Category: Краткие содержания

АВСТРИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Леопольд фон Захер-Мазох (Leopold von Sacher-Masoch)

Венера в мехах (Venus im Pelz)

Роман (1869)

Венера простужена. Разглагольствуя о холодности Европы и европейцев, она беспрестанно чихает и кутает мраморные плечи в темные собольи меха. “Чем грубее женщина будет обращаться с мужчиной, тем больше будет она им любима и боготворима”. Приятная собеседница! Однако надо просыпаться – Северин уже ждет к чаю.

“Странный сон!” – говорит Северин. Странный Северин! Тридцатилетний педант, живущий по часам, термометру, барометру, Гиппократу, Канту… но иногда вдруг настигаемый бешеными приступами страстности. Странный дом: скелеты, чучела, гипсы, картины, на картине – она: Венера в мехах. Вместо объяснений Северин достает рукопись, и во все время, пока мы читаем “Исповедь сверхчувственного”, сидит к нам спиной у камина, грезя…

Перед нами – слегка подправленный дневник, начатый на карпатском курорте скуки ради. Гоголь, головная боль, амуры… – ах, друг Северин! Ты во всем дилетант! Курорт почти безлюден. Заслуживают внимания только молодая вдова с верхнего этажа и статуя Венеры в саду. Лунная ночь, вдова в саду, это она, Венера! Нет, ее зовут Ванда фон Дунаева. Ванда дает своей каменной предшественнице поносить свой меховой плащ и предлагает изумленному Северину стать ее рабом, шутом, ее игрушкой. Северин готов на все!

Они проводят вместе дни напролет. Он живо рассказывает ей о своем детстве, о троюродной тетке в меховой кацавейке, однажды высекшей его – о, какое наслаждение! – розгами; он читает ей лекции о художниках, писавших женщин в мехах, о легендарных мазохистах, о великих сладострастницах. Ванда заметно возбуждена…

Несколько дней спустя Ванда предстает перед потрясенным Севе-рином в горностаевой кацавейке с хлыстом в руках. Удар. Сострадание. “Бей меня без всякой жалости!” Град ударов. “Прочь с глаз моих, раб!”

Мучительные дни – высокомерная холодность Ванды, редкие ласки, долгие разлуки: добровольный раб должен являться к госпоже только по звонку. Северин – слишком благородное имя для слуги. Теперь он – Григорий. “Мы едем в Италию, Григорий”. Госпожа едет первым классом; укутав ей ноги меховым одеялом, слуга удаляется в свой, третий.

Флоренция, роскошный замок, расписной – Самсон и Далила – потолок, соболий плащ, документ – договор (любознательный читатель найдет в приложениях к роману аналогичный “Договор между г-жой Фанни фон Пистор и Леопольдом фон Захер-Мазохом”). “Госпожа Дунаева вправе мучить его по первой своей прихоти или даже убить его, если ей это вздумается”. Северин скрепляет этот необычный договор и пишет под диктовку Ванды записку о своем добровольном уходе из жизни. Теперь его судьба – в ее прелестных пухленьких ручках. Далила в меховом плаще склоняется над влюбленным Самсоном. За свою преданность Северин вознагражден кровавой поркой и месяцем изгнания. Усталый раб садовничает, прекрасная госпожа делает визиты…

Через месяц слуга Григорий наконец приступает к своим обязанностям: прислуживает гостям за обедом, получая оплеухи за неловкость, разносит письма госпожи мужчинам, читает ей вслух “Манон Леско”, по ее приказу осыпает ее лицо и грудь поцелуями и – “Ты можешь быть всем, чем я захочу, – вещью, животным!..” – влачит плуг по маисовому полю, понукаемый Вандиными горничными-негритянками. Госпожа наблюдает за этим зрелищем издали.

Новая жертва “Львовской Венеры” (Ванда – землячка Захер-Ма-зоха) – немец-художник. Он пишет ее в мехах на голое тело, попирающей ногой лежащего раба. Он называет свою картину “Венера в мехах”, как это кому-то ни покажется странным.

…Прогулка в парке. Ванда (фиолетовый бархат, горностаевая опушка) правит лошадьми сама, сидя на козлах. Навстречу на стройном горячем вороном – Аполлон в меховой куртке. Их взгляды встречаются…

Григорий получает нетерпеливый приказ: узнать о всаднике все!

Слуга докладывает Ванде-Венере: Аполлон – грек, его зовут Алексей Пападополис, он храбр и жесток, молод и свободен. Ванда теряет сон.

Раб пытается бежать, раб хочет лишить себя жизни, раб кидается к реке… Пошлый дилетант! К тому же его жизнь ему не принадлежит. Насквозь промокший, Северин-Григорий ходит вокруг дома госпожи, он видит их вместе – богиню и бога: Аполлон взмахивает хлыстом и, разгневанный, уходит. Венера дрожит: “Я люблю его так, как никогда никого не любила. Я могу заставить тебя быть его рабом”.

Раб взбешен. Немало лести и ласк расточает Ванда, чтобы – “Мы уезжаем сегодня ночью” – успокоить его и – “Ты совсем холоден, я чуточку похлещу тебя” – связать ему руки.

И в то же мгновенье полог ее кровати раздвинулся, и показалась черная курчавая голова красавца грека.

Аполлон сдирал с Марсия кожу. Венера смеялась, складывая меха в чемодан и облачаясь в дорожную шубу. После первых ударов раб испытал постыдное наслажденье. Потом, когда кровь залила спину, наслажденье отступило перед стыдом и гневом. Стук дверцы экипажа, стук копыт, стук колес.

Все кончено.

А потом?.. Потом – два года мирных трудов в отцовском поместье и письмо Ванды: “Я любила вас Но вы сами задушили это чувство своей фантастической преданностью Я нашла того сильного мужчину, которого искала… Он пал на дуэли Я живу в Париже жизнью Аспазии… Примите на память обо мне подарок Венера в мехах”.

Вместе с письмом посыльный принес небольшой ящик. С улыбкой – “Лечение было жестоко, но я выздоровел” – Северин извлек из него картину бедного немца.

В. А. Павлова

АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кен Кизи (Ken Kesey)

Над кукушкиным гнездом

(One Flew Over the Cuckoo’s Nest)

Роман (1962)

Герой-повествователь Бромден – сын белой женщины и индейского вождя – притворяется немощным, глухонемым и слабоумным. Он давно уже находится в психиатрической больнице, спасаясь в ee стенах от жестокости и равнодушия “нормальной Америки”. Впрочем, годы, проведенные Бромденом в психушке, дают о себе знать. Старшая медсестра мисс Гнусен, руководящая и пациентами, и безвольным доктором Спайви, регулирует, по его мнению, бег времени, заставляя часы то стремительно лететь, то тянуться бесконечно. Поеераспоряжению включают “туманную машину”, а таблетки, что дают больным, содержат в себе электронные схемы и помогают контролировать извне сознание и “острых”, и “хроников”. По убеждению Бромдена, это отделение – фабрика в некоем зловеще-загадочном Комбинате: “здесь исправляют ошибки, допущенные по соседству, в церквах и школах. Когда готовое изделие возвращают обществу, полностью починенное, не хуже нового, а то и лучше, у старшей сестры сердце радуется”.

В эту обитель скорби в один прекрасный день является Рэндл Патрик Макмерфи, успевший покочевать по Америке и отсидеть во многих ее тюрьмах. Последний срок он отбывал в колонии, где проявил “психопатические тенденции” и теперь вот переведен в психлечебницу. Впрочем, перевод он воспринял без огорчения. Завзятый картежник, он рассчитывает поправить свои финансовые дела за счет лопухов-психов, да и порядки в больнице, по слухам, куда более демократические, чем прежде.

