалкое орудие произвола. Принцип деспотического государства непрерывно разлагается, потому что он порочен по самой своей природе. Если принципы правления разложились, самые лучшие законы становятся дурными и обращаются против государства; когда принципы здравы, даже дурные законы производят такие же последствия, как и хорошие, – сила принципа все себе покоряет.

Республика по природе своей требует небольшой территории, иначе она не удержится. В большой республике будет и больше богатства, а следовательно, и неумеренные желания. Монархическое государство должно быть средней величины: если бы оно было мало, то сформировалось бы как республика; а если бы было слишком обширно, то первые лица государства, сильные по самому своему положению, находясь вдали от государя и имея собственный двор, могли бы перестать ему повиноваться – их не устрашила бы угроза слишком отдаленной и замедленной кары. Обширные размеры империи – предпосылка для деспотического правления. Надо, чтобы отдаленность мест, куда рассылаются приказания правителя, уравновешивалась быстротой их исполнения; чтобы преградой, сдерживающей небрежность со стороны начальников отдаленных областей, служил страх; чтобы олицетворением закона был один человек.

Небольшие республики погибают от внешнего врага, а большие – от внутренней язвы. Республики охраняют себя, соединяясь друг с другом, а деспотические государства ради той же цели отделяются и, можно сказать, изолируются друг от друга. Жертвуя частью своей страны, они опустошают окраины и обращают их в пустыню, вследствие чего ядро государства становится недоступным. Монархия никогда не разрушает сама себя, однако государство средних размеров может подвергнуться нашествию – поэтому у монархии есть крепости для защиты границ и армии для защиты этих крепостей. Малейший клочок земли обороняется там с большим искусством, упорством и мужеством. Деспотические государства совершают друг против друга нашествия – войны ведутся только между монархиями.

В каждом государстве есть три рода власти: власть законодательная, власть исполнительная, ведающая вопросами международного права, и власть исполнительная, ведающая вопросами права гражданского. Последнюю власть можно назвать судебной, а вторую – просто исполнительной властью государства. Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или этот сенат станут создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их. Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной властью, то жизнь и свобода гражданина окажутся во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем. Государи, стремившиеся к деспотизму, всегда начинали с того, что объединяли в своем лице все отдельные власти. У турок, где эти три власти соединены в лице султана, царствует ужасающий деспотизм. Зато англичанам удалось посредством законов установить прекрасную систему равновесия властей.

Политическое рабство зависит от природы климата. Чрезмерная жара подрывает силы и бодрость людей, а холодный климат придает уму и телу известную силу, которая делает людей способными к действиям продолжительным, трудным, великим и отважным. Это различие можно наблюдать не только при сравнении одного народа с другим, но и при сравнении различных областей одной и той же страны: народы Северного Китая мужественнее, чем народы Южного Китая; народы Южной Кореи уступают в этом отношении народам Северной Кореи. Не следует удивляться, что малодушие народов жаркого климата почти всегда приводило их к рабству, тогда как мужество народов холодного климата сохраняло за ними свободу. Нужно добавить, что островитяне более склонны к свободе, чем жители континента. Острова бывают обычно небольших размеров, и там труднее употреблять одну часть населения для угнетения другой. От больших империй они отделены морем, которое преграждает путь завоевателям и мешает оказать поддержку тираническому правлению, поэтому островитянам легче сохранить свои законы.

Большое влияние на законы оказывает торговля, ибо она исцеляет людей от тягостных предрассудков. Можно считать почти общим правилом, что везде, где нравы кротки, там есть и торговля, и везде, где есть торговля, там и нравы кротки. Благодаря торговле все народы узнали нравы других народов и смогли сравнить их. Это привело к благотворным последствиям. Но дух торговли, соединяя народы, не соединяет частных лиц. В странах, где людей воодушевляет только дух торговли, все их дела и даже моральные добродетели становятся предметом торга. Вместе с тем дух торговли порождает в людях чувство строгой справедливости: это чувство противоположно, с одной стороны, стремлению к грабежам, а с другой – тем моральным добродетелям, которые побуждают нас не только преследовать неуклонно собственные выгоды, но и поступаться ими ради других людей. Можно сказать, что законы торговли совершенствуют нравы по той же причине, по которой они их губят. Торговля развращает чистые нравы – об этом говорил еще Платон. Одновременно она шлифует и смягчает варварские нравы, ибо совершенное отсутствие торговли приводит к грабежам. Некоторые народы жертвуют торговыми интересами ради политических. Англия всегда жертвовала политическими интересами ради интересов своей торговли. Этот народ лучше всех других народов мира сумел воспользоваться тремя элементами, имеющими великое значение: религией, торговлей и свободой. Московия хотела бы отказаться от своего деспотизма – и не может. Торговля, чтобы сделаться прочной, требует вексельных операций, но вексельные операции находятся в противоречии со всеми законами этой страны. Подданные империи, подобно рабам, не имеют права без специального разрешения ни выехать за границу, ни переслать туда свое имущество – следовательно, вексельный курс, дающий возможность переводить деньги из одной страны в другую, противоречит законам Московии, а торговля по природе своей противоречит таким ограничениям.

На законы страны сильнейшее влияние оказывает религия. Даже между ложными религиями можно найти такие, которые наиболее соответствуют целям общественного блага – они хоть и не ведут человека к загробному блаженству, однако могут немало способствовать его земному счастью. Если сравнить один только характер христианской и магометанской религии, следует безоговорочно принять первую и отвергнуть вторую, потому что гораздо очевиднее, что религия должна смягчать нравы людей, чем то, какая из них является истинной. Магометанские государи беспрестанно сеют вокруг себя смерть и сами погибают насильственной смертью. Горе человечеству, когда религия дана завоевателем. Магометанская религия продолжает внушать людям тот же дух истребления, который ее создал. Напротив, христианской религии чужд чистый деспотизм: благодаря столь настойчиво предписываемой евангелием кротости она противится неукротимому гневу, побуждающему государя к самоуправству и жестокости. Только христианская религия помешала деспотизму утвердиться в Эфиопии, несмотря на обширность этой империи и ее дурной климат – таким образом внутри Африки водворились нравы и законы Европы. Когда два века назад христианскую религию постигло злополучное разделение, северные народы приняли протестантство, южные же остались католиками. Причина этому та, что у северных народов существует и всегда будет существовать дух независимости и свободы, поэтому религия без видимого главы более соответствует духу независимости этого климата, чем та, которая имеет подобного главу.

Свобода человека заключается главным образом в том, чтобы его не принуждали совершать действия, которые закон ему не предписывает. Начала государственного права требуют, чтобы всякий человек подчинялся уголовному и гражданскому праву той страны, в которой он находится. Эти начала были жестоко нарушены испанцами в Перу: инку Атауальпа можно было судить лишь на основании международного права, а они судили его на основании государственного и гражданского права. Но верхом их безрассудства было то, что они осудили его на основании государственных и гражданских законов своей страны.

Дух умеренности должен быть духом законодателя, ибо политическое благо, как и благо нравственное, всегда находится между двумя пределами. Например, для свободы необходимы судебные формальности, но число их может быть столь велико, что они станут препятствовать целям тех самых законов, которые их установили: при этом граждане потеряют свободу и безопасность, обвинитель не будет иметь возможности доказать обвинение, а обвиняемый – оправдаться. При составлении законов должно соблюдать известные правила. Слог их должен быть сжатым. Законы двенадцати таблиц служили образцом точности – дети заучивали их на память. Новеллы же Юстиниана были столь многословны, что их пришлось сократить. Слог законов должен быть простым и не допускать различных толкований. Закон Гонория наказывал смертью того, кто покупал вольноотпущенника, как раба, или же причинял ему беспокойство. Не следовало употреблять столь неопределенное выражение. Понятие причиняемого человеку беспокойства всецело зависит от степени его впечатлительности. Законы не должны вдаваться в тонкости: они предназначены для людей посредственных и содержат в себе не искусство логики, а здравые понятия простого отца семейства. Когда закон не нуждается в исключениях, ограничениях и видоизменениях, то лучше всего обходиться без них, поскольку такие подробности влекут за собой новые подробности. Ни в коем случае нельзя давать законам форму, которая противна природе вещей: так, в проскрипции принца Оранского Филипп II обещал пять тысяч экю и дворянство тому, кто совершит убийство – этот король одновременно попрал понятия чести, нравственности и религии. Наконец, законам должна быть присуща известная чистота. Предназначенные для наказания людской злобы, они должны сами обладать совершенной непорочностью.

