А. С. Пушкин
Борис Годунов
20 февраля 1598 г. Уже месяц, как Борис Годунов затворился вместе со своей сестрой в монастыре, покинув “все мирское” и отказываясь принять московский престол. Народ объясняет отказ Годунова венчаться на царство в нужном для Бориса духе: “Его страшит сияние престола”. Игру Годунова прекрасно понимает “лукавый царедворец” боярин Шуйский, прозорливо угадывая дальнейшее развитие событий: “Народ еще повоет да поплачет,/Борис еще поморщится немного, И наконец по милости своей/Принять венец смиренно согласится…”, иначе “понапрасну Лилася кровь царевича-младенца”, в смерти которого Шуйский напрямую обвиняет Бориса.
События развиваются так, как предсказывал Шуйский. Народ, “что волны, рядом ряд”, падает на колени и с “воем” и “плачем” умоляет Бориса стать царем. Борис колеблется, затем, прерывая свое монастырское затворничество, принимает “власть Великую (как он говорит в своей тронной речи) со страхом и смиреньем”.
Прошло четыре года. Ночь. В келье Чудова монастыря отец Пимен готовится завершить летопись “последним сказанием”. Пробуждается молодой инок Григорий, спавший тут же, в келье Пимена. Он сетует на монашескую жизнь, которую ему приходится вести с отроческих лет, и завидует веселой “младости” Пимена: “Ты рать Литвы при Шуйском отражал,/Ты видел двор и роскошь Иоанна! Счастлив!” Увещевая молодого монаха (“Я долго жил и многим насладился;/Но с той поры лишь ведаю блаженство,/Как в монастырь Господь меня привел”), Пимен приводит в пример царей Иоанна и Феодора, искавших успокоение “в подобии монашеских трудов”. Григорий расспрашивает Пимена о смерти Димитрия-царевича, ровесника молодого инока, – в то время Пимен был на послушании в Угличе, где Бог его и привел видеть “злое дело”, “кровавый грех”. Как “страшное, невиданное горе” воспринимает старик избрание цареубийцы на престол. “Сей повестью печальной” он собирается завершить свою летопись и передать дальнейшее ее ведение Григорию.
Григорий бежит из монастыря, объявив, что будет “царем на Москве”. Об этом докладывает игумен Чудова монастыря патриарху.
Патриарх отдает приказ поймать беглеца и сослать его в Соловецкий монастырь на вечное поселение.
Царские палаты. Входит царь после “любимой беседы” с колдуном. Он угрюм. Шестой год он царствует “спокойно”, но обладание московским престолом не сделало его счастливым. А ведь помыслы и деяния Годунова были высоки: “Я думал свой народ в довольствии, во славе успокоить, Я отворил им житницы, я злато/Рассыпал им Я выстроил им новые жилища…”. Тем сильнее постигшее его разочарование: “Ни власть, ни жизнь меня не веселят, Мне счастья нет”. И все же источник тяжелого душевного кризиса царя кроется не только в осознании им бесплодности всех его трудов, но и в муках нечистой совести (“Да, жалок тот, в ком совесть нечиста”).
Корчма на литовской границе. Григорий Отрепьев, одетый в мирское платье, сидит за столом с бродягами-чернецами Мисаилом и Варламом. Он выведывает у хозяйки дорогу на Литву. Входят приставы. Они ищут Отрепьева, в руках у них царский указ с его приметами. Григорий вызывается прочесть указ и, читая его, подменяет свои приметы приметами Мисаила. Когда обман раскрывается, он ловко ускользает из рук растерявшейся стражи.
Дом Василия Шуйского. Среди гостей Шуйского Афанасий Пушкин. У него новость из Кракова от племянника Гаврилы Пушкина, которой он после ухода гостей делится с хозяином: при дворе польского короля появился Димитрий, “державный отрок, По манию Бориса убиенный…”. Димитрий “умен, приветлив, ловок, по нраву всем”, король его приблизил к себе и, “говорят, помогу обещал”. Для Шуйского эта новость “весть важная! и если до народа Она дойдет, то быть грозе великой”.
Царские палаты. Борис узнает от Шуйского о самозванце, появившемся в Кракове, и “что король и паны за него”. Услышав, что самозванец выдает себя за царевича Димитрия, Годунов начинает в волнении расспрашивать Шуйского, исследовавшего это дело в Угличе тринадцать лет назад. Успокаивая Бориса, Шуйский подтверждает, что видел убитого царевича, но между прочим упоминает и о нетленности его тела – три дня труп Димитрия Шуйский “в соборе посещал, Но детский лик царевича был ясен,/И свеж, и тих, как будто усыпленный”.
