Category: Краткие содержания

Всех собрал этот страшный корпус – тринадцатый, раковый. Гонимых и гонителей, молчаливых и бодрых, работяг и стяжателей – всех собрал и обезличил, все они теперь только тяжелобольные, вырванные из привычной обстановки, отвергнутые и отвергнувшие все привычное и родное. Нет у них теперь ни дома другого, ни жизни другой. Они приходят сюда с болью, с сомнением – рак или нет, жить или умирать? Впрочем, о смерти не думает никто, ее нет. Ефрем, с забинтованной шеей, ходит и нудит “Сикиверное наше дело”, но и он не думает о смерти, несмотря на то что бинты поднимаются все выше и выше, а врачи все больше отмалчиваются, – не хочет он поверить в смерть и не верит. Он старожил, в первый раз отпустила его болезнь и сейчас отпустит. Русанов Николай Павлович – ответственный работник, мечтающий о заслуженной персональной пенсии. Сюда попал случайно, если уж и надо в больницу, то не в эту, где такие варварские условия. Да и народец подобрался в палате, один Оглоед чего стоит – ссыльный, грубиян и симулянт.

А Костоглотов и сам уже себя больным не считает. Двенадцать дней назад приполз он в клинику не больным – умирающим, а сейчас ему даже сны снятся какие-то “расплывчато-приятные”, и в гости горазд сходить – явный признак выздоровления. Так ведь иначе не могло и быть, столько уже перенес: воевал, потом сидел, института не кончил, в офицеры не взяли, сослан навечно, да еще вот – рак. Более упрямого, въедливого пациента не найти: болеет профессионально, на всякий вопрос добивается ответа от специалистов, нашел врача Масленникова, который чудо-лекарством – чагой лечит. И уже готов сам отправиться на поиски, лечиться, как всякая живая тварь лечится, да нельзя ему в Россию, где растут удивительные деревья – березы…

Замечательный способ выздоровления с помощью чая из чаги оживил и заинтересовал всех раковых больных, уставших, разуверившихся. Но не такой человек Костоглотов Олег, чтобы все свои секреты раскрывать этим свободным., но не наученным “мудрости жизненных жертв”, не умеющим скинуть все ненужное, лишнее и лечиться…

Веривший во все народные лекарства, Олег Костоглотов с большой настороженностью относится ко всякому “научному” вмешательству в свой организм, чем немало досаждает лечащим врачам Вере Корнильевне Гангарт и Людмиле Афанасьевне Донцовой. С последней Оглоед все порывается на откровенный разговор, но Людмила Афанасьевна, “уступая в малом” , с врачебной хитростью тут же прописывает “небольшой” укол синэстрола, лекарства, убивающего, как выяснил позднее Олег, ту единственную радость в жизни, что осталась ему, прошедшему через четырнадцать лет лишений, которую испытывал он всякий раз при встрече с Вегой. Имеет ли врач право излечить пациента любой ценой? Должен ли больной и хочет ли выжить любой ценой? Не может Олег Костоглотов обсудить это с Верой Гангарт при всем своем желании. Слепая вера Веги в науку наталкивается на уверенность Олега в силы природы, человека, в свои силы. И оба они идут на уступки: Вера Корнильевна просит, и Олег выливает настой корня, соглашается на переливание крови, на укол, уничтожающий, казалось бы, последнюю радость, доступную Олегу на земле. Радость любить и быть любимым.

А Вега принимает эту жертву: самоотречение настолько в природе Веры Гангарт, что она и представить себе не может иной жизни. Пройдя через четырнадцать пустынь одиночества во имя своей единственной любви, начавшейся совсем рано и трагически оборвавшейся, пройдя через четырнадцать лет безумия ради мальчика, называвшего ее Вегой и погибшего на войне, она только сейчас полностью уверилась в своей правоте, именно сегодня новый, законченный смысл приобрела ее многолетняя верность. Теперь, когда встречен человек, вынесший, как и она, на своих плечах годы лишений и одиночества, как и она, не согнувшийся под этой тяжестью и потому такой близкий, родной, понимающий и понятный, – стоит жить ради такой встречи!

Многое должен пережить и передумать человек, прежде чем придет к такому пониманию жизни, не каждому это дано. Вот и Зоенька, пчелка-Зоенька, как ни нравится ей Костоглотов, не будет даже местом своим медсестры жертвовать, а уж себя и подавно постарается уберечь от человека, с которым можно тайком от всех целоваться в коридорном тупике, но нельзя создать настоящее семейное счастье. Одинакового роста с Верой Корнильевной, Зоя гораздо плотней, потому и кажется крупнее, осанистее. Да и в отношениях их с Олегом нет той хрупкости-недосказанности, которая царит между Костоглотовым и Гангарт. Как будущий врач Зоя прекрасно понимает “обреченность” больного Костоглотова. Именно она раскрывает ему глаза на тайну нового укола, прописанного Донцовой. И снова, как пульсация вен, – да стоит ли жить после такого? Стоит ли?..

А Людмила Афанасьевна и сама уже не убеждена в безупречности научного подхода. Когда-то, лет пятнадцать – двадцать назад, спасшая столько жизней лучевая терапия казалась методом универсальным, просто находкой для врачей-онкологов. И только теперь, последние два года, стали появляться больные, бывшие пациенты онкологических клиник, с явными изменениями на тех местах, где были применены особенно сильные дозы облучения. И вот уже Людмиле Афанасьевне приходится писать доклад на тему “Лучевая болезнь” и перебирать в памяти случаи возврата “лучевиков”. Да и ее собственная боль в области желудка, симптом, знакомый ей как диагносту-онкологу, вдруг пошатнула прежнюю уверенность, решительность и властность. Можно ли ставить вопрос о праве врача лечить? Нет, здесь явно Костоглотов не прав, но и это мало успокаивает Людмилу Афанасьевну. Угнетенность – вот то состояние, в котором находится врач Донцова, вот что действительно начинает сближать ее, такую недосягаемую прежде, с ее пациентами. “Я сделала, что могла. Но я ранена и падаю тоже”.

Уже спала опухоль у Русанова, но ни радости, ни облегчения не приносит ему это известие. Слишком о многом заставила задуматься его болезнь, заставила остановиться и осмотреться. Нет, он не сомневается в правильности прожитой жизни, но ведь другие-то могут не понять, не простить. Да не столько его волновали другие, сколько собственные дети: как им все объяснить? Одна надежда на дочь Авиету: та правильная, гордость отца, умница. Тяжелее всего с сыном Юркой: слишком уж он доверчивый и наивный, бесхребетный. Жаль его, как жить-то такому бесхарактерному. Очень напоминает это Русанову один из разговоров в палате, еще в начале лечения. Главным оратором был Ефрем: перестав зудеть, он долго читал какую-то книжечку, подсунутую ему Костоглотовым, долго думал, молчал, а потом и выдал: “Чем жив человек?” Довольствием, специальностью, родиной, воздухом, хлебом, водой – много разных предположений посыпалось. И только Николай Павлович уверенно отчеканил: “Люди живут идейностью и общественным благом”. Мораль же книги, написанной Львом Толстым, оказалась совсем “не наша”. Лю-бо-вью… За километр несет слюнтяйством! Ефрем задумался, затосковал, так и ушел из палаты, не проронив больше ни слова. Не так очевидна показалась ему неправота писателя, имя которого он раньше-то и не слыхивал. Выписали Ефрема, а через день вернули его с вокзала обратно, под простыню. И совсем тоскливо стало всем, продолжающим жить.

Вот уж кто не собирается поддаваться своей болезни, своему горю, своему страху – так это Демка, впитывающий все, о чем бы ни говорилось в палате. Много пережил он за свои шестнадцать лет: отец бросил мать, матери стало совсем не до сына, а он, несмотря ни на что, пытался выжить, выучиться, встать на ноги. Единственная радость осталась сироте – футбол. За нее он и пострадал: удар по ноге – и рак. За что? Почему? Мальчик со слишком уж взрослым лицом, тяжелым взглядом, не талант, однако очень старательный, вдумчивый. Он читает, занимается, мечтает поступить в институт, чтобы создавать литературу. Все для него впервые: и рассуждения о смысле жизни, и новый необычный взгляд на религию, и первая горькая любовь. Но так сильно в нем желание жить, что и отнятая нога кажется выходом удачным: больше времени на учебу, пособие по инвалидности будешь получать, а главное – жив!