Е. Д. Мурашкинцева

Владимир Владимирович Маяковский

Облако в штанах

Тетраптих

Поэма (1914-1915)

Поэт – красивый, двадцатидвухлетний – дразнит обывательскую, размягченную мысль окровавленным лоскутом своего сердца. В его душе нет старческой нежности, но он может вывернуть себя наизнанку – так, чтобы были одни сплошные губы. И будет он безукоризненно нежный, не мужчина, а – облако в штанах!

Он вспоминает, как однажды в Одессе его любимая, Мария, обещала прийти к нему. Ожидая ее, поэт плавит лбом стекло окошечное, душа его стонет и корчится, нервы мечутся отчаянной чечеткой. Уже двенадцатый час падает, как с плахи голова казненного. Наконец появляется Мария – резкая, как “нате!”, – и сообщает, что выходит замуж. Пытаясь выглядеть абсолютно спокойным, поэт чувствует, что его “я” для него мало и кто-то из него вырывается упрямо. Но невозможно выскочить из собственного сердца, в котором полыхает пожар. Можно только выстонатъ в столетия последний крик об этом пожаре.

Поэт хочет поставить “nihil” (“ничто”) над всем, что сделано до него. Он больше не хочет читать книг, потому что понимает, как тяжело они пишутся, как долго – прежде чем начнет петься – барахтается в тине сердца глупая вобла воображения. И пока поэт не найдет нужных слов, улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать. Во рту улицы разлагаются трупики умерших слов. Только два слова живут, жирея, – “сволочь” и “борщ”. И другие поэты бросаются прочь от улицы, потому что этими словами не выпеть барышню, любовь и цветочек под росами. Их догоняют уличные тыщи – студенты, проститутки, подрядчики, – для которых гвоздь в собственном сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете. Поэт согласен с ними: мельчайшая песчинка живого ценнее всего, что он может сделать. Он, обсмеянный у сегодняшнего племени, видит в терновом венце революций шестнадцатый год и чувствует себя его предтечей. Во имя этого будущего он готов растоптать свою душу и, окровавленную, дать, как знамя.

Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана! Поэту противен Северянин, потому что поэт сегодня не должен чирикать. Он предвидит, что скоро фонарные столбы будут вздымать окровавленные туши лабазников, каждый возьмет камень, нож или бомбу, а на небе будет околевать красный, как марсельеза, закат.

Увидев глаза богоматери на иконе, поэт спрашивает ее: зачем одаривать сиянием трактирную ораву, которая опять предпочитает Варавву оплеванному голгофнику? Может быть, самый красивый из сыновей богоматери – это он, поэт и тринадцатый апостол Евангелия, а именами его стихов когда-нибудь будут крестить детей.

Он снова и снова вспоминает неисцветшую прелесть губ своей Марии и просит ее тела, как просят христиане – “хлеб наш насущный даждь нам днесь”. Ее имя величием равно для него Богу, он будет беречь ее тело, как инвалид бережет свою единственную ногу. Но если Мария отвергнет поэта, он уйдет, поливая дорогу кровью сердца, к дому своего отца. И тогда он предложит Богу устроить карусель на дереве изучения добра и зла и спросит у него, отчего тот не выдумал поцелуи без мук, и назовет его недоучкой, крохотным божиком.

Поэт ждет, что небо снимет перед ним шляпу в ответ на его вызов! Но вселенная спит, положив на лапу с клешами звезд огромное ухо.

Т. А. Сотникова

НОРВЕЖСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Тарьей Весос (Tarjei Vesaas)

Птицы (Fuglane)

Роман (1954)

Тридцатисемилетний Маттис, с точки зрения окружающих, слабоумный дурачок, живет на берегу лесного озера со своей сорокалетней сестрой Хеге. В последнее время отношения между ними не ладятся. Уставшую от необходимости ежедневно думать о том, как прокормить себя и брата, с утра до вечера занятую вязанием кофт (единственный источник средств), уборкой дома, приготовлением пищи, Хеге стали раздражать фантазии Маттиса, происходящие, как ей кажется, от бездеятельности. У Маттиса что на уме, то и на языке. Вот и сегодня они сидят на крыльце своего ветхого домика. Хеге, как всегда, вяжет, а Маттис мечтательно смотрит куда-то в лес. Вдруг он радостно сообщает сестре о том, что видит у нее седые волосы – это так интересно! Хеге не смогла удержать уничтожающего взгляда: другой бы подумал о том, откуда у нее эти седые волосы!

Вечером с Маттисом происходит чудо: он оказывается свидетелем того, как над их домом совершает вечернюю тягу вальдшнеп. Раньше такого не случалось! Наблюдая за птицей, герой думает о том, что теперь-то все будет хорошо, трудное время непонимания между ним и сестрой кончилось. Взволнованный, Маттис врывается в комнату Хеге, чтобы поделиться своей радостью, просит ее выйти на улицу – посмотреть на его вальдшнепа, но наталкивается на стену непонимания.

Ночью Маттис видит прекрасный сон: он стал красивым, сильным, мужественным парнем. Рукава с треском лопаются от мускулов, когда он сгибает руку. В голове его полно тех слов, которые так любят слышать девушки. Птицы зовут его в лес – и оттуда выходит к нему прекрасная девушка, его девушка, – она родилась из вечерней тяги. Во сне герой становится обладателем трех сокровищ, к которым так стремится: ума, силы, любви.

Но наступает утро, а вместе с ним в жизнь Маттиса вторгается реальность: Хеге с ее постоянным брюзжанием о том, что Маттису надо бы пойти на заработки. Как же он может работать, ведь нахлынувшие после тяги мысли будут мешать ему! Над их домом тянет вальдшнеп – вот о чем должен думать он сейчас! Да и не нанимают его уже давно – все в округе знают, что Дурачок не может работать. Но Хеге неумолима – она-то знает, что в жизни главное. Маттис ходит от усадьбы к усадьбе – везде хозяева опускают глаза, увидев его. В одной незнакомой усадьбе его нанимают пропалывать турнепс, но очень скоро тоже понимают, что он Дурачок. Теперь и с этой усадьбой он распрощался навсегда.

Маттис все время думает о вальдшнепе. Тот тянет над их домом утром и вечером, когда люди спят. Но он, Маттис, может сидеть в это время на крыльце. Они с вальдшнепом вместе. Маттис ходит в лес, расшифровывает письмена вальдшнепа (следы на дне лужи), пишет ему ответы. Они с вальдшнепом вместе! Наконец его кто-то понимает! Гармония с природой – вот то, к чему стремится Маттис. Герой обладает мудростью, неведомой обычному, “нормальному” человеку. Он понимает душу природы, находит в общении с ней долгожданное успокоение.

Вальдшнепа убивает парень-охотник, которому Маттис, в порыве душевной открытости, сам рассказал о тяге. Когда Маттис поднимает подстреленную птицу с земли, та смотрит на него – так ему кажется, – потом уже глаза птицы затянула пленка. Маттис хоронит птицу под большим камнем. Теперь она лежит там, но этот последний взгляд всегда будет тревожить его, напоминая о том, что его счастье уничтожено злыми людьми, не понимающими мудрого языка природы.

Герой ищет и простой человеческой любви. Ведь это так важно – чтобы кто-то выбрал в жизни тебя. Но кто выберет Дурачка? А в Маттисе столько нерастраченной нежности. Как-то он познакомился на озере с двумя девушками: Анной и Ингер. Девушки неместные, поэтому не знают еще, что он – Дурачок. Они, может быть, и догадываются об этом, но чувствуют доброту, незащищенность Маттиса, его трепетное, бережное отношение к ним – а ведь именно о таком отношении парней они тосковали в глубине души. Маттис изо всех сил старается вести себя как положено – ведь это его первая настоящая встреча с девушками. Он предлагает прокатиться на лодке. Он-то знает: грести – это единственное, что он умеет делать хорошо. Он направляет лодку к тому берегу, на котором стоит продуктовая лавка, – теперь все видят, что Маттис прекрасно управляется с веслами и что он, как настоящий парень, катается с девушками на лодке! Этот случай долго живет в памяти Маттиса, доставляя ему удовольствие.

Маттис очень боится того, что Хеге бросит его. Он видит: сестра изменилась в последнее время, стала раздражительной, безразличной к нему. Она запрещает смотреть ей в глаза, а это кое-что да значит. Все чаще он повторяет фразу: “Только не бросай меня!”

Хеге предлагает Маттису заняться перевозом. С лодкой он управляется хорошо – пусть дежурит на озере, вдруг кому-то потребуется перебраться на другой берег. Маттис очень благодарен сестре за это предложение: перевоз – единственная работа, которая не помешает его мыслям, мечтам. Герой догадывается о том, что его услугами вряд ли кто-то воспользуется, но сразу погружается в эту игру. Ему нравится произносить это слово, “перевозчик”. Не так-то просто быть перевозчиком – надо поспевать и туда, и сюда. А кто умеет вести лодку прямее, чем он? Жаль, что след от лодки не держится на воде, вот если б он был виден несколько дней!

