Category: Краткие содержания

Николай Гаврилович Чернышевский

Пролог

Роман из начала шестидесятых годов (1867-1870, незаконч.)

В начале весны 1857 г. супруги Волгины прогуливаются по Владимирской плошали в Петербурге. Двадцатидевятилетний журналист Алексей Иванович Волгин некрасив, неловок и кажется флегматиком. Жена его, двадцатитрехлетняя Лидия Васильевна Волгина, напротив, привлекательна, любопытна и привыкла производить эффект. Во время прогулки Волгина увлечена не столько беседой с мужем, сколько тем, что помогает молодой даме по имени Антонина Дмитриевна Савелова отделаться от преследования ревнивого супруга. Савелов пытается подкараулить жену во время ее тайного свидания с любовником, Павлом Михайловичем Нивельзиным. Нивельзин – аристократ, довольно богатый помещик, а кроме того – математик и астроном, работы которого печатаются в бюллетенях Академии наук.

Предоставив жене заниматься увлекательным делом – чужой любовной интригой, Волгин беседует со студентом педагогического института Владимиром Алексеевичем Левицким: тот обещает известному журналисту принести для ознакомления какую-нибудь статью. Кроме того, не зная, что смуглая молодая дама – жена Волгина, Левицкий с явным интересом расспрашивает его о ней. Во время разговора Левицкий удивляется странному смеху либеральной знаменитости: “Визг и рев выходят у него такие оглушительные, когда он расхохочется”.

Вскоре Савелова приезжает к Волгиным – с тем чтобы объяснить свое нынешнее положение. Она не любит мужа, да и тот не испытывает к ней никаких чувств: жена нужна ему, крупному государственному чиновнику, лишь для того, чтобы утвердиться в аристократическом обществе. Волгина уговаривает Савелову бросить мужа и бежать с Нивельзиным за границу. Впав в экзальтацию, та соглашается, и Волгина с обычным своим увлечением принимается за устройство дела. Но в последнюю минуту, когда уже готовы заграничные паспорта, Савелова отказывается оставить супруга, чем очень разочаровывает Волгину.

Волгина с маленьким сыном Володей живет на даче, около Петровского дворца. Ее супруг занят делами в Петербурге и лишь приезжает проведывать семью. Волгина знакомится с дочерью камергера Надеждой Викторовной Илатонцевой, недавно вернувшейся из-за границы. Левицкий в это время служит в семье Илатонцевых гувернером Юриньки, маленького брата Надежды Викторовны. Однако Волгин старается, чтобы жена его не узнала об этом: замечая ее явный интерес к Левицкому, Волгин не хочет, чтобы она общалась с ним. Кстати, он сообщает жене, что беспокоится за свое будущее: “дела русского народа плохи”, поэтому влиятельный журналист может иметь всяческие неприятности. Рыдая о судьбе супруга, Волгина проникается к нему еще большим расположением. Она мечтает о том, чтобы о ее муже “говорили когда-нибудь, что он раньше всех понимал, что нужно для пользы народа, и не жалел для пользы народа – не то что “себя” – велика важность ему не жалеть себя! – Не жалел и меня! – И будут говорить это, я знаю! – И пусть мы с Володею будем сиротами, если так нужно!” Эти соображения Волгина высказывает Нивельзину, который, лишившись расположения Савело-вой, начинает ухаживать за нею.

У самого Волгина находятся другие темы для разговоров с Нивельзиным: они рассуждают о деле освобождения крестьян, которое Волгин считает преждевременным. А в том, что он правильнее других понимает вещи, Волгин нисколько не сомневается.

Однажды во время обычной прогулки по Невскому Волгина и Ни-вельзин знакомятся с господином Соколовским. Тридцатилетний драгунский офицер, поляк, желает употребить все свои силы на улучшение участи русского солдата. Соколовский знакомится и с Волгиным, но тот не стремится сходиться с ним из-за несовпадения взглядов: Волгин считает, что реформы не должны производиться вовсе, нежели производиться неудовлетворительным образом.

Пока ее супруг выясняет отношения в среде либералов, Волгина выясняет их с Савеловой: после отказа от побега с Нивельзиным та снова пытается сблизиться с Болтиной. Савелова приглашает Волгину на именины своего мужа, и та скрепя сердце соглашается. На обеде у СавелоВых Волгина видит графа Чаплина – отвратительное существо “с отвислыми брылами до плеч, с полуоткрытым, слюнявым ртом, поочередно суживавшимся и расширявшимся при каждом взрыве сопа и храпа, с оловянными, заплывшими салом крошечными глазками”.

Савелова признается Волгиной, что муж требует от нее кокетничать с отвратительным графом, от которого зависит его карьера. В негодовании Волгина вновь берется за устройство дел чужой семьи: она делает внушение Савелову, обвиняя его в том, что он торгует своей женой.

На следующий день после обеда у Савеловых петербургские либералы собираются у своего предводителя, университетского профессора Рязанцева. Волгина нет среди собравшихся. Те обсуждают предательство графом Чаплиным либеральных принципов и переход его в лагерь консерваторов. Чаплин обвинил либералов в том, что они хотят сделать освобождение крестьян средством к низвержению всего существующего порядка, то есть произвести революцию. Впрочем, вскоре граф Чаплин увольняется в отпуск за границу, и либералы празднуют победу. Теперь они готовят программу освобождения крестьян, которую должны будут подписать влиятельные помещики всех губерний.

Тем временем Волгин начинает разыскивать Левицкого, который все это время жил в деревне с Илатонцевыми, но неожиданно исчез. Оказывается, что Левицкий болен и находится в Петербурге. Волгины навещают его и гадают, отчего он так поспешно уехал из деревни. Причины этого поступка становятся понятны из дневника Левицкого за 1857 г., составляющего вторую часть романа.

Студент Левицкий был центром кружка либеральной студенческой молодежи. К окончанию курса он был уверен в том, что институт убивает умственную жизнь студентов, голодом и деспотизмом навек отнимает здоровье “у всех тех, которые не могли примиряться с принципами раболепства и обскурантизма”. Левицкий чувствовал живую любовь к людям, но считал, что они слишком легкомысленны для борьбы.

Левицкий женолюбив. Многие страницы его дневника посвящены его любовнице Анюте. Однажды Левицкий защитил Анюту от деспота-мужа, а потом хлопотал о ее разводе. Анютина история проста, как и сама эта женщина. Она происходила из мещан, воспитывалась даже в пансионе, но после смерти отца вынуждена была пойти в горничные. Ревнуя Анюту к барину, хозяйка обвинила ее в краже брошки. Анюта вынуждена была стать любовницей полицейского чина, чтобы избежать несправедливого наказания. Вскоре ее покровитель решил жениться и заодно выдал замуж Анюту.

Анюта была Левицкому хорошей любовницей, но вскоре она перешла жить к богатому купцу. Разлука с нею заставила Левицкого подумать: “Можно ли любить женщину, которая пассивно позволяет любовнику ласкаться, а сама думает в это время, какое платье сшить себе: гласе или барежевое?”

В деревне, в имении Илатонцевых, Левицкий познакомился с красавицей Мери, горничной барышни Надежды Викторовны. Родители Мери были слугами Илатонцевых. Мери жила с господами за границей, в Провансе, потом уехала в Париж, где получала неплохое жалованье и могла жить самостоятельно. Но вскоре девушка вернулась к прежним хозяевам. Левицкий не мог понять, почему энергичная и умная Мери променяла самостоятельную жизнь в Париже на незавидное положение горничной в семье Илатонцевых. Будучи человеком чувственным и романтичным, он влюбился в Мери. Это не мешало ему, впрочем, развлекаться с очаровательной и легко доступной Настей, крепостной любовницей соседа, помещика Дедюхина, и даже едва не взять ее к себе на содержание.

Мери говорила Левицкому, что сделалась горничной, чтобы быть ближе к Надежде Викторовне, которую любит с детства. Но вскоре, видя, что Левицкий питает к ней искреннее чувство, Мери призналась: она давно стала любовницей Виктора Львовича Илатонцева, Наскучив жизнью, на которую она обречена была своим рождением, Мери нашла единственную возможность избавиться от убогой участи и соблазнила своего барина. Тот искренне полюбил ее, оставил прежнюю любовницу. Вскоре и Мери стала привязываться к нему. Но она опасалась, как бы истинное положение вещей не открылось Надежде Викторовне. Она полагала, что Илатонцев – плохой отец, для которого любовница дороже дочери: ведь сложившееся семейное положение могло помешать Надежде Викторовне найти хорошего мужа. Левицкий посоветовал Мери переехать в Петербург и жить отдельно от Илатонцевых до замужества Надежды Викторовны. В приготовлениях к этому поступку пошла дальнейшая жизнь девушки.

Т. А. Сотникова

АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Алан Александер Милн (Alan Alexander Milne)

Двое (Two people)

Роман (1931)

Тихая жизнь в сельском поместье, “старая добрая Англия”. Реджинальд Уэллард счастлив – он женат на прекрасной женщине, такой красивой, что посторонние люди, увидев ее, вскрикивают от восторга. Ему сорок лет, ей – двадцать пять; он обожает ее, и она его, кажется, тоже (он в этом не уверен). В молодости Реджинальд жил трудно: не было денег на учебу в Кембридже, и он работал в школе, потом в банке, четыре года провел на фронте, шла первая мировая война – “оргия грохота, жестокости и грязи”. Встретил Сильвию и долго не смел просить ее руки, ибо что он мог предложить ей, такой красавице? Но в мире бывают чудеса. Реджинальд получил наследство, купил имение Вестауэйз – прекрасный дом, чудесный сад… Сильвия поехала с ним в деревню; она отправилась бы за Реджинальдом куда угодно, но он этого не знал.

Уэллард начинает разводить пчел, просто так, ради удовольствия. Круглый год его и Сильвию окружают цветы. И бабочки – каких только бабочек нет в их саду! А еще птицы: вольные птахи на деревьях, голуби – черные монахи, утки на пруду… Реджинальд воистину счастлив, он смеет даже думать, что Сильвия тоже счастлива, только вот дел у него маловато, и он начинает писать книгу. “Говорят, каждый из нас носит в себе материал по крайней мере для одной книги”, – думает он. Роман называется “Вьюнок”; посвящение – “Сильвии, которая прильнула к моему сердцу”.

Уэллард – наивный и непрактичный человек, словно нарочно созданный для того, чтобы его обманывали, и конечно же, с новоявленным писателем заключают грабительский договор: половина дохода от будущих переводов книги, экранизаций и прочего должна отойти издателю. Таково первое знакомство с литературным миром. Впрочем, Уэлларда это не огорчает, он – счастлив.