А любовь Демкина, Асенька, поразила его безупречным знанием всей жизни. Как будто только с катка, или с танцплощадки, или из кино заскочила эта девчонка на пять минут в клинику, просто провериться, да здесь, за стенами ракового, и осталась вся ее убежденность. Кому она теперь такая, одногрудая, нужна будет, из всего ее жизненного опыта только и выходило: незачем теперь жить! Демка-то, может быть, и сказал зачем: что-то надумал он за долгое лечение-учение, да не складывается это в слова.

И остаются позади все купальники Асенькины ненадеванные и некупленные, все анкеты Русанова непроверенные и недописанные, все стройки Ефремовы незавершенные. Опрокинулся весь “порядок мировых вещей”. Первое сживание с болезнью раздавило Донцову, как лягушку. Уже не узнает доктор Орещенков своей любимой ученицы, смотрит и смотрит на ее растерянность, понимая, как современный человек беспомощен перед ликом смерти. Сам Дормидонт Тихонович за годы врачебной практики, за долгие годы потерь, а в особенности после смерти его жены, как будто понял что-то свое, иное в этой жизни. И проявилось это иное прежде всего в глазах доктора, главном “инструменте” общения с больными и учениками. Во взгляде его, и по сей день внимательно-твердом, заметен отблеск какой-то отреченности. Ничего не хочет старик, только медной дощечки на двери и звонка, доступного любому прохожему. От Людочки же он ожидал большей стойкости и выдержки.

Всегда собранный Вадим Зацырко, всю свою жизнь боявшийся хотя бы минуту провести в бездействии, месяц лежит в палате ракового корпуса. Месяц – и он уже не убежден в необходимости совершить подвиг, достойный его таланта, оставить людям после себя новый метод поиска руд и умереть героем.

Всеобщее уныние, царившее в палате, не нарушается даже пестротой смены пациентов: спускается в хирургическую Демка и в палате появляются двое новичков. Первый занял Демкину койку – в углу, у двери. Филин – окрестил его Павел Николаевич, гордый сам своей проницательностью. И правда, этот больной похож на старую, мудрую птицу. Очень сутулый, с лицом изношенным, с выпуклыми отечными глазами – “палатный молчальник”; жизнь, кажется, научила его только одному: сидеть и тихо выслушивать все, что говорилось в его присутствии. Библиотекарь, закончивший когда-то сельхозакадемию, большевик с семнадцатого года, участник гражданской войны, отрекшийся от жизни человек – вот кто такой этот одинокий старик. Без друзей, жена умерла, дети забыли, еще более одиноким его сделала болезнь – отверженный, отстаивающий идею нравственного социализма в споре с Костоглотовым, презирающий себя и жизнь, проведенную в молчании. Все это узнает любивший слушать и слышать Костоглотов одним солнечным весенним днем… Что-то неожиданное, радостное теснит грудь Олегу Костоглотову. Началось это накануне выписки, радовали мысли о Веге, радовало предстоящее “освобождение” из клиники, радовали новые неожиданные известия из газет, радовала и сама природа, прорвавшаяся, наконец, яркими солнечными деньками, зазеленевшая первой несмелой зеленью. Радовало возвращение в вечную ссылку, в милый родной Уш-Терек. Туда, где живет семья Кадминых, самых счастливых людей из всех, кого встречал он за свою жизнь. В его кармане две бумажки с адресами Зои и Веги, но непереносимо велико для него, много пережившего и от многого отказавшегося, было бы такое простое, такое земное счастье. Ведь есть уже необыкновенно-нежный цветущий урюк в одном из двориков покидаемого города, есть весеннее розовое утро, гордый козел, антилопа нильгау и прекрасная далекая звезда Вега… Чем люди живы.

Стефан Жеромский (польск. Stefan Zeromski; 14 октября 1864, Стравчин недалеко от Кельц – 20 ноября 1925, Варшава) – польский писатель, драматург, публицист.

Родился в обедневшей шляхетской семье. Отец за причастность к восстанию 1863 года был лишен имущества и арендовал фольварк. Жеромский учился в гимназии в Кельцах, где, среди прочих, его учителем был литературный критик Антони Густав Бем. Не получив аттестата зрелости, поступил в Высшее ветеринарное училище в Варшаве. Подвергался заключению за патриотическую деятельность. С 1889 работал частным учителем. В 1880-х начал литературную деятельность. В 1892 выехал в путешествие в Вену, Цюрих, Мюнхен, несколько месяцев провел в Кракове и Закопане. Работал помощником библиотекаря в Польском музее в Рапперсвиле (1892-1896). По возвращении был библиотекарем Библиотеки Замойских в Варшаве (1897-1904). Позднее жил литературным трудом. Жил в Закопане, Наленчуве, в 1906 совершил поездку по Италии. В 1908 был арестован. После освобождения до 1912 жил в Париже. Вернувшись в Польшу, жил в Закопане и Кракове. С началом Первой мировой войны вступил в легионы Пилсудского, но вскоре их оставил. В декабре 1914 вместе с Яном Каспровичем основал в Закопане тайную политическую организацию, пропагандировавшую идею объединения всех польских земель. После войны жил в Варшаве и в Констанцине под Варшавой. Принимал участие в различных политических, общественных, культурных кампаниях, был инициатором создания Академии литературы, основателем Польского литературного клуба (Polski Klub Literacki, отделение Пен-клуба). В 1924 выдвигался кандидатом на Нобелевскую премию по литературе, которую, однако, получил Владислав Реймонт. В 1925 получил государственную литературную премию за роман “Ветер с моря” (“Wiatr od morza”).

Отец рассказчика поехал в Крым продавать табак, поэтому дома остались сам рассказчик, дед, мать, да два брата. Дед засеял баштан на дороге и перешел жить в курень. Взял он с собой рассказчика и брата его. Мимо куреня по дороге проезжало много народу. Многие останавливались, рассказывали истории разные. Особенно любил дед, когда чумаки проезжали.

Один раз остановились в курене чумаки, вечером собрались, поели дыни, решили танцевать. Пустился дед танцевать. Хорошо пляшет, а до середины гладкого места дойдет, не идут ноги, как будто черт вмешивается. Несколько раз пытался, ничего не выходит. Выругался дед. Вдруг слышит, смеется сзади кто-то. Оглянулся, а сзади нет ни чумаков, ни куреня, только гладкое поле во все стороны. Огляделся дед кругом, место вроде знакомое. Глядь, на могилке в стороне вспыхнула свечка. Дед решил, что клад это. Он кинулся уже копать, да понял, что нечем. Отметил он могилку и пошел домой за лопатой. Долго шел дед, пока добрался до куреня.

На следующий день, как только стемнело, взял дед заступ и пошел к месту с кладом. Но сколько ни ходил он, а места того найти не мог. Как назло пошел сильный дождь. Дед вернулся в курень весь промокший, лег, накрылся тулупом и стал ругать черта на чем свет стоит.

Вечером следующего дня дед пошел на середину гладкого места, где не мог вытанцевать еще недавно, ударил со всей силы заступом, выругался. Глядь, а он на том самом поле, и могилка невдалеке. Дед подбежал к могилке и стал копать. Тут начались странные вещи: кто-то стал чихать, баранья голова, медведь, птичий нос стали повторять за дедом его слова. Испугался дед, а сам копает. Выкопал он котел, схватил его и бежать. Прибежал к своему полю и стал хвастать, что клад принес. Открыл котел, а там сор, дрязг. Дед выкинул котел и руки вымыл. С тех пор, если слышит, что где неспокойно, говорит, что черт шалит, и начинает кресты класть на него. А место заколдованное отгородил плетьми и велел кидать туда сор, бурьян. После нанимали это поле соседние козаки. Земля там хорошая, богатый урожай дает. А вот на заколдованном месте ничего не росло. Вроде засеют как следует, а взойдет не разберешь что: арбуз не арбуз, дыня не дыня.

Bend Sinister – термин из геральдики, обозначающий полосу, проведенную слева от герба. Название романа связано с отношением В. Набокова к “зловеще левеющему миру”, т. е. к распространению коммунистических и социалистических идей. События романа происходят в условной стране – Синистербаде, где только что в результате революции установился диктаторский, полицейский режим. Его идеология основывается на теории эквилизма. Говорят здесь на языке, представляющем собой, по выражению В. Набокова, “дворняжичью помесь славянских языков с германскими”. Например, gospitaisha kruvka – больничная кровать; stoy, chort – стой, чтоб тебя; rada barbara – красивая женщина в полном цвету; domusta barbam kapusta – чем баба страшнее, тем и вернее. И т. д.