Краков. В доме Вишневецкого Григорий (теперь он – Самозванец) обольщает своих будущих сторонников, обещая каждому из них то, что тот ждет от Самозванца: иезуиту Черниковскому дает обещание подчинить Русь Ватикану, беглым казакам сулит вольность, опальным слугам Бориса – возмездие.
В замке воеводы Мнишка в Самборе, где Самозванец останавливается на три дня, он попадает “в сети” его прелестной дочери Марины. Влюбившись, он признается ей в самозванстве, так как не желает “делиться с мертвецом любовницей”. Но Марина не нуждается в любви беглого монаха, все ее помыслы направлены к московскому трону. Оценив “дерзостный обман” Самозванца, она оскорбляет его до тех пор, пока в нем не просыпается чувство собственного достоинства и он не дает ей гордую отповедь, называя себя Димитрием.
16 октября 1604 г. Самозванец с полками приближается к литовской границе. Его терзает мысль, что он врагов “позвал на Русь”, но тут же находит себе оправдание: “Но пусть мой грех падет не на меня – А на тебя, Борис-цареубийца!”
На заседании царской думы речь идет о том, что Самозванец уже осадил Чернигов. Царь отдает Щелкалову приказ разослать “во все концы указы к воеводам”, чтобы “людей на службу высылали”. Но самое опасное – слух о Самозванце вызвал “тревогу и сомненье”, “на площадях мятежный бродит шепот”. Шуйский вызывается самолично успокоить народ, раскрыв “злой обман бродяга”.
21 декабря 1604 г. войско Самозванца одерживает победу над русским войском под Новгород-Северским.
Площадь перед собором в Москве. В соборе только что закончилась обедня, где была провозглашена анафема Григорию, а теперь поют “вечную память” царевичу Димитрию. На площади толпится народ, у собора сидит юродивый Николка. Мальчишки его дразнят и отбирают копеечку. Из собора выходит царь. К нему обращается Николка со словами: “Николку маленькие дети обижают Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича”. А потом, в ответ на просьбу царя молиться за него, бросает ему вслед: “Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит”.
У Севска войско Лжедимитрия “начисто” разбито, но катастрофический разгром отнюдь не ввергает Самозванца в отчаянье. “Хранит его, конечно, провиденье”, – подытоживает соратник Самозванца Гаврила Пушкин.
Но эта победа русских войск “тщетная”. “Он вновь собрал рассеянное войско, – говорит Борис Басманову, – И нам со стен Путивля угрожает”. Недовольный боярами, Борис хочет воеводой поставить неродовитого, но умного и талантливого Басманова. Но через несколько минут после разговора с Басмановым царь “занемог”, “На троне он сидел и вдруг упал -/Кровь хлынула из уст и из ушей”.
Умирающий Борис просит его оставить наедине с царевичем. Горячо любя сына и благословляя его на царствование, Борис стремится всю полноту ответственности за содеянное взять на себя: “Ты царствовать теперь по праву станешь. Я, я за все один отвечу Богу…”
После напутствия царя сыну входят патриарх, бояре, царица с царевной. Годунов берет крестную клятву с Басманова и бояр служить Феодору “усердием и правдой”, после чего над умирающим совершается обряд пострижения.
Ставка. Басманов, высоко вознесенный Феодором (он “начальствует над войском”), беседует с Гаврилой Пушкиным. Тот предлагает Басманову от имени Димитрия “дружбу” и “первый сан по нем в Московском царстве”, если воевода подаст “пример благоразумный Димитрия царем провозгласить”. Мысль о возможном предательстве ужасает Басманова, и тем не менее он начинает колебаться после слов Пушкина: “Но знаешь ли, чем мы сильны, Басманов? Не войском, нет, не польскою помогай, А мнением; да! мнением народным”.
Москва. Пушкин на Лобном месте обращается к “московским гражданам” от царевича Димитрия, которому “Россия покорилась”, и “Басманов сам с раскаяньем усердным Свои полки привел ему к присяге”. Он призывает народ целовать крест “законному владыке”, бить “челом отцу и государю”. После него на амвон поднимается мужик, бросая в толпу клич: “Народ, народ! в Кремль! в царские палаты!/ Ступай! вязать Борисова щенка!” Народ, поддерживая клич, “несется толпою” со словами: “Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий!/Да гибнет род Бориса Годунова!”
Кремль. Дом Бориса взят под стражу. У окна дети Бориса – Феодор и Ксения. Из толпы слышатся реплики, в которых сквозит жалость к детям царя: “бедные дети, что пташки в клетке”, “отец был злодей, а детки невинны”. Тем сильнее нравственное потрясение людей, когда после шума, драки, женского визга в доме на крыльце появляется боярин Мосальский с сообщением: “Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович! Народ безмолвствует”.