Казалось бы, ничего не должно произойти: тихий человек, сидя у себя в деревне, написал роман, даже неплохой, и книга хорошо раскупается. Однако происходит многое. Прежде всего, Реджинальда постигает огорчение: Сильвию мало интересует и сам роман, и растущая известность мужа. А он становится частью литературного бомонда, не прилагая к тому никаких усилий, – и это ему приятно, это тешит его самолюбие. Все-таки он – обычный англичанин, принадлежащий к среднему классу, становому хребту страны, и он, конечно же, член респектабельного лондонского клуба. Там, в клубе, за обеденным столом, Реджинальд знакомится со знаменитым критиком Рагланом – “кто же не знает Раглана?” – и не менее известным лордом Ормсби, газетным магнатом. Не так давно в одной из принадлежащих Ормсби газет Раглан опубликовал хвалебную статью о “Вьюнке”, объявив роман “книгой недели”. Отзыв Раглана делает Реджинальда Уэлларда известным. Все читают его книгу, знакомые не скупятся на комплименты, почтовый ящик ломится от писем: просьбы дать интервью, выступить в литературном собрании и так далее. И Уэлларды понимают, что пора оставить их любимый Вестауэйз и на зиму перебраться в Лондон.

Другой мир, иная жизнь: скромному деревенскому жителю приходится каждый день надевать белый галстук. Лорд Ормсби приглашает Уэллардов отобедать – это их первый выход в большой свет. Сильвия пользуется там огромным успехом – еще бы, такая красавица, умная, живая! – а Реджинальд знакомится с Корал Белл, знаменитой некогда актрисой, в которую он был влюблен двадцать пять лет назад, еще школьником. Она давно покинула сцену, теперь она важная дама, графиня, но он живо помнит ее пение, и чудесный смех, и необыкновенной прелести лицо… Спустя несколько дней они случайно встречаются на Пиккадилли и болтают, как старые друзья – о всякой чепухе и о серьезных материях. Оказывается, Корал не пустышка, как большинство эстрадных див, она умный и глубокий собеседник. Они долго гуляют, заходят в кафе выпить чаю, и Уэллард возвращается домой поздно, чувствуя себя виноватым. Хочет было попросить прощения у Сильвии, но застает в ее гостиной Ормсби.

Реджинальду уже известна репутация лорда Ормсби – отъявленный ловелас, открыто содержит любовниц… На сей раз он предпочитает промолчать – такой уж он человек, – он не просто любит Сильвию, а даже чувствует себя рядом с ней ничтожеством. Все, что бы она ни делала, прекрасно. Он молчит, а жизненные обстоятельства, похоже, уносят его все дальше от жены, и сильный к тому толчок – пьеса. Дело в том, что некий известный драматург берется писать пьесу по “Вьюнку”, серьезный театр принимает эту пьесу, и Реджинальд начинает ходить на репетиции. Тем временем все лондонские газеты превозносят его роман, критики с нетерпением ждут спектакля, жизнь Уэлларда меняется все сильнее, и сам он меняется. Получает все больше удовольствия от бесед с дамами, умными и тонкими особами – в театральном кругу таких хватает… Ничего странного в этом нет, но прежде-то за Реджинальдом такого не водилось. А тут еще в театре появляется Корал Белл, потому что известная актриса, с чьим именем связывали будущий успех спектакля, ушла из труппы и пришлось подыскивать другую знаменитость. Никто и подумать не мог, что Корал согласится вернуться на сцену, однако она дает согласие и берется за роль. Может быть, из-за Реджинальда?

Сильвия почти не видит мужа; она погружена в светскую жизнь и часто бывает у леди Ормсби; принимают ее, видимо, неспроста, ибо сам лорд, “старый сатир”, вовсю осаждает прелестную госпожу уэллард. В один прекрасный день он приглашает ее на премьеру в модный театр, и… происходит нечто странное, чего, увы, не мог видеть Реджинальд. Сильвия смотрит на Ормсби так, что он понимает: его видят насквозь, он беззащитен, он выглядит “уродливым и неотесанным”. И, поставив его на место, Сильвия все-таки идет с ним в театр – ведь ей, провинциалке, не доводилось бывать на премьерах в Лондоне, ей интересно до крайности. Как назло, репетиция у Реджинальда затягивается до позднего вечера, потом он приглашает всех поужинать в ресторане, так что возвращается домой ночью. И с ужасом обнаруживает, что Сильвии нет. “Боже мой!.. Наверное, она ушла от меня!”

Они почти что ссорятся. Всерьез поссориться они не могут, и не только из-за английской сдержанности, а потому, что для них внешняя, лондонская жизнь на деле – призрак, туман, и, кроме их любви, ничего на свете не существует. И вот настает день премьеры “Вьюнка”; спектакль, кажется, имеет успех, но это не слишком интересует Реджинальда. Он вдруг понимает, что вовсе не влюблен в Корал Белл, а она в него и подавно. Понимает, что смертельно устал, притом не от репетиций, не от театра, а от Лондона. Весна наступила: пора возвращаться домой.

В Вестауэйзе их выходят встречать к машине три кошки. Уже расцвели нарциссы, примулы и колокольчики. Мнимая жизнь позади, вернулась жизнь настоящая. Реджинальд раздумывает, не пора ли завести ребенка, и решает, что еще не время, – ему так чудесно наедине с Сильвией… А пока, если он должен создать что-то, он может написать новую пьесу.

В дальнем лесу слышится голос кукушки, Сильвия прекрасна, и Реджинальд счастлив, любя ее. Они оба счастливы.

В. С. Кулагина-Ярцева

Михаил Николаевич Загоскин

Рославлев, или Русские в 1812 году

Роман (1831)

В конце мая 1812 г. в Петербурге, на Невском бульваре повстречались два друга – Владимир Рославлев и Александр Зарецкий. Рославлев хандрит, и жизнерадостного Зарецкого беспокоит состояние его приятеля. Рославлев влюблен в Полину Лидину. Но не любовь причина меланхолии: по требованию будущей теши он вышел в отставку, а между тем, по его словам, “буря сбирается над нашим отечеством”, война с Наполеоном неизбежна, и, как русского патриота, Рос-лавлева это чрезвычайно тревожит. Возмущает его и рабское преклонение русского общества перед всем французским и, как следствие, небрежение русскими обычаями, языком, историей. Единственная мысль, которая согревает его душу и делает счастливым, – скорое свидание с невестой.

Рославлев едет в подмосковную деревню Утешино к Лидиным. Он полон нетерпения – ведь уже назначен день свадьбы. Но ожидание “небесного блаженства” не делает его глухим к чужим страданиям. Так, на одной из почтовых станций он берет к себе в попутчики московского купца Ивана Архиповича Сеземова, который спешит домой к умирающей жене.

Подъезжая к деревне, Рославлев встречает охотников, среди них дядя Полины Николай Степанович Ижорский. Он сообщает, что Лидины поехали в город с визитом и часа через полтора должны вернуться.

Возвращение Лидиных омрачено эпизодом, едва не завершившимся трагически: когда их экипаж переезжал речку по узкому мосту, дверцы ландо распахнулись, и из него в воду упала Оленька, младшая сестра Полины. Если бы не Рославлев, бросившийся прямо на коне в воду вослед утопающей, то Оленька непременно бы погибла.

Несчастный случай с сестрой и ее последующая болезнь дали Полине повод просить Рославлева отложить свадьбу. Владимир в отчаянии, но он боготворит свою невесту и потому не может не уступить ее просьбе.

Оленька не узнает свою сестру, которая “с некоторого времени стала так странна, так причудлива”, а тут еще ее решение отложить свадьбу. Полина больше не в состоянии скрывать свою тайну. “Трепеща как преступница”, она признается Оленьке, что любит другого, и если он, как неумолимая судьба, встанет между ней и ее мужем, то ей останется только умереть.

В доме Ижорского царит оживление. На обед съехались многочисленные гости. Среди приглашенных Лидина с дочерьми и Рославлев. Главная тема разговора – скорая война с Наполеоном. Рославлев уверен, что, если Наполеон решится идти в Россию, война неизбежно сделается народною, и тогда “каждый русский обязан будет защищать свое отечество”.

Но война, оказывается, уже идет. Об этом Рославлев узнает из письма Зарецкого, переданного ему приехавшим к Ижорскому исправником: 12 июня французские войска перешли Неман, и гусарский ротмистр Зарецкий, чей полк стоял недалеко от Белостока, уже участвовал в схватке с французами. В этом бою, сообщает далее Александр своему другу, ему удалось пленить французского полковника графа Сеникура, а точнее – спасти его от смерти, так как, тяжело раненный, Сеникур не сдавался, а “дрался как отчаянный”. Для Рославлева все решено – на днях он отправляется в армию.

Прошло два месяца. После очередного боя русский арьергард расположился в двух верстах от Дрогобужа. Среди отдыхающих воинов Рославлев и Зарецкий. Вспоминая о том, какое тяжелое впечатление письмо Зарецкого произвело на Полину, Владимир рассказывает, что по пути следования в действующую армию ему повстречались пленные французы, среди которых был раненный в голову Адольф Сеникур. Тяжелое состояние французского полковника позволило Рославлеву уговорить конвойного офицера отправить Сеникура на излечение в деревню к Лидиным, как выяснилось, хорошо знакомым раненому офицеру, года два тому назад он познакомился с Лидиной в Париже и часто ездил к ней с визитами.

Через два дня в очередном бою с французами Рославлев ранен в руку. Получив отпуск на лечение, он выезжает в Утешино проведать Полину. Рана задерживает Рославлева в пути, и только через две недели он смог покинуть Серпухов.

Дорога на Утешино оказалась размытой дождями. Пришлось ехать в объезд, через кладбище. Начинается гроза. Коляска Рославлева окончательно вязнет в грязи. С кладбищенской церкви доносится пение, и заинтригованный Владимир идет туда, рассчитывая на чью-либо помощь. Заглянув в окно, он видит венчальный обряд и, к своему ужасу, в женихе и невесте признает Сеникура и Полину. От величайшего потрясения рана Рославлева открывается, и он, обливаясь кровью, прямо на пороге церкви лишается чувств.

Очнулся Рославлев на следующее утро в доме Ижорского. Его единственное желание – уехать подальше от этих мест, туда, где он может “утонуть в крови злодеев-французов”. Узнав, что французы недалеко от Москвы, Владимир решает ехать в Москву, ведь “там, на развалинах ее решится судьба России”.

В Москву слуга привозит Рославлева обеспамятевшего, в горячке. Купец Сеземов прячет его у себя дома, выдав за своего сына, – со дня на день французы войдут в Москву, и тогда русскому офицеру непоздоровится.