Начало ноября. День клонится к вечеру. Огромный усталый человек лет сорока с небольшим смотрит из окна больницы на продолговатую лужу, в которой отражаются ветви деревьев, небо, свет. Это знаменитость Синистербада, философ Адам Круг. Только что он узнал, что его жена Ольга умерла, не выдержав операции на почке. Теперь ему нужно попасть на Южный берег – там его дом и там его ждет восьмилетний сын. У моста солдаты-эквилисты по неграмотности не могут прочесть пропуск Круга. В конце концов пропуск им прочитывает вслух такой же, как Круг, запоздалый прохожий. Однако часовые на другой стороне не пускают Круга – требуется подпись первого поста. Пропуск подписывает все тот же прохожий, и вдвоем с Кругом они переходят мост. Но проверить пропуск некому – солдаты ушли,

В начале одиннадцатого Круг наконец попадает домой. Его главная забота теперь – чтобы маленький Давид не узнал о смерти матери. Хлопоты о похоронах Круг по телефону поручает своему товарищу – филологу, переводчику Шекспира Эмберу. Телефонный звонок пробуждает у Эмбера воспоминания об Ольге – кажется, он даже был слегка влюблен в нее. В это же время – около одиннадцати – профессора Круга вызывают в Университет.

На прибывшей за ним машине эмблема нового правительства – распластанный паук на красном флажке. Свою речь президент Университета начинает по-гоголевски: “Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам о некоторых пренеприятных обстоятельствах…” Дабы Университет работал, его преподаватели должны подписать письмо, удостоверяющее их верность Правителю Падуку. Вручать же письмо должен Круг, поскольку Падук – его однокашник. Философ, однако, невозмутимо сообщает, что его с Жабой связывает лишь одно воспоминание: в “счастливые школьные годы” озорной Круг, первый ученик, унижал квелого Падука, садясь ему на лицо.

Преподаватели – кто с большей, кто с меньшей охотой – письмо подписывают. Круг ограничивается тем, что ставит в своем экземпляре недостающую запятую. Ни на какие уговоры он не поддается. Перед читателем проходит сон Адама Круга, связанный с событиями его школьной жизни. Мы узнаем, что отец Круга “был биолог с солидной репутацией”, а отец Падука – “мелкий изобретатель, вегетарианец, теософ”. Круг играл в футбол, а Падук – нет. Судя по всему, этот “полный, бледный, прыщавый подросток”, с вечно липкими руками и толстыми пальцами, принадлежал к тем несчастным существам, которых охотно делают козлами отпущения.

Но Падук дождался своего звездного часа. Когда в моду вошло развитие у школьников “общественно-политического сознания”, он учредил Партию Среднего Человека. Нашлись и соратники. Программа Партии опиралась на теорию эквилизма, изобретенную на старости лет революционером-демократом Скотомой. Согласно этой теории, всякий мог стать умным, красивым, талантливым при помощи перераспределения способностей, даваемых человеку от природы. Круга же подобные вещи не интересовали вовсе.

…Круг мучается над выпускным сочинением и вдруг видит в проеме школьной доски свою жену: Ольга снимает драгоценности, а вместе с ними и голову, грудь, руку… В приступе дурноты Круг просыпается.

Он на даче в Озерах, у своего друга Максимова. Наутро после собрания в Университете Круг, дабы избежать лишних разговоров, увез сына из города. Пересказывая Максимову свой сон, Круг вспоминает еще подробность: однажды Жаба-Падук украдкой поцеловал его руку… Было противно. Добрый человек, бывший коммерсант Максимов уговаривает Круга бежать из страны, пока не поздно. Но философ колеблется.

Возвратившись после прогулки с Давидом, Круг узнает, что семью Максимовых увезли на полицейской машине. Все чаще возле Круга возникают подозрительные личности – целующаяся на пороге дома парочка, опереточно одетый крестьянин, шарманщики, не умеющие играть на шарманке, – понятно, что за философом установлена слежка. Вернувшись в город, Круг идет навестить простуженного Эмбера. Оба они избегают упоминаний об Ольге и потому говорят о Шекспире – в частности, о том, как режим приспособил под себя “Гамлета” , Беседу прерывает дверной колокольчик – это агенты Густав и девица фон Бахофен пришли за Эмбером.

Мы видим Круга, тяжело шагающего по улицам Падукограда. Светит ноябрьское солнце. Все спокойно. И лишь чья-то запачканная кровью манжета на мостовой, да калоша без пары, да след от пули в стене напоминают о том, что здесь творится. В этот же день арестовывают математика Хедрона, друга и коллегу Круга.

Круг одинок, загнан и измучен тоскою по Ольге. Неожиданно и невесть откуда возникает юная Мариэтта с чемоданом – она занимает место няни Давида, которая исчезла после ареста Хедрона.

В день рождения Круга Глава Государства изъявляет желание “одарить его личной беседой”. На громадном черном лимузине философа доставляют в некогда роскошный, а ныне как-то нелепо обустроенный дворец. Круг держится с Падуком в своей обычной манере, и невидимые соглядатаи советуют ему осознать, какая пропасть лежит между ним и Правителем. Падук предлагает Кругу занять место президента Университета и заявить “со всей возможной ученостью и энтузиазмом” о своей поддержке режима.

Отказавшись от этого предложения, Круг рассчитывает на то, что его когда-нибудь просто оставят в покое. Он живет словно в тумане, сквозь который пробиваются лишь штампы официальной пропаганды. Семнадцатого января приходит письмо от “антиквара Петера Квиста”, намекающее на возможность побега. Встретившись с Кругом, подставной антиквар выясняет наконец, что самое дорогое для философа – его сын. Ничего не подозревающий Круг покидает лавку антиквара с надеждой вырваться из эквилистского ада.

В ночь на двадцать первое к нему возвращается способность мыслить и писать. Круг даже готов откликнуться на призывы Мариэтты, давно уже соблазняющей его. Но едва только должно произойти их соитие, раздается оглушительный грохот – за Адамом Кругом пришли. В тюрьме от него требуют все того же – поддержать публично Падука. В страхе за сына Круг обещает сделать что угодно: подписать, присягнуть – пусть только ему отдадут его мальчика. Приводят какого-то испуганного мальчика, но это сын медика Мартина Круга. Виновных в ошибке быстро расстреливают.

Выясняется, что Давида отправили в Санаторий для ненормальных детей. Там перед Кругом прокручивают свежие кадры санаторной съемки: вот медсестра провожает Давида до мраморной лестницы, вот мальчик спускается в сад… “Какая радость для малыша, – объявила надпись, – гулять одному среди ночи”. Лента обрывается, и Круг понимает, что произошло: в этом заведении, как и во всей стране, поощряется дух коллективизма, поэтому стаю взрослых пациентов напускают на ребенка, как на дичь… Круга подводят к убитому сыну – на голове мальчика золотисто-пурпурный тюрбан, лицо умело раскрашено и припудрено. “Ваш ребенок получит самые пышные похороны”, – утешают отца. Кругу даже предлагается лично убить виновных. В ответ философ грубо посылает их на…

Тюремная камера. Круг погружается во тьму и нежность, где они опять вместе – Ольга, Давид и он. В середине ночи что-то вытряхивает его из сна. Но прежде чем вся мука и тяжесть придавят бедного Круга, в ход событий вмешается тот самый демиург-режиссер: движимый чувством сострадания, он сделает своего героя безумным. Утром на центральном дворе тюрьмы к Кругу подводят знакомых ему людей – они приговорены к смертной казни, и спасти их может только согласие Круга сотрудничать с режимом.

Никто не понимает, что гордость Синистербада – философ Адам Круг сошел с ума и вопросы жизни и смерти утратили для него свое обычное значение.

Кругу кажется, что он – прежний хулиганистый школьник. Он мчит к Жабе-Падуку, чтобы как следует проучить его. Первая пуля отрывает Кругу ухо. Вторая – навсегда прекращает его земное существование. “И все же самый последний бег в его жизни был полон счастья, и он получил доказательства того, что смерть – это всего лишь вопрос стиля”.

И становится различимым отблеск той особенной, “продолговатой лужи”, которую в день смерти Ольги Круг “сумел воспринять сквозь наслоения собственной жизни”.

Леонарда, молодая вдова, верна памяти своего покойного мужа. Целые дни она проводит в молитвах и чтении благочестивых книг, не допуская к себе никого из воздыхателей и искателей ее руки. Их немало: красота Леонарды славится по всей Валенсии не меньше, чем ее неприступность и надменность. Родственник молодой женщины, Лусенсьо, прилагает усилия к тому, чтобы уговорить Леонарду выйти вторично замуж, тем более что в достойных женихах нет недостатка. Но та с негодованием отказывается. Не убеждают ее и доводы Лусенсьо, утверждающего, что, даже если бы Леонарда решила посвятить всю оставшуюся жизнь памяти мужа, люди никогда этому не поверят и начнут говорить, что вдовушка отличает своей благосклонностью кого-нибудь из слуг.

