Category: Краткие содержания

Виктор Пронякин стоял над гигантской овальной чашей карьера. Тени облаков шли по земле косяком, но ни одна не могла накрыть сразу весь карьер, все пестрое, движущееся скопище машин и людей внизу. “Не может быть, чтобы я здесь не зацепился”, – думал Пронякин. А надо было. Пора уже где-то осесть. За восемь лет шоферской жизни он помотался достаточно – и в саперной автороте служил, и кирпич на Урале возил, и взрывчатку на строительстве Иркутской ГЭС, и таксистом был в Орле, и санаторским шофером в Ялте. А ни кола ни двора. Жена по-прежнему у родителей живет. А как хочется иметь свой домик, чтоб и холодильник был, и телевизор, а самое главное – дети. Ему под тридцать, а жене и того больше. Пора. Здесь он и осядет.

Начальник карьера Хомяков, посмотрев документы, спросил: “На дизелях работал?” – “Нет”. – “Взять не можем”. – “Без работы я отсюда не уйду”, – уперся Пронякин. “Ну смотри, есть в бригаде Мацуева “МАЗ”, но это адская работа”.

“МАЗ”, который показал Виктору Мацуев, напоминал скорее металлолом, чем машину. “Ремонтировать ее надо только сможешь ли? Подумай и приходи завтра”. – “Зачем завтра? Сейчас и начну”, – сказал Пронякин. Неделю с утра до вечера возился он с машиной, в поисках запчастей даже свалки обшарил. Но сделал. Наконец-то, он смог приступить к работе на карьере. Его “МАЗ” хоть и обладал хорошей проходимостью, но для того чтобы выполнить норму, Виктору нужно было сделать на семь ездок больше, чем всем остальным в бригаде, работающим на мощных “ЯАЗах”. Это было непросто, но первый же день работы показал, что как профессионал Пронякин не имеет соперников в бригаде, а может, и на всем карьере.

“А ты, как я погляжу, лихой, – сказал ему бригадир Мацуев. – Ездишь, как Бог, всех обдираешь”. И непонятно было Пронякину, с восхищением это сказано или с осуждением. А через некоторое время разговор имел продолжение: “Торопишься, – сказал бригадир. – Ты сначала здесь пуд соли съешь с нами, а потом и претендуй”. Претендуй на что? На хорошие заработки, на лидерство – так понял Пронякин. И еще понял, что его приняли за рвача и крохобора. “Нет уж, – решил Виктор, – подстраиваться я не буду. Пусть думают, что хотят. Я не нанялся ходить в учениках. Мне заработать нужно, жизнь обстроить, обставить, как у людей”. Отношения с бригадой не заладились. А тут еще дожди зарядили. По глинистым дорогам карьера машины не ходили. Работа остановилась. “Совсем в гиблое место попал ты, Пронякин”, – тяжело размышлял Виктор. Ждать становилось невыносимо.

И пришел день, когда Пронякин не выдержал. С утра было сухо и солнце обещало полноценный рабочий день. Пронякин сделал четыре ездки и стал делать пятую, как вдруг увидел крупные капли дождя, упавшие на ветровое стекло. У него опять упало сердце – пропал день! И, свалив породу, Пронякин погнал свой “МАЗ” в быстро пустеющий под дождем карьер. В отличие от мощных “ЯАЗов” “МАЗ” Пронякина мог подняться по карнизику карьерной дороги. Опасно, конечно. Но при умении – можно. Выезжая из карьера в первый раз, он увидел угрюмо стоявших у обочины шоферов и услышал чей-то свист. Но ему было уже все равно. Он будет работать. Во время обеда в столовой к нему подошел Федька из их бригады: “Смелый ты, конечно, но зачем же нам в морду-то плюешь? Если ты можешь, а мы нет, зачем выставляешься? Если из-за денег, так мы тебе дадим”. И отошел. У Пронякина появилось желание прямо сейчас собраться и уехать домой. Но – некуда. Он уже вызвал к себе жену, она как раз сейчас в дороге. Пронякин снова спустился в пустой карьер. Экскаваторщик Антон вертел в руках кусок синеватого камня: “Что это? Неужели руда?!” Вся стройка давно уже с волнением и нетерпением ждала момента, когда наконец пойдет большая руда. Ждал и волновался, что бы ни думала о нем бригада, и Пронякин. И вот она – руда. Куски руды Виктор повез начальнику карьера. “Рано обрадовался, – остудил его Хомяков. – Такие случайные вкрапления в породе уже находили. А потом снова шла пустая порода”. Пронякин ушел. “Слушай, – сказал ему экскаваторщик Антон внизу, – я все гребу и гребу, а руда не кончается. Кажется, действительно дошли”. Пока только двое они и знали о случившемся. Вся стройка по случаю дождя стояла. И Пронякин, чувствуя, что наконец-то судьба расщедрилась – именно его выбрала везти первый самосвал с рудой из одного из величайших карьеров, – никак не мог успокоиться от радости. Он гнал перегруженную машину наверх: “Я им всем докажу”, – думал он, имея в виду и свою бригаду, и начальника карьера, и весь мир. Когда были пройдены все четыре горизонта карьера и оставалось чуть-чуть, Пронякин чуть резче, чем надо, повернул руль – колеса заскользили и грузовик поволокло в сторону. Виктор сжал руль, но остановить машину уже не мог – переваливаясь с боку на бок, самосвал сползал с одного горизонта на другой, переворачиваясь и ускоряя падение. Последним осознанным движением Пронякин смог выключить двигатель вконец разбитой машины.

В тот же день его проведывала в больнице бригада. “Ты на нас зуба не имей, – виновато сказали ему. – Поправляйся. С кем не случается. А ты человек с широкой костью, из таких, как ты, энергия прямо прет. Такие не умирают”. Но по лицам товарищей Виктор понял: плохо дело. Оставшись один на один со своей болью, Пронякин попытался вспомнить, когда он был в этой жизни счастлив, и получилось у него, что только в первые дни со своей женой да вот сегодня, когда он вез большую руду наверх.

…В день, когда серый почтовый вездеход увозил тело Пронякина в морг белгородской больницы, пошла наконец руда. В четыре часа пополудни паровоз, украшенный цветами и кленовыми ветками, дал торжествующе-долгий гудок и потащил первые двенадцать вагонов большой руды.

ГРЕЦИЯ

Аристофан (aristophanes) ок. 445-386 до н. э.

Всадники (Hippes) – Комедия (424 до н. э.)

Всадники – это не просто конники: так называлось в Афинах целое сословие – те, у кого хватало денег, чтобы держать боевого коня. Это были люди состоятельные, имели за городом небольшие поместья, жили доходом с них и хотели, чтобы Афины были мирным замкнутым сельскохозяйственным государством.

Поэт Аристофан хотел мира; поэтому-то он и сделал всадников хором своей комедии. Они выступали двумя полухориями и, чтобы было смешнее, скакали на игрушечных деревянных лошадках. А перед ними актеры разыгрывали шутовскую пародию на афинскую политическую жизнь. Хозяин государства – старик Народ, дряхлый, ленивый и выживший из ума, а его обхаживают и улещают хитрые политиканы-демагоги: кто угодливее, тот и сильнее. На сцене их четверо: двух зовут настоящими именами, Никий и Демосфен, третьего зовут Кожевник (настоящее имя ему Клеон), а четвертого зовут Колбасник (этого главного героя Аристофан выдумал сам).

Для мирной агитации время было трудное. Никий и Демосфен (не комедийные, а настоящие афинские полководцы; не путайте этого Демосфена с одноименным знаменитым оратором, который жил на сто лет позже) только что возле города Пилоса взяли в окружение большое спартанское войско, но разбить и захватить в плен его не могли. Они предлагали воспользоваться этим для заключения выгодного мира. А противник их Клеон (он и вправду был ремесленником-кожевником) требовал добить врага и продолжать войну до победы. Тогда враги Клеона предложили ему самому принять командование – в надежде, что он, никогда не воевавший, потерпит поражение и сойдет со сцены. Но случилась неожиданность: Клеон одержал при Пилосе победу, привел спартанских пленников в Афины, и после этого от него в политике уже совсем не стало проходу: кто бы ни пытался спорить с Клеоном и обличать его, тому сразу напоминали: “А Пилос? а Пилос?” – и приходилось умолкать. И вот Аристофан взял на себя немыслимую задачу: пересмеять этот “Пилос”, чтобы при любом упоминании этого слова афиняне вспоминали не Клеонову победу, а Аристофановы шутки и не гордились бы, а хохотали.