В начале сентября вместе с отступающими войсками в Москву приезжает Зарецкий. Он решает сначала навестить своего приятеля в деревне, а потом догонять свой полк. Но на пути в Утешино среди ополченцев Александр встречает Ижорского, от которого узнает о трагической истории замужества Полины. А тут еще слуга Ижорского сообщает, что встречал слугу Рославлева в Москве – Владимир Сергеевич в горячке и находится в доме купца Сеземова. Зарецкий и Ижорский потрясены – только что пришло известие, подожженная жителями Москва сдана без боя, французы в Кремле. “Несчастная Москва!”, “Бедный Рославлев!” – восклицают они почти одновременно.

В поисках своего полка Зарецкий попадает в партизанский отряд, которым командует знакомый ему артиллерийский офицер. До конца сентября он кочует с летучим отрядом партизан, участвуя в набегах на французские обозы. Москва окружена, в городе не осталось никакого продовольствия, и, несмотря на все военные предосторожности французов, целые партии фуражистов пропадают без вести. Война с, Наполеоном принимает всенародный характер.

Зарецкого беспокоит судьба друга. Переодевшись в мундир убитого французского офицера, он отправляется в Москву на поиски Рославлева. Случайная встреча с капитаном жандармов Рено грозит ему разоблачением: француз опознал лошадь и саблю Зарецкого, которые принадлежали жениху сестры Рено. От неминуемого ареста Зарецкого спасает полковник Сеникур – возвращая долг чести, он подтверждает, что тот действительно французский капитан Данвиль.

Оставшись наедине с полковником, Александр раскрывает ему причину своего “маскарада”: он приехал за своим другом, который, будучи раненым, не смог выехать из Москвы, когда в нее входили французские войска. Узнав, что этот раненый офицер Рославлев, Сеникур считает своим долгом помочь Зарецкому. Вспоминая “ужасную ночь” венчания, он чувствует себя виноватым перед Рославлевым. “Я отнял у него более, чем жизнь”, – восклицает Сеникур. “Ступайте к нему; я готов для него сделать все – продолжает француз, – быть может, он не в силах идти пешком У самой заставы будет вас дожидаться мой человек с лошадью, скажите ему, что вы капитан Данвиль: он отдаст вам ее…”

Зарецкому удается вывезти Рославлева из Москвы. Их путь лежит в родной полк, и, несмотря на всякого рода дорожные приключения – сначала встречу с крестьянами, принявшими их за французов, а потом военную стычку с французскими фуражистами, в которой Рославлев взял на себя командование крестьянским отрядом, – приятели в конце концов выходят на биваки своего полка.

10 октября французы оставили Москву, “погостив в ней месяц и восемь дней”. Сделав несколько неудачных попыток прорваться в богатейшие провинции России, Наполеон был вынужден отступить по той же дороге, по которой шел к Москве, оставляя за собой тысячи умирающих от холода и голода солдат. На переправе через Березину был разбит корпус Нея, последняя надежда французской армии, а после сражения под Борисовом отступление французов превратилось в настоящее бегство.

Друзья прощаются на границе: генерал, при котором Рославлев был адъютантом, присоединился со своей дивизией к войскам, осаждавшим Данциг, а полк Зарецкого по-прежнему остался в авангарде армии.

Осада Данцига, где расположен французский гарнизон под командованием генерала Раппа, затянулась. Уже ноябрь 1813 г., в осажденном городе голод. Аванпосты русских постоянно тревожат партизанские вылазки французского гарнизона Среди них особо отличается “адская рота” гусарского офицера Шамбюра, которая, что ни ночь, совершает набеги за провиантом в деревни, где стоят русские посты. В одну из таких вылазок Шамбюром захвачен в плен Рославлев. Так он попадает в Данциг.

Проходят две недели. Под предлогом пресечения “невыгодных слухов” о французской армии, которые якобы распространяет по городу пленный офицер, Рославлева сажают в тюрьму. На самом деле это хитрость, придуманная начальником штаба генералом Дерику-ром. В тюрьме сидит некий флорентийский купец, его подозревают, что он русский шпион. Рославлева сажают вместе с купцом, дабы подслушать их разговоры, ведь так естественно будет их желание поговорить на своем родном языке.

Купец действительно оказывается русским офицером. Более того, они знакомы: незадолго до войны Рославлев стал невольным свидетелем дуэли между этим офицером и французом, позволившим себе крайне оскорбительные замечания по поводу России и русского народа.

Подозревая, что их подслушивают, “купец” запиской предупреждает Рославлева об этом и в ней же просит Владимира, как только его выпустят из тюрьмы, найти женщину, проживающую на Театральной площади на пятом этаже красного дома в шестой комнате. Она отчаянно больна, и, если Рославлев застанет ее в живых, надо ей передать, чтобы она сожгла бумаги, которые ей передал на сохранение купец Дольчини.

Рославлева действительно скоро выпускают (за него поручился Шамбюр), и на следующий день он отправляется на Театральную площадь. Пятый этаж красного дома оказался убогим чердаком, комната поражает своей нищетой. В умирающей женщине Рославлев с ужасом узнает Полину. Он давно уже простил ее. Более того, узнав, что она, пожертвовав всем, отправилась вслед за мужем делить все его невзгоды и страдания, он стал испытывать к ней величайшее уважение.

Умирающая Полина рассказывает Владимиру трагическую историю своих скитаний. На обоз, в котором Полина выехала из Москвы вместе с отступающими французами, напали казаки. Ее спас друг Адольфа, взявший на себя дальнейшее попечение над ней. Мужа своего Полина после этой стычки более не видела и только много позже узнала, что Адольфа уже нет в живых. Потом она родила сына. Ее единственный покровитель, заботившийся о ней и ее ребенке, не выдержав невзгод отступления, заболел горячкой и умер. Пока были деньги, Полина жила уединенно, ни с кем не общалась. Потом русские осадили Данциг, деньги кончились, и она обратилась за помощью к французскому генералу. И тут Полина сделала для себя страшное открытие: она оставила семью, отечество, пожертвовала всем, чтобы стать женой Сеникура, а ее все вокруг считают его любовницей. Потом, чтобы накормить сына, она просила милостыню, но ее ребенок умер от голода. Саму ее от голодной смерти спас Дольчини, который, узнав, что она русская, принял участие в ее судьбе.

У Полины начинается бред. Владимир оставляет ее, чтобы навестить вновь через несколько часов. В это время русские войска начинают обстрел города. Рославлев ранен в голову.

Более двух недель русский офицер находится на краю могилы. Очнувшись, он обнаруживает у своей постели Шамбюра. Гусар спешит сообщить своему приятелю-пленнику последние новости: первая – Рапп собирается подписать капитуляцию, вторая – Дольчини оказался не купцом, а русским партизаном. Ему вскоре удалось выйти из тюрьмы, после чего Дольчини так поладил с генералом Дерикуром, что тот поручил “купцу” доставить Наполеону важные депеши. Когда “купец” был выведен за французские аванпосты, он на виду у казаков представился своим настоящим именем и вежливо распрощался с жандармским офицером.

Шамбюр, оказывается, хорошо знал Дольчини, и потому именно через него “купец” передал письмо Рославлеву. Это было письмо от умирающей Полины. В нем она, прощаясь, высказала свое последнее желание: она просит Рославлева жениться на Оленьке, которая всегда его пламенно любила.

Прошло несколько лет. Рославлев давно вышел в отставку и живет со своей супругой Оленькой и двумя детьми в Утешино, куда после шестилетней разлуки приезжает Зарецкий. Им есть о чем поговорить. Вспоминая события военной поры, Зарецкий поинтересовался судьбой Полины: “Что сделалось с этой несчастной? Где она теперь?” В ответ на вопрос Рославлев печально взглянул на белый мраморный памятник под черемухой: под ним похоронен локон Полины, который она передала Рославлеву в прощальном письме…

М. Н. Сербул

В Риме в храме Согласия Цезарь произносит речь. Он много воевал и наконец вернулся в Рим. Рим могуч, он внушает страх всем народам. Для вящей славы Рима осталось только покорить парфян и отомстить им за победу над Крассом. Поражение в битве с парфянами легло позорным пятном на Рим, и Цезарь готов либо пасть на поле брани, либо доставить в Рим пленного парфянского царя. Цезарь недаром собрал цвет Рима в храме Согласия. Он ждет от римлян согласия и готовности выступить в поход против парфян. Кимвр возражает: сейчас не до парфян; гражданская резня, начавшаяся при Гракхах, не утихает, Римская империя залита кровью: “сначала нужно дома / Порядок навести и мстить за Рим / Не раньше, чем он прежним Римом станет”. Антоний поддерживает Цезаря: не было случая, чтобы римляне не отомстили за гибель римского полководца. Если не отомстить парфянам, многие покоренные народы решат, что Рим дрогнул, и не захотят терпеть его господство. Поход на парфян необходим, остается только решить, кто поведет войска, но кто при Цезаре посмеет назвать себя вождем? “Рим” и “Цезарь” означают ныне одно и то же, и тот, кто сегодня хочет подчинить общее величие личным интересам, – изменник. Слово берет Кассий. Он противник военного похода, его волнует судьба отчизны: “Да будет консул консулом, сенат – / Сенатом и трибунами – трибуны, / И да заполнит истинный народ, / Как прежде, форум”. Цицерон говорит о том, что он по-прежнему верен мечте об общем благе, мире и свободе. В Римской республике давно уже перестали чтить законы. Когда в Риме восторжествует порядок, то не понадобится оружие, “чтоб врагов / Постигла участь туч, гонимых ветром”. Брут начинает свою речь с того, что он не любит Цезаря, потому что, по его мнению, Цезарь не любит Рим. Брут не завидует Цезарю, ибо не считает его выше себя, и не испытывает к нему ненависти, ибо Цезарь ему не страшен. Брут напоминает Цезарю, как услужливый консул хотел надеть на него царский венец, но Цезарь сам оттолкнул его руку, потому что понял, что народ – не такая бездумная масса, как ему хотелось бы, народ может какое-то время терпеть тирана, но не самодержца. В душе Цезарь не гражданин, он мечтает о царском венце. Брут призывает Цезаря стать не угнетателем, а освободителем Рима. Он, Брут, – гражданин и хочет пробудить в душе Цезаря гражданские чувства. Антоний осуждает Брута за дерзкие речи. Цезарь хочет, чтобы вопрос о походе на парфян был решен здесь, в храме Согласия, а для решения остальных вопросов предлагает собраться завтра утром в курии Помпея.