Среди наиболее верных и настойчивых поклонников вдовы выделяются трое – Огон, Валерьо и Лисандро, каждый из которых знатен, богат и хорош собой. Они не ищут ничего, кроме любви молодой женщины, но их терзания оставляют Леонарду равнодушной. Каждый из этих молодых людей пытался сломить упорство женщины, проводя ночи под ее окнами, но они решают продолжать добиваться внимания Леонарды. А Леонарда, решительно отвергающая всех поклонников, вдруг встречает в церкви незнакомого юношу, в которого сразу безумно влюбляется. Женщина тут же забывает о своих благих намерениях остаться верной памяти мужа и посылает своего слугу Урбана выяснить имя и адрес незнакомца. Выдав себя за представителя одного из религиозных братств, вербующих сторонников, Урбан без труда выполняет это поручение и тут же получает следующее: отправиться к Камило – так зовут юношу, – предварительно переодевшись в диковинный наряд и запасясь маской, дабы сказать, что по нему вздыхает знатная сеньора, которая хочет остаться неузнанной. Затем следует назначить молодому человеку свидание ночью у Королевского моста и, надев ему на голову клобук – чтобы не разглядел дороги, – привести к Леонарде, которая примет гостя в полумраке. Такая изобретательность, подсказанная любовью, вызывает изумление не только у самой Леонарды, но и у ее слуг, Урбана и преданной Марты.

Урбан отправляется выполнять щекотливое поручение. Поначалу Камило обескуражен таинственностью и сильно сомневается, принимать ли подобное приглашение. Но Урбану удается убедить молодого человека, что, несмотря на темноту – а само собой разумеется, что свидание будет проходить в полной темноте, – звук голоса таинственной незнакомки, прикосновение ее руки помогут Камило понять, насколько красива дама, чей покой он смутил. Камило сдается перед натиском и доводами Урбана и обещает прийти в назначенный час к Королевскому мосту.

Тем временем Леонарда и Марта ведут приготовления к ночному свиданию, тщательно занавешивая все окна тяжелыми занавесями, украшая комнату бархатом и коврами. Леонарда сильно беспокоится: не передумает ли в последнюю минуту Камило, ведь такой красивый мужнина должен быть избалован женской любовью, и к тому же ему может показаться унизительным, что его ведут на свидание тайком, как вора. Но в назначенный час Камило приходит к Королевскому мосту, где его уже поджидает Урбан. Надев на молодого человека клобук, слуга ведет его, как слепого, к дому своей хозяйки. По дороге им встречается Огон, добивающийся благосклонности прекрасной вдовы, но Урбан проявляет находчивость и выдает Камило за пьяного, которого надо, как ребенка, вести за руку.

Оказавшись в комнате Леонарды, Камило умоляет незнакомку зажечь свет; та поначалу неумолима, но потом сдается перед изысканностью речей Камило и велит принести огня – тут ночной гость с изумлением обнаруживает, что все присутствующие – Леонарда, Марта, Урбан – в масках. Однако теперь он может оценить изящество фигуры Леонарды, пышность ее наряда, изысканность убранства комнаты. Объяснив, что она женщина “совсем особенного склада”, Леонарда умоляет своего гостя принять ее правила игры – узнав его поближе, она не будет такой скрытной. Но если изысканность манер Камило, изящество его речей производят на Леонарду большое впечатление, то Урбану этот человек решительно не нравится по той же самой причине: молодой человек кажется слуге слишком женственным и утонченным. Поскольку Камило неизвестно имя его прекрасной дамы, он придумывает ей, а заодно и всем присутствующим имена. Так Леонарда становится Дианой, Марта – Иридой, а Урбан – Меркурием. В таких разговорах время пролетает незаметно, начинает светать, и, надев на гостя клобук, Урбан провожает его до Королевского моста.

Той же ночью у дверей прекрасной вдовы снова сталкиваются закутанные в плащи Отон, Валерьо и Лисандро. Всех их гложет одна и та же мысль: если Леонарда так неприступна, тому должно быть какое-то объяснение, и, вне всяких сомнений, если вдовушка не замечена в любовных похождениях, значит, она прячет возлюбленного у себя в доме. Молодые люди решают, что таким возлюбленным может быть только Урбан, и принимают решение подстеречь того и убить.

Проходит время; свидания Камило и Леонарды продолжаются. Женщина по-прежнему скрывает от него свое подлинное имя, но, несмотря на это, несмотря даже на то, что все свидания проходят в полумраке, Камило страстно влюбляется в эту женщину. Об этом он рассказывает на загородной прогулке своему слуге Флоро. Тут невдалеке останавливается коляска, с которой сходит Леонарда. Ее сопровождает верная Марта. Камило и Флоро по достоинству оценивают красоту вдовы; Камило расточает любезности Леонарде, но признается ей, что страстно влюблен в женщину, лица которой никогда не видел, и решительно отвергает даже предположение Леонарды, что он мог бы забыть о своей любви ради кого-нибудь еще. Когда Леонарда уходит, Флоро упрекает своего хозяина, что тот остался равнодушен к прелестям женщины, но Камило весьма пренебрежительно отзывается о красоте Леонарды. В этот момент вбегает Урбан, преследуемый Валерьо, Огоном и Лисандро. Камило заступается за него и спасает слугу Леонарды, не подозревая, что это и есть его ежевечерний провожатый.

До того как Камило встретил Леонарду, он был влюблен в Селью, которая не может пережить измены и продолжает преследовать юношу своей любовью. Она подстерегает его на улице и, осыпая упреками в неблагодарности, умоляет вернуться к ней. Камило пытается отделаться от назойливой женщины, но тут невдалеке показываются Леонарда с Мартой. Наблюдая эту сцену, смысл которой понятен и без слов, вдова испытывает жгучие муки ревности. Она находит возможность заговорить с молодым человеком, когда он остается один, но тот, желая отделаться от нее, начинает расточать ей комплименты и даже говорит, что готов ради нее забыть свою Диану, лица которой он даже не видел. Леонарда потрясена предательством Камило и решает этой же ночью порвать с ним.

Тем временем Лусенсьо, чувствующий ответственность за судьбу Леонарды, хотя ее упорное нежелание выйти вторично замуж и представляется ему ханжеством, не оставляет надежды подыскать жениха для молодой вдовы. Он получает письмо из Мадрида от своего друга, в котором тот сообщает, что нашел мужа для Леонарды, живописуя возможного претендента самыми радужными красками. Письмо это привозит в Валенсию Росано, которому поручено приложить все усилия к тому, чтобы уговорить Леонарду согласиться. Вдвоем они отправляются к Леонарде, которую находят крайне раздосадованной поведением Камило. И в этом состоянии молодая вдова почти сразу дает согласие отдать свои руку и сердце мадридскому жениху: она хочет уехать из Валенсии, чтобы забыть неверного Камило. Обрадованный Росано, оставив замешкавшегося Лусенсьо, выходит из дома, чтобы поскорее сообщить эту новость в Мадрид, и сталкивается с Огоном, Валерьо и Лисандро, поджидающими Урбана. Если утром того спасло заступничество Камило, то теперь поклонники твердо решили разделаться с тем, кого считают своим счастливым соперником. Приняв Росано за Урбана, они тяжело ранят молодого человека.

А живой и невредимый Урбан, посланный к Королевскому мосту, возвращается к Леонарде с плохой вестью: по дороге они с Камило встретили альгвасила, которому были вынуждены назвать свои имена. Леонарда, поняв, что теперь, узнав слугу, Камило с легкостью узнает и его госпожу, приказывает Урбану сделать вид, что он уже год служит у ее кузины. Она решительно отвергает робкие возражения слуги о том, что подобным образом они бросят тень на другую женщину, – когда речь идет о ее чести, Леонарда не остановится ни перед чем.

На следующее же утро Камило и Флоро встречают в церкви Урбана, который сопровождает старую и уродливую кузину Леонарды. Он никак не может поверить своим глазам и потрясен, что так обманулся. В запальчивости Камило тут же пишет письмо, где отказывается от своей возлюбленной, насмешливо упрекая, что она ввела его в заблуждение, пользуясь полумраком. Излишне говорить, что Урбан передает это письмо Леонарде.