Отделение и в самом деле выставляет напоказ свои либеральные принципы, и представитель администрации по связям с общественностью то и дело проводит экскурсии, на все лады расхваливая новые веяния. Пациентов хорошо кормят, призывают их к сотрудничеству с медперсоналом, и все важнейшие проблемы решаются путем голосования на совете пациентов, возглавляет который некто Хардинг, получивший высшее образование и отличающийся красноречием и полным отсутствием воли. “Мы все кролики, – сообщает он Макмерфи, – и находимся здесь не потому, что мы кролики, но потому, что не можем привыкнуть к своему кроличьему положению”.

Макмерфи – кто угодно, но не кролик. Вознамерившись “прибрать эту лавочку к рукам”, он с первых же дней вступает в конфликт с властной мисс Гнусен. То, что он шутя обыгрывает пациентов в карты, для нее еще полбеды, но он ставит под угрозу размеренную деятельность “терапевтической общины”, высмеивает собрания, на которых под неусыпным присмотром старшей сестры пациенты привычно копаются в чужой личной жизни. Это систематическое унижение людей проводится под демагогическим лозунгом обучения их существованию в коллективе, стремления создать демократическое отделение, полностью управляемое пациентами.

Макмерфи никак не вписывается в тоталитарную идиллию псих-больницы. Он подзуживает своих товарищей вырваться на свободу, разбить окно и разорвать сетку тяжеленным пультом и даже бьется об заклад, что способен это сделать. Когда же его попытка заканчивается неудачей, то, расплачиваясь, а вернее, возвращая долговые расписки, он произносит: “По крайней мере я попытался”.

Очередное столкновение Макмерфи и мисс Гнусен происходит по поводу телевизора. Он просит сдвинуть график просмотра телепередач так, чтобы можно было посмотреть бейсбол. Вопрос ставят на голосование, и его поддерживает лишь Чесвик, известный своей строптивостью на словах, но неспособностью воплотить свои намерения в поступок. Впрочем, ему удается вскоре добиться повторного голосования, и все двадцать “острых” голосуют за то, чтобы смотреть телевизор днем. Макмерфи торжествует, но старшая сестра сообщает ему, что для того, чтобы решение было принято, нужно большинство, а поскольку всего в отделении сорок человек, не хватает еще одного голоса. По сути дела, это скрытое издевательство, так как остальные двадцать больных являются хрониками, напрочь отрезанными от объективной реальности. Но тут поднимает руку Бромден, идя наперекор своему жизненному правилу “не раскрываться”. Но и этого оказывается недостаточно, так как он поднял руку после того, как собрание было объявлено закрытым. Тогда Макмерфи самовольно включает телевизор и не отходит от него, даже когда мисс Гнусен отключает электричество. Он и его товарищи смотрят на пустой экран и “болеют” вовсю.

По убеждению врачей, Макмерфи – “фактор беспорядка”. Встает вопрос о переводе его в отделение буйных, предлагаются и более радикальные меры. Но мисс Гнусен против этого. Ей необходимо сломать его в отделении, доказать всем остальным, что он не герой, не бунтарь, а хитрый эгоцентрик, заботящийся о собственном благе.

Пока же “тлетворное” влияние Макмерфи на пациентов очевидно. Под его влиянием Бромден отмечает, что “туманная машина” вдруг сломалась, он начинает видеть мир с прежней четкостью. Но сам Макмерфи на время умеряет свой бунтарский пыл. Он узнает печальную истину: если в колонию он попал на определенный судом срок, то в психбольницу его поместили до тех пор, пока врачи будут считать его нуждающимся в лечении, и, следовательно, его судьба всецело у них в руках.

Он перестает заступаться за других пациентов, проявляет осторожность в выяснении отношений с начальством. Такие перемены влекут за собой трагические последствия. Взявший пример с Макмерфи Чесвик отчаянно сражается за право курить сигареты когда угодно и сколько угодно, попадает в буйное отделение, а потом по возвращении сообщает Макмерфи, что вполне понимает его позицию, и вскоре кончает жизнь самоубийством.

Эта гибель производит на Макмерфи сильное впечатление, но еще больше изумляет его тот факт, что, оказывается, подавляющее большинство пациентов мисс Гнусен находится здесь по собственной воле. Он с новой энергией возобновляет войну со старшей сестрой и в то же время учит пациентов ощущать себя полноценными членами общества. Он сколачивает баскетбольную команду, вызывает на состязание санитаров, и, хотя матч проигран, главная цель достигнута – игроки-пациенты почувствовали себя людьми.

Именно Макмерфи раскусил Бромдена, поняв, что тот лишь притворяется глухонемым. Он вселяет в Бромдена уверенность в себе и своих силах, и под его руководством тот старается приподнять тяжелый пульт, с каждым разом отрывая его от пола все выше и выше.

Вскоре Макмерфи приходит в голову вроде бы безумная идея: отправиться всем отделением в море на катере удить лосося, и, несмотря на увещевания мисс Гнусен, собирается команда. И хотя капитан катера отказывается выйти в море из-за отсутствия необходимых бумаг, “психи” делают это самовольно и получают огромное удовольствие.

Именно на этой морской прогулке робкий и пугливый Билли Биббит знакомится с Кэнди, подружкой Макмерфи, которая очень ему приглянулась. Понимая, что бедняге Билли крайне важно наконец утвердиться как мужчине, Макмерфи договаривается о том, что Кэнди явится к ним в следующую субботу и проведет у них ночку.

Но до субботы происходит еще один серьезный конфликт. Макмерфи и Бромден вступают врукопашную с санитарами, и в результате попадают в отделение для буйных и подвергаются лечению электрошоком.

Выдержав курс психотерапии, Макмерфи возвращается в отделение как раз к субботе, чтобы принять Кэнди, которая является со своей подружкой Сэнди и запасом спиртного.

Веселье приобретает довольно буйный характер, и Макмерфи с друзьями устраивают разгром во владениях старшей сестры. Понимая, что инициатору праздника, что называется, не сносить головы, пациенты уговаривают его бежать, и он в общем-то соглашается, но алкоголь берет свое – он просыпается слишком поздно, когда уже являются санитары.

Мисс Гнусен, еле сдерживая ярость, обозревает свое сильно пострадавшее за ночь отделение. Куда-то исчез Билли Биббит. Она отправляется на поиски и находит его в обществе Кэнди. Мисс Гнусен угрожает все рассказать матери Билли, напоминая, как тяжело та переживает чудачества сына. Билли приходит в ужас, кричит, что он не виноват, что его заставили Макмерфи и другие, что они дразнили его, обзывали…

Довольная своей победой, мисс Гнусен обещает Билли все объяснить его матери. Она отводит Билли в кабинет к доктору Спайви и просит его потолковать с пациентом. Но доктор приходит слишком поздно. Разрываясь между страхом перед матерью и презрением к себе за предательство, Билли перерезает себе горло.

Тогда мисс Гнусен обрушивается на Макмерфи, упрекая его, что он играет человеческими жизнями, обвиняя его в гибели и Чесвика, и Билли. Макмерфи выходит из оцепенения, в котором находился, и набрасывается на своего заклятого врага. Он разрывает на старшей медсестре платье, отчего на всеобщее обозрение вываливаются ее большие груди, и хватает ее за горло.

Санитарам кое-как удается оттащить его от мисс Гнусен, но колдовские чары развеиваются, и всем становится ясно, что никогда уже она не будет пользоваться той властью, какой располагала.

