Category: Краткие содержания

Действие комедии происходит в лондонской квартире молодого джентльмена Алджернона Монкрифа, выходца из аристократического семейства, и в поместье его закадычного друга Джека Уординга в Вултоне, графство Хартфордшир.

Скучающий Алджернон, ожидая к чаю свою тетку леди Брэкнелл с очаровательной дочерью Гвендолен, обменивается ленивыми репликами со своим лакеем Лэйном, не меньшим гедонистом и любителем пофилософствовать. Неожиданно его одиночество прерывается появлением его давнего приятеля и постоянного оппонента-соперника во всех начинаниях, мирового судьи и владельца обширного сельского поместья Джека Уординга. Скоро выясняется, что, пресытившись светскими и служебными обязанностями, оба разыгрывают перед окружающими одну и ту же игру, только именуют ее по-разному: Джек, стремясь вырваться от домашних, заявляет, что едет “к своему младшему брату Эрнесту, который живет в Олбени и то и дело попадает в страшные передряги”; Алджернон же в аналогичных случаях ссылается на “вечно больного мистера Бенбери, для того чтобы навещать его в деревне, когда вздумается”. Оба – неисправимые себялюбцы и сознают это, что ничуть не мешает им при надобности обвинять друг друга в безответственности и инфантильности.

“Только родственники и кредиторы звонят так по-вагнеровски”, – отзывается Алджернон о зашедших навестить его дамах. Пользуясь случаем, Джек переводит беседу на матримониальные темы: он давно влюблен в Гвендолен, но никак не осмелится признаться девушке в своих чувствах. Отличающийся отменным аппетитом и столь же неистребимой склонностью к любовным интрижкам Алджернон, опекающий свою кузину, пытается изображать оскорбленную добродетель; но тут в дело вступает невозмутимо-словоохотливая леди Брэкнелл, учиняющая новоявленному претенденту на руку дочери настоящий допрос с акцентом на имущественных аспектах его благосостояния. Все идет благополучно, пока речь не заходит о родословной мирового судьи. Тот не без смущения признается, что является найденышем, воспитанным сердобольным сквайром, обнаружившим его… в саквояже, забытом в камере хранения на лондонском вокзале Виктория.

“Я очень рекомендую вам обзавестись родственниками и сделать это еще до окончания сезона”, – советует Джеку невозмутимая леди Брэкнелл; иначе брак с Гвендолен невозможен. Дамы удаляются. Впрочем, спустя некоторое время Гвендолен вернется и предусмотрительно запишет адрес поместья м-ра Уординга в провинции. Как бы то ни было, оба друга-притворщика приходят к выводу, что и “беспутный младший брат Эрнест”, и “вечно больной мистер Бенбери” постепенно становятся для них нежелательной обузой; в предвидении светлых грядущих перспектив оба дают слово избавиться от воображаемой “родни”.

Причуды, однако, вовсе не являются прерогативой сильного пола, К примеру, в поместье Уординга над учебниками географии, политической экономии и немецкого скучает мечтательная Сесили, слово в слово повторяющая сказанное Гвендолен: “Моей девической мечтой всегда было выйти замуж за человека, которого зовут Эрнест”. Больше того: она мысленно обручилась с ним и хранит шкатулку, полную его любовных писем. И неудивительно: ее опекун, этот скучный педант, так часто с возмущением вспоминает о своем “беспутном” братце, что тот рисуется ей воплощением всех достоинств.

К изумлению девушки, предмет ее грез появляется во плоти: разумеется, это Алджернон, трезво рассчитавший, что его друг еще на несколько дней задержится в Лондоне. От Сесили он узнает, что “суровый старший брат” решил отправить его на исправление в Австралию. Между молодыми людьми происходит не столько любовное знакомство, сколько своего рода словесное оформление того, о чем грезилось и мечталось. Но не успевает Сесили, поделившись радостной новостью с гувернанткой мисс Призм и соседом Джека каноником Чезюблом, усадить гостя за обильную деревенскую трапезу, как появляется хозяин поместья. Он в глубоком трауре, и вид его печален. С подобающей торжественностью Джек объявляет своим чадам и домочадцам о безвременной кончине своего непутевого братца. А “братец” – выглядывает из окна…

Но если это недоразумение еще удается худо-бедно утрясти с помощью экзальтированной старой девы-гувернантки и доброго каноника, то с появлением в поместье Гвендолен, заявляющей ни о чем не подозревающей Сесили, что она помолвлена с мистером Эрнестом Уордингом, воцаряется тотальная неразбериха. В подтверждение собственной правоты она ссылается на объявление в лондонских газетах, другая – на свой дневник. И только поочередное появление Джека Уординга и Алджернона Монкрифа, какового беспощадно изобличает собственная кузина, вносит в смятенные умы нотку обескураженного спокойствия. Еще недавно готовые разорвать друг друга представительницы слабого пола являют друзьям пример истинно феминистской солидарности: их обеих, как всегда, разочаровали мужчины.

Впрочем, обида этих нежных созданий непродолжительна. Узнав, что Джек, несмотря ни на что, намерен пройти обряд крещения, Гвендолен великодушно замечает: “Как глупы все разговоры о равенстве полов. Когда дело доходит до самопожертвования, мужчины неизмеримо выше нас”.

Из города неожиданно появляется леди Брэкнелл, которой Алджернон тут же выкладывает радостную весть: он намерен сочетаться браком с Сесили Кардью.

Реакция почтенной дамы неожиданна: ей определенно импонируют миловидный профиль девушки и ее приданое, что до происхождения… Но тут кто-то упоминает имя мисс Призм, и леди Брэкнелл настораживается. Она непременно желает увидеть эксцентричную гувернантку и узнает в ней… исчезнувшую двадцать восемь лет назад непутевую служанку своей покойной сестры, повинную в том, что она потеряла ребенка. Та смиренно признается, что по рассеянности положила доверенного ей ребенка в саквояж, а саквояж сдала в камеру хранения на вокзале.

