Дж. Г. Байрон
Гяур
Открывают поэму строфы о прекрасной природе, раздираемой бурями насилия и произвола Греции, страны героического прошлого, склонившейся под пятой оккупантов: “Вот так и эти острова: Здесь – Греция; она мертва; Но и во гробе хороша; Одно страшит: где в ней душа?” Пугая мирное население цветущих долин, на горизонте возникает мрачная фигура демонического всадника – чужого и для порабощенных, и для поработителей, вечно несущего на себе бремя рокового проклятия (“Пусть грянет шторм, свиреп и хмур, – Все ж он светлей, чем ты, Гяур!”). Символическим предстает и его имя, буквально означающее в переводе с арабского “не верящий в бога” и с легкой руки Байрона ставшее синонимом разбойника, пирата, иноверца. Вглядевшись в идиллическую картину мусульманского праздника – окончания рамазана, – увешанный оружием и терзаемый неисцелимой внутренней болью, он исчезает.
Анонимный повествователь меланхолически констатирует запустение, воцарившееся в некогда шумном и оживленном доме турка Гассана, сгинувшего от руки христианина: “Нет гостей, нет рабов с той поры, как ему Рассекла христианская сабля чалму!” В грустную ламентацию вторгается краткий, загадочный эпизод: богатый турок со слугами нанимают лодочника, веля ему сбросить в море тяжелый мешок с неопознанным “грузом”. (Это – изменившая мужу и господину прекрасная черкешенка Лейла; но ни ее имени, ни сути ее “прегрешения” знать нам пока не дано.)
Не в силах отрешиться от воспоминаний о любимой и тяжко покаранной им жены Гассан живет только жаждой мщения своему врагу – Гяуру. Однажды, преодолев с караваном опасный горный перевал, он сталкивается в роще с засадой, устроенной разбойниками, и, узнав в их предводителе своего обидчика, схватывается с ним в смертельном бою. Гяур убивает его; но терзающая персонажа душевная мука, скорбь по возлюбленной, остается неутоленной, как и его одиночество: “Да, спит Лейла, взята волной; Гассан лежит в крови густой… Гнев утолен; конец ему; И прочь итти мне – одному!”
Без роду, без племени, отверженный христианской цивилизацией, чужой в стане мусульман, он терзаем тоской по утраченным и ушедшим, а душа его, если верить бытующим поверьям, обречена на участь вампира, из поколения в поколение приносящего беду потомкам. Иное дело – павший смертью храбрых Гассан (весть о его гибели подручный по каравану приносит матери персонажа): “Тот, кто с гяуром пал в бою, Всех выше награжден в раю!”
Финальные эпизоды поэмы переносят нас в христианский монастырь, где уже седьмой год обитает странный пришелец (“Он по-монашески одет, Но отклонил святой обет И не стрижет своих волос”.). Принесший настоятелю щедрые дары, он принят обитателями монастыря как равный, но монахи чуждаются его, никогда не заставая за молитвой.
Причудливая вязь рассказов от разных лиц уступает место сбивчивому монологу Гяура, когда он, бессильный избыть не покидающее его страдание, стремится излить душу безымянному слушателю: “Я жил в миру. Мне жизнь дала Немало счастья, больше – зла… Ничто была мне смерть, поверь, /И в годы счастья, а теперь?!”
Неся бремя греха, он корит себя не за убийство Гассана, а за то, что не сумел, не смог избавить от мучительной казни любимую. Любовь к ней, даже за гробовой чертой, стала единственной нитью, привязывающей его к земле; и только гордость помешала ему самому свершить над собою суд. И еще – ослепительное видение возлюбленной, привидевшейся ему в горячечном бреду…
Прощаясь, Гяур просит пришельца передать его давнему другу, некогда предрекшему его трагический удел, кольцо – на память о себе, – и похоронить без надписи, предав забвению в потомстве.
Поэму венчают следующие строки: “Он умер… Кто, откуда он – Монах в те тайны посвящен, Но должен их таить от нас… И лишь отрывочный рассказ О той, о том нам память сохранил, Кого любил он и кого убил”.