Цицерон и Кимвр ждут своих единомышленников – Кассия и Брута. Они понимают, что родине грозит опасность и медлить нельзя. Цицерон видит, что Цезарь, убедившись, что всеобщий страх для него надежнее, чем любовь продажной черни, делает ставку на армию. Ведя римских воинов в бой с парфянами, он наносит Риму последний удар. Цицерон жалеет, что он уже старик и не может биться за родину с мечом в руках. Подоспевший Кассий с горечью говорит, что у Цицерона уже не осталось достойных слушателей, но Цицерон возражает: народ всегда народ. Сколь бы человек ни был ничтожен наедине с собой, на людях он неизменно преображается. Цицерон хочет произнести речь перед народом. Диктатор опирается на силу, Цицерон же опирается на истину и потому не боится силы: “Повержен будет Цезарь, / Как только будет он разоблачен”. Кимвр уверен, что Цицерон не сможет взойти на форум, ибо путь туда закрыт, а если бы и смог, то его голос потонул бы в криках подкупленных людишек. Единственное средство – меч. Кассий поддерживает Кимвра: не надо ждать, пока трусливый народ объявит Цезаря тираном, надо первыми вынести ему приговор и привести его в исполнение. Лучшее средство – быстрейшее. Чтобы покончить с рабством в Риме, достаточно одного меча и одного римлянина, зачем же заседать и тратить время на колебания? Появляется Брут. Он опоздал, потому что говорил с Антонием. Цезарь послал Антония к Бруту, чтобы договориться о встрече. Брут согласился встретиться с Цезарем здесь же, в храме, ибо считает, что Цезарь-враг страшнее, чем Цезарь-друг. Кассий говорит, что он, Кимвр и Цицерон единодушны в ненависти к Цезарю, в любви к отчизне и в готовности погибнуть за Рим. “Но планов получилось три: / В гражданскую войну отчизну ввергнуть, / Иль, ложью ложь назвав, разоружить / Народ, иль Цезаря прикончить в Риме”. Он спрашивает мнения Брута. Брут хочет попытаться переубедить Цезаря. Он полагает, что жажда чести Цезарю дороже, чем жажда царства. Брут видит в Цезаре не злодея, а честолюбца. Во время Фарсальской битвы Брут попал к Цезарю в плен. Цезарь сохранил ему жизнь, и Брут не хочет отвечать на добро неблагодарностью. Брут считает, что один лишь Цезарь может вернуть сегодня Риму свободу, могущество и жизнь, если вновь станет гражданином. Брут верит, что у Цезаря благородная душа и он станет защитником законов, а не их нарушителем. Если же Цезарь останется глух к его доводам, Брут готов заколоть его кинжалом. Цицерон, Кимвр и Кассий уверены, что Брут слишком высокого мнения о Цезаре и план его несбыточен.

Антоний докладывает Цезарю, что Брут согласен встретиться с ним. Он ненавидит Брута и не понимает, почему Цезарь терпит его. Цезарь говорит, что из его недругов Брут – единственный, кто его достоин. Цезарь предпочитает побеждать не оружием, а милостью: простить достойного врага и заручиться его дружбой лучше, чем уничтожить его. Так в свое время Цезарь поступил с Брутом, так намерен поступать и впредь. Он хочет во что бы то ни стало сделать Брута своим другом. Когда приходит Брут, Антоний оставляет их вдвоем. Брут взывает к разуму Цезаря. Он заклинает его снова стать гражданином и вернуть Риму свободу, славу и мир. Но Цезарь непременно хочет покорить парфян. Он столько воевал, что хочет встретить смерть на поле брани. Цезарь говорит, что любит Брута, как отец. Брут же испытывает к Цезарю все чувства поочередно, кроме зависти: когда Цезарь проявляет себя как тиран, Брут его ненавидит, когда в Цезаре говорит человек и гражданин, Брут испытывает к нему любовь и восхищение. Цезарь открывает Бруту, что он его отец. В доказательство он показывает Бруту письмо его матери Сервилии, подтверждающее, что Брут – ее сын от Цезаря. Брут ошеломлен, но это известие не изменяет его убеждений. Он жаждет спасти родину или погибнуть. Цезарь надеется, что Брут одумается и завтра поддержит его в сенате, иначе он встретит в Цезаре не отца, а господина. Брут призывает Цезаря доказать свою отцовскую любовь и дать ему возможность гордиться своим отцом, иначе ему придется считать, что настоящий его отец – тот Брут, который дал Риму жизнь и свободу ценой жизни собственных детей. Оставшись один, Цезарь восклицает: “Возможно ль, чтоб единственный мой сын / Отказывался мне повиноваться / Теперь, когда весь мир покорен мне?”

Цицерон вместе с другими сенаторами уезжает из Рима: он старик, и в нем уже нет былого бесстрашия. Кимвр и Кассий расспрашивают Брута о его беседе с Цезарем. Брут рассказывает им о том, что он сын Цезаря. “Чтоб кровь от этого пятна очистить / Ужасного, до капли должен я / За Рим ее пролить”. Бруту не удалось переубедить Цезаря. Кимвр и Кассий считают, что Цезаря надо убить. Брут идет за советом к своей жене Порции – дочери великого Катона. Порция, чтобы доказать свое мужество, отсекла себе мечом грудь и стойко переносила боль, так что ее муж даже не знал об этом. И только после этого испытания она осмелилась попросить Брута доверить ей свои тайны. Кимвр и Кассий восхищаются мужеством Порции.

Антоний приходит к Бруту. Цезарь передает ему, что надеется на голос крови, который повелит Бруту любить и уважать человека, давшего ему жизнь. Брут спрашивает, готов ли Цезарь отказаться от диктаторства, возродить законы и подчиняться им. Брут просит Антония передать Цезарю, что завтра в сенате надеется услышать от него перечень действенных мер по спасению отечества. Брут в такой же мере жаждет спасти Рим для блага римлян, как и спасти Цезаря ради Рима. После ухода Антония заговорщики решают привлечь на свою сторону еще несколько достойных римских граждан.

В курии Помпея собираются сенаторы. С улицы доносятся крики толпы. Кассий говорит Бруту, что по его знаку заговорщики с мечами набросятся на Цезаря. Появляется Цезарь. Он спрашивает, почему многие сенаторы не пришли на собрание. Брут отвечает: “Те, что сидят в сенате, / Пришли из страха; тех, кого здесь нет, / Рассеял страх”. Брут произносит речь, где превозносит достоинства Цезаря, одержавшего верх над собой и над чужой завистью. Он поздравляет Цезаря, желающего стать гражданином, равным среди равных, как прежде. Брут объясняет собравшимся, что говорит от имени Цезаря, поскольку он и Цезарь теперь одно, ведь он – сын Цезаря. Цезарь потрясен вдохновенной дерзостью Брута. Он говорит, что хочет сделать его своим преемником. Цезарь не отступил от своего решения отправиться в поход на парфян. Брута он хочет взять с собой, а после победы над врагами Рима он готов отдать себя в руки своих врагов: пусть Рим решает, кем он хочет видеть Цезаря: диктатором, гражданином или вовсе никем. Брут в последний раз взывает к Цезарю, но Цезарь объявляет, что тот, кто не подчинится ему, – враг Рима, бунтовщик и предатель. Брут обнажает кинжал и потрясает им над головой. Заговорщики бросаются к Цезарю и разят его мечами. Брут стоит в стороне. Израненный Цезарь ползет к статуе Помпея и испускает дух у ее подножия со словами: “И ты… мой мальчик?..” На крики сенаторов сбегается народ. Брут объясняет народу, что Цезарь убит, и он, Брут, хотя его кинжал не обагрен кровью, вместе с другими убил тирана. Народ хочет покарать убийц, но они скрываются, в руках народа лишь Брут. Брут готов к смерти, но напоминает народу о свободе и призывает тех, кому она дорога, возликовать: Цезарь, который мнил себя царем, спит вечным сном. Слыша вдохновенные речи Брута, народ проникается к нему доверием, а услышав, что Брут сын Цезаря, оценивает все его благородство. Брут оплакивает Цезаря, ибо чтит его достоинства, равных которым не сыскать. Он готов к смерти, но просит дать ему отсрочку. Исполнив свой долг освободителя и гражданина, он покончит счеты с жизнью над гробом убитого отца. Народ готов идти за Брутом. Размахивая мечом, Брут ведет за собой народ на Капитолий, чтобы изгнать изменников со священного холма. Народ вслед за Брутом повторяет: “Свобода или смерть!”, “Смерть или свобода!”

Отец автора родился в Швейцарии, в Базеле. У его дедушки Ивановского было три сына. Отец был младшим в семье, как говорят – мизиникл, то есть мизинец.

Когда отец окончил колледж и готовился поступать в университет, возникла идея поехать в Россию, на родину предков, в маленький южный город. И они поехали – дедушка профессор Ивановский и будущий отец автора, красивый молодой блондин Якоб. Было это в 1909 г., почти семьдесят лет тому назад.

Тогда Якоба и увидела будущая мать автора – и эта девушка, эта синеглазая красавица, дочь сапожника Рахленко, стала для него судьбой. Он прилепился к ней на всю жизнь, как прилепился праотец наш Иаков к своей Рахили. Мать Якоба была против этого брака. Якоб не уступал… Словом, прошел год, и в город снова приехал профессор Ивановский с женой Эльфридой, субтильной такой немочкой, сыном Якобом и экономкой.

Надо сказать, что тут мать автора запрятала подальше свою дерзость и строптивость, и перед бабушкой Эльфридой предстала тихая, скромная красавица Рахиль. Неожиданно бабушка выдвинула “тяжелую артиллерию”: оказывается, она не еврейка, а швейцарка немецкого происхождения, и когда дедушка на ней женился, то перешел в протестантство. Но Рахленки о протестантстве не желали и думать… В общем, все закончилось соглашением, и после свадьбы молодые уехали в Швейцарию.

Итак, родители автора живут в Базеле. Через год рождается его брат Лева, а еще через полгода мать с младенцем на руках приезжает к своим родителям в Россию. Ей было несладко в чопорном профессорском немецком доме. Не прошло и двух месяцев, как за ней явился и Якоб.

У Левы корь, у Левы свинка, потом на свет появляется автор, и мама остается его выкормить, затем приходится остаться, чтобы родить и выкормить Ефима. Дотянули до августа 1914 г., и папа застрял в России. Красивый, воспитанный, вежливый, добрый человек – но человек без специальности. И дедушка Рахленко решил пустить его по торговой части. Сначала отец был приказчиком в мясной лавке. Потом моя ревнивая мать нашла ему место, где женщинами и не пахло, – в лавке железоскобяного товара.

Но вот революция, царя скинули, черту оседлости отменили, и даже дедушка Рахленко стал склоняться к тому, чтобы отец с мамой уехали в Швейцарию. Но мама ни в какую! За вздорный и сумасбродный характер отец любил ее еще сильнее, понимал, что нужен ей именно такой муж, как он, – спокойный, деликатный и любящий. Именно потому, что он был такой человек, он и стал работать в сапожной мастерской тестя.

Старшего сына дедушки звали Иосиф. После одного сильного скандала отца с Иосифом семья автора отделилась от дедушки, купила небольшой домишко на соседней улице.

В 17-м родилась Люба, в 19-м – Генрих, в 25-м – Дина. Семья организовала сапожную артель и к середине 20-х гг. жила прилично… Старшего брата Леву направили учиться в Москву, в Свердловский коммунистический университет. В 28-м мама родила младшего братика Сашу, своего седьмого и последнего ребенка.