Встрепенуться при слове “саквояж” наступает очередь Джека. Спустя несколько минут он с торжеством демонстрирует присутствующим бытовой атрибут, в котором был найден; и тут выясняется, что он – не кто иной, как старший сын профессионального военного, племянник леди Брэкнелл и, соответственно, старший брат Алджернона Монкрифа. Больше того, как свидетельствуют регистрационные книги, при рождении он был наречен в честь отца Джоном Эрнестом. Так, словно повинуясь золотому правилу реалистической драмы, в финале пьесы выстреливают все ружья, представшие на обозрение зрителям в ее начале. Впрочем, об этих канонах едва ли думал создатель этой блестящей комедии, стремившийся превратить ее в подлинный праздник для современников и потомков.

Ж. де Лафонтен

Пастух и Король

Всей нашей жизнью владеют два демона, которым подчинены слабые человеческие сердца. Один из них зовется Любовью, а второй – Честолюбием. Владения второго шире – в них порой включается и Любовь. Этому можно найти много примеров, но в басне речь пойдет о другом.

В былые времена некий разумный Король, увидев, как благодаря заботам Пастуха стада последнего год от года умножаются и приносят изрядный доход, призывает его к себе, говорит: “Ты пастырем людей достоин быть” и дарует ему звание верховного судьи. Хотя Пастух необразован, он обладает здравым смыслом, и потому судит справедливо.

Как-то раз бывшего пастуха навещает Отшельник. Он советует приятелю не вверяться монаршей милости – она ласкает, грозя опалой. Судья лишь беззаботно смеется, и тогда Отшельник рассказывает ему притчу о слепце, который, потеряв свой бич, нашел на дороге замерзшую Змею и взял ее в руки вместо кнута. Напрасно прохожий убеждал его бросить Змею – тот, уверенный, что его заставляют расстаться с хорошим кнутом из зависти, отказался. И что же? Змея, отогревшись, ужалила упрямца в руку.

Отшельник оказывается прав. Вскоре к Королю приходят клеветники: они уверяют, что судья думает только о том, как бы разбогатеть. Проверив эти слухи, Король обнаруживает, что бывший пастух живет просто, без роскоши и пышности. Однако клеветники не унимаются и твердят, что судья наверняка хранит свои сокровища в сундуке за семью печатями. В присутствии всех сановников Король велит открыть сундук судьи – но там находят только старую, заношенную пастушескую одежду, сумку и свирель. Все смущены…

А Пастух, надев эту не возбуждающую зависти и обид одежду, навсегда уходит из судейских палат. Он доволен: он знал час своего могущества и час падения; теперь честолюбивый сон рассеялся, но “у кого ж из нас нет честолюбия, хотя бы на крупицу?”.

АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Уильям Фолкнер (William Faulkner)

Город (The Town)

Роман (1957)

Минуло лет десять с тех пор, как Флем Сноупс с женой и младенцем прибыл в Джефферсон и водворился за стойкой ресторанчика, половинный пай в котором он выменял у В. К. Рэтлифа на треть заброшенной усадьбы Старого Француза. Скоро он был уже единоличным владельцем этого заведения, а еще какое-то время спустя оставил ресторан и занял доселе не существовавший пост смотрителя городской электростанции.

На этой должности он быстро изыскал дополнительный, помимо пристойного жалованья, способ обогащения: Флему бросилось в глаза обилие увесистых медных деталей, прикрепленных или разбросанных тут и там; их он стал сбывать куда-то на сторону – сначала, потихоньку, а потом оптом, для чего ему потребовалось привлечь двух негров-кочегаров. Негры помогали Флему, ни о чем не подозревая, но когда ему для своих целей понадобилось натравить помощников друг на друга, те все поняли, сговорились между собой и перетаскали наворованные уже части в бак городской водокачки. Тут как раз нагрянули ревизоры. Флему удалось замять скандал, покрыв недостачу наличными, но бак водокачки еще долгие годы являл собой памятник Сноупсу, или, скорее, не памятник, а след его ноги, знаменовавший, где он был и откуда двинулся дальше.

Место смотрителя электростанции было создано специально для Флема мэром Джефферсона Манфредом де Спейном. Вернувшись с Кубы в чине лейтенанта, с лицом, украшенным шрамом от удара испанского клинка, де Спейн возвестил в городе наступление новых времен; он легко победил на выборах и первое, что сделал, заняв пост мэра, купил гоночную машину, чем нарушил изданный своим предшественником закон, запрещавший в Джефферсоне езду на автомобилях, – просто наплевал на него, хотя легко мог бы отменить.

Встреча и последующий роман Манфреда де Спейна и Юлы Сноупс были уготованы судьбой, они столь бесспорно воплощали собой божественную простоту, безгрешную и безграничную бессмертную страсть, что весь, или почти весь, баптистско-методистский Джефферсон – не имея, впрочем, никаких доказательств предполагаемой связи – с восторгом наблюдал за тем, как они наставляют рога Флему. Иные недоумевали, отчего Флем их не накроет, но он просто не хотел этого делать, извлекая из неверности жены – да и какая такая может быть неверность импотенту – свои выгоды. Должность смотрителя электростанции была не последней.

Проворовавшись на электростанции, Флем несколько лет ничем определенным не занимался, а только, по выражению Рэтлифа, разводил Сноупсов, по его стопам просачивавшихся в Джефферсон. Его место в ресторанчике поначалу занял Эк, но как ненастоящий Сноупс, не способный к стяжательству, он скоро оказался сторожем при нефтеналивном баке, и заведение перешло в руки бывшего учителя из французовой Балки, А. О. Сноупса. Появился было в городе и настоящий учитель Сноупс, но его застукали с четырнадцатилетней, за что обваляли в дегте и перьях и прогнали прочь; от горе-учителя осталось двое сыновей – Байрон и Вергилий.

Одним из немногих, кто не мог спокойно взирать на отношения Юлы и де Спейна, был Гэвин Стивене, молодой городской прокурор. Мысли о том, что на глазах всего Джефферсона выделывает женщина, равных которой не создавала природа, приводили его в смятение, побуждали что-то – что именно, он и сам не знал – предпринять во спасение то ли Юлы, то ли Джефферсона от Юлы и де Спейна. Сестра-близнец Гэвина, Маргарет, советовала брату сначала разобраться, что его беспокоит больше: что Юла не так добродетельна или что она губит свою добродетель именно с де Спейном.