Разгневанная легкостью, с которой Камило спутал ее с кузинойстарухой, вдова заставляет Марту переодеться в мужское платье и привести к ней Камило. Тот, после послания Леонарды, в котором она упрекает его за легковерие, соглашается еще на одно свидание. Но теперь Камило решает быть умней и приказывает Флоро приготовить фонарь с зажженной внутри свечой. Оказавшись у Леонарды, он освещает комнату – и узнает в своей даме сердца вдову, с которой недавно разговаривал. На шум прибегает Аусенсьо, который пришел поделиться беспокойством по поводу здоровья Росано и поэтому в столь поздний час находится в доме. Он выхватывает шпагу, но Леонарда признается, что давно любит Камило и решила связать свою судьбу с ним. Обрадованный Лусенсьо тут же объявляет новость людям, сбежавшимся на крики Урбана, и на следующий же день решено сыграть свадьбу – таков счастливый финал пьесы.

Действие происходит в современной Ибсену Норвегии в усадьбе фру Альвинг на западном побережье страны. Идет мелкий дождь. Гремя деревянными подошвами, в дом входит столяр Энгстранд. Служанка Регина приказывает ему не шуметь: наверху спит только что приехавший из Парижа сын фру Альвинг Освальд. Столяр сообщает: приют, который он строил, готов к завтрашнему открытию. Заодно будет открыт и памятник камергеру Альвингу, покойному мужу хозяйки, в честь которого назван приют. Энгстранд прилично на строительстве заработал и собирается сам открыть в городе собственное заведение – гостиницу для моряков. Тут как раз пригодилась бы женщина. Не хочет ли дочка к нему переехать? В ответ Энгстранд слышит фырканье: какая она ему “дочка”? Нет, Регина не собирается покидать дом, где ее так привечают и все так благородно – она даже научилась немного французскому.

Столяр уходит. В гостиной появляется пастор Мандерс; он отговаривает фру Альвинг от страхования построенного приюта – не стоит открыто сомневаться в прочности богоугодного дела. Кстати, почему фру Альвинг не хочет переезда Регины к отцу в город?

К матери и пастору присоединяется Освальд. Он спорит с Мандерсом, обличающим моральный облик богемы. Мораль в среде художников и артистов не лучше и не хуже, чем в любом другом сословии. Если бы пастор слышал, о чем рассказывают им в Париже наезжающие туда “кутнуть” высокоморальные чиновники! фру Альвинг поддерживает сына: пастор напрасно осуждает ее за чтение вольнодумных книг – своей явно неубедительной защитой церковных догм он только возбуждает к ним интерес.

Освальд выходит на прогулку. Пастор раздражен. Неужели жизнь ничему фру Альвинг не научила? Помнит ли она, как всего через год после свадьбы бежала от мужа в дом Мандерса и отказывалась вернуться? Тогда пастору все-таки удалось вывести ее из “экзальтированного состояния” и вернуть домой, на путь долга, к домашнему очагу и законному супругу. Разве не повел себя камергер Альвинг как настоящий мужчина? Он умножил семейное состояние и весьма плодотворно поработал на пользу общества. И разве не сделал он ее, жену, своей достойной деловой помощницей? И еще. Нынешние порочные взгляды Освальда – прямое следствие отсутствия у него домашнего воспитания – это ведь фру Альфинг настояла, чтобы сын учился вдали от дома!

Фру Альвинг задета словами пастора за живое. Хорошо! Они могут поговорить серьезно! Пастор знает, что покойного мужа она не любила: камергер Альвинг ее у родственников просто купил. Красивый и обаятельный, он не перестал пить и распутничать после свадьбы. Неудивительно, что она от него сбежала. Она любила тогда Мандерса, и, как кажется, ему нравилась. И Мандерс ошибается, если думает, что Альвинг исправился – он умер таким же забулдыгой, каким был всегда. Больше того, он внес порок в собственный дом: она застала его однажды на балконе с горничной Йоханной. Альвинг добился-таки своего. Знает ли Мандерс, что их служанка Регина – незаконнорожденная дочь камергера? За круглую сумму столяр Энгстранд согласился прикрыть грех Йоханны, хотя и он всей правды о ней не знает – специально для него Йоханна придумала заезжего американца.

Что касается сына, она вынужденно отослала его из дома. Когда ему исполнилось семь лет, он стал задавать слишком много вопросов. После истории с горничной бразды правления домом фру Альвинг взяла в свои руки, и это она, а не муж, занималась хозяйством! И она же прилагала неимоверные усилия, чтобы, скрывая от общества поведение мужа, соблюдать внешние приличия.

Закончив исповедь, фру Альвинг провожает его к двери. И они оба слышат, проходя мимо столовой, возглас вырывающейся из объятий Освальда Регины. “Привидения!” – вырывается у фру Альвинг. Ей кажется, что она вновь перенеслась в прошлое и видит парочку на балконе – камергера и горничную Йоханну.

Привидениями фру Альвинг называет не только “выходцев с того света” . Привидения, по ее словам, – это вообще “всякие старые отжившие понятия, верования и тому подобное”. Именно они, считает фру Альвинг, определили ее судьбу, характер и воззрения пастора Мандерса и, наконец, загадочную болезнь Освальда. Согласно диагнозу парижского доктора, болезнь у Освальда наследственная, но Освальд, практически своего отца не знавший и всегда его идеализировавший, доктору не поверил, он считает причиной заболевания свои легкомысленные приключения в Париже в начале учебы. Кроме того, его мучает постоянный необъяснимый страх. Они с матерью сидят в гостиной в сгущающихся сумерках. В комнату вносится лампа, и фру Альвинг, желая снять с сына чувство вины, собирается рассказать ему всю правду о его отце и Регине, которой он легкомысленно уже пообещал поездку в Париж. Неожиданно разговор прерывается появлением в гостиной пастора и криком Регины. Неподалеку от дома пожар! Горит новоотстроенный “Приют имени камергера Альвинга”.

Время близится к утру. Все та же гостиная. На столе по-прежнему горит лампа. Ловкий столяр Энгстранд в завуалированной форме шантажирует Мандерса, утверждая, что это он, пастор, неловко сняв нагар со свечи, стал причиной пожара. Впрочем, волноваться ему не стоит, Энгстранд никому об этом ничего не расскажет. Но и пастор пусть поможет ему в благом начинании – оборудовании в городе гостиницы для моряков. Пастор соглашается.

Столяр и пастор уходят, их сменяют в гостиной фру Альвинг и Освальд, только что вернувшийся с пожара, погасить который не удалось. Возобновляется прерванный разговор. За миновавшую короткую ночь мать Освальда успела подумать о многом. Особенно поразила ее одна из фраз сына: “В их краю людей учат смотреть на труд, как на проклятие, как на наказание за грехи, а на жизнь, как на юдоль скорби, от которой чем скорей, тем лучше избавиться”. Теперь, рассказывая сыну правду о его отце, она не столь строго судит о муже – его одаренная и сильная натура просто не нашла себе применения в их глуши и была растрачена на чувственные удовольствия. Освальд понимает, какие именно. Пусть знает, присутствующая при их разговоре Регина – его сестра. Услышав это, Регина поспешно прощается и покидает их. Она уже собиралась уйти, когда узнала, что Освальд болен. Только теперь Освальд сообщает матери, почему он ранее спрашивал ее, готова ли она ради него пойти на все. И для чего ему, помимо всего прочего, была так нужна Регина. Он не до конца рассказал матери о болезни – он обречен на безумие, второй припадок превратит его в бессмысленное животное. Регина легко дала бы ему выпить приготовленный в бутылочке морфий, чтобы от больного избавиться. Теперь он передает бутылочку матери.

Мать утешает Освальда. Его припадок уже прошел, он дома, он поправится. Здесь хорошо. Вчера весь день моросил дождь, но сегодня он увидит родину во всем ее настоящем блеске, фру Альвинг подходит к окну и гасит лампу. Пусть Освальд взглянет на восходящее солнце и сверкающие под ним горные ледники!

Освальд смотрит в окно, беззвучно повторяя “солнце, солнце”, но солнца не видит.

Мать смотрит на сына, сжимая в руках пузырек с морфием.

Гумберт Гумберт, тридцатисемилетний преподаватель французской литературы, испытывает неординарную склонность к нимфеткам, как он их называет – очаровательным девочкам от девяти до четырнадцати лет. Давнее детское впечатление наделило его этим подпольным переживанием, отвращающим от более зрелых женщин. Действие романа-исповеди, который пишет находящийся в тюрьме Гумберт, относится к лету 1947 г. За десять лет до этого, живя в Париже, он был женат, но жена оставила его ради русского полковника-эмигранта как раз накануне его переезда в Америку. Там он принимал участие в разных исследовательских проектах, лечился в санаториях от меланхолии и вот, выйдя из очередной больницы, снял в Новой Англии дом у госпожи Шарлотты Гейз. У хозяйки двенадцатилетняя дочь Долорес – Ло, Лолита, напоминание о той детской влюбленности Гумберта, потеря которой придала его эротической жизни столь странное направление.