Во время грозы, которой Маттис панически боится, происходит несчастье: одна из двух сухих осин, стоящих перед домом, в котором живут герои, падает, срезанная молнией. Все в округе знают, что эти осины зовут Хеге-и-Маттис. Теперь одна из осин упала. Но чья? Маттис полон тяжелых предчувствий, ему кажется, что упала осина Хеге. Он очень боится потерять сестру, делится с ней своей тревогой, но та не хочет слышать такой ерунды.

В семье Маттиса и Хеге появляется посторонний человек – лесоруб Ерген. Маттис сам переправил его на свой берег, Ерген стал его единственным пассажиром за время работы перевозчиком. Теперь лесоруб живет на чердаке их дома, деньги, которые он платит за комнату, позволяют Хеге содержать дом в порядке, кормить себя и брата. Постепенно Маттис начинает замечать в Хеге перемены: она становится еще более безразличной к нему, зато расцветает при каждом появлении Ергена. Маттис уверен: они бросят его, теперь-то он точно никому не нужен. Он хочет вернуть Хеге, ведет ее в лес, на их заветную кочку (когда-то они сидели здесь рядом и вели долгие беседы о самых разных вещах), рассказывает о своих страхах. Но Хеге, равнодушная в своем счастье к чужой боли, не хочет знать о переживаниях Маттиса, она обвиняет его в эгоизме. Как он не понимает, ведь теперь у нее есть надежная опора в жизни, и теперь они с Ергеном смогут обеспечить семье безбедное существование!

Тревога Маттиса нарастает, когда Ерген запретил ему заниматься перевозом и взял с собой в лес. Он хочет научить Маттиса валить лес – этим всегда можно заработать на жизнь. Зачем? Разве они хотят бросить его? И по какому праву Ерген вмешивается в его жизнь?

Как-то во время перерыва в работе Ерген рассказывает Маттису о ядовитых грибах – мухоморах: из них в старые времена варили суп для тех, кого хотели убить. Доведенный до отчаяния, Маттис срывает один из мухоморов, растущих рядом, и съедает большой кусок. Ерген испуган, но вскоре убеждается в том, что с Маттисом ничего не происходит, и издевается над ним: надо было съесть целый гриб, а то и не один.

Возвращаясь домой, Маттис видит мухоморы повсюду. Они как будто обступили дом ядовитым кольцом. Но ведь раньше их здесь не было? Маттис спрашивает об этом у сестры, но та равнодушно отвечает, что так было всегда.

И вот у Маттиса появляется план. Он дождется хорошей погоды и пойдет на озеро. Заплыв на глубокое место, он пробьет в дырявом днище лодки отверстие, она быстро наполнится водой. А не умеющий плавать Маттис зажмет весла под мышками. Пусть природа сама решит: должен он умереть или жить с Хеге и Ергеном.

Маттис ждет хорошей погоды. По ночам он слушает, как за стенами дома шумит “добрый” ветер, и на него снисходит покой. Он не хочет идти на озеро, но решение принято, отступать он не станет.

И вот ветер прекратился. Еще ночью Маттис услышал это, но сейчас он не пойдет, он никогда не говорил, что сделает это ночью. Ведь единственным пассажиром за время работы перевозчиком. Теперь лесоруб живет на чердаке их дома, деньги, которые он платит за комнату, позволяют Хеге содержать дом в порядке, кормить себя и брата. Постепенно Маттис начинает замечать в Хеге перемены: она становится еще более безразличной к нему, зато расцветает при каждом появлении Ергена, Маттис уверен: они бросят его, теперь-то он точно никому не нужен. Он хочет вернуть Хеге, ведет ее в лес, на их заветную кочку (когда-то они сидели здесь рядом и вели долгие беседы о самых разных вещах), рассказывает о своих страхах. Но Хеге, равнодушная в своем счастье к чужой боли, не хочет знать о переживаниях Маттиса, она обвиняет его в эгоизме. Как он не понимает, ведь теперь у нее есть надежная опора в жизни, и теперь они с Ергеном смогут обеспечить семье безбедное существование!

Тревога Маттиса нарастает, когда Ерген запретил ему заниматься перевозом и взял с собой в лес. Он хочет научить Маттиса валить лес – этим всегда можно заработать на жизнь. Зачем? Разве они хотят бросить его? И по какому праву Ерген вмешивается в его жизнь?

Как-то во время перерыва в работе Ерген рассказывает Маттису о ядовитых грибах – мухоморах: из них в старые времена варили суп для тех, кого хотели убить. Доведенный до отчаяния, Маттис срывает один из мухоморов, растущих рядом, и съедает большой кусок. Ерген испуган, но вскоре убеждается в том, что с Маттисом ничего не происходит, и издевается над ним: надо было съесть целый гриб, а то и не один.

Возвращаясь домой, Маттис видит мухоморы повсюду. Они как будто обступили дом ядовитым кольцом. Но ведь раньше их здесь не было? Маттис спрашивает об этом у сестры, но та равнодушно отвечает, что так было всегда.

И вот у Маттиса появляется план. Он дождется хорошей погоды и пойдет на озеро. Заплыв на глубокое место, он пробьет в дырявом днище лодки отверстие, она быстро наполнится водой. А не умеющий плавать Маттис зажмет весла под мышками. Пусть природа сама решит: должен он умереть или жить с Хеге и Ергеном.

Маттис ждет хорошей погоды. По ночам он слушает, как за стенами дома шумит “добрый” ветер, и на него снисходит покой. Он не хочет идти на озеро, но решение принято, отступать он не станет.

И вот ветер прекратился. Еще ночью Маттис услышал это, но сейчас он не пойдет, он никогда не говорил, что сделает это ночью. Ведь рано утром ветер может начаться опять. Но утром Маттис слышит слова Хеге: “Сегодня так тихо…” Пора осуществить план.

Чем дальше Маттис уплывал, тем шире становился родной берег, который открывался ему с его места. Все, что он видел, было ему дорого. Искушения одолевали его, дразня прозрачным воздухом и золотыми деревьями. Иногда он думал: не надо туда смотреть – и опускал глаза. Он должен был сдерживать себя, чтобы у него хватило сил осуществить план.

И вот гнилая доска в днище выбита, лодка быстро наполняется водой. Он повис на веслах, он барахтается в воде, понемногу продвигаясь в нужном направлении – к берегу. Но вдруг начинается ветер – все-таки он начался в этот день снова! И вот уже вода пришла в волнение, она как будто хочет, чтобы он захлебнулся, чтобы выпустил весла.

“Маттис!” – обернувшись, крикнул он в беспросветном отчаянии. На пустынном озере его окрик прозвучал, словно крик неведомой птицы…

В. К. Мяэотс

Антон Павлович Чехов (17 (29) января 1860, Таганрог, Екатеринославская губерния (теперь – Ростовская область) – 2 (15) июля 1904, Баденвайлер, Германия) – русский писатель, драматург, врач. Автор рассказов, повестей и пьес, признан одним из величайших писателей в мировой литературе. Почти всю взрослую жизнь Чехов был практикующим врачом. “Медицина – моя законная жена, а литература – любовница”, – говорил он. Чехов создал новые ходы в литературе, сильно повлияв на развитие современного рассказа. Оригинальность его творческого метода заключается в использовании приема под названием “поток сознания”, позже перенятого Джеймсом Джойсом и другими модернистами и отсутствия финальной морали, так необходимой структуре классического рассказа того времени. Чехов не стремился дать ответы читающей публике, а считал, что роль автора заключается в том, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них. В 1896 году, после провала “Чайки”, Чехов, написавший уже к тому моменту несколько пьес, отрекся от театра. Однако, в 1898 году, постановка “Чайки” Московского Художественного Театра, основанного Станиславским и Немировичем-Данченко, имела огромный успех у публики и критики, что сподвигло Антона Чехова на создание еще трех шедевров – пьес “Дядя Ваня”, “Три сестры” и “Вишневый сад”.

Повести:

Пьесы:

Рассказы:

Джон Мильтон

Потерянный рай

Поэт размышляет о причине непослушания первой четы людей, которые нарушили единственный запрет Творца всего сущего и были изгнаны из Эдема. Вразумленный Духом Святым, поэт называет виновника падения Адама и Евы: это Сатана, явившийся им в облике Змия.