Постепенно больные или выписываются домой, или переводятся в другие отделения. Из “стариков” – острых больных – остаются лишь несколько человек, в том числе и Бромден. Именно он становится свидетелем возвращения Макмерфи. Старшая медсестра потерпела поражение, но сделала все, чтобы ее соперник не смог порадоваться своей победе. После лоботомии весельчак, буян, жизнелюб превращается в овощ. Бромден не может допустить, чтобы этот человек существовал в виде напоминания о том, что случается с теми, кто идет наперекор власти. Он душит его подушкой, а затем разбивает окно и разрывает сетку тем самым пультом, который учил поднимать его Макмерфи. Теперь уже ничто не сможет преградить ему путь к свободе.

С. Б. Белов

Федор Михайлович Достоевский

Записки из подполья

Повесть (1864)

Герой “подполья”, автор записок, – коллежский асессор, недавно вышедший в отставку по получении небольшого наследства. Сейчас ему сорок. Он живет “в углу” – “дрянной, скверной” комнате на краю Петербурга. В “подполье” он и психологически: почти всегда один, предается безудержному “мечтательству”, мотивы и образы которого взяты из “книжек”. Кроме того, безымянный герой, проявляя незаурядный ум и мужество, исследует собственное сознание, собственную душу. Цель его исповеди – “испытать: можно ли хоть с самим собой совершенно быть откровенным и не побояться всей правды?”.

Он считает, что умный человек 60-х гг. XIX в. обречен быть “бесхарактерным”. Деятельность – удел глупых, ограниченных людей. Но последнее и есть “норма”, а усиленное сознание – “настоящая, полная болезнь”. ум заставляет бунтовать против открытых современной наукой законов природы, “каменная стена” которых – “несомненность” только для “тупого” непосредственного человека. Герой же “подполья” не согласен примириться с очевидностью и испытывает “чувство вины” за несовершенный миропорядок, причиняющий ему страдание. “Врет” наука, что личность может быть сведена к рассудку, ничтожной доле “способности жить”, и “расчислена” по “табличке”. “Хотенье” – вот “проявление всей жизни”. Вопреки “научным” выводам социализма о человеческой природе и человеческом благе он отстаивает свое право к “положительному благоразумию примешать пошлейшую глупость единственно для того, чтоб самому себе подтвердить, что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых играют сами законы природы собственноручно…”.

“В наш отрицательный век” “герой” тоскует по идеалу, способному удовлетворить его внутреннюю “широкость”. Это не наслаждение, не карьера и даже не “хрустальный дворец” социалистов, отнимающий у человека самую главную из “выгод” – собственное “хотенье”. Герой протестует против отождествления добра и знания, против безоговорочной веры в прогресс науки и цивилизации. Последняя “ничего не смягчает в нас”, а только вырабатывает “многосторонность ощущений”, так что наслаждение отыскивается и в унижении, и в “яде неудовлетворенного желания”, и в чужой крови… Ведь в человеческой природе не только потребность порядка, благоденствия, счастья, но и – хаоса, разрушения, страдания. “Хрустальный дворец”, в котором нет места последним, несостоятелен как идеал, ибо лишает человека свободы выбора. И потому уж лучше – современный “курятник”, “сознательная инерция”, “подполье”.

Но тоска по “действительности”, бывало, гнала из “угла”. Одна из таких попыток подробно описана автором записок.

В двадцать четыре года он еше служил в канцелярии и, будучи “ужасно самолюбив, мнителен и обидчив”, ненавидел и презирал, “а вместе с тем и боялся” “нормальных” сослуживцев. Себя считал “трусом и рабом”, как всякого “развитого и порядочного человека”. Общение с людьми заменял усиленным чтением, по ночам же “развратничал” в “темных местах”.

Как-то раз в трактире, наблюдая за игрой на биллиарде, случайно преградил дорогу одному офицеру. Высокий и сильный, тот молча передвинул “низенького и истощенного” героя на другое место. “Подпольный” хотел было затеять “правильную”, “литературную” ссору, но “предпочел озлобленно стушеваться” из боязни, что его не примут всерьез. Несколько лет он мечтал о мщении, много раз пытался не свернуть первым при встрече на Невском. Когда же, наконец, они “плотно стукнулись плечо о плечо”, то офицер не обратил на это внимания, а герой “был в восторге”: он “поддержал достоинство, не уступил ни на шаг и публично поставил себя с ним на равной социальной ноге”.

Потребность человека “подполья” изредка “ринуться в общество” удовлетворяли единичные знакомые: столоначальник Сеточкин и бывший школьный товарищ Симонов. Во время визита к последнему герой узнает о готовящемся обеде в честь одного из соучеников и “входит в долю” с другими. Страх перед возможными обидами и унижениями преследует “подпольного” уже задолго до обеда: ведь “действительность” не подчиняется законам литературы, а реальные люди едва ли будут исполнять предписанные им в воображении мечтателя роли, например “полюбить” его за умственное превосходство. На обеде он пытается задеть и оскорбить товарищей. Те в ответ перестают его замечать. “Подпольный” впадает в другую крайность – публичное самоуничижение. Сотрапезники уезжают в бордель, не пригласив его с собой. Теперь, для “литературности”, он обязан отомстить за перенесенный позор. С этой целью едет за всеми, но они уже разошлись по комнатам проституток. Ему предлагают Лизу.

После “грубого и бесстыжего” “разврата” герой заводит с девушкой разговор. Ей 20 лет, она мещанка из Риги и в Петербурге недавно. Угадав в ней чувствительность, он решает отыграться за перенесенное от товарищей: рисует перед Лизой живописные картины то ужасного будущего проститутки, то недоступного ей семейного счастья, войдя “в пафос до того, что у самого горловая спазма приготовлялась”. И достигает “эффекта”: отвращение к своей низменной жизни доводит девушку до рыданий и судорог. уходя, “спаситель” оставляет “заблудшей” свой адрес. Однако сквозь “литературность” в нем пробиваются подлинная жалость к Лизе и стыд за свое “плутовство”.

Через три дня она приходит. “Омерзительно сконфуженный” герой цинично открывает девушке мотивы своего поведения, однако неожиданно встречает с ее стороны любовь и сочувствие. Он тоже растроган: “Мне не дают… Я не могу быть… добрым!” Но вскоре устыдившись “слабости”, мстительно овладевает Лизой, а для полного “торжества” – всовывает ей в руку пять рублей, как проститутке. уходя, она незаметно оставляет деньги.

“Подпольный” признается, что писал свои воспоминания со стыдом, И все же он “только доводил в жизни до крайности то”, что другие “не осмеливались доводить и до половины”. Он смог отказаться от пошлых целей окружающего общества, но и “подполье” – “нравственное растление”. Глубокие же отношения с людьми, “живая жизнь”, внушают ему страх.

О. А. Богданова

ИЗ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XIX ВЕКА

А. Н. Островский

Русские писатели о творчестве Островского

Н. К. Михайловский

Н. К. Михайловский (1842-1904) – русский социолог, публицист, литературный критик, народник. Один из редакторов “Отечественных записок”, “Русского богатства”. В конце 1870-х близок к “Народной воле”. В 1890-х с позиций крестьянского социализма выступал против марксизма.

Из статьи “А. Н. Островский”

(отклик на смерть драматурга)

Восстанавливая в памяти длинный ряд героев и героинь Островского, невольно представляешь их себе снабженными либо волчьим ртом, либо лисьим хвостом, либо и тем и другим вместе. Психология насилия и обмана в их бытовой русской форме – этим исчерпывается содержание чуть ли не всех произведений Островского… надо удивляться той неистощимости творчества и той тонкости анализа, с которыми он строил свои чуть ли не бесчисленные комбинации волчьего рта и лисьего хвоста… Островский понимал, что насилие не есть признак или выражение внутренней силы, которой нет необходимости прибегать к подлому обману…

Высокий комический талант Островского и тонкое понимание психологии обмана и насилия давали ему возможность с необыкновенной жизненностью рисовать эти переходы, которые у всякого другого, даже большого писателя рисковали бы оказаться фальшивыми, делаными. Но ему не была чужда и глубоко трагическая струя. В числе его героев и героинь есть немало таких, которые изнемогают от плавания в безбрежном море наглого издевательства и подлой лжи, изнемогают и тонут в пьяном разгуле, как Любим Торцов (“Бедность не порок”), в сумасшествии, как Кисельников (“Пучина”), прямо в реке, как Катерина (“Гроза”).