Страницам своего дневника Гумберт поверяет о томительном вожделении к Лолите, как вдруг узнает, что мать отправляет ее в летний лагерь. Шарлотта пишет Гумберту письмо, в котором объясняется в любви к нему, и требует покинуть ее дом, если он не разделяет ее чувств. После некоторого колебания Гумберт принимает предложение “перейти из жильцов в сожители”. Он женится на матери, ни на минуту не забывая о своей будущей падчерице. Отныне ничто не помешает ему общаться с ней. Однако выясняется, что после свадьбы Шарлотта намерена отправить Лолиту сразу после лагеря в пансионат, а затем в Бердслей Колледж. Планы Гумберта рушатся. Во время плавания в лесном озере он хочет утопить жену, но не может, к своему сожалению, узнав, что за ними с холма следит соседка-художница.

Госпожа Гумберт находит и прочитывает дневник мужа и полностью его разоблачает. Пока он лихорадочно обдумывает, как выйти из этой ситуации, Шарлотта в слезах и гневе бежит через дорогу отправлять письма и попадает под машину.

После похорон жены герой отправляется за Лолитой. Разжившись одеждой для нее и снотворными пилюлями, он сообщает девочке, что ее мама в больнице накануне серьезной операции. Забрав Лолиту из лагеря, Гумберт собирается возить ее по городкам и гостиницам. В первой из них он дает девочке снотворное, чтобы насладиться ею спящей. Снотворное не действует. Ночь мучений и нерешительности Гумберта, не смеющего прикоснуться к Лолите, заканчивается ее утренним пробуждением и соблазнением отчима. К изумлению последнего, Лолита не была девственницей, совсем недавно она “попробовала” это с сыном начальницы лагеря.

Близость изменяет отношения Гумберта с Лолитой. Он открывает, что ее мать мертва. С августа 1947 г. в течение года они путешествуют по Соединенным Штатам, меняют мотели, коттеджи, гостиницы. Герой старается подкупить девочку обещанием разных удовольствий и угрожает бедами, если она выдаст его полиции как совратителя. Перед путешественниками открываются многочисленные достопримечательности страны. Параллельно между ними случаются скандалы. Райское блаженство никак не сулит стабильного счастья. Вместо того чтобы затаиться где-нибудь в Мексике, Гумберт поворачивает на восток Америки, чтобы отдать девочку в частную гимназию в Бердслее.

1 января 1949 г. Лолите исполняется четырнадцать лет. Она уже отчасти теряет прелесть своей нимфеточности, лексикон ее делается невыносим. Она требует денег от Гумберта за удовлетворение его особых желаний, прячет их, чтобы, как он подозревает, накопив, сбежать от него. В гимназии она начинает увлекаться театром. Репетируя пьесу “Зачарованные охотники”, Лолита влюбляется в ее автора, знаменитого драматурга Куильти, неотразимого героя рекламы папирос “Дромадер”. Чуя неладное, Гумберт за неделю до премьеры увозит Лолиту из Бердслея.

Летом 1949 г. начинается их последнее путешествие по Америке. Гумберта преследуют подозрения о ее измене. Он боится оставлять Лолиту надолго одну, проверяет пистолет, который хранит в шкатулке. Однажды он замечает следующий за ними в отдалении вишневый “кадиллак”. Кто-то нанял детектива следить за ними? Что это за лысоватый господин, с которым торопливо разговаривала Лолита? По дороге в городках они смотрят пьесы неких Куильти и Дамор-Блок. Их преследователь меняет автомобили, в вишневом “кадиллаке” обнаруживаются какие-то актеры. Лолита обманывает Гумберта, водит его за нос вместе с сообщниками своего нового любовника.

В Эльфинстоне Лолиту с высокой температурой забирают в больницу. Впервые за два года Гумберт разлучен со своей любимой. Потом заболевает и он сам. Когда же он собирается забрать Лолиту из госпиталя, оказывается, что накануне она уехала со своим “дядюшкой”.

Три с половиной года проходят без Лолиты. Сначала Гумберт едет в обратном порядке по следам своего изобретательного соперника. Осенью он достигает Бердслея. До следующей весны лечится в санатории. Потом встречает тридцатилетнюю наивную, нежную и безмозглую подружку по имени Рита, спасшую Гумберта от смирительной рубашки. Год преподает в Кантрипском университете. И наконец оказывается в Нью-Йорке, где 22 сентября 1952 г. получает письмо от Лолиты. Она сообщает, что замужем, что ждет ребенка, что ей нужны деньги расплатиться с долгами, поскольку муж собирается вместе с ней на Аляску, где ему обещана работа.

Гумберт определяет по штемпелю адрес и, прихватив с собой пистолет, отправляется в дорогу. Он находит Лолиту в какой-то лачуге на окраине маленького городка замужем за почти глухим ветераном войны. Она наконец открывает имя своего соблазнителя: это драматург Клэр Куильти, весьма неравнодушный к маленьким детям развратный гений. Она думала, что Гумберт давно уже вычислил его. Куильти, украв ее, повез на ранчо, уверяя, что осенью повезет в Голливуд пробоваться на роль. Но там Лолиту ждали пьянство, наркотики, извращения и групповые оргии, в которых она отказалась принимать участие, и была вышвырнута на улицу. Далее тяжелые заработки на жизнь, встреча с будущим мужем…

Гумберт предлагает Лолите немедленно уехать с ним от мужа, она отказывается, она никогда его не любила. Гумберт дает ей с мужем четыре тысячи долларов – доход от дома ее покойной матери – и отправляется на охоту за драматургом Клэром Куильти.

Он испытывает что-то вроде раскаяния перед Лолитой. Гумберт возвращается в Рамздэль, где жил с Шарлоттой, переводит все имущество на имя Лолиты, узнает адрес Куильти.

Затем он едет в Паркингтон, где проникает в родовой замок своего врага, и с пистолетом в руках ведет с ним полубезумный разговор, чередующийся выстрелами, осечками, промахами, попаданиями, борьбой двух немолодых и полуразрушенных тел, чтением приговора в стихах. Все это делает сцену мщения фарсовой. Куильти бежит от своего палача, тот стреляет в него… В доме появляются очередные гости Куильти, пьют его водку, не обращая внимания на заявление Гумберта, что он убил их хозяина. В это время на верхнюю площадку выползает окровавленный Куильти, там он “тяжело возился, хлопая плавниками; но вскоре… застыл – теперь уже навсегда”. Гумберт уезжает из замка.

“Лолиту”, свою исповедь, он пишет сначала в лечебнице для психопатов, где проверяют его рассудок, а потом в тюрьме в ожидании суда, не дождавшись которого умирает от сердечного приступа. Вскоре после Гумберта умрет и Лолита, разрешившись на Рождество 1952 г. мертвой девочкой.

Абрам Терц (Андрей Донатович Синявский)

Любимов

Повесть (1963)

В сказовой повести повествуется о странной истории, происшедшей с заурядным любимовским обывателем Леней Тихомировым. До той поры в Любимове, стоящем под Мокрой Горой, никаких чудесных событий не наблюдалось, а, напротив того, имелась большая комсомольская и интеллигентская прослойка и жизнь была вполне социалистическая под водительством секретаря горкома Тищенко Семена Гавриловича. Но Леня Тихомиров, потомок дворянина Проферансова, обрел над людьми чудную власть и одною только силушкой своей воли заставил Тищенко отречься от должности. Он воцарился в городе и объявил Любимов вольным городом, а до того – вполне в сказовой традиции, – оборачиваясь то лисицею, то мотоциклом, одержал над Тищенко убедительную победу.

Дело в том, что Проферансов Самсон Самсоныч был не простой помещик, но любомудр и теософ, и оставил манускрипт, с помощью которого можно было приобрести себе гигантскую юлю подчинять чужие поступки и направлять судьбы. Вот Леня Тихомиров и нашел манускрипт своего давнего предка. И принялся устанавливать в городе Любимове коммунистическую утопию, как он это дело понимал.

Перво-наперво он всех накормил. То есть внушил им, что они едят колбасу. И впрямь была колбаса, и было вино – но странное дело! – голова с похмелья не болела, и вообще: пьешь-пьешь, а будто бы и ничего. Потом Леня всех преступников амнистировал. А после стал строить диктаторский коммунизм, при котором все сыты, но он думает за всех, потому что ему виднее, как лучше.