Задолго до сотворения Богом земли и людей Сатана в своей непомерной гордыне восстал против Царя Царей, вовлек в мятеж часть Ангелов, но был вместе с ними низринут с Небес в Преисподнюю, в область кромешной тьмы и Хаоса. Поверженный, но бессмертный, Сатана не смиряется с поражением и не раскаивается. Он предпочитает быть владыкой Ада, а не слугой Неба. Призывая Вельзевула, своего ближайшего соратника, он убеждает его продолжать борьбу с Вечным Царем и творить лишь Зло вопреки Его державной воле. Сатана рассказывает своим приспешникам, что вскоре Всемогущий создаст новый мир и населит его существами, которых возлюбит наравне с Ангелами. Если действовать хитростью, то можно захватить этот вновь созданный мир. В Пандемониуме собираются на общий Совет вожди воинства Сатаны.

Мнения вождей разделяются: одни выступают за войну, другие – против. Наконец они соглашаются с предложением Сатаны проверить истинность древнего предания, в котором говорится о создании Богом нового мира и о сотворении Человека. Согласно преданию, время создания этого нового мира уже пришло. Коль скоро Сатане и его ангелам закрыт путь на Небеса, следует попытаться захватить вновь созданный мир, изгнать или переманить на свою сторону его обитателей и так отомстить Творцу. Сатана отправляется в рискованное путешествие. Он преодолевает пучину между Адом и Небесами, а Хаос, ее древний владыка, указывает ему путь к новозданному миру.

Бог, восседающий на своем наивысшем престоле, откуда Он прозревает прошлое, настоящее и грядущее, видит Сатану, который летит к новозданному миру. Обращаясь к своему Единородному Сыну, Господь предрешает падение Человека, наделенного свободной волей и правом выбора между добром и злом. Всемогущий Творец готов помиловать Человека, однако прежде тот должен понести наказание за то, что, нарушив Его запрет, дерзнул сравниться с Богом. Отныне человек и его потомки будут обречены на смерть, от которой их может избавить лишь тот, кто пожертвует собой ради их искупления. Чтобы спасти мир. Сын Божий выражает готовность принести себя в жертву, и Бог-Отец принимает ее. Он повелевает Сыну воплотиться в смертную плоть. Ангелы небесные преклоняют главы перед Сыном и славословят Ему и Отцу.

Тем временем Сатана достигает поверхности крайней сферы Вселенной и скитается по сумрачной пустыне. Он минует Лимб, Небесные Врата и опускается на Солнце. Приняв облик юного Херувима, он выведывает у Правителя Солнца, Архангела Уриила, местонахождение Человека. Уриил указывает ему на один из бесчисленных шаров, которые движутся по своим орбитам, и Сатана спускается на Землю, на гору Нифат. Минуя райскую ограду, Сатана в облике морского ворона опускается на вершину Древа Познания. Он видит чету первых людей и размышляет над тем, как погубить их. Подслушав беседу Адама и Евы, он узнает, что им под страхом смерти запрещено вкушать от плодов Древа Познания. У Сатаны созревает коварный план: разжечь в людях жажду знания, которая заставит их преступить запрет Творца.

Уриил, спустившись на солнечном луче к Гавриилу, охраняющему Рай, предупреждает его, что в полдень злой Дух из Преисподней направлялся в образе доброго Ангела к Раю. Гавриил выступает в ночной дозор вокруг Рая. В куще, утомленные дневными трудами и чистыми радостями священной брачной любви, спят Адам и Ева. Ангелы Итуриил и Зефон, посланные Гавриилом, обнаруживают Сатану, который под видом жабы притаился над ухом Евы, чтобы во сне подействовать на ее воображение и растравить ее душу необузданными страстями, смутными помыслами и гордыней. Ангелы приводят Сатану к Гавриилу. Мятежный Дух готов вступить с ними в борьбу, но Господь являет Сатане небесное знамение, и тот, видя, что его отступление неминуемо, уходит, но не отступается от своих намерений.

Утром Ева рассказывает Адаму свой сон: некто, подобный небожителям, соблазнил ее вкусить плод с Древа Познания и она вознеслась над Землей и испытала ни с чем не сравнимое блаженство.

Бог посылает к Адаму Архангела Рафаила, чтобы тот поведал ему о свободной воле человека, а также о близости злобного Врага и его коварных замыслах. Рафаил рассказывает Адаму о Первом мятеже на небесах: Сатана, воспылавший завистью за то, что Бог-Отец возвеличил Сына и нарек Его помазанным Мессией и Царем, увлек легионы Ангелов на Север и убедил их восстать против Вседержителя. Один лишь Серафим Абдиил покинул стан мятежников.

Рафаил продолжает свой рассказ.

Бог послал Архангелов Михаила и Гавриила выступить против Сатаны. Сатана созвал Совет и вместе с сообщниками придумал дьявольские машины, с помощью которых оттеснил войско Ангелов, преданных Богу. Тогда Всемогущий послал на поле битвы своего Сына, Мессию. Сын отогнал Врага к ограждению Небес, и, когда их Хрустальная Стена разверзлась, мятежники упали в уготованную им бездну.

Адам просит Рафаила рассказать ему о сотворении этого мира. Архангел рассказывает Адаму, что Бог возжелал создать новый мир и существ для его заселения после того, как Он низверг Сатану и его приспешников в Ад. Всемогущий послал Сына своего, Всезиждущее Слово, в сопровождении Ангелов вершить дело творения.

Отвечая на вопрос Адама о движении небесных тел, Рафаил осторожно советует ему заниматься лишь такими предметами, которые доступны человеческому разумению. Адам рассказывает Рафаилу обо всем, что помнит с мига своего сотворения. Он признается Архангелу в том, что Ева обладает над ним неизъяснимой властью. Адам понимает, что, превосходя его внешней красотой, она уступает ему в духовном совершенстве, однако, невзирая на это, все ее слова и поступки кажутся ему прекрасными и голос разума умолкает перед ее женской прелестью. Архангел, не осуждая любовных наслаждений брачной четы, все же предостерегает Адама от слепой страсти и обещает ему восторги небесной любви, которая неизмеримо выше земной. Но на прямой вопрос Адама – в чем выражается любовь у небесных Духов, Рафаил отвечает неопределенно и вновь предостерегает его от размышлений над тем, что недоступно разуму человека.

Сатана под видом тумана снова проникает в Рай и вселяется в спящего Змия, самого хитрого из всех созданий. Утром Змий находит Еву и льстивыми речами склоняет ее к тому, чтобы она вкусила плодов с Древа Познания. Он убеждает ее, что она не умрет, и рассказывает о том, как благодаря этим плодам сам он обрел речь и разумение.

Ева поддается уговорам Врага, вкушает запретный плод и приходит к Адаму. Потрясенный супруг из любви к Еве решается погибнуть вместе с ней и также преступает запрет Творца. Вкусив плодов, Прародители чувствуют опьянение: сознание теряет ясность, а в душе пробуждается чуждое природе безудержное сладострастие, на смену которому приходит разочарование и стыд. Адам и Ева понимают, что Змий, суливший им неизбывные восторги и неземное блаженство, обманул их, и упрекают друг друга.

Бог посылает на Землю своего Сына судить ослушников. Грех и Смерть, прежде сидевшие у Врат Ада, покидают свое прибежище, стремясь проникнуть на Землю. Идя по следам, проложенным Сатаной, Грех и Смерть воздвигают мост через Хаос между Адом и новозданным миром.

Тем временем Сатана в Пандемониуме объявляет о своей победе над человеком. Однако Бог-Отец предрекает, что Сын победит Грех и Смерть и возродит Его творение.

Ева, в отчаянии от того, что на их потомство должно пасть проклятие, предлагает Адаму немедленно отыскать Смерть и стать ее первыми и последними жертвами. Но Адам напоминает супруге про обетование, согласно которому Семя Жены сотрет главу Змия. Адам надеется умилостивить Бога молитвами и покаянием.

Сын Божий, видя искреннее раскаяние Прародителей, ходатайствует о них перед Отцом, надеясь, что Всемогущий смягчит свой суровый приговор. Господь Вседержитель посылает Херувимов во главе с Архангелом Михаилом, чтобы изгнать Адама и Еву из Рая. Перед тем как исполнить приказание Бога-Отца, Архангел возводит Адама на высокую гору и показывает ему в видении все то, что произойдет на Земле до потопа.

Архангел Михаил рассказывает Адаму о грядущих судьбах рода людского и объясняет данное Прародителям обетование о Семени Жены. Он говорит о воплощении, смерти, воскресении и вознесении Сына Божия и о том, как будет жить и бороться Церковь до Его второго Пришествия. Утешенный Адам будит спящую Еву, и Архангел Михаил выводит чету из Рая. Отныне вход в него будет охранять пылающий и непрестанно обращающийся меч Господень. Ведомые промыслом Творца, лелея в сердце надежду о грядущем избавлении рода людского, Адам и Ева покидают Рай.