Итак, на сцене – дом хозяина Народа, а перед домом сидят и горюют два его раба-прислужника, Никий и Демосфен: были они у хозяина в милости, а теперь их оттер новый раб, негодяй кожевник, Они двое заварили славную кашу в Пилосе, а он выхватил ее у них из-под носа и поднес Народу. Тот хлебает, а кожевнику бросает все лакомые кусочки. Что делать? Посмотрим в древних предсказаниях! Война – время тревожное, суеверное, люди во множестве вспоминали (или выдумывали) старинные темные пророчества и толковали их применительно к нынешним обстоятельствам. Пока кожевник спит, украдем у него из-под подушки самое главное пророчество! Украли; там написано: “Худшее побеждается только худшим: будет в Афинах канатчик, а хуже его скотовод, а хуже его кожевник, а хуже его колбасник”. Политик-канатчик и политик-скотовод уже побывали у власти; теперь стоит кожевник; надо искать колбасника.

Вот и колбасник с мясным лотком. “Ты ученый?” – “Только колотушками”. – “Чему учился?” – “Красть и отпираться”. – “Чем живешь?” – “И передом, и задом, и колбасами”. – “О, спаситель наш! Видишь вот этот народ в театре? Хочешь над ними всеми быть правителем? Вертеть Советом, орать в собрании, пить и блудить на казенный счет? Одной ногой стоять на Азии, другой на Африке?” – “Да я низкого рода!” – “Тем лучше!” – “Да я почти неграмотен!” – “То-то и хорошо!” – “А что надо делать?” – “То же, что и с колбасами: покруче замешивай, покрепче подсаливай, польстивей подслащивай, погромче выкликивай”. – “А кто поможет?” – “Всадники!” На деревянных лошадках на сцену въезжают всадники, преследуя Клеона-кожевника. “Вот твой враг: превзойди его бахвальством, и отечество – твое!”

Начинается состязание в бахвальстве, перемежаемое драками. “Ты кожевник, ты мошенник, все твои подметки – гниль!” – “А зато я целый Пилос проглотил одним глотком!” – “Но сперва набил утробу всей афинскою казной!” – “Сам колбасник, сам кишочник, сам объедки воровал!” – “Как ни силься, как ни дуйся, все равно перекричу!” Хор комментирует, подзуживает, поминает добрые нравы отцов и нахваливает гражданам лучшие намерения поэта Аристофана: были и раньше хорошие сочинители комедий, но один стар, другой пьян, а вот этого стоит послушать. Так полагалось во всех старинных комедиях.

Но это – присказка, главное впереди. На шум из дома заплетающейся походкой выходит старый Народ: кто из соперников больше его любит? “Если я тебя не люблю, пусть меня раскроят на ремни!” – кричит кожевник. “А меня пусть нарубят на фарш!” – кричит колбасник. “Я хочу твоим Афинам власти над всей Грецией!” – “Чтобы ты, Народ, страдал в походах, а он наживался от каждой добычи!” – “Вспомни, Народ, от скольких заговоров я тебя спас!” – “Не верь ему, это сам он мутил воду, чтобы рыбку половить!” – “Вот тебе моя овчина греть старые кости!” – “А вот тебе подушечка под зад, который ты натер, гребя при Саламине!” – “У меня для тебя целый сундук благих пророчеств!” – “А у меня целый сарай!” Один за другим читают эти пророчества – высокопарный набор бессмысленных слов -‘ и один за другим их толкуют самым фантастическим образом: каждый на пользу себе и во зло противнику. Конечно, у колбасника это получается гораздо интересней. Когда кончаются пророчества, в ход идут общеизвестные поговорки – и тоже с самыми неожиданными толкованиями на злобу дня. Наконец дело доходит до присловья: “Есть, кроме Пилоса, Пилос, но есть еще Пилос и третий!” (в Греции действительно было три города под таким названием), следует куча непереводимых каламбуров на слово “Пилос”. И готово – цель Аристофана достигнута, уже ни один из зрителей не вспомнит этот Клеонов “Пилос” без веселого хохота. “Вот тебе, Народ, от меня похлебка!” – “А от меня каша!” – “А от меня пирог!” – “А от меня вино!” – “А от меня жаркое!” – “Ой, кожевник, погляди-ка, вон деньги несут, поживиться можно!” – “Где? где?” Кожевник бросается искать деньги, колбасник подхватывает его жаркое и подносит от себя. “Ах ты, негодяй, чужое от себя подносишь!” – “А не так ли ты и Пилос себе присвоил после Никия и Демосфена?” – “Не важно, кто зажарил, – честь поднесшему!” – провозглашает Народ. Кожевника гонят в шею, колбасника провозглашают главным советником Народа. Хор подпевает всему этому куплетами во славу Народа и в поношение такого-то развратника, и такого-то труса, и такого-то казнокрада, всех – под собственными именами.

Развязка – сказочная. Был миф о колдунье Медее, которая бросала старика в котел с зельями, и старик выходил оттуда молодым человеком. Вот так за сценою и колбасник бросает старый Народ в кипящий котел, и тот выходит оттуда молодым и цветущим. Они шествуют по сцене, и Народ величественно объявляет, как теперь хорошо будет житься хорошим людям и как поделом поплатятся дурные (и такой-то, и такой-то, и такой-то), а хор радуется, что возвращаются старые добрые времена, когда все жили привольно, мирно и сытно.

М.. А. Гаспаров

В. В. Набоков

Дар

Герой романа – Федор Константинович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаменитого энтомолога, отпрыск аристократического рода – бедствует в Берлине второй половины 20-х гг., зарабатывая частными уроками и публикуя в русских газетах ностальгические двенадцатистишия о детстве в России. Он чувствует в себе огромный литературный потенциал, ему скучны эмигрантские посиделки, единственный его кумир среди современников – поэт Кончеев. С ним он и ведет неустанный внутренний диалог “на языке воображения”. Годунов-Чердынцев, сильный, здоровый, молодой, полон счастливых предчувствий, и жизнь его не омрачается ни бедностью, ни неопределенностью будущего. Он постоянно ловит в пейзаже, в обрывке трамвайного разговора, в своих снах приметы будущего счастья, которое для него состоит из любви и творческой самореализации.

Роман начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в гости, эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он взял этот псевдоним из уважения к кумиру интеллигенции, живет с женой Александрой Яковлевной, его сын недавно застрелился после странного, надрывного “menage, а trois”) обещает ему показать восторженную рецензию на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия оказывается статьей из старой берлинской газеты – статьей совершенно о другом. Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской газеты публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием, оборачивается фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева, предложена философическая пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказывается набором тяжеловесных курьезов. Добряк Бах не замечает, что все присутствующие давятся смехом. В довершение всего Чердынцев опять не решился заговорить с Кончеевым, и их разговор, полный объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве, оказывается игрой воображения. Но в этой первой главе, повествующей о цепочке смешных неудач и ошибок, – завязки будущего счастья героя. Здесь же возникает сквозная тема “Дара” – тема ключей: переезжая на новую квартиру, Чердынцев забыл ключи от нее в макинтоше, а вышел в плаще. В этой же главе беллетрист Романов приглашает Чердынцева в другой эмигрантский салон, к некоей Маргарите Львовне, у которой бывает русская молодежь; мелькает имя Зины Мерц (будущей возлюбленной героя), но он не отзывается на первый намек судьбы, и встреча его с идеальной, ему одному предназначенной женщиной откладывается до третьей главы.

Во второй же Чердынцев принимает в Берлине мать, приехавшую к нему из Парижа. Его квартирная хозяйка, фрау Стобой, нашла для нее свободную комнату. Мать и сын вспоминают Чердынцева-старшего, отца героя, пропавшего без вести в своей последней экспедиции, где-то в Центральной Азии. Мать все еще надеется, что он жив. Сын, долго искавший героя для своей первой серьезной книги, задумывает писать биографию отца и вспоминает о своем райском детстве – экскурсиях с отцом по окрестностям усадьбы, ловле бабочек, чтении старых журналов, решении этюдов, сладости уроков, – но чувствует, что из этих разрозненных заметок и мечтаний книга не вырисовывается: он слишком близко, интимно помнит отца, а потому не в состоянии объективировать его образ и написать о нем как об ученом и путешественнике. К тому же в рассказе о его странствиях сын слишком поэтичен и мечтателен, а ему хочется научной строгости. Материал ему одновременно и слишком близок, и временами чужд. А внешним толчком к прекращению работы становится переезд Чердынцева на новую квартиру. Фрау Стобой нашла себе более надежную, денежную и благонамеренную постоялицу: праздность Чердынцева, его сочинительство смущали ее. Чердынцев остановил свой выбор на квартире Марианны Николаевны и Бориса Ивановича Щеголевых не потому, что ему нравилась эта пара (престарелая мещанка и бодрячок-антисемит с московским выговором и московскими же застольными шуточками): его привлекло прелестное девичье платье, как бы ненароком брошенное в одной из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром что платье принадлежало совсем не Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от первого брака, а ее подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на переделку.