Перед балом, который давал Котильонный клуб, объединявший благородных дам Джефферсона, Гэвину пришла мысль послать бальный букет Юле Сноупс, но Маргарет сказала, что тогда уж надо посылать букеты всем приглашенным дамам. Гэвин так и сделал, а де Спейн, узнав об этом, последовал его примеру, но на дом Маргарет и ее брату прислал не одну, а целых две празднично оформленные коробки – в своей Гэвин обнаружил пару бутоньерок, использованным презервативом привязанных к заточенным граблям, с помощью которых его племянник в свое время, когда мэр завел манеру носиться мимо дома прокурора, издевательски при этом сигналя, проколол шины де Спейновой машины. Противостояние двух мужчин получило продолжение на балу: Гэвину – как, возможно, и многим другим – показалось, что де Спейн танцует с Юлой непристойно, и он одернул кавалера; потом во дворе они честно подрались, вернее, мэр просто основательно отделал прокурора.

Летом, когда в суде не было никаких особых дел, прокурор Гэвин Стивене возбудил процесс против акционерной компании и мэра, обвинив их в попустительстве хищениям на электростанции. В день заседания он получил записку от Юлы с указанием ждатьее поздно вечером у себя в конторе; когда она пришла, он стал гадать и допытываться у нее, зачем она пришла, кто – Флем Сноупс или Манфред де Спейн – послал ее к нему, чего она хочет и чего хочет он сам, и, вконец запутавшись в собственных сомнениях, выставил гостью за дверь. Ее слов о том, что она не любит, когда люди несчастливы, и, мол, коль скоро это легко исправить… – Гэвин услышать не мог или не хотел. Так или иначе, но на следующий день прокурор снял свои обвинения, а по прошествии скорого времени отбыл совершенствовать знания в Гейдельберг.

Перед отъездом он завещал Рэтлифу нести общий джефферсонский крест – Сноупсов – и по мере сил защищать от них город. В Джефферсоне Гэвин Стивене снова появился только через несколько лет, уже в разгар войны, но скоро снова отбыл в Европу офицером тыловых частей. С собой он прихватил Монтгомери Уорда Сноупса, сына А. О., который пошел на войну отнюдь не из патриотических соображений, а желая там осмотреться как следует, пока всех не стали забривать поголовно.

Осмотрелся во Франции Монтгомери Уорд неплохо. Скоро он стал заведовать интендантской лавочкой, и она пользовалась громадной популярностью у американских солдат благодаря тому, что в заднюю комнату он поместил смазливую француженку. Когда война кончилась, изобретательный Сноупс перебрался в Париж, где поставил дело на более широкую ногу. В Джефферсоне, куда он вернулся последним из побывавших в Европе солдат, Монтгомери Уорд открыл фотоателье и поначалу принимал в нем клиентов в наряде монмартрского художника. Но со временем джефферсонцы начали замечать, что уже больше года фотографии в витрине не меняются, а клиентуру составляют преимущественно молодые окрестные фермеры, приходящие сниматься почему-то ближе к ночи. В конце концов в мастерской учинили обыск, и на белый свет был извлечен альбом с похабными парижскими открытками.

Флем Сноупс и не думал избавлять оскандалившегося родственника от тюрьмы; он лишь выкрал из кабинета шерифа вещественные доказательства, а в мастерскую натаскал емкостей с самодельным виски – самогоноварение в глазах нормальных обывателей куда достойнее разврата. Другого одиозного Сноупса, А. О., потратив на то внушительную сумму, Флем также спровадил из Джефферсона – во Французову Балку.

О своем добром имени Флем начал печься с того момента, когда ему, ко всеобщему изумлению, достался пост вице-президента банка Сарториса, ограбленного незадолго до того Байроном Сноупсом, который служил в нем клерком. Тогда де Спейн из своих денег возместил украденное, благодаря чему был избран президентом. Назначение Флема стало с его стороны очередной платой за молчаливое попустительство жене.

Первое начинание Флема на новом месте оказалось неудачным – он захотел было вступить в долю в несноупсовском промысле с ненастоящим Сноупсом, уоллом (его отец, Эк, погиб при взрыве нефтеналивного бака, и Уоллстрит-Паника, как он тогда звался, еще подростком начал самостоятельно зарабатывать на жизнь), чья лавка процветала исключительно благодаря его трудолюбию и добропорядочности. уолл отверг предложение родича, а за это ему было отказано в крайне нужном кредите. Выручил Уолла Рэтлиф; он встал на ноги и со временем на паях с Рэтлифом открыл первый втех краях настоящий супермаркет, хотя слова этого еще и в помине не было.

Дочь Юлы Сноупс, Линда, в первый раз бросилась в глаза Гэвину Стивенсу, когда ей уже исполнилось четырнадцать лет. Она не являла собой копии своей матери, но была столь же лучезарна, неповторима и прекрасна. Гэвина, хоть ему и было основательно за тридцать, неодолимо влекло к этому созданию, и он, решив для себя, что просто намерен формировать ум девочки, чуть не каждый день встречалее после школы, вел в аптеку, где угощал мороженым и кока-колой, развлекал беседами и дарил книжки.

Линда подросла, и у нее появился кавалер помоложе, боксер и автомобилист, который как-то, ворвавшись к Гэвину в кабинет, в кровь разбил ему лицо. Подоспевшая Линда обругала юнца, а Гэвину призналась в любви. После этого случая встречи их стали очень редкими – старый холостяк тревожился за доброе имя девушки, поскольку пошли слухи, что соперник застал его наедине с Линдой и за это избил. Главным своим долгом Гэвин теперь считал спасти Линду от Сноупсов, а значит, надо было попытаться сделать так, чтобы ее отправили в один из колледжей на востоке или на севере.

Флем Сноупс был против: во-первых, жена и дочь были для него непременными предметами обстановки дома солидного вице-президента банка; во-вторых, вдали от дома Линда могла без его ведома выйти замуж, а это означало бы для Флема лишиться части наследства отца Юлы, старого Билла Варнера; и наконец, не зависящие от него люди могли раскрыть Линде правду о ее рождении. Юла, в свою очередь, ошарашила Гэвина словами о том, что защита от Сноупсов – лишь поэтические бредни, женщинам же дороже всего факты, а самый весомый факт – женитьба, и таким образом, лучшее, что он может сделать для Линды, – это жениться на ней.