АБЕСАЛОМ И ЭТЕРИ

Опера в четырех актах (пяти картинах)

Либретто П. Мирианашвили

Действующие лица:

Девять братьев и девять сестер Мурмана, придворные, воины, танцоры и танцовщицы, певцы, музыканты, слуги.

Действие происходит в древней Грузии.

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

Мысль об опере “Абесалом и Этери” на сюжет произведения грузинского средневекового эпоса “Этериани” подал композитору известный знаток грузинского поэтического фольклора П. Мирианашвили (1860-1940). Он же стал автором либретто. Содержание этого замечательного памятника народной поэзии, повествующего о торжестве любви над смертью, душевной красоты над коварством, благородства над злой волей, ярко воплотилось в опере Палиашвили. В царевиче Абесаломе композитор подчеркнул этическую чистоту и трагическую обреченность. Этери предстает как олицетворение верности в любви, кротости и покорности. Яркую психологическую характеристику получил в опере визирь Абесалома Мурман; это сильная личность, обуреваемая всепоглощающей страстью. В опере есть еще один главный герой – народ, чей образ исполнен мудрости и душевной красоты.

Палиашвили начал работать над оперой в 1910 и закончил ее в 1918 году. Первое представление “Абесалома и Этери” состоялось 21 февраля 1919 года в Тифлисе и принесло композитору заслуженное признание.

СЮЖЕТ

В глухом лесу у злой мачехи живет бедная крестьянская девушка – сирота Этери. Мачеха грубо помыкает ею, заставляет выполнять непосильную работу, попрекает красотой. У девушки нет друзей, и некому защитить ее. Сидя у ручья, Этери предается горестным мыслям о своей безрадостной жизни. Утомленная работой, она засыпает. Издали слышатся звуки охотничьей песни. К ручью выходит царевич Абесалом и его визирь Мурман и останавливаются, пораженные красотой спящей девушки. Проснувшаяся Этери смущена. Напрасно Абесалом предлагает ей дорогие подарки, клянется в вечной любви. Девушка не верит ему: ведь для царевича она только забава. Жестокая ревность терзает сердце Мурмана – ему недоступна девушка, полюбившаяся царевичу.

Мачеха вновь встречает Этери упреками и бранью. Но девушке теперь легче переносить невзгоды. Пылкая любовь Абесалома заронила в ее сердце ответное чувство, надежду на скорое избавление. Из леса доносится конский топот, и в сопровождении свиты появляется Абесалом. Он приехал, чтобы увезти Этери в свой замок. Девушка клянется Абесалому быть верной женой. Отчаяние и злоба душат Мурмана. Визирь решает добиться любви Этери, чего бы это ему не стоило.

В роскошном дворце царя Абио празднуется свадьба Абесалома и Этери. Под звуки труб входят жених и невеста. Царь благословляет новобрачных. Абесалом замечает отсутствие Мурмана. Но вот появляется и визирь. В его руках подарок для Этери – маленький ларец, украшенный драгоценными камнями. Тайную силу имеет этот ларец. Он наведет на Этери болезнь, от которой только Мурман знает средство. Не подозревая о злых намерениях визиря, Этери принимает красивый ларец.

Глубокая скорбь царит во дворце. Прекрасную Этери поразила таинственная болезнь. С каждым днем увядает ее красота. Безутешный Абесалом бродит по замку. Его мать и. сестры просят отпустить Этери: может быть, под лучами солнца красота вернется к ней. Но Абесалом не внемлет им. Тогда к нему обращается сама Этери. Она говорит, что простой девушке не место в царском дворце и просит царевича отпустить ее. Мурман решает, что наступил час осуществления его заветного желаниями обещает исцелить Этери, но лишь в том случае, если девушка будет отдана ему. После долгих колебаний Абесалом соглашается.

В замке Мурмана тоскует Этери. Не радует ее ни нежность мужа, ни заботливость его сестер. Сердце ее полно любви к Абесалому. Слышатся звуки труб. Это приближается царевич, который не в силах вынести разлуку с возлюбленной. Но Этери не хочет видеть его: ведь отдав ее другому, Абесалом нарушил обет вечной любви. Абесалом отправляет визиря в далекое путешествие и посылает к Этери свою мать. Но Этери вновь отвечает отказом. Тогда, взяв чонгури, Мариха – сестра Абесалома – запевает песню, рассказывая в ней о страданиях своего брата, умирающего от любви. Растроганная Этери выходит из замка. Радостно встречает ее Абесалом. Но силы уже покидают его. Этери закалывается – она не в состоянии перенести смерть возлюбленного.

МУЗЫКА

“Абесалом и Этери” сочетает драматизм и эмоциональную напряженность сюжета с эпичностью. Музыка оперы проникнута суровым величием, мужественной красотой грузинских народных мелодий. Действие течет неторопливо; лирические эпизоды оттеняются красочными картинами быта – хорами, танцами, шествиями, которые живо воссоздают суровый колорит древнего грузинского эпоса.

В лаконичном оркестровом вступлении звучит скорбный напев финального хора – затем порывистая мелодия любовного дуэта Абесалома и Этери.

Первый, преимущественно лирический, акт состоит из двух картин. Акт открывается мужественным и суровым хором охотников “Автандил – охотник смелый”. Ария Этери “Я с мачехой злой” напоминает безыскусственно-простую печальную народную песню. Богатый мир эмоций воплощен в дуэте Абесалома и Этери; взволнованная мелодика передает полноту и силу чувств героев; в любовный дуэт вторгаются властные и суровые реплики Мурмана.

Лирические настроения второй картины оттеняет симфонический эпизод скачки. Дуэт Абесалома и Этери звучит восторженно и приподнято. Мрачная решимость и огненная страсть слышатся в арии Мурмана “Гаснет в небе даже солнце”.

Второй акт воссоздает древний обряд венчания. Музыка его пронизана ритмами шествия, марша, танцев. Большое место здесь занимают заздравные, величальные и застольные хоровые песни. Сцена свадьбы открывается монументальным хором “Славься, владыка”. Торжественный марш возвещает о появлении новобрачных. За ним следует хор “Аралали”, выдержанный в характере древних обрядовых песен. Тонким лиризмом отмечена канцонетта Марихи “Ты – любовь моей души”. Завершают акт танцы: лекури (лезгинка) – подвижный и темпераментный, мирзая – медленный и грациозный.

Перелом в драматическом развитии оперы наступает в третьем акте, воспроизводящем строгий траурный обряд. Акт состоит из арии царевича и большого ансамбля с хором. Ария Абесалома “Счастья жаждал я” исполнена глубокого страдания. Массовая сцена начинается траурным хором “Солнце померкло”; его сменяют жалобные причитания. Трагический колорит сохраняется и в секстете, после которого вновь звучит мелодия хора.

Четвертый акт насыщен скорбной лирикой. Чувства тоскующей Этери выражены в арии “Абесалом, полюбил ты всей душой”. Дуэт Абесалома и Мурмана “Эта ночь пусть будет долгой” передает душевное состояние визиря, предчувствующего свою гибель. Грустью окрашен дуэт Нателы и Этери. В следующих номерах – квартете и ансамбле с хором – колорит музыки постепенно проясняется (встреча влюбленных). В момент смерти Этери краски вновь темнеют; возникающая в оркестре мелодия любви приобретает трагическое звучание. Завершает оперу небольшой скорбный хор “Эти пламенные души здесь лишь горе испытали”.

Роман стилизован под старонемецкую историю. Начало повествования приходится приблизительно на 1521 г. Франц Штернбальд, художник, молодой ученик Альбрехта Дюрера, прославленного немецкого живописца, покидает Нюренберг и направляется в далекое путешествие с целью достичь Италии и поучиться мастерству у итальянских художников. Франца провожает его друг Себастьян, как и он сам, ученик Дюрера, Затем, после трогательного прощания, Себастьян возвращается обратно в Нюренберг, в мастерскую своего учителя.

По дороге Франц случайно знакомится с подмастерьем кузнеца. Тот, узнав, что Франц живописец, проявляет большой интерес к его искусству и обещает, что в Нюренберге зайдет к Дюреру и Себастьяну и понаблюдает за процессом их творчества.

В следующем городе Франц передает письмо от Дюрера управляющему одной большой фабрики, господину Цойнеру. Тот приглашает его на обед. Вечером Штернбальда проводят в зал, где блестящее собрание не обращает на него ни малейшего внимания и ведет легкомысленные, приземленные беседы. После ужина Цойнер уговаривает Франца занять на его фабрике место надзирателя с хорошим окладом и соблазняет возможностью обеспечить себе уже в ближайшем будущем благоустроенную жизнь. Франц не поддается соблазну и сохраняет верность своей мечте. Он отвергает его предложение и продолжает свой путь.