Знакомство Чердынцева с Зиной, которая давно заочно влюблена в него по стихам, составляет тему третьей главы. У них множество общих знакомых, но судьба откладывала сближение героев до благоприятного момента. Зина язвительна, остроумна, начитанна, тонка, ее страшно раздражает жовиальный отчим (отец ее – еврей, первый муж Марианны Николаевны – был человек музыкальный, задумчивый, одинокий). Она категорически противится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь узнали об ее отношениях с Чердынцевым. Она ограничивается прогулками с ним по Берлину, где все отвечает их счастью, резонирует с ним; следуют долгие томительные поцелуи, но ничего более. Неразрешенная страсть, ощущение близящегося, но медлящего счастья, радость здоровья и силы, освобождающийся талант – все это заставляет Чердынцева начать наконец серьезный труд, и трудом этим по случайному стечению обстоятельств становится “Жизнь Чернышевского”. Фигурой Чернышевского Чердынцев увлекся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной противоположности биографии Чернышевского его собственной, но в результате долгих поисков ответа на мучающий его вопрос: отчего в послереволюционной России все стало так серо, скучно и однообразно? Он обращается к знаменитой эпохе 60-х гг., именно отыскивая виновника, но обнаруживает в жизни Чернышевского тот самый надлом, трещину, который не дал ему выстроить свою жизнь гармонически, ясно и стройно. Этот надлом сказался в духовном развитии всех последующих поколений, отравленных обманной простотой дешевого, плоского прагматизма.

“Жизнь Чернышевского”, которой и Чердынцев, и Набоков нажили себе множество врагов и наделали скандал в эмиграции (сначала книга была опубликована без этой главы), посвящена развенчанию именно русского материализма, “разумного эгоизма”, попытки жить разумом, а не чутьем, не художнической интуицией. Издеваясь над эстетикой Чернышевского, его идиллическими утопиями, его наивным экономическим учением, Чердынцев горячо сочувствует ему как человеку, когда описывает его любовь к жене, страдания в ссылке, героические попытки вернуться в литературу и общественную жизнь после освобождения… В крови Чернышевского есть та самая “частичка гноя”, о которой он говорил в предсмертном бреду: неумение органично вписаться в мир, неловкость, физическая слабость, а главное – игнорирование внешней прелести мира, стремление все свести к рацее, пользе, примитиву… Этот на вид прагматический, а на самом деле глубоко умозрительный, абстрактный подход все время мешал Чернышевскому жить, дразнил его надеждой на возможность общественного переустройства, в то время как никакое общественное переустройство не может и не должно занимать художника, отыскивающего в ходах судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни прежде всего высший эстетический смысл, узор намеков и совпадений. Эта глава написана со всем блеском набоковской иронии и эрудиции. В пятой главе сбываются все мечты Чердынцева: его книга увидела свет при содействии того самого добряка Баха, над пьесой которого он покатывался со смеху. Ее расхвалил тот самый Кончеев, о дружбе с которым мечтал наш герой. Наконец возможна близость с Зиной: ее мать и отчим уезжают из Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной Мерц остаются вдвоем. Полная ликующего счастья, эта глава омрачается лишь рассказом о смерти Александра Яковлевича Чернышевского, который умер, не веря в будущую жизнь. “Ничего нет, – говорит он перед смертью, прислушиваясь к плеску воды за занавешенными окнами. – Это так же ясно, как-то, что идет дождь”. А на улице в это время сияет солнце, и соседка Чернышевских поливает цветы на балконе.

Тема ключей всплывает в пятой главе: свои ключи от квартиры Чердынцев оставил в комнате, ключи Зины увезла Марианна Николаевна, и влюбленные после почти свадебного ужина оказываются на улице. Впрочем, скорее всего в Грюневальдском лесу им будет не хуже. Да и любовь Чердынцева к Зине – любовь, которая вплотную подошла к своему счастливому разрешению, но разрешение это от нас скрыто, – не нуждается в ключах и кровле.

Жанры лирики:

1. Ода – жанр, воспевающий обычно какое-либо важное историческое событие, лицо или явление (например, ода Пушкина “Вольность”). Жанр, получивший особенное развитие в классицизме.

2. Песня. Может выступать и как эпический, и как лирический жанр. Эпическая песня обладает сюжетностью (см. определение эпических жанров) – например, “Песнь о Вещем Олеге” Пушкина, в основе лирической песни лежат переживания главного героя или автора – например, песня Мери из “Пира во время чумы” Пушкина.

3. Элегия – жанр романтической поэзии, грустное размышление поэта о жизни, судьбе, своем месте в этом мире – например, “Погасло дневное светило” Пушкина.

4. Послание – жанр, не связанный с определенной традицией. Основная характерная черта – обращенность к какому-либо лицу – например, “Пущину”, “К Чаадаеву” Пушкина.

5. Сонет. Особая форма лирического стихотворения, характеризующаяся жесткими требованиями к форме: в сонете должно быть 14 строк – например, “Суровый Дант не презирал сонета” Пушкина. Различают два типа сонета: 1. Английский сонет, состоящий из трех четверостиший и одного двустишия в конце – например, сонеты Шекспира. 2. Французский сонет, состоящий из двух четверостиший и двух трехстиший. Эта разновидность широко использовалась например, поэтами “Плеяды” – Ронсаром, Дю Белле и др., позже символистами – Верленом, Бодлером и др. В России эта разновидность была особо популярна в эпоху символизма, практически все русские символисты использовали ее в своем творчестве – Бальмонт, Брюсов, Блок и проч.

6. Эпиграмма, сатира. Эпиграмма – короткое стихотворение, как правило, не более четверостишия, высмеивающее или представляющее в юмористическом ключе какое-либо конкретное лицо – например, “На Воронцова” Пушкина. Сатира – более развернутое стихотворение, как по объему, так и по масштабу изображаемого. Обычно в сатире высмеиваются не недостатки какого-либо конкретного лица, но пороки социальные. Для сатиры характерен гражданский пафос – например, сатиры Кантемира, “Румяный критик мой, насмешник толстопузый…” Пушкина.

Подобное разделение на жанры условно, так как в чистом виде перечисленные жанры встречаются редко. Обычно стихотворение сочетает в себе признаки нескольких жанров. Например, “К морю” Пушкина сочетает в себе признаки элегии и послания, “Деревня” Пушкина является элегией, но поднимает гражданские проблемы.

Действие пьесы разворачивается весенним вечером 1912 г. в северной части центральных графств Англии, в промышленном городе Брамли, в доме Берлингов. В узком семейном кругу отмечается помолвка Шейлы, дочери Артура Берлинга, богатого промышленника, с Джеральдом Крофтом, сыном другого богатого промышленника. За столом кроме названных лиц сидят также мать Шейлы, миссис Сибил Берлинг, и Эрик, брат Шейлы. У всех приподнятое настроение, они пьют, разговаривают. Когда Шейла с матерью уходят в другую комнату, чтобы наедине поболтать о нарядах, Артур дает “полезные” советы Джеральду и Эрику. Он уверен, что человек должен заниматься только своими личными делами, заботиться о себе и своих близких, а не думать обо всех людях. Его речь прерывает звонок в дверь. Входит служанка и сообщает, что пришел полицейский инспектор Гул.