Язык Островского до конца дней его оставался образцовым русским языком, сильным метким, образным, и едва ли кто-нибудь из самых крупных наших писателей может с ним в этом отношении померяться.

Литературная деятельность Островского главным образом захватывает дореформенную Россию. Я говорю, конечно, не о времени, в которое написаны его произведения, а о его действующих лицах, не затронутых или почти не затронутых разнообразными сложными веяниями – хорошими и дурными, подлинными и фальшивыми, крупными и мелочными, – которые мы пережили в последнюю четверть века. Островский понимал, что к концу этой четверти века семейная драма, не осложненная всеми этими веяниями, не отразившая их на себе, как бы она ни была высока и многознаменательна в общем смысле, не может уже представить столь полную картину русской жизни. Но ориентироваться в этой сложной, запутанной сети он не мог (отнюдь, я думаю, не вследствие ослабления таланта). Он пробовал, искал, – где же теперь интересные и характерные формы насилия и обмана…

Как бы то ни было, но Островский десятки лет неустанно творил, неустанно делал великое, доброе дело; и, помимо высокой художественной цены его произведений, всякий, испытавший на себе, что значат волчий рот и лисий хвост, – а мало ли таких, испытавших?! – скажет: мир праху твоему, борец за оскорбленную, попранную насилием и обманом душу человеческую!

ИЗ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XIX ВЕКА

Ф. И. Тютчев

Русской женщине

Вдали от солнца и природы,

Вдали от света и искусства,

Вдали от жизни и любви

Мелькнут твои младые годы,

Живые помертвеют чувства,

Мечты развеются твои…

И жизнь твоя пройдет незрима,

В краю безлюдном, безымянном,

На незамеченной земле, –

Как исчезает облак дыма

На небе тусклом и туманном,

В осенней беспредельной мгле…

ДЕВУШКА С ЗАПАДА

Опера в трех актах

Либретто Г. Чивинини и К. Цангарини

Действующие лица:

Золотоискатели.

Действие происходит в Калифорнии в 1849-1850 гг.

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

В 1905 году в Нью-Йорке Пуччини присутствовал на премьере драмы Давида Беласко “Девушка с золотого Запада”. Спектакль произвел на него огромное впечатление. Как раз в это время композитор искал сюжет для новой оперы; “Девушка с золотого Запада” привлекла его внимание суровым романтическим колоритом полуцивилизованной Калифорнии в период охватившей ее “золотой лихорадки”. Пуччини задумал создать оперу, в музыке которой воплотились бы образы, близкие героям Брет Гарта и типичные для целого этапа американской жизни. Либретто по драме Беласко взялись делать поэты К. Цангарини (род. в 1874 г.) и Г. Чивинини (1873-1954). В 1910 году создание оперы было завершено. Премьера “Девушки с Запада” состоялась 10 декабря 1910 года в Нью-Йорке под управлением Тосканини. Партию Джонсона исполнял Карузо. Спектакль прошел с триумфальным успехом. На сценах советских театров опера идет под названием “Девушка из Калифорнии”.

МУЗЫКА

“Девушка с Запада” отмечена стремительностью развития действия, яркой театральностью, свежестью музыкального языка и оркестровой палитры. Хотя порой она грешит мелодраматизмом и внешними эффектами, в целом в опере, безусловно, преобладают достоинства.

Вступление концентрирует в себе лирические настроения оперы. Первый акт – широко развернутая жанрово-бытовая сцена. Сольные реплики чередуются с ансамблевыми, речитативные фразы – с краткими восклицаниями. Вставной номер – грустно меланхолическая песня Уэлеча “Вспоминая обо мне, сон теряет мать родная” – выдержан в народном духе. Большого драматического накала достигают последующие массовые сцены. Перелом наступает в момент выхода Минни, когда в оркестре появляется распевная лирическая тема, рисующая ее пленительный облик. Сцена Минни и Рэнча вначале сдержанна, приглушенно сумрачна; затем партия Рэнча приобретает лирическую окраску (“Минни, родной свой дом…”), а в речах Минни воцаряется спокойствие (“Любовь куда дороже…”). В сцене Минни, Джонсона и Рэнча ведущую роль играет оркестр; он передает внутреннее волнение Минни и Джонсона,.речитативные фразы которых внешне безразличны. Звучит вальс-бостон эстрадного плана, на него накладываются злобные реплики Рэнча (“Я – шериф всей округи… Надо мной не смеются…”), восклицания хора. Беззаботный танцевальный ритм вытесняется мрачным маршем, на фоне которого разворачивается сцена золотоискателей с бандитом Кастро. Сцена объяснения Минни и Джонсона, начинаясь в спокойных лирических тонах (“Мистер Джонсон, вы здесь остались”), к заключению акта достигает огромного эмоционального напряжения.

Краткое оркестровое вступление ко второму акту наделено экзотически терпким колоритом, призванным охарактеризовать индейцев. Те же суровые архаические звучания сохраняются в сцене Билли и Уокли (“Крем и бисквиты хозяйке”). Сцена Минни и Джонсона (“Ах, как вы прекрасны”) покоряет широким мелодическим дыханием, искренностью и эмоциональной полнотой. С приходом золотоискателей в музыке возникают тревожные краски. Скорбное ариозо Джонсона “Позволь мне только слово” сопровождается мелодико-ритмическими оборотами похоронного марша.

Беседа Рэнча и Ника (“Я уверяю вас, шериф”) звучит на фоне одиночных, словно застылых аккордов. Последующие ансамблевые сцены носят возбужденный характер. Ариозо Джонсона “Дайте ей поверить” полно отчаяния и скорби. В сцене Минни с золотоискателями глубоко драматические интонации сменяются жалобными, ласково-молящие – страстными. Заключительный дуэт Минни и Джонсона “Прощай, прекрасная родина, прощай, моя Калифорния” в сопровождении хора носит просветленный, умиротворенный характер.

РУСАЛКА

Лирическая сказка в трех актах

Либретто Я. Квапила

Действующие лица:

Свита Принца, гости, лесные нимфы, русалки.

Действие происходит в сказочной стране в сказочные времена.

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

Зимой 1899-1900 года, сразу после успешной премьеры комической оперы “Черт и Кача”, Дворжак стал искать либретто для нового сочинения. Чешский поэт, драматург и театральный деятель Ярослав Квапил (1868-1950) предложил композитору только что законченное либретто “Русалки”. Сюжет, общий для сказок и легенд многих народов, привлек в свое время замечательного датского поэта и сказочника Ханса Кристиана Андерсена, создавшего на его основе чудесную сказку “Русалочка”. Это глубоко волнующий рассказ о всепобеждающей любви, не отступающей перед страданиями и самой смертью. Дворжак сразу увлекся поэтическим сюжетом, талантливо развитым в либретто, и принялся за создание партитуры, которая была завершена в ноябре 1900 года. Своей новой опере композитор дал подзаголовок “лирическая сказка”, очень точно определив этим ее жанровые особенности. Премьера оперы состоялась 31 марта 1901 года на сцене Национального театра в Праге и прошла с огромным успехом. До сих пор “Русалка” – одно из самых популярных произведений чешского оперного репертуара. В Советском Союзе она была поставлена под названием “Большая любовь” или “Любовь русалки”.