Молодой человек делает крюк, чтобы посетить деревню на берегах Таубера, где проживают его родители. Он застает отца при смерти. От него Франц узнает, что является ему приемным сыном, но отец умирает и не успевает назвать его настоящих родителей. Его приемная мать не знает, кто он, ибо, когда она выходила замуж за его отца, у того уже был двухлетний мальчик. Франц задерживается на несколько дней в этой деревне и пишет картину “Благовестие пастухам”. Гуляя по полям, Франц вспоминает, как однажды в детстве он бродил по лугу и собирал цветы. Вдруг рядом с ним остановилась карета, из которой вышла маленькая девочка и попросила подарить ей собранный им букет. Он с радостью выполнил ее просьбу и с тех пор хранил волшебное воспоминание об этой встрече. В тот момент, когда его картину вместо старой вешают в церкви, около открытой двери собора останавливается карета, от которой отлетает колесо. Франц бросается к сидящей в карете испуганной девушке и успокаивает ее. Около церкви девушка теряет свой альбом, и Франц находит его уже тогда, когда карета оказывается далеко. Он открывает альбом, видит в нем сухой букет полевых цветов и понимает, что это та самая незнакомка, с которой он встретился в детстве. Ему хочется во что бы то ни стало отыскать ее вновь. Он отказывается от предложения своей приемной матери остаться в деревне и вести достойную и обеспеченную жизнь и возобновляет путешествие.

Он направляется в Нидерланды, чтобы повидать известного художника Луку Лейденского. Тот оказывается еще довольно молодым человеком и занимательным собеседником. Франц рассказывает ему о своей робости в живописи и о слишком большой впечатлительности. Лука наставляет его на путь истинный и советует не совершать путешествия в Италию, а ограничиться лишь германской школой живописи и изображать северную природу в привычной для германцев манере, ибо латинские корни итальянского искусства якобы не согласуются с внутренним миром немцев. Однако вскоре Луку Лейденского посещает сам Дюрер. Он еще застает своего ученика у Луки, и ему удается вновь вселить в него пошатнувшуюся было уверенность в правильности выбранного им пути.

Из Лейдена Франц едет в Антверпен вместе с несколькими попутчиками. Среди них больше всего Францу по душе приходится Рудольф Флорестан, поэт, певец, итальянец, направляющийся к себе на родину из Англии. Дальнейшее путешествие молодые люди решают совершать вместе. Перед Антверпеном Рудольф ненадолго расстается с Францем, чтобы навестить живущую неподалеку от города знакомую. Франц же селится на постоялом дворе и часто навещает другого своего попутчика, коммерсанта Вансена, который, узнав, что Штернбальд художник, проникся к нему безграничным уважением. По просьбе Вансена Франц рисует портрет его дочери, очень грустной девушки. Она начинает ему доверять и сообщает о причине снедающей ее печали. Оказывается, что у нее есть возлюбленный, но он беден, и отец, как она полагает, ни за что не согласится выдать ее за него. Вансен же поклялся себе, что отдаст дочь замуж только за художника, и предлагает Францу, хоть он и беден, стать его зятем. Франц встречается с женихом его дочери и узнает в нем своего знакомого кузнеца. Тот, побывав в мастерской у Дюрера, влюбился в живопись, начисто забросил кузнечное ремесло, а теперь погибает от тоски по своей возлюбленной и от того, что не знает, какой жизненный путь ему избрать: живопись или кузнечное дело. Франц убеждает его обратиться к искусству и поговорить с Вансеном. Ему удается счастливо устроить судьбу дочери Вансена, и, вместе с уже присоединившимся к нему Рудольфом Флорестаном, он отправляется дальше.

По дороге друзья встречаются с Больцем, ваятелем, возвращающимся из Италии в Германию, и сопровождающим его монахом. Первый отталкивает друзей резкостью суждений о немецком искусстве и превозношением итальянских живописцев, второй же пленит своей мягкостью и теплотой. Франц и Рудольф прощаются с путниками и идут дальше. Они знакомятся с прекрасной охотницей и гостят у нее в замке. Молодая графиня показывает Францу портрет своего возлюбленного, сбежавшего от нее перед свадьбой. На портрете Франц узнает встреченного им незадолго до этого монаха.

Через некоторое время Штернбальд навещает живущего неподалеку отшельника. Он тоже живописец. Среди его работ Франц случайно находит портрет своей незнакомки. Он приносит его в замок и, рассказывая об отшельнике, показывает графине. Графиня уверяет, что на нем изображена ее сестра, которая скончалась меньше года назад. Франц безутешен. Словно почва уходит у него из-под ног. Однако вскоре он знакомится с прелестной девушкой, с которой у него завязывается роман, бурный и чувственный. Ему тяжело расставаться с ней, однако он все же покидает замок, чтобы продолжить свое путешествие.

Вскоре Франц и Рудольф видят в лесу раненого рыцаря и пытающегося ему помочь пилигрима. Все вместе они ночуют в хижине у отшельника, удалившегося от суетного мира из-за несчастной любви, Целебный травяной отвар помогает раненому рыцарю, в котором Франц и Рудольф узнают встреченного недавно монаха, возлюбленного графини, поправиться. Родериго, так зовут рыцаря, рассказывает молодым людям о своем друге Лудовико, веселом и безрассудном человеке, с которым он не виделся уже более года, а также о своей возлюбленной графине, от которой он сбежал, но по которой очень тоскует. Велико его удивление, когда через некоторое время он видит, как его любимый Лудовико входит в хижину к отшельнику. Его буйный темперамент и любовь к опасности пленяют Рудольфа, который с этих пор не отходит от него ни на шаг, Лудовико объясняет свой чересчур вольный и неукротимый нрав тем, что в детстве у него не было столь желанного им брата и он не научился любить никого, кроме себя.

Молодые люди все вместе покидают хижину отшельника и после долгого и утомительного перехода проникают в сад, примыкающий к замку. Замок, как впоследствии оказывается, принадлежит родственнице графини. Тут Родериго случайно встречается со своей возлюбленной и мирится с ней.

Дальнейший путь Франц держит один. В следующем городе он пишет картину в монастыре и помогает приехавшему туда же Лудовико похитить его невесту, которую ее родственники заставляют постричься в монахини.

Во Флоренции Штернбальд знакомится со многими итальянскими художниками, ведет праздный и легкомысленный образ жизни, что, впрочем, его не очень устраивает. Затем он отправляется в Рим, где в одном из домов, куда ему рекомендовала зайти графиня, встречает свою возлюбленную незнакомку. Оказывается, зовут ее Мария и она тоже давно любит Штернбальда. Мать девушки принимает Франца чрезвычайно благосклонно.

В третьей части, которую Тик так и не написал, он предполагал рассказать о том, что во Флоренции, в богатом загородном доме Франц встречает своего отца, Лудовико же оказывается его братом. Странствия Штернбальда он планировал благополучно завершить в Нюренберге на могиле уже к тому времени скончавшегося Альбрехта Дюрера.

Джон Осборн

Оглянись во гневе

Действие пьесы происходит в однокомнатной квартире Джимми и Элисон Портер в Бирмингеме, в одном из крупных городов Средней Англии воскресным вечером. Джимми и его друг Клифф, живущий в соседней квартире, сидят в креслах и читают газеты. Джимми, молодой человек лет двадцати пяти, представляет собой раздражающую смесь искренности и насмешливой злости, мягкости и беззастенчивой жестокости. Он нетерпеливый, навязчивый и самолюбивый – сочетание, которое может оттолкнуть любого. Его яркий темперамент помогает ему почти всегда оставлять за собой последнее слово.

Клифф, одних лет с Джимми, спокоен и медлителен до апатии. На его грустном лице лежит печать природного ума – достояние самоучки. Если Джимми отталкивает от себя людей, то Клифф не может не вызывать симпатии или хотя бы внешнего расположения даже у людей осторожных. Он – неизбежная умиротворяющая противоположность Джимми.

Элисон, жена Джимми, стоит возле гладильной доски и гладит белье. Она примерно одних лет с мужчинами, высокого роста, изящная шатенка, с тонкими чертами породистого лица. В ее больших и глубоких глазах есть какая-то затаенная строптивость, которая заставляет с ней считаться.