Сначала Артур Берлинг не придает значения этому визиту и думает, что он связан с его деятельностью в суде, где Артур заседает. Но инспектор рассказывает, что два часа назад в городской больнице умерла молодая женщина: она выпила большое количество какого-то концентрированного дезинфицирующего раствора и сожгла себе внутренности. Инспектор утверждает, что это самоубийство и что в связи с этим происшествием ему надо задать несколько вопросов. Артур Берлинг удивлен визитом инспектора, он не понимает, как эта история может касаться его лично. Инспектор поясняет, что эта девушка, Ева Смит, работала когда-то у Берлинга на фабрике, и показывает ее фотографию. Тогда Артур Берлинг вспоминает, что она действительно работала у него два года назад, но была уволена, так как подстрекала к забастовке. Но по-прежнему Артуру непонятно, какая может быть связь между этой давней историей и смертью девушки. Тут в комнату входит Шейла. Отец пытается выпроводить дочь, но инспектор просит ее остаться. Оказывается, он хочет задать вопросы не только Берлингу-отцу, но и всем остальным. Инспектор рассказывает, что Ева Смит, после того как Берлинг ее уволил, в течение двух месяцев была безработной и чуть не умерла от голода. Но потом ей удивительно повезло – она получила место в ателье мод у Милворда, где часто бывают Шейла с матерью. Однако когда Ева проработала там два месяца и уже вполне освоилась, ее уволили из-за того, что на нее пожаловалась заказчица. Как выяснилось, этой заказчицей была Шейла. Узнав это, Шейла сильно расстраивается. Она рассказывает, что в тот день зашла на примерку платья, фасон которого она придумала сама, хотя и мать, и портниха были против. Когда Шейла примерила это платье, то сразу поняла, что она была неправа. Она выглядела в нем нелепо, платье ее просто уродовало. А когда Ева Смит приложила платье к себе, все увидели, что оно ей очень к лицу. Шейле показалось, что девушка, глядя на нее, улыбнулась. Тогда Шейла, не сумев скрыть зародившуюся у нее неприязнь к девушке и злость на самою себя, пришла в ярость. Она заявила управляющему ателье, что девушка вела себя очень дерзко, и потребовала ее уволить.

Далее инспектор сообщает, что после того, как Ева Смит вынуждена была уйти из ателье, она решила попытать счастья еще в одной профессии и начала с того, что сменила свое имя на Дейзи Рентон. Когда инспектор произнес это имя, Джеральд своей реакцией выдал себя. Всем стало ясно, что он был близко знаком с ней. Джеральд рассказал, что увидел ее в первый раз где-то около года назад в мюзик-холле “Дворец”. Этот бар – излюбленное пристанище девиц особого поведения, Джеральд заметил там девушку, которая разительно отличалась от остальных, и было видно, что ей не место в этом баре. Между тем к ней стал грубо приставать старший советник муниципалитета Меггати, отъявленный донжуан и едва ли не самый большой плут и пьяница во всем Брамли. Девушка бросила на Джеральда взгляд, в котором была отчаянная мольба о помощи. Молодой человек помог ей избавиться от Меггати, а затем увел ее оттуда. Потом они зашли в другое тихое заведение, где выпили по рюмке портвейна. Там во время разговора Джеральд понял, что у нее совсем нет денег и что она ужасно хочет есть. Он заказал ей еду. Через два дня они встретились снова, но на этот раз уже не случайно. Джеральд убедил девушку переселиться в пустовавшую квартиру его друга. Он дал ей также немного денег. Их любовная связь продолжалась недолго. Они расстались окончательно перед отъездом Джеральда по делам в другой город. Но он настоял на том, чтобы она взяла в виде прощального подарка небольшую сумму, на которую смогла бы прожить до конца года. Инспектор добавил к этому, что после разрыва с Джеральдом девушка уехала месяца на два в какое-то приморское курортное местечко, чтобы побыть в одиночестве, в тишине. Все эти воспоминания, а также известие о смерти бывшей любовницы сильно подействовали на Джеральда, и он с позволения инспектора вышел, чтобы немного побродить по городу. Перед его уходом Шейла отдает ему обручальное кольцо, которое он подарил ей накануне.

Затем инспектор обращается к миссис Берлинг и предлагает ей взглянуть на фотографию девушки. Миссис Берлинг говорит, что никогда ее раньше не видела. Однако инспектор утверждает, что это неправда, что две недели назад они беседовали, когда Ева Смит обратилась в Женское благотворительное общество города Брамли, членом которого является миссис Берлинг. Выясняется, что инспектор прав. Сначала девушка представилась как миссис Берлинг. Это сразу же настроило Сибил против нее. И девушке было отказано в помощи, так как на этом настояла миссис Берлинг, самый влиятельный член общества. Когда инспектор сообщил, что Ева была беременна, ошеломленная Шейла сказала матери, что та поступила жестоко и гадко. Ева знала, что выйти замуж за отца ребенка она никогда не сможет, потому что он еще очень молод, да к тому же глуп, распущен и чрезмерно склонен к спиртному. Он давал Еве деньги, но однажды, узнав, что он их украл, она перестала их брать. Вот почему она обратилась в благотворительное общество. Миссис Берлинг сказала, что винит молодого человека, от которого Ева ждала ребенка, и напомнила инспектору, что его прямой долг наказать этого юнца по заслугам и заставить его публично признать свою вину.

Тут в комнату входит Эрик. Он сразу понимает, что очередь дошла и до него. Он вынужден признаться, что познакомился с Евой ноябрьским вечером в баре “Дворца”. В тот же вечер по его настоянию они пошли к ней домой и там были близки. Затем они случайно встретились недели через две в том же баре, и снова Эрик пошел к ней. Вскоре она сказала ему, что забеременела. Выходить замуж она не хотела. И Эрик стал давать ей деньги. Отец и инспектор спрашивают Эрика, где он брал эти деньги, и выясняется, что он крал их в конторе отца. Инспектор, выслушав все это, говорит, что девушка умирала мучительной смертью и что каждый из присутствующих под толкнул ее к этому самоубийству. Инспектор уходит. Возвращается Джеральд. Он начинает сомневаться, что это был настоящий инспектор. Тогда Артур звонит знакомому полковнику из полиции и узнает, что никакой инспектор Гул там не работает. Джеральд звонит в больницу и узнает, что там тоже нет и не было никакой беременной женщины, покончившей жизнь самоубийством. Участники события начинают думать, что вся эта история – чья-то странная шутка. Постепенно приходя в себя от шока, присутствующие теперь уже весело вспоминают детали разговора и подшучивают друг над другом. И тут раздается телефонный звонок. Берлинг подходит к телефону. Звонят из полиции и сообщают, что только что по дороге в городскую больницу умерла девушка от отравления каким-то дезинфицирующим средством и что к Берлингам выехал полицейский инспектор, чтобы задать им несколько вопросов.

НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Леонгард Франк (Leonharde Frank)

Ученики Иисуса

(Die Junger Jesu)

Роман (1949)

События романа относятся к 1946 г. и разворачиваются в Вюрцбурге-на-Майне, разрушенном американской авиацией после того, как эсэсовское командование, не считаясь с волей бессильного населения, отклонило требование американцев сдать город без боя и подписало приказ об обороне. Мало у кого осталось жилье. Люди в основном ютятся в подвалах развалин.

Иоганна, девушка-сирота двадцати одного года, живет в заброшенном сарайчике для коз, площадью в три квадратных метра, стоящем у берега реки. Мать у нее умерла давно, а отец – заядлый гитлеровец, чьих убеждений Иоганна никогда не разделяла, повесился перед приходом американской армии, оставив дочери письмо, в котором еще раз предавал ее проклятью за отсутствие в ней всякого патриотизма. Однажды вечером у реки она знакомится с американским солдатом Стивом. Молодые люди влюбляются друг в друга с первого взгляда. Чуть позже, видя, что Иоганне нечем обогревать свой сарайчик, Стив сооружает ей печь, чем несказанно трогает девушку.

В эти же дни она, сама. не своя от радости и изумления, впервые за последние пять лет встречает подругу детства Руфь Фардингейм. После смерти родителей девушки, забитых дубинками на площади, ее. угнали в Аушвиц, а затем вместе с двумя другими еврейками – в Варшаву, в публичный дом для немецких солдат. В ночь перед освобождением Варшавы дом был разрушен бомбой, а большинство его обитательниц погибло. Другие же наложили на себя руки. С Руфью не случилось ни того ни другого, но выглядела она, словно мертвая. Спустя год после окончания войны ей наконец удалось добраться до родного города, хотя она не знала, зачем туда идет, ведь тот, кто приказал убить ее родителей, сказал ей, что ее младшего брата, семилетнего Давида, тоже убили.

Давидже на самом деле остался жив. Ему уже двенадцать лет, и он состоит в обществе под названием “Ученики Иисуса”. Его члены заботятся о том, чтобы излишки, взятые ими у спекулянтов и просто зажиточных людей, попадали в руки самых неимущих горожан. В обществе состоят одиннадцать человек. Каждый из них взял себе имя одного из апостолов Иисуса Христа. Двенадцатый мальчик, сын судебного следователя, в гневе покинул общество, потому что не захотел называться Иудой Искариотом.