Но в один прекрасный день Флем позволил приемной дочери уехать из Джефферсона. Сделал он это неспроста, но рассчитав, что в порыве благодарности Линда может отказаться в его пользу от причитавшейся ей доли материнского наследства и дать расписку об этом. Расписка же требовалась ему для решительной схватки с де Спейном за пост президента банка – последнее, что должны были принести Флему восемнадцать лет бесчестия.

Флем отвез расписку по поводу Французовой Балки; той же ночью Билл Варнер, держатель трети акций банка, был в доме от всей души презираемого и ненавидимого зятя, где все узнал о Юле и де Спейне. На, другой день акции де Спейна были проданы Флему, отныне президенту банка, а назавтра он должен был покинуть Джефферсон, один или с Юлой. Вечером того же дня Юла во второй раз в жизни пришла к Гэвину Стивенсу; она объяснила Гэвину, что ни уехать с де Спейном, ни остаться со Сноупсом для нее равно невозможно – из-за дочери, и взяла с него обещание жениться на Линде. Он обещал, но только в случае, если ничего другого для нее нельзя будет сделать. Ночью Юла покончила с собой.

Линду Гэвин отправил не в университет – она переросла все университеты, – а в Нью-Йорк, в Гринич-Виллидж, где у него были друзья и где ей предстояло многое испробовать и многому научиться до тех пор, пока на ее пути не встретится самый смелый и сильный – сам он таким не был. Флем зажил солидным вдовцом в купленном им и переделанном в плантаторском стиле особняке де Спейнов. В Джефферсоне же и Йокнапатофе все шло своим чередом.

Д. А. Карельский

Всеволод Вячеславович Иванов (12 (24) февраля 1895, пос. Лебяжье Семипалатинской губернии, ныне Казахстан – 15 августа 1963, Москва) – советский писатель. Родился в семье учителя. Юность Иванова прошла в Западной Сибири; он не закончил школу, рано был вынужден зарабатывать на жизнь, освоил различные профессии (рабочий-наборщик в типографии, матрос, цирковой клоун). Публиковался с 1915. В 1921 он переехал в Петроград, был членом пролетарской группы писателей “Космист”. Затем – участник объединения “Серапионовы братья”. Во время войны фронтовой корреспондент газеты “Известия”. Повести на революционные темы – “Партизаны” (1921), “Цветные ветра” 1921), “Бронепоезд 14-69” (1922, одноим. пьеса 1927), фантастические рассказы (“Сизиф, сын Эола” и др.), романы “Голубые пески” (1922), “Кремль” (1929, опубл. в 1981 г.), “У” (1932, опубл. в 1982 г., в СССР – в 1988 г.), автобиографические произведения – “Похождения факира” (1935), “Мы идем в Индию” (1957), “История моих книг” (1958), и др.

А. И. Куприн

Слон

Маленькая девочка Надя (6 лет) заболела, по словам доктора Михаила Петровича, “равнодушием к жизни”. Единственное средство вылечить – развеселить. Но девочка ничего не хочет.

Однажды она попросила слона. Через полчаса папа привез ей “дорогую красивую игрушку” – серого слона, который сам машет хвостом и качает головой. Но девочка сказала, что хотела настоящего, а этот мертвый. Тогда папа едет в зверинец и упрашивает хозяина-немца отпустить слона Томми к ним домой. Немец сначала не понимает, но папа все объяснил. Тогда хозяин зверинца разрешает сводить слона в гости ночью и сам проверяет, возможно ли это (есть ли большая комната, крепкий пол, широкие двери).

Ночью слона ведут в дом. Чтобы он поднялся по лестнице на второй этаж, папа покупает для него фисташковый торт. Утром Наде говорят, что слон пришел, кормят яйцом всмятку и молоком и на коляске везут к слону. Девочка слона не боится, они вместе чаевничают: девочка пьет чай, слон – сахарную воду с булками. Надя знакомит его с куклами, показывает книжку с картинками. Друзья вместе обедают. Вечером Надю не оторвать от слона, она так и засыпает рядом с ним и видит сон, будто “женилась на Томми, и у них много детей, маленьких, веселых слоняток”.

Слона уводят. Утром девочка просыпается бодрая и, узнав, что слон ушел и звал ее в гости, просит передать, что она уже совсем здорова.

Литературные направления и течения

Реализм

(от позднелатинского realis – вещественный, действительный).

Признаки реализма:

1. Художник изображает жизнь в образах, соответствующих сути явлений самой жизни.

2. Литература в реализме является средством познания человеком себя й окружающего мира.

3. Познание действительности идет при помощи образов, создаваемых посредством типизаций фактов действительности (типические характеры в типической обстановке). Типизация характеров в реализме осуществляется через “правдивость деталей” в “конкретностях” условий бытия персонажей.

4. Реалистическое искусство – искусство жизнеутверждающее, даже при трагическом разрешении конфликта. Философское основание этому – гностицизм, вера в познаваемость и адекватное отражение окружающего мира в отличие, например, от романтизма.

5. Реалистическому искусству присуще стремление рассматривать действительность в развитии, способность обнаруживать и запечатлевать возникновение и развитие новых форм жизни и социальных отношений, новых психологических и общественных типов.

Реализм как литературное направление сформировался в XIX веке. Элементы реализма присутствовали у некоторых авторов и ранее, начиная с античных времен. Непосредственным предшественником реализма в европейской литературе являлся романтизм. Сделав предметом изображения необычное, создавая воображаемый мир особых обстоятельств и исключительных страстей, он (романтизм) одновременно показал личность более богатую в душевном, эмоциональном отношении, более сложную и противоречивую, чем это было доступно классицизму, сентиментализму и другим направлениям предшествующих эпох. Поэтому реализм развивался не как антагонист романтизма, но как его союзник в борьбе против идеализации общественных отношений, за национально-историческое своеобразие художественных образов (колорит места и времени). Между романтизмом и реализмом первой половины XIX века не всегда легко провести четкие границы, в творчестве многих писателей романтические и реалистические черты слились воедино произведения Бальзака, Стендаля,

Гюго, отчасти Диккенса. В русской литературе это особо отчетливо отобразилось в произведениях Пушкина и Лермонтова (южные поэмы Пушкина и “Герой нашего времени” Лермонтова).