В 30-е гг. на базе семейной артели создалась государственная обувная фабрика, и директор Иван Антонович Сидоров назначил отца завскладом сырья и фурнитуры. В 1934 г. сестра Люба поступила в Ленинграде в медицинский, вышла замуж, и вот в доме появился Игорек, первый внук. Женился и Лева у себя в Чернигове, невесту родителям не показал, но от людей узнали, что его жена, Анна Моисеевна, важная персона – преподает политэкономию. Старше его на пять лет, у нее девочка от первого брака.

Гром грянул среди бела дня: в областной газете появилась статья “Чужаки и расхитители на обувной фабрике”. Как чужак упоминался отец, “человек сомнительного социального происхождения”, некоторые работники и, конечно, директор Сидоров. Был обыск, отца арестовали. Брат Лева по поводу дела отца сказал, что следствие разберется, а он вмешиваться не имеет права. Состоялся показательный процесс – выездная сессия областного суда. В общем, результатов приходилось ждать самых скверных. Но благодаря блестящей защите адвоката Терещенко после пересмотра дела отцу дали год условно, Сидорова освободили тоже…

После этого сосед Иван Карлович устроил отца в депо на склад. Вскоре пришло страшное известие: погиб брат Лева и его жена. Ее дочь Олечку и Олину няню Анну Егоровну сначала отправили в деревню к родным Анны Егоровны – мать об этой девочке и слышать не хотела. Она ей что, внучка? Словом, все кончилось тем, что отец устроил Анну Егоровну в ФЗУ уборщицей, она получила комнатенку, а Оля осталась в семье автора.

Вот так и жили. Люба, Генрих, Ефим и автор уже работали, материальное положение родителей улучшилось, но не было блестящим. И автор решил: пусть Дина поступит в консерваторию, Люба заберет Игоря, Саша и Оля станут на ноги, и тогда он переберется куда-нибудь в промышленный центр, работать по специальности.

…Двадцать второго июня началась война, двадцать третьего автора призвали.

После войны автор шаг за шагом выяснил обстоятельства смерти родных. Почему родные не эвакуировались? Мать не захотела. Она считала, что все, что говорят о немцах, – выдумки.

Но вот в город вошли немцы, и был отдан приказ всем евреям переселиться в гетто. Мама сказала папе, чтобы он заявил о своем полунемецком происхождении. Но отец отказался: не хотел спасаться без семьи.

Как раз в это время в гетто появился дядя Гриша, тайно пришел из партизанского отряда. Он подтвердил, что немцы истребляют евреев. Показал маленькому Игорю дорогу в лес. Насчет отца сказал, что он должен уйти из гетто – нужен свой человек на станции.

В гетто была проведена первая акция уничтожения. Ей была подвергнута Прорезная улица.

Вскоре в гетто снова пришел дядя Гриша и сказал, что судьба гетто решена; надо уходить в лес, а для этого нужно оружие. Отец предъявил властям свой швейцарский паспорт, и его назначили заведующим деповским складом. Появляться в гетто, видеться с кем-либо ему запретили.

Самыми бесстрашными в гетто были дети: они доставляли продовольствие, проявляя при этом невиданное мужество и отвагу. Брат Саша и еще один мальчик носили с заброшенной плодоовощной базы начинку, их обнаружили эсэсовцы… Илью пристрелили внизу, а мертвый Саша так на заборе и повис. Ему было четырнадцать, Илье – двенадцать лет.

Дедушка жил на кладбище в составе похоронной бригады. Весной 1942 г. в гетто умирало человек пятнадцать – двадцать в день. Еврейские обычаи предписывают хоронить покойников в саванах, саванов не хватало, и их стали приносить обратно с кладбища, а в них оружие.

В конце концов дежурившие на кладбище полицаи выследили дедушку, когда он пошел в лес за оружием, и убили его.

Дядя Гриша хотел взять в отряд людей из гетто. И мама послала Дину в юденрат уговорить дядю Иосифа, председателя юденрата, показать их как умерших. Когда выяснилось, что Иосиф собирается выдать этих людей немцам, Дина застрелила его из его же пистолета. Сестру распяли, и, мертвая, она висела на кресте три дня.

Отец участвовал в операции по угону со станции двух автомашин с оружием. Операция прошла блестяще, а отец, чтобы спасти невинных, сам пришел в комендатуру с повинной. Его пытали шесть суток. На седьмые вывезли на площадь перед гетто, подтащили к виселице и повесили.

После рейда на станцию режим ужесточился, и патруль схватил маленького Игоря, когда тот шел от партизан. Казнь была опять на площади. Игорь звал бабушку. Мама велела внуку не бояться, опустить голову и закрыть глаза. Палач разрубил его точно пополам.

В гетто теперь было оружие, и было решено, прорвав охрану, уйти в лес.

Из многих домов люди просто не вышли: их обуял страх. Но те, кто сумел перебороть страх – их было человек шестьсот, – дошли до спасительного леса. И тогда мать велела Оле найти адвоката Терещенко и сказать ему, что она внучка Рахили Рахленко. И никто никогда больше не видел мать ни живой, ни мертвой. Она исчезла, растворилась в воздухе, в сосновом лесу, вблизи места, где родилась, прожила жизнь, воспитала детей и внуков и видела их страшную гибель.

После войны автор нашел место, где, по слухам, похоронили отца. Перерыли весь пустырь и ничего не нашли: только песок, песок, чистый сыпучий тяжелый песок…

Глава первая

Катерина Львовна была по наружности женщиной очень приятной, от роду ей шел двадцать четвертый год. Девушку выдали замуж за богатого купца Измайлова. Семья их состояла из вдового свекра Бориса Тимофеевича, мужа Катерины Зиновия Борисовича и самой Катерины Львовны. Детей у супругов не было. Скука в купеческом доме не раз наводила тоску на женщину, бездетность ее огорчала. Катерина Львовна была женщиной пылкой и привыкла к простоте и свободе. Читать Катерина Измайлова не любила, да и книг в доме почти не было. В течение пяти лет она жила самой скучной жизнью с неласковым мужем, но никто на эту скуку внимания не обращал.

Глава вторая

На шестой год замужества Катерины у Измайловых прорвало мельничную плотину, и женщина целыми днями тосковала дома одна. Однажды она обратила внимание на купеческого приказчика Сергея. Он был красив и при знакомстве начал осыпать Катерину Львовну комплиментами. От кухарки Аксиньи Катерина Львовна узнала, что раньше Сергей работал у Копчоновых, и у него был роман с самой хозяйкой.

Глава третья

Сергей приходит к Катерине и говорит, что без любви его жизнь скучна. Приказчик пытается обнять Катерину, но она слабо сопротивляется. Не устояв перед горячими поцелуями, женщина изменяет своему мужу.

Глава четвертая

Борис Тимофеевич видит приказчика, когда тот спускался по столбу из окна Катерины Львовны. Он отводит Сергея в кладовую и избивает нагайкой. Приказчик даже не застонал, зато половину рукава рубашки изъел зубами. Борис Тимофеевич решает запереть мужчину в кладовой, пока у него не заживет спина. Катерина умоляет свекра выпустить Сергея, на что он злится еще больше и обещает по приезде сына выпороть женщину на конюшне.

Глава пятая

Катерина Львовна подсыпает свекру в кашу с грибами крысиную отраву, после чего старик умирает. Все поверили в естественную смерть Бориса Тимофеевича и спешно схоронили. Сергея женщина вызволяет из кладовой и уже ни от кого не скрывает их роман.

Глава шестая

Во сне Катерине Измайловой мерещится, что между ними с Сергеем лезет большой кот.

Женщина спрашивает Аксинью, что означает этот сон. Кухарка отвечает, что к ней кто-нибудь прибьется или “еще что-нибудь такое выйдет”. Сергей продолжает завоевывать сердце хозяйки, убеждая ее в своей искренней и пылкой любви. Катерина Львовна говорит любимому, что если он когда-нибудь ей изменит, то живая она с ним не расстанется.

Глава седьмая

Катерине снова снится кот, который на этот раз начинает с ней разговаривать: “Какой же, – говорит, – я кот! С какой стати! Ты это очень умно, Катерина Львовна, рассуждаешь, что совсем я не кот, а я именитый купец Борис Тимофеич”. Женщина слышит, как кто-то перелез через ворота и залаяли собаки. Она в спешке прячет Сергея в спальне. Зиновий Борисович подходит к двери, ведущей в супружескую спальню, и прислушивается. Не уловив ни шороха, он решает постучаться.

Глава восьмая

Муж сообщает, что до него дошли слухи об изменах жены. Катерина вместе с Сергеем бьют Зиновия Борисовича тяжелым литым подсвечником по голове, а потом душат его. Убитого прячут в погребе и уничтожают все следы преступления.

Глава девятая

Хватились мужа Катерины Львовны, но все поиски оказались безуспешны. Катерина Измайлова объявляет, что ждет от супруга ребенка, и ее допускают до наследства, прекратив поиски Зиновия Борисовича. Но объявляется еще один наследник – племянник Измайлова Федор Ля – мин, который оказался небольшим мальчиком и приехал вместе со своей старенькой тетушкой. Сергей начинает жаловаться любимой, что из-за этого мальчика он стал самым несчастным человеком.

Глава десятая

Молодая купчиха начинает понимать, что мальчик очень мешает ее предстоящей счастливой жизни с любимым: “Как же это? За что и в самом деле должна я через него лишаться капитала? Сколько я страдала, сколько греха на свою душу приняла… а он без всяких хлопот приехал и отнимает у меня… И добро бы человек, а то дитя, мальчик…”

Глава одиннадцатая

В праздничный день старушка уходит в церковь, и Катерина Измайлова хладнокровно душит мальчика подушкой.

Глава двенадцатая

Убийство наблюдают в щель между ставнями несколько мужчин, и в дом начинает ломиться толпа. Сергей признается во всех убийствах и своей соучастницей называет Катерину. Женщина во всем признается и говорит, что убивала ради любимого. Зиновия Борисовича извлекают из погреба и хоронят. Преступников наказывают плетьми и ссылают на каторгу. Родив ребенка в острожной больнице, Катерина Измайлова отказывается от него.

Глава тринадцатая

Ребенка отдают на воспитание сестре Бориса Тимофеевича, так как он считается законным наследником Измайловых. Сергей шел на каторгу в одной партии с хозяйкой, что несказанно обрадовало последнюю. Она дает этапным ундерам деньги ради того, чтобы хоть немного побыть с любимым, поговорить с ним. Сергей это называет глупостью и ведет себя по отношению к Катерине довольно холодно. Вместе с героями в партии идут роскошная женщина Фиона и семнадцатилетняя блондинка Сонетка.

