Жил-был пескарь. Отец и мать его жили долго, не попались ни в уху, ни щуке. И сыну так жить наказали, по принципу “гляди в оба”. Пескарь был умный малый, а потому стал он раскидывать умом, как бы и ему всех бед избежать. Всякая рыба его может заглотить, потому как маленький он самый. А человек – так это и вовсе враг первейший. Не раз рассказывал ему об этом отец, наказывал бояться уды, “потому что хоть это и глупейший снаряд, да ведь с нами, пескарями, что глупее, то вернее. Бросят нам муху, словно нас же приголубить хотят; ты в нее вцепишься – ан в мухе-то смерть!”. Был у отца пескаря случай такой в жизни, когда он сам чуть было в уху не попал. Неводом крестьяне рыбу ловили. Тащат их всех вместе: щук, окуней, того и гляди тебя сейчас эти хищники схватят. Но нет. “В ту пору не до еды, брат, было! У всех одно на уме: смерть пришла! А как и почему пришла – никто не понимает”. Так и вытащили все, да только мал показался рыбакам маленький пескарь. Никакого толку от него в ухе не было.
А потому и отпустили его в озеро обратно подрасти. Послушал пескарь советов отца и решил жить осторожно. Год долбил он себе нору носом. Чего только не натерпелся он за это время. И вот когда нора была готова, решил он днем сидеть в своей норе и дрожать, а ночью выходить из норы и пищу искать. А можно и в полдень, когда рыба вся остальная уже сыта. “Ибо лучше не есть, не пить, нежели с сытым желудком жизни лишиться”.
“Лежит он день-деньской в норе, ночей не досыпает, куска не доедает, и все-то думает: “Кажется, что я жив? ах, что-то завтра будет?”” Однажды увидел он прямо около своей норы рака. Стоит тот с окостенелыми глазами и его, пескаря, поджидает. Вот уж где пескарь перепугался. Полдня поджидал его рак, а пескарь тем временем все дрожал и дрожал.
И щука его у норы стерегла. Да только не выходил пескарь из норы и все гордился, что жив. Прожил он так сто лет. Ни жены, ни детей у него не было. Думал он, что только раньше семья быть могла, потому как щука тогда добрее была, да и окунь на мелких пескарей не заглядывался. “Все дрожал, все дрожал. Ни друзей у него, ни родных; ни он к кому, ни к нему кто”.
И пришла пескарю пора помирать. И вспомнил он однажды сказанные щукой слова: “Вот, кабы все так жили-то, то в реке тихо было!” И задумался тогда пескарь, а и в самом деле, что бы тогда было? Ведь закончился бы род пескарей, потому что для его продолжения нужна семья, родная стихия, а не вечные сумерки его норы.
“Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пескари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пескари.
Никому от них ни тепло, ни холодно, никому ни чести, ни бесчестия, ни славы, ни бесславия… живут, даром место занимают да корм едят”. И начинает пескарь понимать, что никому он не нужен теперь. И никто не знает во всем озере о его мудрости, потому что и самого его не знает никто. Никому он в своей жизни не помог ни добрым словом, ни советом. Только слышал он, как говорили: “Слыхали вы про остолопа, который не ест, не пьет, никого не видит, ни с кем хлеба-соли не водит, а все только распостылую свою жизнь бережет?” Задремал пескарь или забываться стал, да только высунулось его рыло из норы. А потом он исчез. Куда пропал – так никто и не знает.