Иоганна зовет Давида, сообщая ему, что Руфь вернулась, друг же его, по кличке уж, присутствовавший при этом, бежит предупредить о возвращении девушки ее бывшего жениха Мартина, теперь молодого доктора. Мартин предлагает Руфи, которой негде жить, поселиться у него. Сейчас он живет в деревянной сторожке, где каменщики когда-то хранили свой инструмент. Человека, убившего родителей Руфи, зовут Цвишенцаль. Во время войны он как член нацистской партии был начальником квартала, а теперь стал довольно крупным спекулянтом, его дом находится вне зоны разрушения. Однажды вечером “Ученики Иисуса” в отсутствие спекулянта забираются к нему в дом, перевозят все его запасы к себе в церковный подвал, одновременно служащий им штабом, и составляют полный список всех товаров, изъятых у Цвишенцаля, который прикалывают к воротам здания американской администрации. Ночью спекулянта арестовывают.

Все в городе знают о судьбе Руфи, и многие не понимают, зачем она вернулась. Мартину присутствие девушки в его доме грозит неприятностями на работе, вплоть до увольнения. Особенно наглые выпады по отношению к Руфи позволяют себе члены отряда нацистской молодежи под предводительством бывшего эсэсовского унтер-офицера Христиана Шарфа.

Через два месяца жизни в родном городе Руфь начинает проявлять интерес к жизни. Она возобновляет свои занятия живописью. Среди ее произведений пейзажи, рисунки на темы концлагеря и публичного дома. Мартин хочет оставить место в больнице, жениться на ней и переехать в пригород, в Спессарт, где никому до них с Руфью не будет – дела. Девушка, однако, категорически против свадьбы. Она любит Мартина и именно поэтому не может себе представить близость с ним после всего того, что ей пришлось перенести от мужчин.

Ее подруге Иоганне непросто строить свои отношения со Стивом: слишком многое разделяет их народы. Однако любовь побеждает. Во время очередной их встречи, когда девушка узнает о предстоящем на следующий день отъезде Стива в Америку и понимает, Что может больше никогда не увидеть любимого, она отдается порыву своего чувства. Позже она с радостью узнает, что ждет ребенка. Переписка молодых людей полна любви и нежности. Стив в Америке ждет, когда будет снят запрет, не позволяющий американцам жениться на немках, чтобы вернуться в Германию за своей невестой и увезти ее к себе.

Приспешники Христиана Шарфа разрабатывают планы нескольких диверсионных вылазок в город и поджога сторожки Мартина. Осуществить их им, однако, не удается из-за вмешательства какого-то человека, который осведомлен об их намерениях и каждый раз препятствует приведению их в исполнение. Не зная, что человеком этим является Петр, руководитель “Учеников”, и, по ошибке приняв за предателя своего товарища Оскара, открыто высказывающегося о безумии и разрушительности их целей – восстановления нацистской Германии, – они топят его в реке, маскируя преступление под несчастный случай. Петр, не видевший самого преступления, но знающий, что совершили его Шарф и Зик, заявляет на них американцам. Нацистов арестовывают, но через несколько месяцев, не доказав вины, немецкие следственные органы их отпускают. Они, поняв к тому времени, что предателем в их рядах является Петр, подстраивают ему на крыше смертельную ловушку. Петру, однако, удается в нее не угодить. Он сообщает Шарфу и Зику, что написал несколько экземпляров письма о том, как была совершена попытка с ним расправиться, и отдал их в надежные руки. Если с ним что-либо случится, это письмо попадет в следственные органы и виновных будут судить.

Нацисты оставляют Петра в покое. Теперь у них более важные цели: их отряд все расширяется, и, видя, как ухудшаются отношения между Америкой и Россией, как нищают немцы, они готовятся к решительному удару.

Чуть позже происходит судебное заседание по поводу деятельности общества “Ученики Иисуса”. Никто не знает, кто в нем состоит, однако ребята слишком многим уже успели насолить и многие свидетельствуют против них. Капитан американской администрации симпатизирует этим поборникам справедливости и хочет воспользоваться судом, чтобы основать фонд для неимущих. Впоследствии, правда, затея его терпит крах.

Цвишенцаля, проходящего по этому делу, отпускают на свободу, даже не приняв во внимание то, что он убил родителей Руфи, чему есть два свидетеля, с самого завершения войны желающих дать свои показания. От них отмахиваются. Тогда Руфь хладнокровно убивает своего врага и попадает на скамью подсудимых. На суде затрагивается вопрос о нравственной стороне и непредвзятости правовой системы послевоенной Германии. Присяжные отказываются выносить приговор Руфи, тем самым признавая девушку невиновной.

“Ученики Иисуса” совершают последний налет на новый склад Цвишенцаля и идут все вместе к американскому капитану, напавшему на их след. Капитан берет с них слово, что они никогда больше не будут заниматься своим “благородным” делом, и отпускает их по домам. Мальчики распускают свое общество. К тому времени оно пополнилось еще двумя членами, в том числе одной девочкой.

Иоганна умирает при родах. Руфь выходит замуж за Мартина, забирает к себе новорожденную дочку своей подруги и уезжает вместе с мужем в Спессарт. В скором времени за ребенком приезжает Стив, уже раздобывший документы, позволяющие ему усыновить дочь, и увозитее в Америку. Руфь, успевшая привязаться к ребенку, в отчаянии плачет на плече мужа. Мартин успокаивает ее, целует, чего прежде, после своего возвращения, она ему никогда не позволяла. Теперь уже не такой недосягаемой кажется Мартину его мечта: Руфь, встречающая его перед их домом с собственным ребенком на руках.

Е. Б. Семина

Приехал в город Дремов Илья Артамонов – красивый статный мужчина, жителям сказал, что хочет на берегу реки построить фабрику полотна. Раньше Илья служил у князей приказчиком, получил волю, за хорошую службу дали ему денег – вот приехал строить. У него три сына – Петр, Алексей и Никита.

Илья приходит в деревне к их главному, Баймакову Евсею Митричу, сватается, просит отдать дочь Баймакова, Наталью за своего сына Петра. А деревня вся на этого Илью ополчилась – видят, что человек умный, еще тут что-то строить пришел, порядки у него не такие как все привыкли.

Баймаков ломался-ломался, потом умирая, жене своей Ульяне все-таки говорит, что можно Наталью замуж выдать за Петра. Они играют свадьбу, а Илья Артамонов начинает тайно встречаться с Ульяной, потому что она вдова, ей нельзя. Так они некоторое время были любовниками, но потом село узнает, Ульяну порицают. Но ей уже все равно – она Илью любит.

Фабрика строится, дело идет. у Натальи рождаются девочки, живут не долго, а нужен наследник, потом рождается сын Илья. Старший илья Артамонов умирает нелепо – привозят какую-то машину для фабрики, пока ее волоком несут до фабрики, у Ильи в голове лопается сосуд и он умирает. Петр остается за старшего. Сын Петра Илья не очень его уважает.

У Натальи рождается еще пара дочек – Татьяна и Елена и сын Яков. Живут дружно, потом выясняется что Никита любит Наташу. Из-за безвыходности пытается повеситься, но его вынимают из петли, он решает уйти в монастырь. Уходит.

Петр понимает, что фабрикой правлять – дело вообще не его, но из-за того, что так надо, он продолжает дело отца. Алексея это занимает мало, но он тоже принимает участие в управлении. У Алексея появляется невеста – Ольга.

По содержанию становится понятно что они умные интеллигенты. Дети все хотят учиться в гимназиях, а Петр говорит, что негоже учится, надо жить как живешь – в деревне, и заниматься делом предков.

У Ольги и Алексея сын Мирон. Дети все же уезжают учиться в гимназиях. Яков ближе Петру чем Илья, от Ильи он просто отрекается. Илья – самый умный из детей. Яков глуповат, предпочитает отмалчиваться и не влезать в разговоры. Так они и живут. Петр от Натальи, конечно, отдаляется, она простая глупая сельская баба, а ему охота умных и красивых. Заводит себе любовниц.

Алексей умирает. Мирон женится на Анне – богатой девушке-куколке из Москвы. Умирает Никита. В живых остается самый старший брат из троих – Петр. Начинается первая мировая война. Яков уезжает жить в Москву, там его избивают, выбрасывают из вагона на полной скорости, он умирает через двое суток.

Начался бунт, рабочие работать не хотят, фабрика стоит, хозяйство запущено. Петру Артамонову 74 года. Он медленно умирает.

План

Лирическое отступление автора о станционных смотрителях, его размышления об этом сословии. Знакомство рассказчика на одной из почтовых станций со станционным смотрителем Самсоном Выриным и его дочерью Дуней. Новая встреча рассказчика и Самсона Вырина. История, рассказанная смотрителем: приезд гусара, его мнимая болезнь; исчезновение Дуни; поиски Дуни в Петербурге, неприятное открытие – его дочь живет на содержании у гусара; гусар выгоняет отца, тот ищет встречи с дочерью; дочь напугана появлением отца, гусар запретил ему искать новой встречи; отец, отказавшись от дальнейшей борьбы за дочь, уезжает обратно. В свой последний приезд путешественник узнает, что старый смотритель умер. Рассказ мальчика, что на могилу приезжала молодая барыня, в которой узнаваема Авдотья Самсоновна.