В комнате тихо. Неожиданно Джимми швыряет газету на пол, начинает приставать к Клиффу и пытаться вывести из себя Элисон грубыми выпадами в сторону ее отца, матери и брата. Элисон делает вид, что не реагирует. Она замечает, что новые брюки Клиффа измяты, и просит дать их погладить. Атаки Джимми следуют одна за другой. В конце концов он устраивает с Клиффом потасовку, а во время драки нарочно толкает его на гладильную доску. Доска опрокидывается, Клифф и Элисон падают вместе с ней. Элисон вскрикивает от боли: она обожглась утюгом. Клифф делает Джимми знак уйти, а сам пытается успокоить Элисон. Чувствуется, что она на пределе и еле сдерживает слезы.

В разговоре она сознается Клиффу, что беременна, но Джимми об этом еще не сказала и говорить не хочет, опасаясь, что он начнет подозревать ее в каких-нибудь происках, ведь он не хочет иметь ребенка, пока у них нет ни собственной квартиры, ни денег. Клифф очень нежен с Элисон и пытается уверить ее в том, что нужно сказать Джимми про ребенка, все уладится. Потом возвращается Джимми и пробует помириться с Элисон, тут его подзывают к телефону. Звонит Елена, подруга Элисон. Она актриса и только что приехала в город вместе со своей труппой. По предварительной договоренности с Элисон она собирается снять свободную комнату в их же доме. Джимми считает Елену своим кровным врагом, так как она настраивает Элисон против него. Он снова разражается гневными словоизлияниями и договаривается до того, что, дескать, хотелось бы ему посмотреть на то, как что-нибудь хорошенько встряхнуло вдруг его жену, например, чтобы у нее появился ребенок, а потом бы внезапно умер. Ошеломленная Элисон отшатывается от него, запрокидывает голову, словно для крика; ее губы дрожат.

Некоторое время спустя приезжает Елена. Она ровесница Элисон, одета дорого и со вкусом. Когда сухое и настороженное выражение ее лица смягчается, она становится очень привлекательной. От нее исходит сознание женского превосходства, так что не только мужчины, но даже женщины ее возраста, вроде Элисон, платят дань уважения и восхищения ее персоне. В Джимми, как и следовало ожидать, она возбуждает все темные инстинкты, все дурные наклонности его натуры. Впрочем, Елена не привыкла защищать себя от насмешек и чувствует прямо-таки обязанность держаться уверенно и с достоинством, что вынуждает ее быть в постоянном напряжении, а это уже раздражает. По просьбе Элисон она задерживается у них после отъезда труппы еще на неделю.

Как-то вечером, через две недели после приезда Елены, у нее происходит с Элисон серьезный разговор о причинах, побудивших подругу четыре года назад выйти замуж за Джимми, и о ее теперешней жизни с ним. Когда Элисон впервые увидела Джимми у кого-то в гостях, ей было двадцать лет. Она только что вернулась с родителями из Индии, где ее отец, полковник, служил несколько десятков лет. Здесь, в Англии, поначалу все казалось каким-то неустроенным. Джимми приехал в гости к ее друзьям на велосипеде, весь его пиджак был забрызган машинным маслом. Вскоре, несмотря на то что в обществе мужчины встретили его недоверчиво, а женщины вообще старались выказать презрение к столь странному существу, она стала с ним встречаться. У нее дома раздавались постоянные вопли ужаса и недоумения по этому поводу. Особенно негодовала ее мать, но это только все ускорило. Уже и не столь важно было, любит он ее или нет. Джимми во что бы то ни стало решил жениться на ней, чтобы бросить вызов ее среде. После свадьбы они жили вместе со школьным другом Джимми, Хью. По темпераменту и взглядам на жизнь оба были очень близки друг другу. Отношения с Хью у Элисон не сложились из-за его скандального характера, и через некоторое время ему взбрело в голову уехать за границу – в Китай. Звал он с собой и Джимми, тот, правда, отказался. Вышел ужасный скандал. Хью уехал, оставив свою мать в Англии на произвол судьбы. Элисон иногда кажется, что в душе Джимми в отъезде Хью винит именно ее, хотя никогда об этом не говорит. Порой ей даже хотелось, чтобы они оба уехали и оставили ее наконец в покое.

Елена убеждает подругу решить, что она будет делать дальше, ведь у нее будет ребенок, а для начала ведет ее в церковь, где Элисон не была с тех пор, как вышла замуж.

За ужином Джимми, как обычно, пытается довести жену и Елену до белого каления, однако большого успеха в этом не достигает. Затем, желая показать, как много ему пришлось в жизни страдать и какая он ранимая натура, принимается рассказывать, как он целый год наблюдал за медленным умиранием своего отца, вернувшегося с испанской войны. После этого он обзывает жену Иудой и размазней. Элисон швыряет чашку на пол. Он таки добился наконец своего.

Елена сообщает подруге, что послала телеграмму ее отцу с просьбой забрать Элисон из этого дома. Та соглашается уехать к родителям. Предполагается, что Елена уедет вместе с ней. На следующий день, пока Джимми находится в отъезде, Элисон, собрав все свои вещи, уезжает с приехавшим за ней отцом. Елена остается еще якобы на один день под тем предлогом, что у нее объявились в Бирмингеме неотложные дела.

Вскоре приезжает Джимми, которому она сообщает об отъезде его жены и о ее беременности. Он делает вид, что ему наплевать на это, оскорбляет ее и добивается того, что получает от Елены пощечину. На его лице появляется выражение ужаса и изумления. Елена отводит свою руку от его лица, внезапно целует его и притягивает к себе.

Несколько месяцев спустя, когда Елена уже прочно обосновалась в комнате Джимми, она так же, как и Элисон до нее, воскресным вечером гладит Джимми рубашки. На выпады Джимми она реагирует совершенно не так, как Элисон: то со смехом, а то с изумлением. Приятели по привычке устраивают на полу возню, во время которой Джимми случайно рвет и пачкает Клиффу его единственную чистую рубашку. Клифф с неохотой отдает ее Елене, которая предлагает привести рубашку в порядок. Пока ее нет в комнате, он сообщает Джимми, что собирается переехать от них, потому что Елене, мол, трудно ухаживать за ними обоими. Елена отдает ему рубашку, и Клифф уходит к себе.

Вскоре в дверях появляется Элисон. Недавно она потеряла ребенка и еще не совсем оправилась. Она беседует с Еленой о Джимми, о том, что, по ее мнению, он не в то время родился. Он из тех, кого называют “выдающимися викторианцами”, и поэтому в чем-то смешон, но она любит его. Елена же признается, что между нею и Джимми все кончено. Она не может строить свое счастье на несчастье другой, и потом, они с ним слишком разные. Она уходит, а Элисон остается с мужем. Видя, как много она перестрадала, Джимми смягчается. Они мирятся, с грустью и с потаенной нежностью строят планы на будущее.

М. Е. Салтыков-Щедрин

Дневник провинциала в Петербурге

Дневник? Да нет! Скорей, записки, заметки, воспоминания – верней, физиология (забытый жанр, в котором беллетристика сочетается с публицистикой, социологией, психологией, чтобы полней, да и доступней описать некий социальный срез). И вот герой уже едет в поезде, мчащем его из российской провинции в российскую столицу, вагон полон таких же, как и он, провинциалов, и сетует провинциал, что нигде от провинции не укрыться (даже на постой губерния устраивается в одну и ту же гостиницу), размышляет, кой черт его дернул перекочевать в Петербург, ибо ни концессий на строительство железных дорог, ни прочих неотложных дел нет у него и в помине.

Однако среда, как известно, засасывает: все бегают по министерствам и ведомствам, и герой начинает бегать если не туда же, так хоть в устричную залу к Елисееву, на эту своеобразную биржу, где мелькают кадыки, затылки, фуражки с красными околышами и кокардами, какие-то оливковые личности – не то греки, не то евреи, не то армяне, – анемподисты тимофеичи, вершащие суд да дело за коньяком, балыком, водочкой. Круговорот суетливо-делового безделья засасывает: все стремятся в театр поглазеть на заезжую актриску Шнейдер – и наш туда же… Жуируют, пустословят, а все угнетает мысль, будто есть еще нечто, что необходимо бы заполучить, но в чем состоит это нечто – вот этого-то именно герой сформулировать и не может. Невольно он припоминает своего дедушку Матвея Иваныча, который и жизнью жуировал – полицию наголову разбивал, посуду в трактирах колотил, – и в мизантропию не вдарялся. Правда, внук додумывается до того, что тоскует он, потому как не над кем и не над чем повластвовать, хоть и жаль ему не крепостного права, а того, что, несмотря на его упразднение, оно еше живет в сердцах наших.