МУЗЫКА

Вся музыка “Русалки” – характер напевов, декламации, обрисовка реальных и фантастических персонажей, картин природы – самобытно национальна, а вместе с тем типично Дворжаковская. Неповторимой поэтичностью, богатством психологических оттенков отличается это выдающееся творение чешского художника. Обстановка действия – образы озера, леса и их фантастических обитателей – не только служат фоном для личной драмы, но и сливаются с ней в единое целое, которое дополняется жанрово-бытовыми эпизодами.

Увертюра построена на основных музыкальных темах оперы. Нежная и поэтическая тема Русалки в ней драматизируется, как бы предвещая печальную судьбу героини.

Фантастическими звучаниями сопровождается начало акта; музыка рисует таинственный полуночный лес, глухое озеро, оживляемое веселым пением лесных нимф. Обращение Русалки к Водяному “Часто приходит он” выдержано в духе народной песни, а последующая ее ария “Месяц мой, в дальнем поднебесье” полна мягкой женственности и задушевности. Сцена Русалки и Бабы-яги также наделена фантастическим колоритом; в конце сцены превращения звучит скорбная речитативная фраза Водяного: “Бедная Русалка, горе! Горе!” Встреча Русалки и Принца охарактеризована страстным лирическим монологом юноши, в то время как чувства немой Русалки выражает оркестр.

Второй акт открывается жанрово-бытовой сценой Лесника и Поваренка. Небольшой оркестровый эпизод возвращает музыку в лирико-фантастическую сферу. Ариозо Принца “Уж много дней, как ты со мной” отмечено теплотой и задушевностью. В сцене Принца и Княжны оркестровая партия передает смятение и страх Русалки, а после их ухода лейтмотив Русалки приобретает новую окраску, начиная звучать как своеобразный реквием ее любви и надеждам. В основе последующих балетных сцен – лейтмотивы Русалки и Принца. Ария Водяного “Весь мир тебе не заменит” исполнена грусти; в его партии появляются мягкие песенные интонации. Действие развивается в двух планах: празднество в парке, радостный непринужденный хор гостей и монолог Водяного, время от времени прерываемый, словно рефреном, его фразой “Горе, горе… Бедную Русалку жалко” (эта фраза “первые прозвучала в первом акте). Ария Русалки “Напрасно, напрасно” насыщена глубоким драматизмом, как и музыка финала акта.

В третьем акте ария Русалки “Молодость я погубила” звучит грустно и просто, как народная песня. Ариозо Бабы-яги “Милый тебя бросил” состоит из отдельных коротких фраз, напоминающих интонации народных заклинаний, заговоров. Хор русалок светел и прозрачен. В сцене Лесника и Поваренка с Бабой-ягой сочетаются жанрово-бытовые и фантастические черты. Безмятежное пение и танцы лесных нимф вносят новый контраст. Ариозо Принца “Моя белая лань” исполнено тоски и волнения. Ариозо Русалки “О, к чему зовешь меня”, начинаясь умиротворенно, постепенно приобретает все большую взволнованность. В финале оперы лейтмотив Русалки преображается в траурный марш; хорально звучит лейтмотив Принца; последние аккорды просветленны.

Япония тридцатых годов. Некто Симамура, мужчина средних лет, едет в поезде в снежную страну – так называется суровый горный край на севере Хонсю, который славится обильными снегопадами. Впервые он приехал туда полюбоваться северной природой год назад ранней весной, а сейчас едет снова: повидать молодую женщину, с которой свел знакомство. Симамура вырос в Токио, он человек обеспеченный и если чем и занимается, то исключительно для собственного удовольствия. Так, он заинтересовался сначала народными танцами, потом европейским балетом, которого никогда не видел; он пишет о нем статьи. В поезде он видит красивую юную девушку, сидящую наискосок через проход от него. Девушка местная, и из ее разговора с начальником станции Симамура узнает, что ее зовут Йоко. Ее голос кажется ему до боли прекрасным. Он наблюдает за ее лицом, которое отражается в оконном стекле, как в зеркале, и приходит в восторг, когда ее глаз совмещается с каким-то дальним огоньком и зрачок вспыхивает. Девушка едет не одна: с ней больной мужчина, за которым она заботливо ухаживает. Симамура не может понять, кем они приходятся друг другу. Девушка и ее спутник сходят с поезда на той же станции, что и Симамура. Агент гостиницы везет Симамуру на машине мимо утопающих в снегу домов. Симамура спрашивает агента о девушке, которая тогда, весной, жила в доме учительницы танцев, и слышит в ответ, что она тоже была на станции: встречала больного сына учительницы. Симамура не удивляется совпадению: “значит, в зеркале, на фоне вечернего пейзажа, он видел Йоко, ухаживающую за больным сыном хозяйки дома, где живет женщина, ради которой он сюда приехал…”

Они встречаются в коридоре гостиницы. Она не упрекает его за то, что он долго не приезжал, не писал ей и даже не прислал обещанное руководство по танцам. Она молчит, но Симамура чувствует, что она не только не обвиняет его, но исполнена нежности, тянется к нему всем существом. Симамура вспоминает, как он познакомился с ней. В начале альпинистского сезона он приехал в эти места и, спустившись с гор после недельного похода, попросил пригласить гейшу. Ему объяснили, что все гейши приглашены на банкет по случаю окончания строительства дороги, но есть еще девушка, живущая в доме учительницы танцев, может быть, она согласится прийти. Она не то чтобы настоящая гейша, но когда бывают большие банкеты, ее охотно приглашают: она танцует, и ее здесь очень ценят. Девушка пришла, и на Симамуру повеяло удивительной чистотой. Она рассказала о себе: ей девятнадцать лет, родилась она здесь, в краю снега, одно время работала подавальщицей в Токио, но потом ее выкупил покровитель: он пожелал, чтобы она занялась преподаванием национальных танцев и обрела самостоятельность. Но вскоре он умер, и с тех пор она живет по-настоящему, по-своему. Симамура заговорил с ней о театре кабуки – оказалось, что девушка хорошо разбирается в искусстве этого театра. Симамура начал испытывать к ней что-то похожее на дружеское участие. На следующий день девушка зашла к нему в номер в гости. Симамура попросил ее порекомендовать ему гейшу, ему хотелось, чтобы они с девушкой остались только друзьями. Быть может, летом он приедет сюда с семьей, она могла бы составить компанию его жене, а телесная близость может закончиться тем, что наутро ему и смотреть на нее не захочется. Но девушка все-таки отказывается помочь. Когда же горничная прислала к Симамуре гейшу, ему тотчас сделалось скучно, и он деликатно выпроводил ее. Встретив девушку в криптомериевой роще, он сообщил ей, что передумал и отпустил гейшу: ему показалось досадным проводить время с другой девушкой, не такой красивой, как она. Но что-то между ними изменилось, все было уже не так, как до прихода гейши. Вечером девушка явилась к Симамуре в номер. Она была на празднике, и ее напоили, так что она еле стояла на ногах. Симамура обнял ее, но она помнила его слова о том, что лучше им оставаться просто друзьями, и боролась с желанием отдаться ему. И все же она уступила. Она ушла от него засветло, до того, как встала гостиничная прислуга, а Симамура в тот же день возвратился в Токио.