В России, где основы реализма были еще в 1820 – 30-х гг. заложены творчеством Пушкина (“Евгений Онегин”, “Борис Годунов”, “Капитанская дочка”, поздняя лирика), а также некоторых других писателей (“Горе от ума” Грибоедова, басни И. А. Крылова), этот этап связан с именами И. А. Гончарова, И. С. Тургенева,

Н. А. Некрасова, А. Н. Островского и др. Реализм XIX века принято называть “критическим”, так как определяющим началом в нем являлось именно социально-критическое. Обостренный социально-критический пафос – одна из основных отличительных черт русского реализма – “Ревизор”, “Мертвые души” Гоголя, деятельность писателей “натуральной школы”. Реализм второй половины XIX века достиг своих вершин именно в русской литературе, особенно в творчестве Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, ставших в конце XIX века центральными фигурами мирового литературного процесса. Они обогатили мировую литературу новыми принципами построения социально-психологического романа, философской и моральной проблематикой, новыми способами раскрытия человеческой психики в ее глубинных пластах.

Социалистический реализм

Течение внутри реализма, возникшее в начале XX века и просуществовавшее до настоящего времени. Возникновение социалистического реализма было бы неправильно связывать с “социальным заказом” (Первый съезд советских писателей и провозглашение метода социалистического реализма), так как в творчестве Горького, Маяковского и ряда других писателей это направление (являющееся, по существу, течением) утвердилось задолго до официального провозглашения такового.

Основные отличительные особенности социалистического реализма:

А) Возведение социальных и художественных построений на основе марксистской идеологии;

Б) Крайняя политизированность, доминирование идеологии над художественностью;

В) Наличие мифологических элементов (героический, “роковой” пафос, создание мифологизированных образов).

Однако в своих лучших образцах произведения социалистического реализма поднимались до уровня высокой художественности: произведения А. Толстого, М. Шолохова, Н. Островского.

Социалистический реализм оказал влияние и на зарубежную литературу (не только на писателей стран социалистического лагеря) – это проявилось в творчестве таких писателей, как Р. Роллан, Т. Манн, Дж. Голсуорси, А. Франс, Т. Драйзер и др.

АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Джон Гарднер (John Gardner)

Осенний свет

(October Light)

Роман (1977)

Действие романа “Осенний свет” протекает в американской провинции, вдали от больших городов. Тихая жизнь маленьких поселков, далекая на первый взгляд от бессмысленной суеты и бешеного ритма мегаполисов, не чужда “проклятых” проблем технократической цивилизации, темных, гнусных сторон большого бизнеса и большой политики. Герои романа – семидесятитрехлетний фермер Джеймс Пейдж и его сестра Салли, живущие в штате Вермонт в 1976 г. после того, как страна уже отпраздновала двухсотлетие национальной независимости. В этот год старому Джеймсу Пейджу становится особенно ясно, что Америка теперь совсем уже не та, что была раньше, какой она ему всегда представлялась – страна суровых и честных людей, умеющих трудиться и постоять за себя, несущих в себе здоровое начало, исходящее от земли, от природы. Сам Джеймс был ветераном второй мировой войны, служил в десантно-инженерных войсках в Океании, и теперь каждый год он надевает свою фуражку и в День ветеранов участвует в параде в своем поселке. Он ощущает себя потомком основателей нации – Вермонтских Парней с Зеленой горы. Это они отстояли вермонтские земли от нью-йоркских спекулянтов и отбили у англичан-красномундирников крепость Тайкондерогу – настоящие люди, которые умели сражаться и верили в свою судьбу.

Джеймс – человек старых и строгих правил пуританской морали, которая составляет основу американского образа жизни и постепенно, как он считает, уступает место безнравственности, власти денег, жажде красивой и легкой жизни. Современное поколение в его глазах – “свиньи жирные – мозги куриные, этим удовольствие подавай, им бы только себя ублажить”. Люди словно с ума посходили “из-за паршивых долларов” – убивают друг друга, торгуют собой, сходят с ума, а тем временем лесное хозяйство хиреет, фермерам живется все хуже, люди отвыкают работать руками, как испокон веков, и забывают, что такое честный и справедливый труд. Вот к чему пришла Америка через двести лет, считает Джеймс Пейдж, и в его воображении встают из могил отцы-основатели с запавшими глазами, в истлевших синих мундирах, с заржавленными мушкетами, чтобы возродить Америку и совершить “новую революцию”.

Символом нового времени, которое не приемлет старый фермер, становится для него телевизор, без конца показывающий убийц, насильников, полицейских, полуголых баб и всяких длинноволосых “психов”. Эту адскую машину притащила с собой его сестра Салли, когда переехала жить в дом брата. Салли – такая же своенравная и упрямая, как и ее брат, но она придерживается во многом иных взглядов, ибо долгие годы прожила в городе вместе со своим мужем Горасом, пока тот не умер. Детей у нее нет. Нельзя сказать, что она одобряет нынешние нравы, но верит в перемены к лучшему и готова рассуждать на всякие темы, “как заядлый либерал”, чем вызывает яростное недовольство своего брата, у которого собственные, выношенные жизнью убеждения уживаются с расхожими предрассудками. Раскованное поведение молодых не шокирует ее, ибо она считает, что своими выходками они хотят привлечь внимание к социальной несправедливости. Она не считает телевизор дьявольским изобретением и государственной изменой, как ее брат, – это ее единственная связь с миром, с городской жизнью, к которой она привыкла.

Салли целыми вечерами просиживает, уткнувшись в экран, пока наконец Джеймс не выдерживает и не расстреливает телевизор из дробовика, – он стреляет в тот мир, ту жизнь, которая его обманула и предала идеалы прошлого. А непокорную старуху сестру он загоняет на второй этаж, и она в знак протеста запирается в спальне, отказываясь что-либо делать по дому. Домашняя ссора с “политическим” оттенком – оба говорят о свободе и ссылаются на конституцию Америки – затягивается. Родственникам и друзьям не удается помирить стариков, об их ссоре узнают все соседи и начинают давать советы, как поступить. Война разгорается: чтобы запугать Салли, Джеймс подвешивает передее дверью ружье, правда незаряженное. Она же устраивает опасную ловушку, укрепив над своей дверью ящик с яблоками, чтобы он свалился на голову братцу, если тот вздумает войти к ней.