Глава четырнадцатая

Сергей изменяет Катерине Львовне с Фионой. Обманутая женщина узнает об этом и чувствует, что любит предателя еще больше. Фиона говорит, что никакой любви у них с Сергеем нет, и подтверждают это его ухаживания за Сонеткой. Сергей делает попытку примириться с Катериной и жалуется на холод. Женщина отдает любимому запасные шерстяные чулки.

Глава пятнадцатая

Катерина Измайлова видит свои чулки на Сонетке. Сергей обнимает и целует новый объект обожания на глазах у всей партии. Катерина Львовна стала предметом насмешек, но Фиона заступается за нее. Когда промокшие под снегом арестанты ожидали парома, Катерина видит в Волге лица убитых ею людей. Схватив Сонетку за ноги, она перекидывается с ней за борт парома. Еще какое-то время обе женщины показываются в волнах, но потом тонут.

И. А. Бунин

Братья

Дорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей – возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной.

На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. “Зачем, – спросил бы Возвышенный, – старику это?” “Затем, – ответили бы ему, – что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни”. У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро.

Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки.

Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога “жажды существования”. А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын ее стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира – от любви…

Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал ее и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги – и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее. Благополучно и с виду даже счастливо проработал он так с полгода.

И вот сидел он как-то утром, вместе с другими рикшами, под баньяном, когда у одного из бунгало показался человек в белом – европеец, англичанин. Стая рикш налетела на него, но человек, грозно взмахнув тростью, выбрал седьмой номер, он показался ему сильнее прочих. Европеец был невысок и крепок, в золотых очках, с черными короткими усами и оливковым цветом лица, на котором солнце и болезнь печени уже оставили свой смуглый след. Глаза его смотрели как-то странно, будто ничего не видя, деревянный голос его был тверд и спокоен. И рикша понесся на Йорк-Стрит, лавируя среди других рикш, бегущих взад и вперед.

Был конец марта, самое знойное время. Уже с утра было жарко, как в полдень. Но рикша бежал быстро, и еще ни одной капли пота не было на его спине. В самом конце улицы он вдруг остановился, и англичанин удивленно услышал: “Бетель”. Не ответив, он ударил рикшу тростью по лопаткам, но тот только дернул плечом и стрелой полетел к лавкам. “Не убивай, не воруй, не прелюбодействуй, не лги и ничем не опьяняйся”, – заповедал Возвышенный. Но смутно звучала эти заповеди в сердце рикши… Сунув бетель в рот, рикша опять побежал по направлению в город (Форт, как называют его англичане). Англичанин рассеянно смотрел вокруг…

Возле старого голландского здания они остановились. Англичанин ушел пить чай и курить сигару, а рикша бросил оглобли и сел у дерева дожидаться его. О чем думал этот юноша, уже вкусивший самой сильной отравы – любви к женщине? Мара ранит, но Мара и залечивает раны; Мара вырывает что-то из рук человека, но Мара и разжигает человека снова схватить отнятое…

Затем англичанин долго бродил по улицам; а рикша ходил позади англичанина, возя за собой свою колясочку. В полдень англичанин ушел в пароходную контору, а рикша купил дешевых папирос и выкурил пять штук подряд. Сладко одурманенный, сидел он против конторы и смотрел на своего седока и других англичан, обсуждавших обед в честь прибытия парохода из Европы.

До обеда, до вечера было еще далеко. И опять побежал рикша, – на этот раз к отелю, – и опять, как собака, сел на мостовую, смотря на толпу только что прибывших из Европы, у каждого из которых в душе было то, что заставляет человека жить и желать сладкого обмана жизни. А рикше, рожденному на земле первых людей, разве не вдвойне был сладок этот обман? Разве та, что пропала в этом городе, была хуже женщин в белых нарядах, идущих мимо него и пробуждающих вожделение? У нее была смуглая кожа и круглые сияющие глаза, в которых детская робость уже смешивалась с радостным любопытством жизни, с затаенной женственностью, нежной и страстной. Вскочив с места, рикша побежал в ближайший бар, где вытянул целый стакан виски. Смешав этот огонь с бетелем, он обеспечил себя блаженным возбуждением до самого вечера.

Пьян был и англичанин, выйдя из отеля. Не зная, как убить время, он приказал везти себя сперва на почту, где опустил в ящик три открытки; от почты – к саду Гордона, куда даже не зашел, а потом – куда глаза глядят: к Черному Городу, к рынку, к реке Келани. И пошел, пошел мотать его пьяный и с головы до ног мокрый рикша, возбужденный еще и надеждой получить целую кучу центов. Он бежал в самую жару в угоду англичанину, не знавшему, как дотянуть до обеда, точно спасаясь от кого-то… Потом англичанин приказал вернуться в Форт, побрился, купил сигары, сходил в аптеку… Рикша, мокрый, похудевший, смотрел на него уже неприязненно, глазами собаки, чувствующей приступы бешенства… В шестом часу он побежал к бунгало англичанина, мимо баньяна, под которым сидел еще утром в жажде заработка от этих беспощадных и загадочных белых людей, в упрямой надежде на счастье. В течение получаса рикша отдыхал, пока англичанин переодевался к обеду. Сердце у него колотилось как у отравленного, губы побелели, черты лица обострились, глаза еще больше почернели и расширились.

Солнце меж тем закатилось. Пожилая девушка сидела на террасе. Увидев ее с улицы, во двор зашел старик-индус, немой заклинатель змей. Старик уже вынимал из-за пояса свою тростниковую дудку, как рикша вскочил и криками прогнал его. Уже в темноте вышел англичанин, и рикша покорно кинулся к оглоблям…

Была ночь, когда он подбежал к большому ярко освещенному двухэтажному дому, большой балкон которого уже белел скатертью длинного стола и смокингами сидевших за ним. Рикша номер семь подлетел к балкону. Гость выскочил из колясочки, а рикша понесся вокруг дома, чтобы попасть во двор, к другим рикшам, и, обегая дом, вдруг шарахнулся назад, точно его ударили в лицо палкой: из окна второго этажа – в японском халатике красного шелка, в тройном ожерелье из рубинов, в золотых широких браслетах – на него глядела круглыми сияющими глазами его пропавшая невеста. Она не могла видеть его внизу, в темноте, но он сразу узнал ее.

Сердце его не разорвалось, оно было слишком молодо и сильно. Постояв с минуту, он присел под вековой смоковницей и смотрел на стоявшую в раме окна, до тех пор, пока она не ушла. А затем он вскочил, схватил оглобли и пустился бежать, – на этот раз уже твердо зная, куда и зачем. “Проснись! – кричали в нем тысячи беззвучных голосов его предков. – Стряхни с себя обольщения Мары, сон этой краткой жизни! Тебе ли спать, отравленному ядом. Все скорби от любви – убей ее! Недолгий срок пребудешь ты в покое отдыха, пока снова не переродишься в тысяче воплощений”.

Рикша забежал в одну из лавочек, жадно съел чашечку риса и кинулся дальше. Он знал, где живет тот старик-индус… Рикша вбежал в хижину, а назад выскочил с большой коробкой от сигар. Он заплатил за нее большую цену, и то, что в ней лежало, шуршало и стукало в крышку тугими кольцами.

Зачем-то захватив с собой колясочку, он прибежал на пустой плац Голь-Фэса, темневший под звездным небом. Он в последний раз бросил тонкие оглобли и сел уже не на землю, а на скамью, сел смело, как белый человек. За свой фунт он потребовал самую маленькую и самую смертоносную. Она была сказочно красива и необыкновенно злобна, особенно после того, как ее помотали в деревянной коробке. Укус ее огненно жгуч и с головы до ног пронзает все тело несказанной болью. Ощутив этот огненный удар, рикша колесом перевернулся на скамье. Он потерял сознание, чтобы снова и снова ненадолго приходить в себя, расставаясь с жизнью, памятью, зрением, болью, радостью, ненавистью и любовью…

Дней через десять, в сумерки перед грозой, к большому русскому пароходу, готовому уже отплыть, прибыла шлюпка, в которой сидел седок рикши номер семь. Капитан сперва наотрез оказался взять его на борт, но после настойчивых просьб уступил и поселил в свободную каюту.

Пароход уже снялся с якоря, когда сверкнула яркая молния. Англичанин оглянулся на свинцовую даль океана и скрылся в каюте. До обеда он писал что-то в толстой тетради, и выражение его лица было тупо, и вместе с тем удивленно. Затем оделся к обеду и вышел к команде, которая встретила его преувеличенно любезно, щеголяя друг перед другом знанием английского языка. Он отвечал им не менее любезно, рассказал о своем пребывании в Индии, на Яве и на Цейлоне, где захворал печенью и расстроил нервы. Капитан, человек с умными и твердыми глазами, во всем старающийся быть европейцем, завел речь о колониальных задачах Европы. Англичанин внимательно слушал, отвечал складно, будто читал хорошо написанную статью. И порой смолкал, прислушиваясь к шороху волн в темноте за открытыми дверями.

Влажно дуло из этой тьмы свободным дыханием чего-то от века свободного. Беззвучно и широко распахивалась вокруг парохода голубая бездна, чернотой заливало горизонты – и оттуда, как тяжкий ропот самого творца, еще погруженного в довременный хаос, доходил мрачный и торжественный гул грома. И тогда англичанин как бы каменел на минуту.

– В сущности, это страшно! – сказал он своим мертвым, но твердым голосом после одного особенно ослепительного сполоха. – И страшнее всего то, что мы не думаем, не чувствуем, разучились чувствовать, как это страшно – эта бездонная глубина вокруг. Наверное, очень жутко быть капитаном, но не лучше лежать в каюте, за тончайшей стеной которой всю ночь кипит эта бездонная хлябь… Да, разум наш слабей, чем разум зверя. У зверя, у дикаря есть хотя бы инстинкт, а у нас, европейцев, он выродился. Мы ничего не боимся, даже смерти не боимся по-настоящему, ни жизни, ни тайн, ни бездн, нас окружающих! Я участник бурской войны, я убивал людей сотнями – и вот нисколько не страдаю от того, что я убийца. Я даже не думаю об этом никогда…

Ветер дул сильнее, черная тьма шумела тяжелее. Чувствовалось, как снизу что-то нарастает, приподнимает, потом расступается. Команда вышла. Остался один капитан.