И вот теперь, несколько месяцев спустя, Симамура, не убоявшись сильного холода, приехал в снежную страну, чтобы снова увидеть девушку, имя которой он вскоре узнает: Комако. Она считает, сколько дней они не виделись: сто девяносто девять. Симамура удивляется, что она помнит в точности дату их любовного свидания: двадцать третье мая. Она объясняет, что давно уже ведет дневник. Больше того, оказывается, что она с пятнадцати лет конспектирует прочитанные рассказы и романы, и сейчас у нее накопилось около десятка тетрадей с такими конспектами. Конспекты простые: имя автора, название книги, имена героев и их отношения. Симамуре кажется, что это бессмысленное занятие, напрасный труд. Впрочем, если бы Симамура стал размышлять о собственной жизни, он, быть может, пришел бы к выводу, что его жизнь тоже бессмысленна. Комако приглашает Симамуру к себе домой. Он говорит, что зайдет, если она покажет ему свои дневники, но она отвечает, что сожжет их. Симамура рассказывает Комако, что ехал в одном вагоне с сыном ее учительницы и сопровождавшей его девушкой. Он пытается узнать, кем она ему доводится, но Комако не желает отвечать. Она говорит только о сыне учительницы: ему двадцать шесть лет, у него туберкулез кишечника и он вернулся на родину умирать. Комако живет на чердаке, где раньше разводили шелковичных червей, в уютной, чистой комнатке. Выходя из дома учительницы, Симамура сталкивается с Йоко и вспоминает, как в поезде отраженный в стекле глаз Йоко совместился с дальним огоньком в поле и ее зрачок вспыхнул и стад невыразимо прекрасным. “Он вспомнил свое тогдашнее впечатление, а оно в свою очередь вызвало в памяти яркие щеки Комако, пылавшие в зеркале на фоне снега”. Симамура поднимается на вершину холма и встречает там слепую массажистку. Он узнает от нее, что Комако этим летом пошла в гейши ради того, чтобы посылать деньги на лечение сыну учительницы, с которым она, по слухам, была помолвлена. Симамуре вновь приходят на ум слова “напрасный труд” и “тщета” – ведь тот, судя по всему, нашел себе новую возлюбленную – Йоко, а сам находится на грани смерти. На вопросы Симамуры Комако отвечает, что не была помолвлена с сыном учительницы. Вероятно, было время, когда учительница мечтала женить на ней сына, но ни словом об этом не обмолвилась, и молодые люди могли только догадываться о ее желании. Но между ними никогда ничего не было, и в гейши Комако пошла вовсе не из-за него. Она загадочно говорит о том, что ей надо выполнить свой долг, и вспоминает, что, когда ее продали в Токио, ее провожал один только сын учительницы. Комако всячески избегает разговора о Йоко, и Симамура никак не может понять почему. И когда Симамура замечает, что нехорошо, когда Комако не ночует дома, Комако возражает, что вольна поступать как хочет и даже умирающий не может ей этого запретить. Комако играет Симамуре на сямисэне. Симамура понимает, что Комако в него влюблена, от этой мысли ему становится печально и стыдно. Теперь Комако, оставаясь у Симамуры на ночь, уже не старается вернуться домой до рассвета. Накануне отъезда в ясный лунный вечер Симамура снова приглашает Комако к себе. Ей горько, что он уезжает. Она в отчаянии от собственной беспомощности: она ничего не может изменить. Гостиничный служащий приносит Симамуре счет, где все учтено: когда Комако уходила в пять, когда до пяти, когда в двенадцать на следующий день. Комако идет провожать Симамуру на станцию. Туда прибегает Йоко, которая зовет ее домой: сыну учительницы плохо. Но Комако не хочет идти домой, и ни Йоко, ни Симамура не могут ее уговорить. “Нет! Я не могу смотреть на умирающего!” – говорит Комако. Это звучит одновременно и как самая холодная бессердечность, и как самая горячая любовь. Комако говорит, что теперь уже не сможет вести дневник, и обещает послать все свои дневники Симамуре – ведь он же искренний человек и не станет над ней смеяться. Симамура уезжает.

Приехав через год, Симамура спрашивает Комако, что стало с сыном учительницы. “Умер, что же еще”, – отвечает она. Симамура обещал Комако приехать 14 февраля, в праздник изгнания птиц с полей, но не приехал. Комако обижена: она оставила свою работу и в феврале уехала к родителям, но на праздник вернулась, думая, что Симамура приедет. Теперь Комако живет в лавке, где торгуют дешевыми сладостями и табаком, там она единственная гейша, и хозяева очень о ней заботятся. Комако просит Симамуру приезжать к ней хотя бы раз в год. Симамура спрашивает, что стало с Йоко. “Все на могилу ходит”, – отвечает Комако. Во время прогулки Симамура видит Йоко: сидя на обочине дороги, она лущит фасоль и поет “кристально чистым, до боли прекрасным голосом”. Комако ночует у Симамуры и уходит только утром. На следующий день Симамура ложится спать засветло, чтобы скоротать время, ибо его надежда, что Комако придет сама, без его зова, не оправдалась. В половине седьмого утра он обнаруживает Комако чинно сидящей за столом и читающей книгу. Он ничего не может понять: неужели Комако ночевала у него, а он и не заметил? Но Комако со смехом признается, что спряталась в стенной шкаф, когда горничная приносила угли для очага. Симамура и Комако идут гулять. Симамура предлагает пройтись в сторону кладбища. Выясняется, что Комако еще ни разу не была на могиле учительницы и ее сына. На кладбище они встречают Йоко. Смутившись под ее пронзительным взглядом, Комако говорит, что, собственно, шла к парикмахерше… И Симамура, и Комако чувствуют себя неловко. Ночью Комако приходит к Симамуре пьяная.

Йоко теперь работает в гостинице. Ее присутствие почему-то стесняет Симамуру, он даже начинает колебаться, приглашать ли к себе Комако. Симамуру тянет к Йоко. Комако иногда передает с ней Симамуре записки, и Симамура заговаривает с девушкой. Йоко говорит, что Комако хорошая, но несчастная, и просит Симамуру не обижать ее. “Но я же ничего не могу для нее сделать”, – отвечает Симамура. Он считает, что лучше ему поскорее вернуться в Токио. Оказывается, Йоко тоже собирается в Токио. Симамура спрашивает, не Комако ли посоветовала ей туда ехать, но Йоко отвечает: “Нет, я с ней не советовалась и никогда не стану советоваться. Противная она…” Симамура предлагает Йоко поехать вместе, девушка соглашается. Когда она жила раньше в Токио, она была сестрой милосердия. Но она ухаживала только за одним больным, и теперь каждый день ходит на его могилу. Больше она не хочет быть сестрой милосердия, не хочет ни за кем ухаживать. Симамура спрашивает, правда ли, что сын учительницы был женихом Комако. Йоко с горячностью отвечает, что это неправда. “Почему же тогда вы ненавидите Комако” ? – удивляется Симамура. В ответ Йоко просит Симамуру позаботиться о том, чтобы Комако было хорошо, и выбегает из комнаты. Осень кончается, выпадает первый снег. Симамура размышляет о крепе – ткани, которую делают в этих краях и отбеливают на снегу. В древних книгах написано, что “есть креп, ибо есть снег. Снег следует называть отцом крепа”. У Симамуры возникает желание объехать места, где производится креп. Посетив один из таких городков, он на обратном пути встречает Комако. Она бранит его за то, что он не взял ее с собой, но тут раздаются звуки набата; горит здание для откорма шелковичных червей. В нем полно народу: в этом помещении показывают кино. Комако плачет, она тревожится за людей. Все бегут на пожар. “Млечный Путь брал начало там, откуда они шли, и тек в одном с ними направлении. Лицо Комако, казалось, плыло в Млечном Пути”. Симамура и Комако смотрят на огонь. Вдруг толпа, испустив крик ужаса, замирает: сверху падает женское тело. Комако душераздирающе кричит. Упавшая женщина – Йоко. “Симамура почему-то не почувствовал смерти, а лишь совершение какого-то перехода, словно жизнь Иоко, выйдя из ее тела, вошла в его тело”. Комако бросается к Йоко, берет ее на руки и несет, “словно свою жертву и свою кару”. Симамура хочет броситься к ней, но его оттесняют, и, когда он поднимает глаза, он видит, как Млечный Путь, с грохотом низвергаясь, надвигается прямо на него.