Повесть начинается с рассуждений рассказчика о судьбе станционного смотрителя. “Кто не проклинал их, кто с ними не бранился? Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином только от побоев”. Все неприятности, накопленные во время скучной езды, путешественник стремится выместить на смотрителе. Входя в его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага, и горе – если не нашлось нужных лошадей. Рассказчик отмечает, что в течение двадцати лет поездил по России по всем направлениям и почтовым трактам, знал в лицо многих ямщиков и водил дружбу со многими станционными смотрителями. Он уверяет, что это люди скромные, услужливые, не слишком сребролюбивые и склонные к общежитию. И очень жаль, что многие проезжающие пренебрегают общением с ними.

В мае 1816 года рассказчик проезжал по делам на перекладных по тракту, ныне уничтоженному. День был жаркий. В трех верстах от одной станции стало накрапывать, и через минуту путешественник вымок до нитки. По приезде на станцию у него было две заботы – переодеться и спросить себе чаю. Смотритель позвал дочь Дуню поставить самовар и сходить за сливками. Красота четырнадцатилетней девочки поразила путешественника. Отец тем временем, расхваливая дочку, принялся переписывать подорожную. Приезжий стал рассматривать смиренную, но опрятную обитель смотрителя и его дочери, а особенно картинки на стенах. Они изображали библейскую историю блудного сына.

Дуня воротилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею. Затем без всякой робости вступила с приезжим в разговор, ответив на интересующие его вопросы. Рассказчик вспоминает, что предложил смотрителю стакан пуншу, а Дуне – чашку чая, и вскоре все трое уже беседовали как старые знакомые.

Лошади были давно готовы, а расставаться со смотрителем и его дочкой-красавицей рассказчику не хотелось. Наконец он все же отправился в путь, а Дуня проводила его до телеги. Рассказчик попросил разрешения у Дуни поцеловать ее и долго вспоминал этот поцелуй как один из самых приятных в своей жизни.

Через несколько лет обстоятельства снова привели рассказчика в те же самые места. Он вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался возможности снова увидеть ее. В то же время его беспокоило, что за это время все могло измениться: смотритель мог быть сменен, а дочь – быть уже замужем. Подъезжал путешественник к станции с печальным предчувствием.

Войдя в комнату, он увидел совсем другую картину. Вроде бы обстановка прежняя, но на окнах уже не было цветов, и все вокруг показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом, приезд очередного проезжающего его разбудил. Это был он, Самсон Вырин, но очень постаревший. Три или четыре года превратили бодрого мужчину в хилого старика. Все попытки выяснить судьбу Дуни ни к чему не привели, отец все отмалчивался, а то и вовсе делал вид, что он не слышал вопроса. Лишь после стакана рома смотритель сделался разговорчивее и поведал о своем горе…

Дуню, его дочь, умницу, все только хвалили. Барыни ее одаривали подарками, а многие проезжающие останавливались вроде бы для того, чтобы пообедать, а на самом деле – чтобы на нее поглядеть. Бывало, самый сердитый барин при ней утихал и милостиво разговаривал со смотрителем. На Дуне весь дом держался. А уж сам отец ее как любил! Но чему быть, того не миновать. Три года тому назад, в зимний вечер подъехала тройка, и проезжий в черкесской шапке и военной шинели вошел в комнату, требуя лошадей. Лошадей не оказалось, и, как обычно, путешественник повысил голос. Дуня, привыкшая к подобным сценам, выбежала на шум. При ее появлении гнев проезжего прошел, он заказал себе ужин. Сняв шинель и шапку, усевшись за стол, путник явился молодым стройным гусаром с черными усиками. Тут подоспели свободные лошади, и смотритель велел их запрягать в кибитку проезжего, но отъезд был невозможен. Самсон Вырин нашел молодого человека лежащим на лавке без памяти.

Смотритель уступил гусару свою кровать, решив, если завтра ему не будет лучше, послать в город за лекарем.

Наутро проезжему стало хуже. Приехал лекарь. Дуня от больного не отходила. Гусар переговорил с лекарем по-немецки, после чего тот по-русски объявил, что больному нужно спокойствие и что его отъезд невозможен. После чего отобедал с гусаром и получил деньги за визит.

Через день молодой человек совсем оправился и приготовился к отъезду. День был воскресный, Дуня собиралась к обедне. Гусар простился со смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение, и предложил подвезти Дуню до церкви. Она стояла в, недоумении, но отец сказал, что бояться нечего. Дуня села в кибитку, и лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, как он мог разрешить своей Дуне поехать с гусаром. Уже через полчаса его сердце начало ныть так, что он не утерпел и сам поехал к церкви. Служба закончилась, но Дуни не было. Дьячок ответил, что к обедне она не приходила. Отец надеялся, что дочь поехала на следующую станцию, где жила ее крестная. Но через пару дней вернулся ямщик, который вез гусара, и сообщил, что Дуня отправилась с приезжим далее.

Теперь смотритель, сопоставив все обстоятельства, понял, что болезнь гусара была притворная. Старик от расстройства сразу слег, заболев горячкой. Лечил Самсона Вырина тот же самый лекарь. Он признался, что молодой человек был совсем здоров. Правду говорил немец или лукавил – неизвестно, но убитого горем отца нисколько не утешил.

Едва оправившись от болезни, смотритель решил отправиться пешком за своей дочерью. Из подорожной он знал, что гусар – ротмистр Минский, и ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез гусара, говорил, что Дуня всю дорогу плакала. Вырин надеялся вернуть домой свою заблудшую овечку.

Приехав в Петербург, смотритель остановился в Измайловском полку у своего старого сослуживца. Вскоре он узнал, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в Демутовом трактире. Смотритель тут же решил к нему отправиться.

Рано утром пришел он в дом Минского, и попросил слугу доложить, что старый солдат просит с ним увидеться. Слуга ответил, что барин раньше одиннадцати часов не принимает. В назначенное время ротмистр вышел к нему сам в халате и спросил, что старику надо. Сердце Вырина закипело, и он со слезами на глазах просил вернуть его дочь, не губить понапрасну, гусар ведь вдоволь натешился ею. Минский в замешательстве ответил, что он действительно виноват, но Дуню не отдаст. Она любит его и будет с ним счастлива. К тому же Дуня успела отвыкнуть от прежней жизни. С этими словами ротмистр сунул старику что-то за рукав и выставил на улицу.

На улице смотритель постоял неподвижно, потом опомнился и увидел за обшлагом своего рукава деньги. В негодовании швырнул их на мостовую, но затем пожалел об этом. Однако было поздно – деньги подобрал молодой человек, стремительно поймавший извозчика и скрывшийся с глаз.

Смотритель решил не отправляться домой, пока не увидит Дуню. Хотел снова встретиться с ротмистром, но лакей его вытолкал за дверь. Все-таки он нашел квартиру, в которой жила его дочь, и попытался к ней попасть. На его звонок дверь открыла молодая служанка и спросила, зачем ему нужна Авдотья Самсоновна. Смотритель, ничего не говоря, вошел в залу. В прекрасно убранной комнате он увидел свою дочь, одетую по последней моде. В кресле сидел гусар, а Дуня, сидя на спинке кресла, наматывала его черные кудри на свои пальцы.

Дуня спросила, кто пришел, и, не получив ответа, подняла голову вверх. Увидев отца, она с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее поднимать, но, увидев смотрителя, подошел к нему, дрожа от гнева. Стиснув зубы, спросил, что это он за ним всюду крадется, не зарезать ли хочет. После этого вытолкал старика на лестницу.

Приятель советовал Вырину жаловаться, но смотритель решил отступиться. Он вернулся домой и через два дня снова принялся за свою должность.

Вот уже третий год после описываемых событий Вырин живет один, без Дуни, не имея никаких известий от нее.

Закончил смотритель свой печальный рассказ размышлениями о том, что “много их, молоденьких дур, в Петербурге сегодня в шелках да в атласе ходит, а назавтра улицу метут”.

Рассказ Вырина очень тронул сердце собеседника. Расставшись с ним, путешественник долго не мог забыть этой печальной истории и думал о бедной Дуне.