Но тем временем город Любимов осаждается со всех сторон советской властью, чтобы, значит, отрешить диктатора Леню и восстановить порядок. Не выходит! Потому как Леня своей волей сделал город невидимым. Только и попал туда неукротимый сыщик Виталий Кочетов, списанный с главного редактора журнала “Октябрь”, отъявленного мракобеса. Этот самый Виталий Кочетов попал к Лене в Любимов и вдруг увидел, что в городе-то все правильно! Все как надо! И даже еще коммунистичнее, чем в Советском Союзе! Полная диктатура, и один думает за всех! И Виталий проникся любовью к Лене, попросился к нему на службу и отписал о том своему ближайшему приятелю Анатолию Софронову, списанному с главного редактора “Огонька”.

А надо вам сказать, что Леня всю эту эскападу предпринял исключительно из любви к красавице по имени Серафима Петровна, и, добившись власти над всеми, Леня сей же час добился и ее любви. Всю эту эпопею рассказывает нам другой Преферансов, совсем даже не родственник Самсону Самсонычу, и зовут его Савелий Кузьмич, – но в рукопись Савелия Кузьмича все время кто-то вторгается, делает сноски, дописывает комментарии… Это дух Самсона Самсоныча Проферансова. Он читает рукопись, следит за событиями и видит, что ему пора вмешаться.

А вмешаться ему пора потому, что Бог с ним, с Леней, и с порабощенной им Серафимой, и даже с порабощенным городом, – но Леня уже и на перевоспитание родной матери замахнулся. Стал ей внушать, что Бога нет. Она его, болезного, иссохшего от государственных забот, кормит-поит, а он ей внушает: “Бога нет! Бога нет!” “Матерей не смейте трогать!” – восклицает дух Проферансова – и лишает Леню его чудодейственной силы.

И выяснилось, что Серафима Петровна еврейка, и с этим ничего не поделать, то есть существуют на свете вещи, Лене неподвластные. А поскольку евреи – это вроде перца в супе или дрожжей в пироге, то Серафиме Петровне первой надоело Ленино благоденствие. Она его и оставила.

А потом другие потянулись из города – словно всем сразу надоело, что Леня за них думает. Остался только верный Виталий Кочетов, но его переехало танком-амфибией, потому что Ленин город, опустевший, как бы вымерший, стал теперь всем виден. По кочетовской рации его запеленговали. А любимовцы рассеялись в окрестных полях. Так закончился великий коммунистический эксперимент по введению изобилия и единомыслия.

А Леня удрал в товарняке в Челябинск и, засыпая в вагоне под свист паровоза, чувствовал себя лучше, чем в роли диктатора.

Одна беда – в окрестностях Любимова идут аресты, следствие, горожан вылавливают и опрашивают, так что и рукопись эту надо спрятать поскорей под половицу… Не то найдут.

Абрам Терц – он же Андрей Синявский – был арестован через два года после окончания работы над этой повестью.

Д. Л. Быков

Лейтенант Сергей Костров осенью 1941 г. попадает в плен. Продержав пленных несколько дней в подвалах разрушенного Клинского стекольного завода, их, построенных по пять человек в ряд, конвоируют по Волоколамскому шоссе. Время от времени раздаются выстрелы – это немцы пристреливают отставших раненых. Сергей идет рядом с бородатым пожилым пленным – Никифорычем, с которым он познакомился прошлой ночью. У Никифорыча в вещмешке есть и сухари, один из которых он предлагает Сергею, и мазь, которая помогает при побоях, – он намазал ею разбитый висок Сергея. Когда колонна проходит через деревеньку, старуха бросает пленным капустные листья, которые голодные пленные жадно хватают. Внезапно раздается автоматная очередь, старушка падает, падают пленные, и Никифорыч, смертельно раненный, говорит Сергею: “Возьми мешок… сын мой на тебя похож… беги…”

Сергей с колонной пленных доходит до Ржевского лагеря и лишь на седьмые сутки получает крошечный кусочек хлеба: на двенадцать человек в день выдается одна буханка хлеба весом в восемьсот граммов. Иногда пленные получают баланду, состоящую из чуть подогретой воды, забеленной отходами овсяной муки. Каждое утро из барака выносят умерших за ночь.

У Сергея начинается тиф, и его, больного, с температурой за сорок, обитатели барака сбрасывают с верхних нар, чтобы занять хорошее место: “все равно умрет”. Однако через двое суток Сергей выползает из-под нижних нар, волоча правую отнявшуюся ногу, и бессильным шепотом просит освободить его место. В этот момент в барак входит человек в белом халате – это доктор Владимир Иванович Лукин. Он переводит Сергея в другой барак, где за загородкой лежит около двадцати командиров, больных тифом; приносит ему бутылку спирту и велит растирать бесчувственную ногу. Через несколько недель Сергей уже может на ногу наступать. Доктор, работая в лагерной амбулатории, осторожно выискивает среди пленных в доску своих людей с тем, чтобы устроить к лету побег большой вооруженной группой. Но выходит иначе: пленных командиров, в их числе и Сергея, переводят в другой лагерь – в Смоленск.

Сергей с новым своим приятелем Николаевым и здесь постоянно ищет случая бежать, но случай все не представляется. Пленных опять куда-то везут, и на этот раз, видимо, далеко: каждому выдают по целой буханке хлеба из опилок, что составляет четырехдневную норму. Их грузят в герметически закрывающиеся, без окон, вагоны, и к вечеру четвертого дня состав прибывает в Каунас. Колонну пленных у входа в лагерь встречают вооруженные железными лопатками эсэсовцы, которые с гиканьем набрасываются на изможденных пленных и начинают лопатами их рубить. На глазах у Сергея погибает Николаев.

Через несколько дней конвоиры выводят сто человек пленных на работу за пределы лагеря; Сергей и еще один пленный, совсем еще мальчик, по имени Ванюшка, пытаются бежать, но их настигают конвойные и жестоко избивают. После четырнадцати дней карцера Сергея и Ванюшку отправляют в штрафной лагерь, расположенный недалеко от Риги – Саласпилсский лагерь “Долина смерти”. Сергей и Ванюшка и здесь не оставляют надежды на побег. Но через несколько дней их отправляют в Германию. И тут, сбив решетки с вагонного окна, Сергей и Ванюшка на полном ходу выпрыгивают из вагона. Оба чудом остаются в живых, и начинаются их скитания по лесам Литвы. Они идут ночами, держа путь на восток. Время от времени беглецы заходят в дома – попросить еды. На случай, если вдруг окажется, что в доме живут полицейские, в карманах у них всегда лежат круглые большие камни-голыши. В одном доме девушка-работница дает им домашнего сыру, в другом – хлеба, сала, спички.

Однажды, в день, когда Ванюшке исполнилось семнадцать лет, они решают устроить себе “праздник”: попросить картошки в стоящем на опушке леса домике, сварить ее с грибами и отдохнуть не два часа, как обычно, а три. Ванюшка отправляется за картошкой, а Сергей собирает грибы. Спустя некоторое время Сергей, обеспокоенный отсутствием Ванюшки, по-пластунски подползает к дому, заглядывает в окно, видит, что Ванюшки там нет, и понимает, что он лежит в доме связанный! Сергей решает поджечь дом, чтобы избавить Ванюшку от неизбежных пыток в гестапо.

Две недели Сергей идет один. Добывая еду, он пользуется уловкой, которая не раз спасала ему жизнь: входя в дом, он просит хлеба на восьмерых: “Семь моих товарищей стоят за домом”. Но вот наступает осень, все сильнее болит нога, все меньше и меньше удается пройти за ночь. И однажды Сергей не успевает спрятаться на дневку, его задерживают полицейские и доставляют в Субачайскую тюрьму, а затем переводят в тюрьму Паневежисскую. Здесь в одной камере с Сергеем сидят русские, которые, судя по его внешнему виду, предполагают, что ему лет сорок, тогда как ему нет еще и двадцати трех. Несколько раз Сергея водят на допросы в гестапо, его бьют, он теряет сознание, его опять допрашивают и опять бьют; у него хотят узнать, откуда он шел, с кем, кто из крестьян давал ему еду. Сергей придумывает себе новое имя – Петр Руссиновский – и отвечает, что ни в каком лагере он не был, а сбежал сразу же, как попал в плен.