– Нам страшно только то, – сказал англичанин, – что мы разучились чувствовать страх! Бога в Европе давно уже нет. Мы, при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни, и к смерти: если и боимся ее, то рассудком. Мы, спасаясь от собственной тупости и пустоты, бродим по всему миру, притворно им восторгаясь. Но только здесь, на земле древнейшего человечества, в этом потерянном нами эдеме, который мы называем нашими колониями и жадно ограбляем, среди грязи, чумы и цветных людей, обращенных нами в скотов, только здесь чувствуем в некоторой мере жизнь, смерть, божество. Порабощение мы, люди железного века, называем нашими колониальными задачами. И когда этот дележ придет к концу, когда в мире воцарится какой-нибудь новый Рим, английский или немецкий, тогда повторится Апокалипсис… Будда, говоривший: “О вы, князья, обращающие друг против друга жадность свою, ненасытно потворствующие своим похотям!”, понял, что значит жизнь Личности в этом мире, который мы не постигаем, – и ужаснулся. Мы же возносим нашу Личность превыше небес, сосредоточиваем в ней весь мир, что бы там ни говорили братстве и равенстве, – и вот только в океане, где чувствуешь, как растворяется человек в этом страшном Все-Едином, – только там понимаем в слабой мере, что? значит эта наша Личность…

– Знаете ли вы, – спросил он капитана, – буддийскую легенду о вороне? Слон бежал с горы к океану; он бросился в волны, и ворон, томимый “желанием”, кинулся за ним. Слон захлебнулся, и ворон стал жадно клевать его тушу. Когда же очнулся, то увидал, что отнесло его далеко в море, и закричал ворон жутким голосом, тем, которого так чутко ждет Смерть… Ужасная легенда!

Из темноты раздались звуки склянки. Капитан, посидев из приличия еще минут пять, ушел. Ушел и лакей. Англичанин потушил свет. Во мраке шум волн сразу стал как будто слышнее, сразу раскрылось звездное небо. Пароход переваливался с одной волны на другую, и в снастях его носились то в бездну кверху, то в бездну книзу, Канопус, Ворон, Южный Крест, по которым еще мелькали отдельные сполохи.

Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома…

Весною – рассвет.

Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.

Летом – ночь.

Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда в воздухе носятся бесчисленные светлячки…

Осенью – сумерки.

Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам – какое грустное очарование! Солнце зайдет, и все полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад…

Зимою – раннее утро.

Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли – так и чувствуешь зиму! Прекрасна пора четвертой луны во время празднества Камо. Парадные кафтаны знатнейших сановников, высших придворных различаются между собой лишь по оттенку пурпура, более темному и более светлому. Нижние одежды – из белого шелка. Так и веет прохладой, негустая листва на деревьях молодо зеленеет. А вечером набегут легкие облака, где-то в отдалении прячется крик кукушки, такой неясный, словно чудится тебе… Но как волнует он сердце! Молодые девушки – участницы торжественного шествия – уже вымыли и причесали волосы, в доме царит предпраздничная суета – то завязки порвались, то сандалии не те. Матери, тетки, сестры – все парадно убранные – сопровождают девушек, каждая прилично своему рангу. Блистательная процессия!

Случается, что люди называют одно и то же разными именами. Слова несхожи, а смысл один. Речь монаха. Речь мужчины. Речь женщины.

Немногословие прекрасно.

Госпожа кошка, служившая при дворе, почтительно именовалась госпожой мебу, государыня особенно любила ее. Однажды мамка, приставленная к госпоже кошке, прикрикнула на нее, когда та дремала на солнышке, и велела собаке Окинамаро укусить ее. Глупый пес бросился на кошку, а та улизнула в покои императора – и шмыг к нему за пазуху. Император удивился, велел наказать нерадивую мамку, а пса побить и сослать на Собачий остров. Пса выгнали за ворота. Совсем недавно, в третий день третьей луны, он горделиво шествовал в процессии, голова украшена цветами персика, а на спине – ветка цветущей вишни. В полдень услышали мы жалобный вой собаки, то Окинамаро потихоньку вернулся из ссылки. На него набросились и снова выкинули. В полночь какой-то пес, опухший, избитый до неузнаваемости, оказался под верандой. Приближенные государыни гадали и не могли понять, он или не он. А бедный пес задрожал, слезы так и потекли из его глаз. Значит, все-таки Окинамаро, Положив зеркало, я воскликнула: “Окинамаро!” И пес радостно залаял, государыня улыбнулась, и сам император пожаловал к нам, узнав, что случилось, и простил собачку. Как он заплакал, услыхав слова сердечного участия! А ведь это была простая собака. То, что наводит уныние.

Собака, которая воет среди белого дня.

Зимняя одежда цвета алой сливы в пору третьей или четвертой луны.

Комната для родов, где умер ребенок.

Ожидаешь всю ночь. Уже брезжит рассвет, как вдруг тихий стук в дверь. Сердце твое забилось сильнее, посылаешь людей к воротам узнать, кто пожаловал, но оказывается, там не тот, кого ты ждешь, а человек, совершенно безразличный тебе.

Или вот еще.

В оживленный дом ревнителя моды приносят стихотворение в старом вкусе, без особых красот, сочиненное в минуту скуки стариком, безнадежно отставшим от века.

Долгие дожди в последний месяц года.

То, над чем посмеиваются.

Обвалившаяся ограда.

Человек, который прослыл большим добряком.

То, что докучает.

Гость, который без конца разглагольствует, когда тебе некогда. Если можешь с ним не считаться, спровадишь его побыстрее без долгих церемоний. А если гость – человек значительный?

Растираешь палочку туши, а к тушечнице прилип волосок. Или в тушь попал камушек и царапает слух: скрип-скрип.

То, что дорого как воспоминание. Засохшие листья мальвы. Игрушечная утварь для кукол.

В тоскливый день, когда льют дожди, неожиданно найдешь старое письмо от того, кто был тебе дорог.

То, что радует сердце,

Сердце радуется, когда пишешь на белой, чистой бумаге такой тонкой кистью, что кажется, она и следов не оставит. Крученые мягкие нити прекрасного шелка. Глоток воды посреди ночи, когда очнешься ото сна. Цветы на ветках деревьев.

Прекраснее всего весенний цвет красных оттенков: от бледно-розового до густо-алого. В темной зелени померанца ослепительно алеют цветы. С чем сравнить их прелесть на другое утро после дождя. Померанец неразлучен с кукушкой и тем особенно дорог людям. Цветок груши весьма скромен, но в Китае о нем слагают стихи. Вглядишься – ив самом деле на концах его лепестков лежит розовый отсвет, такой легкий, что кажется, глаза тебя обманывают.

То, что утонченно красиво.

Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-лилового платья.

Яйца дикого гуся.

Осыпанный снегом сливовый цвет.

Миловидный ребенок, который ест землянику.

В пору седьмой луны дуют вихри, шумят дожди. Почти все время стоит холодная погода, забудешь о летнем веере. Но очень приятно бывает подремать днем, набросив на голову одежду на тонкой ватной подкладке, еще хранящую слабый запах пота.

То, что в разладе друг с другом. Снег на жалкой лачуге.

Беззубая женщина кусает сливу и морщится: кисло. Женщина из самых низов общества надела на себя пурпурные шаровары. В наше время, впрочем, видишь это на каждом шагу.

Мужчину должен сопровождать эскорт. Самые обворожительные красавцы ничего не стоят в моих глазах, если за ними не следует свита.

Ребенок играл с самодельным луком и хлыстиком. Он был прелестен! Мне так хотелось остановить экипаж и обнять его.

Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не должен слишком заботиться о своем наряде. В минуту расставания он, полный сожаления, медлит подняться с любовного ложа. Дама торопит его уйти: уже светло, увидят! Но он был бы счастлив, если бы утро никогда не пришло. А ведь случается, что иной любовник выскакивает утром, как ужаленный. На прощание бросает только: “Ну, я пошел!”

Травы.

Трава омодака -“высокомерная”.

Трава микури. Трава “циновка для пиявок”. Мох, молодые ростки на проталинах. Плющ. Кислица причудлива на вид, ее изображают на парче.

Как жаль мне траву “смятение сердца”.

Темы стихов. Столица. Ползучая лоза… Трава микури. Жеребенок. Град.

То, что родит тревогу.

Приезжаешь безлунной ночью в незнакомый дом. Огонь в светильниках не зажигают, чтобы лица женщин оставались скрытыми от посторонних глаз, и ты садишься рядом с невидимыми людьми.

Была ясная, лунная ночь. Императрица сидела неподалеку от веранды. Фрейлина услаждала ее игрой на лютне. Дамы смеялись и разговаривали. Но я, прислонившись к одному из столов веранды, оставалась безмолвной.

“Почему ты молчишь? – спросила государыня. – Скажи хоть слово. Мне грустно”.

“Я лишь созерцаю сокровенное сердце осенней луны”, – ответила я.

“Да, именно это ты и должна была сказать”, – молвила государыня.

Я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам искусства? И все же нашлись благосклонные читатели, которые говорили мне: “Это прекрасно!” Я была изумлена.

А. А. Блок

Балаганчик

На сцене – обыкновенная театральная комната с тремя стенами, окном и дверью. У стола с сосредоточенным видом сидят Мистики обоего пола в сюртуках и модных платьях. У окна сидит Пьеро в белом балахоне. Мистики ждут прибытия Смерти, Пьеро ждет прихода своей невесты Коломбины, Неожиданно и непонятно откуда появляется девушка необыкновенной красоты. Она в белом, за плечами лежит заплетенная коса. Восторженный Пьеро молитвенно опускается на колени. Мистики в ужасе откидываются на спинки стульев:

“Прибыла! Пустота в глазах ее! Черты бледны как мрамор! Это – Смерть!” Пьеро пытается разубедить Мистиков, говоря, что это Коломбина, его невеста, однако Председатель мистического собрания уверяет Пьеро, что он ошибается, это – Смерть. Растерянный Пьеро устремляется к выходу, Коломбина следует за ним. Появившийся Арлекин уводит Коломбину, взяв ее за руку. Мистики безжизненно повисают на стульях – кажется, висят пустые сюртуки. Занавес закрывается, на подмостки выскакивает Автор, который пытается объяснить публике сущность написанной им пьесы: речь идет о взаимной любви двух юных душ; им преграждает путь третье лицо, но преграды наконец падают, и любящие навеки соединяются. Он, Автор, не признает никаких аллегорий… Однако договорить ему не дают, высунувшаяся из-за занавеса рука хватает Автора за шиворот, и он исчезает за кулисой.

Занавес раскрывается. На сцене – бал. Под звуки танца кружатся маски, прогуливаются рыцари, дамы, паяцы. Грустный Пьеро, сидя на скамье, произносит монолог: “Я стоял меж двумя фонарями И слушал их голоса, Как шептались, закрывшись плащами, Целовала их ночь в глаза. …Ах, тогда в извозчичьи сани Он подругу мою усадил! Я бродил в морозном тумане, Издали за ними следил. Ах, сетями ее он опутал И, смеясь, звенел бубенцом! Но когда он ее закутал, – Ах, подруга свалилась ничком! …И всю ночь по улицам снежным Мы брели – Арлекин и Пьеро… Он прижался ко мне так нежно, Щекотало мне нос перо! Он шептал мне:

“Брат мой, мы вместе, Неразлучны на много дней… Погрустим с тобой о невесте, О картонной невесте твоей!” Пьеро грустно удаляется.