Спустя некоторое время рассказчик снова оказался в тех же местах. Никто не знал, жив или нет старый смотритель, поэтому он решил посетить село, в котором находилась станция Самсона Вырина.

Подъехав к почтовому домику, путешественник остановился. Из сеней вышла толстая баба и сказала, что смотритель уже с год как умер, спился. Хозяйский сын проводил путешественника на кладбище и указал могилу Вырина.

По дороге мальчик рассказал, что однажды к ним приезжала прекрасная барыня с тремя маленькими барчатами. Когда ей сказали, что старый смотритель умер, барыня заплакала, затем велела детям сидеть смирно, а сама пошла на кладбище. Легла на могилу смотрителя и долго лежала. Потом призвала попа, дала ему денег и поехала, и мальчишке дала пятак серебром – славная барыня!

Путешественник тоже дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о деньгах, истраченных им на дорогу.

Лирическая трагедия неразделенной любви: пять писем несчастной португальской монахини Марианы, адресованные бросившему ее французскому офицеру.

Мариана берется за перо, когда острая боль от разлуки с возлюбленным стихает и она постепенно свыкается с мыслью, что он далеко и надежды, коими тешил он ее сердце, оказались “предательскими”, так что вряд ли она вообще теперь дождется от него ответа на это письмо. Впрочем, она уже писала ему, и он даже ответил ей, но это было тогда, когда один лишь вид листа бумаги, побывавшего у него в руках, вызывал в ней сильнейшее волнение: “я была настолько потрясена”, “что лишилась всех чувств более чем на три часа”. Ведь только недавно она поняла, что обещания его были лживы: он никогда не приедет к ней, она больше никогда его не увидит. Но любовь Марианы жива. Лишенная поддержки, не имея возможности вести нежный диалог с объектом страсти своей, она становится единственным чувством, заполняющим сердце девушки. Мариана “решилась обожать” неверного возлюбленного всю жизнь и больше “никогда ни с кем не видеться”. Разумеется, ей кажется, что ее изменник также “хорошо поступит”, если никого больше не полюбит, ибо она уверена, что если он сумеет найти “возлюбленную более прекрасную”, то пылкой страсти, подобной ее любви, он не встретит никогда. А разве пристало ему довольствоваться меньшим, нежели он имел подле нее? И за их разлуку Мариана корит не возлюбленного, а жестокую судьбу. Ничто не может уничтожить ее любовь, ибо теперь это чувство равно для нее самой жизни. Поэтому она пишет: “Любите меня всегда и заставьте меня выстрадать еще больше мук”. Страдание – хлеб любви, и для Марианы теперь это единственная пища. Ей кажется, что она совершает “величайшую в мире несправедливость” по отношению к собственному сердцу, пытаясь в письмах изъяснить свои чувства, тогда как возлюбленный ее должен был бы судить о ней по силе его собственной страсти. Однако она не может положиться на него, ведь он уехал, покинул ее, зная наверняка, что она любит его и “достойна большей верности”. Поэтому теперь ему придется потерпеть ее жалобы на несчастья, которые она предвидела. Впрочем, она была бы столь же несчастной, если бы возлюбленный питал к ней лишь любовь-благодарность – за то, что она любит его. “Я желала бы быть обязанной всем единственно вашей склонности”, – пишет она. Мог ли он отречься от своего будущего, от своей страны и остаться навсегда подле нее в Португалии? – спрашивает она самое себя, прекрасно понимая, каков будет ответ.

Чувством отчаяния дышит каждая строка Марианы, но, делая выбор между страданием и забвением, она предпочитает первое. “Я не могу упрекнуть себя в том, чтобы я хоть на одно мгновение пожелала не любить вас более; вы более достойны сожаления, чем я, и лучше переносить все те страдания, на которые я обречена, нежели наслаждаться убогими радостями, которые даруют вам ваши французские любовницы”, – гордо заявляет она. Но муки ее от этого не становятся меньше. Она завидует двум маленьким португальским лакеям, которые смогли последовать за ее возлюбленным, “три часа сряду” она беседует о нем с французским офицером. Так как Франция и Португалия теперь пребывают в мире, не может ли он навестить ее и увезти во Францию? – спрашивает она возлюбленного и тут же берет свою просьбу обратно: “Но я не заслуживаю этого, поступайте, как вам будет угодно, моя любовь более не зависит от вашего обращения со мной”. Этими словами девушка пытается обмануть себя, ибо в конце второго письма мы узнаем, что “бедная Мариана лишается чувств, заканчивая это письмо”. Начиная следующее письмо, Мариана терзается сомнениями. Она в одиночестве переносит свое несчастье, ибо надежды, что возлюбленный станет писать ей с каждой своей стоянки, рухнули. Воспоминания о том, сколь легковесны были предлоги, на основании которых возлюбленный покинул ее, и сколь холоден он был при расставании, наводят ее на мысль, что он никогда не был “чрезмерно чувствителен” к радостям их любви. Она же любила и по-прежнему безумно любит его, и от этого не в силах пожелать и ему страдать так же, как страдает она: если бы его жизнь была полна “подобными же волнениями”, она бы умерла от горя. Мариане не нужно сострадание возлюбленного: она подарила ему свою любовь, не думая ни о гневе родных, ни о суровости законов, направленных против преступивших устав монахинь. И в дар такому чувству, как ее, можно принести либо любовь, либо смерть. Поэтому она просит возлюбленного обойтись с ней как можно суровее, умоляет его приказать ей умереть, ибо тогда она сможет превозмочь “слабость своего пола” и расстаться с жизнью, которая без любви к нему утратит для нее всякий смысл. Она робко надеется, что, если она умрет, возлюбленный сохранит ее образ в своем сердце. А как было бы хорошо, если бы она никогда не видела его! Но тут же она сама уличает себя во лжи: “Я сознаю, между тем как вам пишу, что я предпочитаю быть несчастной, любя вас, чем никогда не видеть вас”. Укоряя себя за то, что письма ее слишком длинны, она тем не менее уверена, что ей нужно высказать ему еще столько вещей! Ведь несмотря на все муки, в глубине души она благодарит его за отчаяние, охватившее ее, ибо ей ненавистен покой, в котором она жила, пока не узнала его.

И все же она упрекает его в том, что, оказавшись в Португалии, он обратил свой взор именно на нее, а не на иную, более красивую женщину, которая стала бы ему преданной любовницей, но быстро утешилась бы после его отъезда, а он покинул бы ее “без лукавства и без жестокости”. “Со мной же вы вели себя, как тиран, думающий о том, как подавлять, а не как любовник, стремящийся лишь к тому, чтобы нравиться”, – упрекает она возлюбленного. Ведь сама Мариана испытывает “нечто вроде укоров совести”, если не посвящает ему каждое мгновение своей жизни. Ей стали ненавистны все – родные, друзья, монастырь. Даже монахини тронуты ее любовью, они жалеют ее и пытаются утешить. Почтенная дона Бритеш уговаривает ее прогуляться по балкону, откуда открывается прекрасный вид на город Мертолу. Но именно с этого балкона девушка впервые увидела своего возлюбленного, поэтому, настигнутая жестоким воспоминанием, она возвращается к себе в келью и рыдает там до глубокой ночи. Увы, она понимает, что слезы ее не сделают возлюбленного верным. Впрочем, она готова довольствоваться малым: видеться с ним “от времени до времени”, сознавая при этом, что они находятся “в одном и том лее месте”. Однако тут же она припоминает, как пять или шесть месяцев тому назад возлюбленный с “чрезмерной откровенностью” поведал ей, что у себя в стране любил “одну даму”. Возможно, теперь именно эта дама и препятствует его возвращению, поэтому Мариана просит возлюбленного прислать ей портрет дамы и написать, какие слова говорит она ему: быть может, она найдет в этом “какие-либо причины для того, чтобы утешиться или скорбеть еще более”. Еще девушке хочется получить портреты брата и невестки возлюбленного, ибо все, что “сколько-нибудь прикосновенно” к нему, ей необычайно дорого. Она готова пойти к нему в служанки, лишь бы иметь возможность видеть его. Понимая, что письма ее, исполненные ревности, могут вызвать у него раздражение, она уверяет возлюбленного, что следующее послание ее он сможет вскрыть без всякого душевного волнения: она не станет более твердить ему о своей страсти. Не писать же ему совсем не в ее власти: когда из-под пера ее выходят обращенные к нему строки, ей мнится, что она говорит с ним, и он “несколько приближается к ней”. Тут офицер, обещавший взять письмо и вручить его адресату, в четвертый раз напоминает Мариане о том, что он спешит, и девушка с болью в сердце завершает изливать на бумаге свои чувства.