Сергей и его новые друзья Мотякин и Устинов, до тюрьмы партизанившие в литовских лесах, задумывают побег. Пленные работают на территории сахарного завода на разгрузке вагонов; Сергей забрасывает свеклой спрятавшихся в бурт Мотякина и Устинова, а сам прячется под вагоном, устроившись там на тормозных тросах. Обнаружив в конце рабочего дня исчезновение троих пленных, конвойные, бросившись их искать, находят Сергея: его выдает некстати размотавшаяся и свесившаяся из-под вагона портянка. На вопрос конвойных о ненайденных товарищах Сергей отвечает, что они уехали под вагонами. На самом же деле, в соответствии с разработанным планом, они должны попытаться ночью перелезть через забор и уйти в лес.

После неудавшегося побега Сергея переводят в Шяуляйскую тюрьму, а затем в Шяуляйский лагерь военнопленных. Идет уже весна 1943 г. Сергей начинает обдумывать план нового побега.

Сьюзен Хилл

Я в замке король

Уорингс – фамильный дом Хуперов. Купил его еще прадед Эдмунда, Денег в семье было немного, землю пришлось со временем продать, а дом остался. Теперь умер дед, который жил в Уорингсе, и Эдмунд с отцом перебираются туда.

Отец Эдмунда, Джозеф, овдовел несколько лет назад. Брак был несчастливый. “Когда сын, вылитая Элин, уезжал учиться, Джозеф подолгу не мог припомнить ее лица”. Теперь Джозеф ищет домоправительницу, которая присматривала бы за хозяйством и за Эдмундом.

Эдмунд с отвращением ждет появления в Уорингсе миссис Хелины Киншоу и ее сына Чарльза, “Я не хотел сюда ехать, вот еще один дом, где все не наше”, – думает, подходя к дому, Чарльз Киншоу. А в это время Эдмунд Хупер кидает ему из окна записку: “Я не хотел, чтобы ты приезжал”.

Миссис Киншоу и мистер Хупер очень довольны знакомством. Миссис Киншоу – вдова, женщина порядочная, на нее вполне можно положиться. И просто замечательно, что мальчики одного возраста, они обязательно подружатся. Но мальчикам вовсе не хочется становиться друзьями. Хуперу совсем не нравится, что кто-то вторгается в его владения. Тем более что Киншоу никак не хочет признавать, что он, Хупер, тут главный.

А Киншоу так тяжело снова оказаться в чужом доме, где все не их с мамой, где хозяева не они. А Хупер то гонит его, то, наоборот, следит за каждым его шагом.

Проходит первая неделя пребывания Киншоу в Уорингсе. И он отправляется гулять. Один. Все равно куда, лишь бы подальше от Хупера. Что это пролетело почти над самой головой? Не стоит бояться, это всего лишь ворона. Но почему, почему она преследует его? Надо бежать. Как же трудно бежать по перепаханному полю. И эта жуткая птица, она летит за ним, каркает, вот-вот нападет. На поле у самого дома Чарльз падает. Он лежит, не в силах подняться, а ворона клюет его в спину. Он во весь голос кричит, и в конце концов ворона улетает. Киншоу с трудом добегает до дома и замечает в окне своей комнаты следящего за ним Хупера.

Следующей ночью Хупер притаскивает с чердака чучело вороны и подкладывает его в комнату Киншоу. Киншоу просыпается, включает свет и видит на краю собственной постели ужасную птицу. Он понимает, что это всего лишь чучело, но ему все равно страшно. Но главное – не плакать, ведь Хупер наверняка стоит под дверью и подслушивает. И Киншоу так и лежит до утра не шелохнувшись, не в силах даже столкнуть чучело с кровати.

Война объявлена. Значит, остается только одно – бежать. Бежать из Уорингса и, главное, от Хупера. Уже есть тайник, собраны кое-какие припасы. Но Хупер находит тайник и прекрасно соображает, что собирается сделать Киншоу. “И я с тобой”, – заявляет он.

Нет уж, Киншоу убежит один. Нынче же рано утром, тем более что удачнее дня не придумать – мама и мистер Хупер уезжают в Лондон и их не будет дома весь день. Значит, хватятся его только вечером.

Раннее утро. Киншоу проходит поле, входит в Крутую чашу. Да, это большой лес и незнакомый. Но… Хорошо, что утро такое солнечное. Киншоу зажмуривает глаза и входит в лес. Ничего страшного. Как же тут хорошо и мирно! Только… что это за звук? Киншоу оборачивается и видит в нескольких метрах от себя Хупера. Никуда от него не денешься!

Когда они заходят так далеко, что становится ясно – они заблудились, Киншоу не пугается, пугается Хупер. А потом еще гроза. Хупер просто не выносит грозы. И по лесу первым идти боится. А Киншоу – нет. Они выходят к реке. Киншоу отправляется на разведку. Возвращается и видит: Хупер лежит ничком, лицом в воде, и на голове у него кровь. Киншоу вытаскивает его, тащит на берег, пытается делать искусственное дыхание, разводит костер. Только бы Хупер не умер! Хупера рвет, он прокашливается, кажется, жив. Ночью его знобит, Киншоу отдает ему свой свитер, а Хупер хнычет, капризничает. Наверное, сейчас Киншоу мог бы его ударить. Но – зачем, он все равно сильнее Хупера. И не надо будет убегать больше, Киншоу уже не боится Хупера. Он поверил в себя.

Находят их рано утром. И Хупер кричит: “Это все Киншоу! Он меня в воду столкнул!”

А взрослые словно не замечают, что происходит. И мама говорит Чарльзу, что нельзя быть таким неблагодарным, что мистер Хупер хочет заботиться о нем, как о своем собственном сыне, и поэтому отдаст Чарльза в ту же школу, где учится Эдмунд. Куда же убежать от этого проклятого Хупера? Киншоу находит сарай вдалеке от дома, но даже там его находит Хупер. Находит и запирает. И отпирает только днем, когда узнает, что взрослые собираются куда-то поехать вместе с ними на машине.

Замок Лайделл, огромный, полуразрушенный, на берегу озера. И Киншоу лезет по стене, на самый верх. “Чур, я в замке король!” Хупер не выдерживает и лезет за ним. Но спуститься не может – боится высоты. И тут Киншоу понимает, что может все – может столкнуть Хупера вниз, может просто пугнуть его, и тот сорвется. “Я в замке король. Что хочу, то с ним и сделаю”. Но сам же понимает, что не сделает с ним ничего, а, наоборот, протянет ему руку, обхватит сзади и поможет удержаться. Он тянется к Хуперу, но тот в ужасе отшатывается и летит вниз.

Киншоу думает, что Хупер умер. Но нет, он только разбился. Лежит в больнице, мама Киншоу ездит к нему каждый день. А Киншоу наконец-то предоставлен самому себе. И даже находит приятеля – фермерского сына Филдинга. Тот показывает ему телят, индюшек, хомячка. И Киншоу рассказывает ему про Хупера, признается, что боится его. Филдинг парень рассудительный. Чего Хупера бояться, ведь сделать ничего плохого Хупер Киншоу не может. Только пугает, и все. Неужели у Киншоу появился наконец свой собственный друг?

Но Хупер возвращается, и спуску Киншоу он давать не намерен. Тем более что мистер Хупер сделал предложение миссис Киншоу. “Теперь не отвертишься. Будешь моего палу слушаться. И меня”. Наверняка это Хупер надоумил миссис Киншоу пригласить Филдинга к чаю. А Хупер умеет быть, когда надо, нормальным парнем. И Филдингу совсем невдомек, почему это Киншоу не хочет играть втроем, не хочет вместе с ним и с Хупером идти на ферму смотреть новый трактор.

Киншоу идет в комнату Хупера. Вот она, карта сражений, которую так любовно вычерчивал Хупер. Он уносит ее с собой и сжигает на полянке у рощи. Будь что будет. Но Хупер делает вид, будто ничего не произошло. Не ревет, не жалуется взрослым. На следующий день все в хлопотах, в сборах – завтра мальчики отправляются в школу. Все уже почти собрано, в комнате Киншоу – одни чемоданы, мама приходит поцеловать его на ночь и сидит с ним долго-долго. А когда уходит, Хупер подбрасывает ему под дверь записку: “Ты дождешься, Киншоу”.

Утро серое и ясное, на улице холодно. Киншоу выходит из дому, проходит по полю, идет в рощу. В лесу на него накатила радость. Он несколько раз повторяет про себя: “Все хорошо, все хорошо”. Нашел ту самую поляну, где они разводили костер. Разделся, сложил вещи стопкой и вошел в воду, дошел до глубины, окунул лицо в воду и глубоко вздохнул.

Нашел его Хупер, сразу догадался, куда Киншоу мог пойти. Когда разглядел распростертое на воде тело Киншоу, вдруг подумал: это из-за меня, это я сделал, это он из-за меня – и замер, преисполненный торжества.