От нечего делать Салли начинает читать попавшую ей в руки книжку “Контрабандисты с Утеса Погибших Душ”. Это боевик с интеллектуальной подкладкой о соперничестве двух шаек контрабандистов, занимающихся торговлей наркотиками. “Больная книга, больная и порочная, как жизнь в сегодняшней Америке” – так гласит рекламная аннотация, будто выражая суть того мира, который не прием-лет Джеймс и от которого некуда спрятаться, даже если уничтожен телевизор. Две действительности как бы сходятся вместе – в одной люди живут обычными трудами, радостями, тревогами, общаются с природой, верят в “природную магию, в битву духа против тяжести материи”, носят с собой череп гремучей змеи от нечистой силы; в другой – безумной действительности урбанизированной Америки – разгорается неистовая конкурентная борьба, и люди одержимы идеей наживы, сумасшедшими желаниями, иллюзиями и страхом. Таким образом, два романа и два способа изображения отражают два жизненных уклада современной Америки.

Во главе одной из шаек, у которой налажена переправка марихуаны из Мексики в Сан-Франциско, стоит капитан Кулак – циник и философ, рассуждающий о свободе и власти. Это своего рода идеолог мира наживы. Другие члены его шайки – “человечество в миниатюре” – представляют разные типы современного сознания: мистер Нуль – технократ, несостоявшийся Эдисон, воображающий, что изобретатель может переделать весь мир. Нерассуждающий мистер Ангел воплощает здоровое физическое начало – он не раздумывая бросается в воду спасать пытающегося покончить жизнь самоубийством разочарованного интеллектуала Питера Вагнера, который поневоле становится членом их экипажа. Джейн символизирует раскрепощенную современную женщину, свободную выбирать себе мужчин по вкусу. Контрабандисты встречаются с поставщиками марихуаны среди океана на пустынном острове под названием “Утес Погибших Душ”. Именно там их настигают соперники – экипаж катера “Воинственный”.

Жестокость, столкновение характеров, нетерпимость – вот законы жизни в преступной среде, но именно эти черты проявляются и в сельской глуши, нарушая спокойное течение семейной жизни, приводя к драме. Джеймс отличался нетерпимостью не только к телевидению, снегоходам и прочим атрибутам современности, но и к собственным детям – он затравил и довел до самоубийства своего сына Ричарда, которого считал “слабаком” и шпынял по поводу и без повода. В конце романа он прозревает, понимая, что телевизор и снегоход не самые страшные враги человека. Страшнее психологическая и нравственная слепота. Воспоминания о сыне и ссора с Салли заставляют старого фермера иначе взглянуть на себя самого. Он всегда старался жить по совести, но не заметил, что его правила превратились в мертвые догмы, за которыми Джеймс уже не различал живых людей. Он уверовал в свою правоту и оказался глух к правоте других. Он вспоминает покойную жену и сына и понимает, что при всех своих слабостях это были честные, хорошие люди, а он прожил жизнь и главного в них не заметил, потому что “имел понятия узкие и мелочные”.

Джеймс навещает в больнице умирающего друга Эда Томаса, тот сожалеет, что не увидит больше раннюю весну, когда вскрываются реки и оттаивает земля. Именно так должно оттаять человеческое сердце для понимания другого сердца. В этом путь спасения человека, страны, человечества, наконец. Вот нравственный закон, который должен победить другие законы, определившие, увы, историю Америки и определяющие ее жизнь сегодня, – “воинственность – закон человеческой природы”, как его не без сожаления формулирует Томас Джефферсон в эпиграфе ко всему роману. В этом контексте следует воспринимать и слова другого свидетеля рождения американского государства, взятые эпиграфом к первой главе и звучащие как приговор всей орущей, стреляющей, наркотизированной и стандартизированной американской цивилизации (которую так не любили великие английские сатирики Ивлин Во и Олдос Хаксли): “Я присутствовал во дворе Конгресса, когда была зачитана Декларация независимости. Из людей порядочных при этом почти никого не было.

Чарльз Биддл, 1776″.

А. Л. Шишкин

Алексей Николаевич Толстой

Хождение по мукам

Трилогия

(Кн. 1-я – 1922; кн. 2-я – 1927-1928; кн. 3-я – 1940-1941)

Книга первая. СЕСТРЫ

Начало 1914 г. Петербург, “замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго – предсмертного гимна жил словно в ожидании рокового и страшного дня”. Молодая чистая девушка Дарья Дмитриевна Булавина приезжает в Петербург на юридические курсы из Самары и останавливается у старшей сестры Екатерины Дмитриевны, которая замужем за известным адвокатом Николаем Ивановичем Смоковниковым. Дома у Смоковниковых – салон, его посещают разные прогрессивные личности, толкующие о демократической революции, и модные люди искусства, среди них – поэт Алексей Алексеевич Бессонов. “Все давным-давно умерло – и люди и искусство, – глухо вещает Бессонов. – А Россия – падаль… А те, кто пишет стихи, все будут в аду”. Чистую и прямодушную Дарью Дмитриевну так и тянет к порочному поэту, но она не подозревает, что ее любимая сестра Катя уже изменила мужу с Бессоновым. Обманутый Смоковников догадывается, говорит об этом Даше, обвиняет жену, но Катя убеждает обоих, что все неправда.