Пятое письмо Марианы – завершение драмы несчастной любви. В этом безнадежном и страстном послании героиня прощается с возлюбленным, отсылает назад его немногочисленные подарки, наслаждаясь той мукой, которую причиняет ей расставание с ними. “Я почувствовала, что вы были мне менее дороги, чем моя страсть, и мне было мучительно трудно побороть ее, даже после того, как ваше недостойное поведение сделало вас самих ненавистным мне”, – пишет она Несчастная содрогается от “смехотворной любезности” последнего письма возлюбленного, где тот признается, что получил все ее письма, но они не вызвали в его сердце “никакого волнения”. Заливаясь слезами, она умоляет его больше не писать ей, ибо она не ведает, как ей излечиться от своей безмерной страсти. “Почему слепое влечение и жестокая судьба стремятся как бы намеренно заставить нас избирать тех, которые были бы способны полюбить лишь другую?” – задает она вопрос, заведомо остающийся без ответа. Сознавая, что она сама навлекла на себя несчастье, именуемое безответной любовью, она тем не менее пеняет возлюбленному, что он первый решил заманить ее в сети своей любви, но лишь для того, чтобы исполнить свой замысел: заставить ее полюбить себя. Едва же цель была достигнута, она утратила для него всякий интерес. И все же, поглощенная своими укорами и неверностью возлюбленного, Мариана тем не менее обещает себе обрести внутренний мир или же решиться на “самый отчаянный поступок”. “Но разве я обязана давать вам точный отчет во всех своих изменчивых чувствах?” – завершает она свое последнее письмо.

Повествование ведется от лица одиннадцатилетнего мальчика, оказавшегося один на один с суровой жизнью. У его матери было трое детей, и он был старшим. После окончания пятого класса его отправляют в районный центр, продолжать обучение. Живет он у знакомой своей матери.

В деревне мальчик считался грамотеем. Писал за старух и читал им письма. Кроме того, в деревне верили, что у него счастливый глаз: колхозники несли ему свои облигации, и иногда мальчик находил в таблице выигрышей номер облигации кого-нибудь из знакомых. Из-за этого соседи говорили матери, что сын у нее башковитый, надо его учить. Мать собрала его и, наперекор всем несчастьям, отправила в районную школу. Мальчик и там учился хорошо, потому что еще не умел относиться к возложенному на него делу спустя рукава, да и других дел у него не было. Вот только французский ему совершенно не давался. И во всем было виновато произношение – слова он выговаривал на манер деревенских скороговорок. Лидия Михайловна, учительница французского, слушая его, бессильно морщилась и закрывала глаза.

Самое страшное для мальчика начиналось, когда он возвращался из школы. Из-за тоски по дому и постоянного недоедания он сильно похудел, так что мать, приехав однажды, испугалась за него. Она раз в неделю посылала с шофером, дядей Ваней, картошку для сына, но добрая половина ее куда-то исчезала. Ребенок догадывался, что у него потаскивают, но о том, кто это делал – хозяйка или кто-то из ее детей, боялся даже думать.

В деревне от голода спасали лес, рыбалка. А тут все чужие огороды, чужая земля. И оставалось только ждать, когда в дверь постучит мамин посланец – дядя Ваня.

Однажды Федька, сын хозяйки, спросил мальчика, умеет ли тот играть в “чику”. И пояснил, что это игра на деньги. Но поскольку денег не оказалось ни у одного, ни у другого, то они пошли посмотреть, как играют другие. В стайке мальчишек выделялся Вадик, крепкий парень с большой рыжей челкой. Мальчик вспомнил, что тот учится в седьмом классе.

Игра не представляла ничего сложного. Надо было на стопку монет бросать каменную шайбу так, чтобы перевернуть монеты орлом вверх. Перевернул – твоя, бей дальше, нет – отдай это право следующему. Но важней всего считалось еще при броске накрыть шайбой монеты, и если хоть одна из них оказывалась на орле, вся касса переходила в карман бросавшего, и игра начиналась снова.

Конечно, Вадик в игре хитрил, но никто не решался ему об этом сказать.

Денег у мальчика не было. И только иногда мать подкладывала ему в письмо пятерку на молоко. Следующую пятерку он разменял на мелочь и отправился на свалку, где играли. Сначала он спустил немало денег, но чувствовал, что приноравливается к игре.

Наконец мальчик стал выигрывать постоянно, играл, пока не получал рубль. На этот рубль он покупал себе молоко. Вадик относился к его выигрышам спокойно – он и сам не оставался внакладе, но как-то раз остановил мальчика, сказав, что тот слишком быстро выходит из игры. Теперь ему позволяли кидать монету в последнюю очередь, но он все равно выигрывал и вскоре бил лучше Вадика. Быть лучше главаря – это не прощалось. Однажды Вадик принялся открыто мошенничать, завязалась драка. Избитый, еле передвигая ноги, герой добрался до дома.

На следующий день он со страхом смотрел на себя в зеркало: лицо его было в синяках и ссадинах. А первым уроком как назло был французский. Лидия Михайловна, как классный руководитель, интересовалась детьми куда дольше остальных учителей. “Сегодня среди нас есть раненые”, – заметила она. Класс хихикнул, а Тишкин предательски брякнул: “Это ему Вадик из седьмого класса поднес. Они на деньги играли, а он стал спорить и заработал, я же видел. А говорит, упал”. Рассказчик прекрасно понимал, что за такие слова их обоих могли выгнать из школы. Но Лидия Михайловна только вызвала к доске разговорившегося Тишкина, а герою велела остаться после уроков.

Больше всего школьник боялся, что его поведут к директору. Это значило, что на следующий день на линейке Василий Андреевич перед всеми будет спрашивать: “Что побудило его к такому грязному делу?”

Но встреча с Лидией Михайловной была не так страшна. Она не стала жаловаться директору, а только спросила мальчика, зачем он играет?

Осенью шофер дядя Ваня перестал ездить в райцентр, и посылки с едой от матери возить стало некому. Мальчик голодал. Пришлось снова податься к Вадику и Птахе. Несколько раз он выиграл, но только немного. А когда захотел уйти с рублем, то его снова избили. На уроке французского Лидия Михайловна вызвала его к доске и заставила читать ненавистные ему французские слова, а потом решила заниматься с ним отдельно.

С тоской ждал мальчик тех часов, когда ему приходилось оставаться наедине с Лидией Михайловной. И чувствовал он себя крайне неловко.

Вскоре учительница решила, что в школе им остается слишком мало времени для занятий – приходила вторая смена. А потому она стала заставлять мальчика приходить к ней домой, где он так смущался, что поначалу даже с трудом дышал, его “приходилось передвигать, словно вещь, и чуть ли не силой добывать” из него слова.

Однажды мальчику сообщили, что ему пришла посылка, ее принес какой-то мужик. “Наверное, дядя Ваня”, – решил он. Посылка оказалась ящиком. Внутри него были макароны, гематоген. Ну где мать могла достать макароны? Мальчик сразу догадался, что это дело рук его классного руководителя. Он сразу же отнес посылку Лидии Михайловне и ни за что не согласился взять ее, несмотря на ее уговоры.

С этого времени учительница по-настоящему взялась за него. И был толк. Французский стал даваться проще и легче, все труднопроизносимые слова не казались такими страшными.

Однажды Лидия Михайловна рассказала ученику, как в детстве она играла на деньги с другими детьми в “пристенок”, и предложила сыграть с ней. Мальчик согласился. Сначала Лидия Михайловна все время выигрывала, но потом герой заметил, что она поддается ему. Он сначала обиделся и ушел. Но на следующий день они снова играли. Теперь мальчик следил, чтобы учительница ему не поддавалась, и выигрывал по-настоящему. С этих пор у него снова стали появляться деньги на молоко.

Но однажды, когда Лидия Михайловна и ее ученик заспорили о счете, в дверях неожиданно появился директор. Учительница смело и спокойно сказала ему, что играет со своим учеником на деньги.

“- Вы играете на деньги с этим?.. – Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку, чтобы укрыться в комнате. – Играете с учеником?! Я правильно вас понял? – Правильно. – Ну, знаете… – Директор задыхался, ему не хватало воздуха. – Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое…”

Скоро Лидия Михайловна уехала на Кубань, к себе на родину. И больше рассказчик ее никогда не видел.

“Среди зимы, уже после январских каникул, мне пришла на школу по почте посылка. Когда я открыл ее, достав опять топор из-под лестницы, – аккуратными, плотными рядами в ней лежали трубочки макарон. А внизу в толстой ватной обертке я нашел три красных яблока.

Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они”!