Л. Н. Толстой

Казаки

Ранним зимним утром от крыльца московской гостиницы Шевалье, простясь с друзьями после долгого ужина, Дмитрий Андреевич Оленин отъезжает на ямской тройке в кавказский пехотный полк, куда зачислен юнкером.

С молодых лет оставшись без родителей, Оленин к двадцати четырем годам промотал половину состояния, нигде не кончил курса и нигде не служил. Он постоянно поддается увлечениям молодой жизни, но ровно настолько, чтобы не быть связанным; инстинктивно бежит всякого чувства и дела, которые требуют серьезных усилий. Не зная с уверенностью, на что же направить силу молодости, которую ясно чувствует в себе, Оленин надеется с отъездом на Кавказ переменить жизнь, чтобы не стало в ней больше ошибок и раскаяния.

За долгое время дороги Оленин то предается воспоминаниям о московской жизни, то рисует в воображении манящие картины будущего. Горы, которые открываются перед ним в конце пути, удивляют и радуют Оленина бесконечностью величественной красоты. Все московские воспоминания исчезают, и какой-то торжественный голос будто говорит ему: “Теперь началось”.

Станица Новомлинская стоит в трех верстах от Терека, разделяющего казаков и горцев. Казаки несут службу в походах и на кордонах, “сидят” в дозорах на берегу Терека, охотятся и ловят рыбу. Женщины ведут домашнее хозяйство. Эту устоявшуюся жизнь нарушает приход на постой двух рот кавказского пехотного полка, в котором уже три месяца служит Оленин. Ему отведена квартира в доме хорунжего и школьного учителя, приезжающего домой по праздникам. Хозяйство ведут жена – бабушка Улита и дочь Марьянка, которую собираются выдать за Лукашку, самого удалого из молодых казаков. Как раз перед самым приходом русских солдат в станицу в ночном дозоре на берегу Терека Лукашка отличается – убивает из ружья плывущего к русскому берегу чеченца. Когда казаки разглядывают убитого абрека, незримый тихий ангел пролетает над ними и покидает это место, а старик Ерошка говорит, как будто с сожалением: “Джигита убил”. Оленин принят хозяевами холодно, как и заведено у казаков принимать армейских. Но постепенно хозяева становятся терпимее к Оленину. Этому способствует его открытость, щедрость, сразу установившееся приятельство со старым казаком Ерошкой, которого в станице уважают все. Оленин наблюдает жизнь казаков, она восхищает его естественной простотой и слитностью с природой. В порыве добрых чувств он дарит Лукашке одну из своих лошадей, и тот принимает подарок, не в силах понять такого бескорыстия, хотя Оленин искренен в своем поступке. Он всегда угощает вином дядю Ерошку, сразу соглашается с требованием хорунжего повысить плату за квартиру, хотя оговорена была меньшая, дарит Лукашке коня – все эти внешние проявление искренних чувств Оленина казаки и называют простотой.

Ерошка много рассказывает о казацкой жизни, и немудреная философия, заключенная в этих рассказах, восхищает Оленина. Они вместе охотятся, Оленин любуется дикой природой, слушает наставления и размышления Ерошки и чувствует, что постепенно все больше и больше хочет слиться с окружающей жизнью. Весь день он ходит по лесу, возвращается голодный и усталый, ужинает, выпивает с Ерошкой, видит с крыльца горы на закате, слушает истории про охоту, про абреков, про беззаботное, удалое житье. Оленин переполнен чувством беспричинной любви и обретает наконец ощущение счастья. “Все Бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет”, – говорит дядя Ерошка. И словно отвечает ему Оленин в своих мыслях: “Всем надо жить, надо быть счастливым… В человека вложена потребность счастья”. Однажды на охоте Оленин представляет, что он “такой же комар, или такой же фазан или олень, как те, которые живут теперь вокруг него”. Но как бы тонко ни чувствовал Оленин. природу, как бы ни понимал окружающую жизнь, – она не принимает его, и он с горечью осознает это.

Оленин участвует в одной экспедиции и представлен в офицеры. Он сторонится избитой колеи армейской жизни, состоящей в большей части из картежной игры и кутежей в крепостях, а в станицах – в ухаживании за казачками. Каждое утро, налюбовавшись на горы, на Марьянку, Оленин уходит на охоту. Вечером возвращается усталым, голодным, но совершенно счастливым. Непременно приходит к нему Ерошка, они долго беседуют и расходятся спать.

Оленин каждый день видит Марьянку и любуется ею так же, как красотой гор, неба, даже не помышляя о других отношениях. Но чем больше он наблюдает ее, тем сильнее, незаметно для себя, влюбляется.

Оленину навязывает свою дружбу князь Белецкий, знакомый еще по московскому свету. В отличие от Оленина Белецкий ведет в станице обычную жизнь богатого кавказского офицера. Он и уговаривает Оленина прийти на вечеринку, где должна быть Марьянка. Подчиняясь своеобразным шутливым правилам таких вечеринок, Оленин и Марьянка остаются наедине, и он целует ее. После этого “стена, разделявшая их прежде, была разрушена”. Оленин все больше времени проводит в комнате у хозяев, ищет любой повод, чтобы увидеть Марьянку. Все больше размышляя о своей жизни и поддаваясь нахлынувшему на него чувству, Оленин готов уже жениться на Марьянке.

В это же время продолжаются приготовления к свадьбе Лукашки и Марьянки. В таком странном состоянии, когда внешне все идет к этой свадьбе, а у Оленина крепнет чувство и яснеет решимость, он делает девушке предложение. Марьянка соглашается, при условии согласия родителей. Наутро Оленин собирается идти к хозяевам просить руки их дочери. Он видит на улице казаков, среди них Лукашку, которые едут ловить перебравшихся на эту сторону Терека абреков. Повинуясь долгу, Оленин едет с ними.

Окруженные казаками чеченцы знают, что им не уйти, и готовятся к последнему бою. Во время схватки брат того чеченца, которого ранее убил Лукашка, стреляет Лукашке из пистолета в живот. Лукашку привозят в станицу, Оленин узнает, что тот при смерти.

Когда Оленин пытается заговорить с Марьянкой, та отвергает его с презрением и злобой, и он вдруг ясно понимает, что никогда не сможет быть любим ею. Оленин решается уехать в крепость, в полк. В отличие от тех мыслей, которые были у него в Москве, сейчас он уже не раскаивается и не обещает себе лучших перемен. Перед отъездом из Новомлинской он молчит, и в этом молчании чувствуется скрытое, неизвестное ранее понимание пропасти между ним и окружающей жизнью. Интуитивно чувствует внутреннюю сущность Оленина провожающий его Ерошка. “Ведь я тебя люблю, я тебя как жалею! Такой ты горький, все один, все один. Нелюбимый ты какой-то!” – говорит он на прощание. Отъехав, Оленин оглядывается и видит, как старик и Марьяна разговаривают о своих делах и уже не смотрят на него.

Л. Пиранделло

Шесть персонажей в поисках автора

Актеры приходят в театр на репетицию. Премьерша, как всегда, опаздывает. Премьер недоволен тем, что ему надо по ходу пьесы надевать поварской колпак. Директор в сердцах восклицает: “…что вы от меня хотите, если Франция давно уже перестала поставлять нам хорошие комедии и мы вынуждены ставить комедии этого Пиранделло, которого понять – нужно пуд соли съесть и который, словно нарочно, делает все, чтобы и актеры, и критики, и зритель плевались?” Неожиданно в зале появляется театральный швейцар, а за ним – шесть персонажей во главе с Отцом, который объясняет, что они пришли в театр в поисках автора. Они предлагают Директору театра стать его новой пьесой. Жизнь полна таких несуразностей, которые не нуждаются в правдоподобии, потому что они и есть правда, а создавать иллюзию правды, как это принято в театре, – чистое сумасшествие. Автор дал жизнь персонажам, а потом раздумал или не смог возвести их в ранг искусства, но они хотят жить, они сами – драма и сгорают от желания представить ее так, как подсказывают им бушующие в них страсти.