Наконец Даша узнает, что это все-таки правда, и со всем жаром и непосредственностью молодости уговаривает сестру повиниться перед мужем. В результате супруги разъезжаются: Екатерина Дмитриевна – во Францию, Николай Иванович – в Крым. А на Васильевском острове живет добрый и честный инженер с Балтийского завода Иван Ильич Телегин и сдает часть квартиры странным молодым людям, которые устраивают на дому “футуристические” вечера. На один из таких вечеров под названием “Великолепные кощунства” попадает Дарья Дмитриевна; ей совершенно не нравятся “кощунства”, но сразу зато ей понравился Иван Ильич. Летом Даша, направляясь в Самару к отцу, доктору Дмитрию Степановичу Булавину, неожиданно встречает на волжском пароходе Ивана Ильича, к тому времени уже уволенного после рабочих волнений на заводе; их взаимная симпатия крепнет. По совету отца Даша едет в Крым уговаривать Смоковникова помириться с женой; в Крыму бродит Бессонов; там же неожиданно появляется Телегин, но только для того, чтобы, объяснившись Даше в любви, проститься с ней перед отъездом на фронт – началась первая мировая война. “В несколько месяцев война завершила работу целого века”.

На фронте нелепо гибнет мобилизованный Бессонов. Дарья Дмитриевна и вернувшаяся из Франции Екатерина Дмитриевна работают в Москве в лазарете. Смоковников, воссоединившийся с женой, приводит в дом худощавого капитана с обритым черепом, Вадима Петровича Рощина, откомандированного в Москву для приема снаряжения. Вадим Петрович влюблен в Екатерину Дмитриевну, пытается объясниться, но пока без взаимности. Сестры читают в газете, что прапорщик И. И. Телегин пропал без вести; Даша в отчаянии, она еще не знает, что Иван Ильич бежал из концентрационного лагеря, был пойман, переведен в крепость, в одиночку, потом еще в один лагерь; когда ему угрожает расстрел, Телегин с товарищами снова решается на побег, на этот раз удачный. Иван Ильич благополучно добирается до Москвы, но встречи с Дашей длятся недолго, он получает предписание ехать в Петроград на Балтийский завод. В Питере он становится свидетелем того, как Заговорщики сбрасывают в воду тело убитого ими Григория Распутина. На его глазах начинается февральская революция. Телегин едет в Москву за Дашей, потом молодые супруги снова переезжают в Петроград.

Комиссар Временного правительства Николай Иванович Смоковников с энтузиазмом выезжает на фронт, где его убивают возмущенные солдаты, не желающие умирать в окопах; его потрясенную вдову утешает верный Вадим Рощин. Русской армии больше нет. фронта нет. Народ хочет делить землю, а не воевать с немцами. “Великая Россия теперь – навоз под пашню, – говорит кадровый офицер Рощин. – Все надо заново: войско, государство, душу надо другую втиснуть в нас…” Иван Ильич возражает: “Уезд от нас останется, – и оттуда пойдет русская земля…” Летним вечером 1917 г. Катя и Вадим гуляют по Каменноостровскому проспекту в Петрограде. “Екатерина Дмитриевна, – проговорил Рощин, беря в руки ее худенькую руку… – пройдут годы, утихнут войны, отшумят революции, и нетленным останется одно только – кроткое, нежное, любимое сердце ваше…” Они как раз проходят мимо бывшего особняка знаменитой балерины, где размещается штаб большевиков, готовящихся к захвату власти.

Книга вторая. ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

“Страшен был Петербург в конце семнадцатого года. Страшно, непонятно, непостигаемо”. В холодном и голодном городе Даша (после ночного нападения грабителей) родила раньше срока, мальчик умер на третий день. Семейная жизнь разлаживается, беспартийный Иван Ильич уходит в Красную Армию. А Вадим Петрович Рощин – в Москве, во время октябрьских боев с большевиками контужен, едет с Екатериной Дмитриевной сначала на Волгу к доктору Булавину пережидать революцию (уж к весне-то большевики должны пасть), а потом в Ростов, где формируется белая Добровольческая армия. Они не успевают – добровольцы вынуждены уйти из города в свой легендарный “ледовый поход”. Неожиданно Екатерина Дмитриевна и Вадим Петрович ссорятся на идейной почве, она остается в городе, он следует на юг вслед за добровольцами. Белый Рощин вынужден вступить в красногвардейскую часть, добраться вместе с нею в район боев с Добровольческой армией и при первом же случае перебегает к своим. Он храбро воюет, но не доволен собой, страдает из-за разрыва с Катей. Екатерина Дмитриевна, получив (заведомо ложное) известие о смерти Вадима, отправляется из Ростова в Екатеринослав, но не доезжает – на поезд нападают махновцы. У Махно ей пришлось бы худо, но бывший вестовой Рощина Алексей Красильников узнает ее и берется опекать. Рощин же, получив отпуск, мчится за Катей в Ростов, но никто не знает, где она.

На ростовском вокзале он видит Ивана Ильича в белогвардейской форме и, зная, что Телегин красный (значит, разведчик), все-таки не выдает его. “Спасибо, Вадим”, – тихо шепчет Телегин и исчезает. А Дарья Дмитриевна живет одна в красном Петрограде, к ней является старый знакомый – деникинский офицер Куличек – и привозит письмо от сестры с ложным известием о смерти Вадима. Куличек, посланный в Питер для разведки и вербовки, втягивает Дашу в подпольную работу, она переезжает в Москву и участвует в “Союзе защиты родины и свободы” Бориса Савинкова, а для прикрытия проводит время в компании анархистов из отряда Мамонта Дальского; по заданию савинковцев она ходит на рабочие митинги, следит за выступлениями Ленина (на которого готовится покушение), но речи вождя мировой революции производят на нее сильное впечатление, Даша – порывает и с анархистами, и с заговорщиками, едет к отцу в Самару. В Самару же нелегально добирается все в той же белогвардейской форме Телегин, он рискует обратиться к доктору Булавину за какой-нибудь весточкой от Даши. Дмитрий Степанович догадывается, что перед ним “красная гадина”, отвлекает его внимание старым Дашиным письмом и по телефону вызывает контрразведку. Ивана Ильича пытаются арестовать, он спасается бегством и неожиданно натыкается на Дату (которая, ничего не подозревая, была все время тут, в доме); супруги успевают объясниться, и Телегин исчезает. Некоторое время спустя, когда Иван Ильич, командуя полком, одним из первых врывается в Самару, квартира доктора Булавина уже пуста, стекла выбиты… Где же Даша?..