Перед зрителями одна за другой проходят влюбленные пары. двое, вообразившие, что они в церкви, тихо разговаривают, сидя на скамье;

Двое страстных влюбленных, их движения стремительны; пара средневековых любовников – она тихо, как эхо, повторяет последние слова каждой его фразы. Появляется Арлекин: “По улицам сонным и снежным Я таскал глупца за собой! Мир открылся очам мятежным, Снежный ветер пел надо мной! /… Здравствуй, мир! Ты вновь со мною! Твоя душа близка мне давно! Иду дышать твоей весною В твое золотое окно!” Арлекин выпрыгивает в нарисованное окно – бумага лопается. В бумажном разрыве на фоне занимающейся зари стоит Смерть – в длинных белых одеждах с косой на плече.

Все в ужасе разбегаются. Неожиданно появляется Пьеро, он медленно идет через всю сцену, простирая руки к Смерти, и по мере его приближения ее черты начинают оживать – и вот на фоне зари стоит у окна Коломбина. Пьеро подходит, хочет коснуться ее руки – как вдруг между ними просовывается голова Автора, который хочет соединить руки Коломбины и Пьеро. Внезапно декорации взвиваются и улетают вверх, маски разбегаются, на пустой сцене беспомощно лежит Пьеро. Жалобно и мечтательно Пьеро произносит свой монолог: “Ах, как светла та, что ушла (Звенящий товарищ ее увел). У пала она (из картона была). А я над ней смеяться пришел. И вот стою я, бледен лицом, Но вам надо мной смеяться грешно. Что делать! Она упала ничком… Мне очень грустно. А вам смешно?”

Автор собрал воедино устные свидетельства, собственные наблюдения и исторические сочинения своего времени и на их основании воссоздал жизнь французского общества конца XVI – первой половины XVII в., представив ее в виде калейдоскопа коротких историй, героями которых стали 376 персонажей, включая коронованых особ.

Генрих IV, царствуй он в мирное время, никогда бы так не прославился, ибо “погряз бы в сластолюбивых утехах”. Он был не слишком щедр, не всегда умел быть благодарным, никогда никого не хвалил, “зато не упомнить государя более милостивого, который бы больше любил свой народ”. Вот что рассказывают о нем: однажды некий представитель третьего сословия, желая обратиться к королю с речью, опускается на колени и натыкается на острый камень, причинивший ему такую боль, что он не выдерживает и вскрикивает: “Ядрена вошь!” “Отменно!” – восклицает Генрих и просит не продолжать, дабы не испортить славное начало речи. В другой раз Генрих, проезжая через деревню, где ему приходится остановиться пообедать, просит позвать к нему какого-нибудь местного острослова. К нему приводят крестьянина по прозвищу Забавник. Король сажает его напротив себя, по другую сторону стола, и спрашивает: “Далеко ли от бабника до забавника?” “Да между ними, государь, только стол стоит”, – отвечает крестьянин. Генрих был очень доволен ответом. Когда Генрих назначает де Сюлли суперинтендантом финансов, бахвал Сюлли вручает ему опись своего имущества и клянется, что намерен жить исключительно на жалованье. Однако вскоре Сюлли начинает делать многочисленные приобретения. Однажды, приветствуя короля, Сюлли спотыкается, а Генрих заявляет окружающим его придворным, что его больше удивляет, как это Сюлли не растянулся во весь рост, ибо от получаемых им магарычей у него должна изрядно кружиться голова. Сам Генрих по натуре своей был вороват и брал все, что попадалось ему под руку; впрочем, взятое возвращал, говоря, что не будь он королем, “его бы повесили”.

Королева Марго в молодости отличалась красотой, хотя у нее и были “слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо”. Не было на свете более любвеобильной женщины; для любовных записок у нее даже была специальная бумага, края которой украшали “эмблемы побед на поприще любви”. “Она носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с сердцем усопшего любовника; ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце”. Маргарита быстро растолстела и очень рано облысела, поэтому носила шиньон, а в кармане – дополнительные волосы, чтобы всегда были под рукой. Рассказывают, что, когда она была молода, в нее безумно влюбился гасконский дворянин Салиньяк, она же не отвечала на его чувство. И вот однажды, когда он корит ее за черствость, она спрашивает, согласен ли он принять яду, дабы доказать свою любовь. Гасконец соглашается, и Маргарита собственноручно дает ему сильнейшее слабительное. Он проглатывает снадобье, а королева запирает его в комнате, поклявшись, что вернется прежде, чем подействует яд. Салиньяк просидел в комнате два часа, а так как лекарство подействовало, то, когда дверь отперли, рядом с гасконцем “невозможно было долго стоять”.

Кардинал де Ришелье во все времена стремился выдвинуться. Он отправился в Рим, чтобы получить сан епископа. Посвящая его, папа спрашивает, достиг ли он положенного возраста, и юноша отвечает утвердительно. Но после церемонии он идет к папе и просит у него прощения за то, что солгал ему, “сказав, будто достиг положенных лет, хотя оных еще не достиг”. Тогда папа заявил, что в будущем этот мальчик станет “большим плутом”. Кардинал ненавидел брата короля и, опасаясь, как бы ему не досталась корона, ибо король был слабого здоровья, решил заручиться благорасположением королевы Анны и помочь ей в рождении наследника. Для начала он сеет раздор между ней и Людовиком, а потом через посредников предлагает ей позволить ему “занять подле нее место короля”. Он уверяет королеву, что, пока она бездетна, все будут пренебрегать ею, а так как король явно долго не проживет, ее отправят обратно в Испанию. Если же у нее будет сын от Ришелье, то кардинал поможет ей управлять государством. Королева “решительно отвергла это предложение”, но окончательно оттолкнуть кардинала не отважилась, поэтому Ришелье еще неоднократно предпринимал попытки оказаться в одной постели с королевой. Потерпев же неудачу, кардинал стал преследовать ее и даже написал пьесу “Мирам”, где кардинал побивает палками главного героя. О том, как все боялись кардинала, рассказывают такую историю. Некий полковник, человек вполне почтенный, едет по улице Тиктон и вдруг чувствует, что его “подпирает”. Он бросается в ворота первого попавшегося дома и облегчается прямо на дорожке. Выбежавший домовладелец поднимает шум. Тут слуга полковника заявляет, что хозяин его служит кардиналу. Горожанин смиряется: “Коли вы служите у Его Высокопреосвященства, вы можете… где вам угодно”. Как видно, очень многие недолюбливали кардинала. Так, королева-мать, верившая в предсказания, “чуть с ума не сошла от злости, когда ее уверили, что кардинал проживет в добром здравии еще очень долго”. Говорили, что Ришелье очень любил женщин, но “боялся короля, у которого был злой язык”. Знаменитая куртизанка Марион Делорм утверждала, что он дважды побывал у нее, но заплатил всего сто пистолей, и она швырнула их ему обратно. Однажды кардинал попытался соблазнить принцессу Марию и принял ее, лежа в постели, но она встала и ушла. Кардинала часто видели с мушками на лице: “одной ему было мало”.

Желая развлечь короля, Ришелье подсунул ему Сен-Мара, сына маршала д? Эффиа. Король никогда никого не любил так горячо, как Сен-Мара; он называл его “любезным другом”. При осаде Арраса Сен-Map дважды в день писал королю. В его присутствии Людовик говорил обо всем, поэтому он был в курсе всех дел. Кардинал предупредил короля, что подобная беспечность может плохо кончиться: Сен-Map еще слишком молод, чтобы быть посвященным во все государственные тайны. Сен-Map страшно разозлился на Ришелье. Но еще больше разозлился на кардинала некий Фонтрай, над чьим уродством Ришелье осмелился посмеяться. Фонтрай участвовал в заговоре, чуть не стоившем жизни Ришелье. Когда же стало ясно, что заговор раскрыт, Фонтрай предупредил Сен-Мара, но тот не захотел бежать. Он верил, что король будет снисходителен к его молодости, и во всем признался. Однако Людовик не пощадил ни его, ни его друга де Ту: оба сложили голову на эшафоте. Это и неудивительно, ведь король любил то, что ненавидел Сен-Map, а Сен-Map ненавидел все, что любил король; сходились они лишь в одном – в ненависти к кардиналу.

Известно, что король, указав на Тревиля, сказал: “Вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу”. Тревиль командовал конными мушкетерами, которые сопровождали короля повсюду, и сам подбирал их. Родом Тревиль был из Беарна, он выслужился из младших чинов. Говорят, что кардинал подкупил кухарку Тревиля: платил ей четыреста ливров пенсии, чтобы она шпионила за своим хозяином. Ришелье очень не хотел, чтобы при короле был человек, которому тот полностью доверял. Поэтому он подослал к Людовику господина де Шавиньи, чтобы тот уговорил короля прогнать Тревиля. Но Тревиль хорошо мне служит и предан мне, отвечал Людовик. Но и кардинал вам хорошо служит и предан вам, да вдобавок он еще необходим государству, возражал Шавиньи. Тем не менее посланец кардинала ничего не добился. Кардинал возмутился и вновь отправил Шавиньи к королю, приказав ему сказать так: “Государь, это необходимо сделать”. Король необычайно боялся ответственности, равно как и самого кардинала, так как последний, занимая почти все важные посты, мог сыграть с ним дурную шутку. “Словом, Тревиля пришлось прогнать”.

В любви король Людовик начал со своего кучера, потом почувствовал “склонность к псарю”, но особой страстью пылал он к де Люиню. Кардинал опасался, как бы короля не прозвали Людовиком-Заикой, и он “пришел в восторг, когда подвернулся случай назвать его Людовиком Справедливым”. Людовик иногда рассуждал довольно умно и даже “одерживал верх” над кардиналом. Но скорей всего, тот просто доставлял ему это маленькое удовольствие. Некоторое время король был влюблен в фрейлину королевы госпожу д? Отфор, что, впрочем, не помешало ему воспользоваться каминными щипцами, чтобы достать записку из-за корсажа этой дамы, так как он боялся дотронуться рукой до ее груди. Любовные увлечения короля вообще “были престранными”, ибо из всех чувств ему более всего была присуща ревность. Он страшно ревновал госпожу д? Отфор к д? Эгийон-Вассе, хотя та и уверяла его, что он ее родственник. И только когда знаток генеалогии д? Озье, зная в чем дело, подтвердил слова придворной красавицы, король поверил ей. С госпожой д? Отфор Людовик часто беседовал “о лошадях, собаках, птицах и других подобных предметах”. А надо сказать, что король очень любил охоту. Помимо же охоты он “умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету”, выращивал ранний зеленый горошек, изготовлял оконные рамы, отлично брил, а также был неплохим кондитером и садовником.