Приятель провинциала Прокоп не дает ему расслабиться: протаскивает беднягу по всем кругам и обществам, где проекты пишут (нынче прожекты эти в моде, все их пишут – один о сокращении, другой о расширении, иной о расстрелянии, сякой о расточении, ведь всякому-то пирожка хочется). “Народ без религии – все равно что тело без души Земледелие уничтожено, промышленность чуть-чуть дышит, в торговле застой И чего цееремониться с этой паскудной литературой? Скажите, куда мы идем?” – демократические круги чрезвычайно озабочены судьбою родины. Что же касается расстреляния, то небесполезно подвергнуть оному нижеследующих лиц: всех несогласномысляших; всех, в поведении коих замечается отсутствие чистосердечия; всех огорчающих угрюмым очертанием лица сердца благонамеренных обывателей; зубоскалов и газетчиков – и только. С раута на раут, от одного общества либерально-испуганных людей к другому, пока провинциал с Прокопом не напиваются до чертиков и ночуют, милости ради, на квартире помощника участкового надзирателя. Нет, видно, без дедушкиной морали никуда не деться: только одно средство оградить свою жизнь от неприятных элементов, – откинув сомнения, снова начать бить по зубам. И в оцепенении герой задумывается: неужели и в новейшие прогрессивные времена на смену уничтожительно-консерватив-ной партии грядет из мрака партия, которую уже придется назвать науничтожательнейше-консервативнейшею?

Итак, начитавшись проектов, преимущественно сочинения Прокопа (о необходимости децентрализации, о необходимости оглушения в смысле временного усыпления чувств, о переформировании де сиянс академии), провинциал впадает в состояние каких-то особенно тревожных и провидческих сновидений. Ему снится, что он одиноко умирает в меблированных комнатах, нажив на откупщичестве миллион рублей. И тут автор описывает, как душа покойного наблюдает за разграблением нажитого. Все, что мог, – от ценных бумаг до батистовых платков – стащил закадычный друг Прокоп. А в родовой усадьбе при деревне Проплеванной сестрицы Машенька и Дашенька, племянницы Фофочка и Лелечка, елейными голосами поминая покойника, думают, как бы перетянуть друг у друга куски наследства.

Промелькнули годы – и вот уже постаревший Прокоп живет под гнетом шантажиста Гаврюшки, бывшего номерного, который видел, как барин в чужое добро руку запустил. Приезжает адвокат, зачинается дело, страж закона пытается урвать с Прокопа свои законные, и только из-за несговорчивости обоих все доходит до суда. Прокоп выигрывает свое дело, поскольку резон российских заседателей – свое да упускать! этак и по миру скоро пойдешь! После такого сновидения герою хочется лишь одного – бежать! Да куда? Из провинции в столицу уже бежал, не обратно же возвращаться…

Провинциал устремляется к своему старинному приятелю Менандру Перелестнову, который еще в университете написал сочинение “Гомер, человек и гражданин”, перевел страницу из какого-то учебника и, за оскуднением, стал либералом и публицистом при ежедневном литературно-научно-публицистическом издании “Старейшая Всероссийская Пенкоснимательница”. Вообще-то нашего героя нельзя назвать чуждым литературному труду: экземпляр юношеской повестушки “Маланья”, из крестьянской жизни, отлично переписанный и великолепно переплетенный, и доднесь хранится у провинциала. Друзья сошлись на том, что нынче легко дышится, светло живется, а главное – Перелестнов обещает ввести товарища в почти тайный “Союз Пенкоснимателей”. Герой знакомится с Уставом Союза, учрежденного за отсутствием настоящего дела и в видах безобидного препровождения времени, а вскоре и с самими его членами, в основном журналистами, сотрудниками различных изданий, вроде “Истинного Российского Пенкоснимателя”, “Зеркала Пенкоснимателя”,

“Общероссийской Пенкоснимательной Срамницы”, где, кажется, под разными псевдонимами один и тот же человек полемизирует сам с собой. А так… кто из этих пенкоснимателей занимается родословной Чурилки; кто доказывает, будто сюжет “Чижика-пыжика” заимствован; кто деятельно работает на поддержание “упразднения”. Словом, некомпетентность пенкоснимателей в вопросах жизни не подлежит сомнению; только в литературе, находящейся в состоянии омертвения, они могут выдавать свой детский лепет за ответы на вопросы жизни и даже кому-то импонировать. При этом литература уныло бредет по заглохшей колее и бессвязно бормочет о том, что первым попадает под руку. Писателю не хочется писать, читателю – читать противно. И рад бежать, да некуда…

Однако главнейшим событием для провинциала, после погружения в мир пенкоснимателей, стала мистификация VIII международною статистического конгресса, на который слетаются заатлантические друзья, дутые иностранцы; легковерные же русские делегаты, среди которых Кирсанов, Берсенев, Рудин, Лаврецкий, Волохов, их кормят-поят, устраивают экскурсии, собираются показать Москву и Троице-Сергиеву лавру. Между тем на рабочих заседаниях выясняется, по каким статьям и рубрикам в России вообще возможно проводить статистические исследования. Наконец, любовь россиян пооткровенничать с иностранцами, полиберальничать перед европейцами приводит к, казалось бы, неизбежному завершению: весь конгресс оказался ловушкой, чтобы выяснить политические взгляды и степень лояльности господ российских делегатов. Их переписывают и обязывают являться на допросы в некое потайное место. Теперь смельчаки и фрондеры готовы друг друга заложить, да и сам себя каждый разоблачает, лишь бы выказать свою благонадежность и отмазаться от соучастия уж Бог знает в чем. Кончается все обычным свинством: у подследственных вымогают хоть сколько-нибудь денег, обещая тотчас прекратить дело. Вздох всеобщего облегчения… Впрочем, по многочисленным ляпам и оговоркам давно пора было бы догадаться, что это глупо-грубый розыгрыш с целью поживиться.

Оробевший провинциал сидит дома и с великой тоски начинает строчить статейки; так свободная печать обогащается нетленками на темы: оспопрививание; кто была Тибуллова Делия? геморрой – русская ли болезнь? нравы и обычаи летучих мышей; церемониал погребения великого князя Трувора – и длинный ряд других с тонкими намеками на текущую современность. И снова, как наваждение, надвигается на провинциала сонная греза о миллионе, о собственной смерти, о суде над проворовавшимся Прокопом, чье дело, по кассационному постановлению, решают разбирать поочередно во всех городах Российской империи. И снова неприкаянная душа летает над окаянной землею, над всеми городами, в алфавитном порядке, наблюдая повсеместно триумф пореформенного правосудия и вальяжную изворотливость Прокопа, радуясь неумолкаемому звону колоколов, под который легко пишутся проекты, а реформаторские затеи счастливым образом сочетаются с запахом сивухи и благосклонным отношением к жульничеству. Сестриц же навешает в Проплеванной молодой адвокат Александр Хлестаков, сын того самого Ивана Александровича. Он перекупает право на все наследство за пять тысяч наличными. Душа провинциала переносится в Петербург. Александр Иванович обдумывает, где найти совершенно достоверных лжесвидетелей, чтобы завалить Прокопа? Лжесвидетелей находят, да только тех, которых подсунул сам Прокоп, чтобы надуть новых родственников провинциала. Его душа снова переносится в самый конец XIX в. Прокоп все еще судится, с триумфом выиграв в ста двадцати пяти городах, раздав на то почти весь украденный миллион. Между тем прогрессивные перемены в царстве-государстве необычайные: вместо паспортов введены маленькие карточки; разделения на военных и статских не существует; ругательства, составлявшие красу полемики 70-х гг., упразднены, хотя литература совершенно свободна… Пробуждается герой в… больнице для умалишенных. Как туда попал, не помнит и не ведает. Одно утешение – там же сидят оба адвоката Прокопа и Менандр. Тем и завершается год, проведенный провинциалом в Петербурге.

В желтом доме, на досуге, герой подводит итоги всему увиденному-услышанному, а главным образом, разбирает, кто же такие эти “новые люди”, которых он познал в столице. Тут до него доходит, что “новые люди” принадлежат к тому виду млекопитающих, у которых по штату никаких добродетелей не полагается. Люди же, мнящие себя руководителями, никак повлиять на общее направление жизни не в силах по одному тому, что, находясь в лагере духовной нищеты, они порочны. От среднего человека тоже ждать нечего, ибо он – представитель малочувствительной к общественным интересам массы, которая готова даром отдать свои права первородства, но ни за что не поступиться ни одной ложкой своей чечевичной похлебки. И винит себя провинциал как новоявленный либерал, что на новые формы старых безобразий все кричал: шибче! наяривай!

Итак, одним из итогов дневника провинциала становится осознание жизненной пустоты и невозможности куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль. И напрасно провинциальная интеллигенция валом валит в Петербург с мыслью: не полегче ли будет? не удастся ли примазаться к краешку какой-нибудь концессии, потом сбыть свое учредительное право, а там – за границу, на минеральные воды…