Книга третья. ХМУРОЕ утро

Ночной костер в степи. Дарья Дмитриевна и ее случайный попутчик пекут картошку; они ехали в поезде, который атаковали белые казаки. Путники идут по степи в сторону Царицына и попадают в расположение красных, которые подозревают их в шпионаже (тем более что Дашин отец, доктор Булавин, – бывший министр белого самарского правительства), но неожиданно выясняется, что командир полка Мельшин хорошо знает Дашиного мужа Телегина и по германской войне, и по Красной Армии. Сам же Иван Ильич в это время везет по Волге пушки и боеприпасы в обороняющийся от белых Царицын. При обороне города Телегин серьезно ранен, он лежит в лазарете и никого не узнает, а когда приходит в себя, оказывается, что сидящая у постели медсестра – это его любимая Даша. А в это время честный Рощин, уже совершенно разочарованный в белом движении, серьезно думает о дезертирстве и вдруг в Екатеринославе случайно узнает о том, что поезд, в котором ехала Катя, был захвачен махновцами. Бросив чемодан в гостинице, сорвав погоны и нашивки, он добирается до Гуляйполя, где находится штаб Махно, и попадает в руки начальника махновской контрразведки Левки Задова, Рощина пытают, но сам Махно, которому предстоят переговоры с большевиками, забирает его в свой штаб, чтобы красные подумали, будто он одновременно заигрывает с белыми.

Рощину удается побывать на хуторе, где жили Алексей Красильников и Катя, но они уже уехали неизвестно куда. Махно заключает временный союз с большевиками для совместного взятия Екатеринослава, контролируемого петлюровцами. Храбрый Рощин участвует в штурме города, но петлюровцы берут верх, раненого Рощина увозят красные, и он оказывается в харьковском госпитале. (В это время Екатерина Дмитриевна, освободившись от Алексея Красильникова, принуждавшего ее к женитьбе, учительствует в сельской школе.) Выписавшись из госпиталя, Вадим Петрович получает назначение в Киев, в штаб курсантской бригады к знакомому по боям в Екатеринославе комиссару Чугаю. Он участвует в разгроме банды Зеленого, убивает Алексея Красильникова и всюду ищет Катю, но безуспешно.

Однажды Иван Ильич, уже комбриг, знакомится со своим новым начальником штаба, узнает в нем старого знакомца Рощина и, думая, что Вадим Петрович – белый разведчик, хочет его арестовать, но все разъясняется. А Екатерина Дмитриевна возвращается в голодную Москву в старую арбатскую (теперь уже коммунальную) квартиру, где она когда-то хоронила мужа и объяснилась с Вадимом. Она по-прежнему учительствует. На одном из собраний в выступающем перед народом фронтовике она узнает Рощина, которого считала мертвым, и падает в обморок. К сестре приезжают Даша и Телегин. И вот они все вместе – в холодном, набитом народом зале Большого театра, где Кржижановский делает доклад об электрификации России. С высоты пятого яруса Рощин указывает Кате на присутствующих здесь Ленина и Сталина (“…тот, кто разгромил Деникина…”). Иван Ильич шепчет Даше: “Дельный доклад… Ужасно хочется, Дашенька, работать…” Вадим Петрович шепчет Кате: “Ты понимаешь – какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра… Все в этом зале готовы отдать за это жизнь… Это не вымысел – они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль… И это – на моей родине, и это – Россия…”

А. В. Василевский

И. А. Бунин

Танька

Показан голод и обнищание в деревне зимой. Танька – маленькая девочка – спит на печке вместе с братиком Васькой (их отец Корней и мать Марья). Семья вынуждена была продать корову и совсем за бесценок лошадь. Но есть все равно нечего и кормить детей нечем. Поэтому мать отправляет детей с самого утра гулять на улицу (на пруд), а вечером рано укладывает спать, чтобы есть не просили. У самой Марьи сердце от боли разрывается, и она рассказывает о бедственности положения страннику, ночевавшему у них в доме. То, как “заголосила” мать, услышала Танька, проснувшаяся от холода. Она решает сразу зимним утром бежать на улицу, чтоб мать не голосила. Замерзшую ее подбирает барин Павел Антоныч и везет к себе в гости (он старый человек, усердный хозяин, умерла у него жена, пришлось отпустить крепостных, сын-студент был сослан в Сибирь, т. е. барин одинок). Ему хотелось обогреть и накормить замерзшего ребенка. Павел Антоныч показывал Таньке, как играют часы, поил ее чаем с молоком, пел ей песни под гитару. При этом он думает про будущее, которое ее ждет, думает про голодающих людей в деревнях. Вечером он везет Таньку в санях домой. Ей снится сон про сад, звезды, Ваську, часы, мать.

Статья посвящена драме Островского “Гроза”

В начале статьи Добролюбов пишет о том, что “Островский обладает глубоким пониманием русской жизни”. Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них “отсутствует прямой взгляд на вещи”.

Затем Добролюбов сравнивает “Грозу” с драматическими канонами: “Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга – с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг”. Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. “Гроза” при этом “не удовлетворяет самой существенной цели драмы – внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовоспитанного человека”.

Этот сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нем быть показано, не дает истинного понимания. “Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается”.

“Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам”, – пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который “подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался”. Далее автор обращается к другим критическим статьям о “Грозе”, в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского – в его “народности”. “Но в чем же состоит народность, г. Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною”.

Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как “пьес жизни”: “Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы”.

В “Грозе” особенно видна необходимость “ненужных” лиц. Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев “темного царства”: “все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят”.

Затем автор пишет о том, что “Гроза” есть “самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в “Грозе” есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это “что-то” и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели”.

Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как “шаг вперед во всей нашей литературе”: “Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных”. Образ Катерины “неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно – она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых”.

Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: “Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается все облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине”. Но это будет не Тихон Кабанов, который “слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: “Не разберу я тебя, Катя, – говорит он ей, – то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь”. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей”.

Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: “в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее – она течет спокойно, камни большие встретились – она через них перескакивает, обрыв – льется каскадом, запружают ее – она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения ее естественных требований – для дальнейшего течения”.

Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает еще одна проблема – материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. “Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис – такой же, в сущности, только образованный”.

В конце пьесы “нам отрадно видеть избавление Катерины – хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в “темном царстве” хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: “Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!” Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим”.

В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: “Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в “Грозе” на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи”.