Перебивая друг друга,.персонажи пытаются объяснить, в чем дело. Отец женился на Матери, но вскоре стал замечать, что она неравнодушна к его секретарю. Он дал им обоим денег, чтобы они могли оставить его дом и жить вместе. Сына, которому в ту пору было два года, он отправил в деревню, где нанял ему кормилицу. Но Отец не терял из виду новую семью своей жены, пока она не уехала из города. У Матери родились еще трое детей: Падчерица, Мальчик и Девочка, которых законный Сын презирает за то, что они незаконные. После смерти своего сожителя Мать с детьми вернулась в родной город и, чтобы заработать хоть немного денег, стала шить. Но оказалось, что хозяйка модной лавки мадам Паче дает ей заказы только для того, чтобы вынудить Падчерицу заняться проституцией: она говорит, что Мать испортила ткань, и вычитает из ее жалованья, поэтому Падчерица, чтобы покрыть вычеты, втайне от матери торгует собой. Падчерица во всем обвиняет то Сына, то Отца, те оправдываются. Мать страдает и хочет всех примирить. Отец говорит о том, что в каждом из участников драмы не одна, а множество видимостей, в каждом скрыта способность с одними быть одним, с другими другим, разговоры о цельности личности – чепуха. Сын, которого Падчерица считает во всем виноватым, говорит, что он – персонаж драматургически “нереализованный”, и просит оставить его в покое. Персонажи ссорятся, и Директор считает, что только автор может восстановить порядок. Он готов посоветовать им обратиться к некоему драматургу, но Отец предлагает Директору самому стать автором – ведь все так просто, персонажи уже здесь, прямо перед ним.

Директор соглашается, и на сцене устанавливают декорации, изображающие комнату в заведении мадам Паче. Директор предлагает персонажам провести репетицию, с тем чтобы показать актерам, как играть. Но персонажи хотят сами выступить перед публикой, такими; какие они есть. Директор объясняет им, что это невозможно, на сцене их будут играть актеры: Падчерицу – Премьерша, Отца – Премьер и т. д. А пока персонажи разыграют драму перед актерами, которые будут зрителями. Директор хочет увидеть первую сцену: разговор Падчерицы с мадам Паче. Но мадам Паче среди персонажей, пришедших в театр, нет. Отец считает, что если подготовить сцену как следует, то это может привлечь мадам Паче, и она появится. Когда на сцене развешивают вешалки и шляпки, действительно появляется мадам Паче – толстая мегера в огненно-рыжем парике с веером в одной руке и сигаретой в другой. Актеры при виде ее приходят в ужас и разбегаются, но Отец не понимает, почему во имя “вульгарного правдоподобия” нужно убить это “чудо реальности, которое вызвано к жизни самой сценической ситуацией”. Мадам Паче. на смеси итальянского с испанским объясняет Падчерице, что работа ее матери никуда не годится, и если Падчерица хочет, чтобы мадам Паче и впредь помогала их семье, ей нужно решиться пожертвовать собой. Услышав это, Мать с воплем бросается на мадам Паче, срывает с ее головы парик и швыряет на пол. С трудом успокоив всех, Директор просит Отца сыграть продолжение этой сцены. Отец входит, знакомится с Падчерицей, спрашивает ее, давно ли. она в заведении мадам Паче. Он предлагает ей в подарок нарядную шляпку. Когда Падчерица обращает его внимание на то, что она в трауре, он просит ее поскорее снять платье. Премьер и Премьерша пытаются повторить эту сцену. Отец и Падчерица совершенно неузнаваемы в их исполнении, все гораздо приглаженное, внешне красивее, вся сцена идет под аккомпанемент голоса Суфлера. Персонажей смешит игра актеров. Директор решает в будущем не пускать персонажей на репетиции, а пока он просит их исполнить остальные сцены. Директор хочет убрать реплику Отца, где тот просит Падчерицу поскорее снять траурное платье: такой цинизм приведет публику в негодование. Падчерица возражает, что это правда, но Директор считает, что в театре правда хороша только до известного предела. Падчерица обнимает Отца, но тут неожиданно в комнату врывается Мать, которая отрывает Падчерицу от Отца с криком: “Несчастный, ведь это моя дочь!” Актеры и Директор взволнованы сценой, персонажи уверены, что главное – то, что именно так все и произошло на самом деле. Директор считает, что первое действие будет иметь успех.

На сцене новая декорация: уголок сада с небольшим бассейном. По одну сторону сцены сидят актеры, по другую – персонажи. Директор объявляет начало второго действия. Падчерица рассказывает, что вся семья вопреки желанию Сына переселилась в дом Отца. Мать объясняет, что всеми силами пыталась примирить Падчерицу с Сыном, но безуспешно. Отец вступает в спор с Директором об иллюзии и реальности. Мастерство актеров заключается в том, чтобы создать иллюзию реальности, меж тем как у персонажей есть своя, другая реальность, персонаж всегда имеет собственную жизнь, отмеченную характерными, ему одному присущими чертами, он реальнее обычного человека, особенно актера, который часто может быть и “никем”. Реальность людей меняется, и сами они меняются, меж тем как реальность персонажей не меняется и сами они не меняются. Когда персонаж родился, он тотчас получает независимость, даже от автора, а иногда ему случается приобретать значение, какое автору и не снилось! Отец жалуется, что авторская фантазия произвела их на свет, а потом отказала им в месте под солнцем – вот они и пытаются постоять за себя. Они много раз просили автора взяться за перо, но безуспешно, и они отправились в театр сами. Директор продолжает распоряжаться относительно декораций. Падчерице очень мешает Сын. Он готов покинуть сцену и пытается уйти, но у него ничего не получается, словно какая-то таинственная сила удерживает его на сцене. Видя это, Падчерица начинает безудержно хохотать. Сын вынужден остаться, но он не желает принимать участия в действии. Девочка играет у бассейна. Мальчик прячется за деревьями, сжимая в руке револьвер. Мать входит в комнату Сына, хочет поговорить с ним, но он не желает ее слушать. Отец пытается заставить его выслушать Мать, но Сын сопротивляется, между Сыном и Отцом завязывается драка, Мать пытается их разнять, в конце концов Сын валит Отца на пол. Сын не хочет позориться на людях. Он говорит, что, отказываясь играть, он всего лишь выполняет волю того, кто не пожелал вывести их на сцену. Директор просит Сына просто рассказать лично ему, что произошло. Сын рассказывает, что, проходя через сад, увидел в бассейне Девочку, бросился к ней, но внезапно остановился, увидев Мальчика, который безумными глазами смотрел на утонувшую сестренку. Когда Сын доходит в своем рассказе до этого места, из-за деревьев, где прятался Мальчик, раздается выстрел. Мальчика уносят за кулисы.

Актеры возвращаются на сцену. Одни говорят, что Мальчик в самом деле умер, другие убеждены, что это только игра. Отец кричит: “Какая там игра! Сама реальность, господа, сама реальность!” Директор выходит из себя, посылает всех к черту и просит дать свет.

Сцена и зал озаряются ярким светом. Директор раздражен: зря потерян целый день. Начинать репетицию слишком поздно. Актеры расходятся до вечера. Директор дает команду осветителю погасить свет. Театр погружается во тьму, после чего в глубине сцены, словно по оплошности осветителя, загорается зеленая подсветка. Появляются огромные тени персонажей, кроме Мальчика и Девочки. При виде их Директор в ужасе сбегает со сцены. На сцене остаются только персонажи.