А. Н. Островский
Волки и овцы
С утра у дома Меропии Давыдовны Мурзавецкой, “девицы лет шестидесяти, имеющей большую силу в губернии”, собрались мастеровые – она им задолжала. Подходит Чугунов, бывший член уездного суда. Мурзавецкая ханжа и кляузница, Чугунов ведет ее дела и управляет имением богатой вдовы Купавиной, бессовестно наживаясь. Приезжает хозяйка и идет в дом с приживалками и бедной родственницей Глафирой. Дворецкий Павлин рассказывает Чугунову, что племянник Мурзавецкой Аполлон, которого она хочет женить на Купавиной, пьяница, “в городе-то стыдятся, так возьмут ружье, будто бы за охотой, да на Раззорихе в трактире и прохлаждаются. И трактиришко-то самый дрянной, на вывеске “Вот он!” написано”.
Оттуда и приводят Мурзавецкого: “с рук на руки”. Он пытается ухаживать за Глафирой, клянчит выпить у Павлина, а выпив, тут же хамит. Внушений тетки не слушает, целиком занят псом Тамерланом, которого зовут “волчьей котлеткой” – “за глупость”. Мурзавецкая гонит Аполлона спать: “вечером к невесте поедем” и шлет за Чугуновым. Она распускает слухи по губернии, будто покойный муж Купавиной остался что-то должен покойному отцу Мурзавецкого: на всякий случай, чтоб Купавина была сговорчивей. Чугунов готов подделать долговое обязательство. Она якобы не может найти письмо Купавина, где он обещает ей тысячу “на бедных”. Чугунов это слышал, “письмо” уже готово; работы, как он хвастается, его племянника, Горецкого. Приезжает Лыняев, “богатый, ожиревший барин лет под пятьдесят, почетный мировой судья”, с Анфусой Тихоновной, теткой Купавиной. Он говорит, что “завелся какой-то сутяга, кляузы, и самые злостные, да и подлоги стали сказываться”. “Дай Бог нашему теляти да волка поймати”, – ехидничает Меропия Давыдовна.
Купавина привозит ту самую тысячу, которую муж якобы обещал Мурзавецкой. Частью этих денег Меропия Давыдовна расплачивается с кредиторами. И “дает послушание” Глафире: поехать гостить к Купавиной и не допустить ее сближения с Лыняевым.
В доме Купавиной хозяйка подписывает Чугунову пустой бланк векселя с таким доверием и неведением, что он пускает слезу. Его сменяет Лыняев. Он привез письмо от старого знакомого Беркутова, который вот-вот приедет. Узнав о тысяче и “долгах”, Лыняев возмущен: Купавин “терпеть не мог Мурзавецкую и называл ее ханжой”. Купавина показывает письмо. Лыняев: “Что хотите со мной делайте, а это подлог. Кто у нее эти штуки работает?” Он пытается втолковать Купавиной, что значит подписать бланк векселя. Приезжает Мурзавецкая. Лыняев уходит в сад.
Мурзавецкая привозит племянника и Глафиру. Она старается запугать Купавину: Аполлон тут “за своим делом кровным”, “это дело к Богу вопиет”, но в чем дело, не объясняет. Входит Купавина, и Мурзавецкая оставляет ее с Аполлоном. Вдова настроена предельно уступчиво и хочет выслушать все к себе претензии, но все претензии пьяницы Аполлона вполне удовлетворяют пять рублей от Купавиной, которая, отделавшись от него, спешит “к дамам”. Мурзавецкие уезжают.
Купавина остается с Глафирой, которая имеет на богатого Лыняева серьезные виды, и, как только узнает, что Купавину он не интересует, вмиг на глазах преображается из девицы на “послушанье” в эффектную особу, готовую, по всему судя, на все.
У ограды сада Купавиной Горецкий, вымогая деньги у Чугунова, говорит: “Коли больше дадут, я вас продам, вы так и знайте”. Они уходят.
Купавина, Глафира, Анфуса, Лыняев идут на гулянье. Лыняеву лень идти далеко, он остается. С ним Глафира: “У меня от шума голова кружится”. И немедленно начинает обхаживать Лыняева, якобы откровенничая: “увлечься вами нет никакой возможности”. Лыняев, то и дело приговаривавший: “Боюсь, женят”, однако задет; Глафира же сообщает, что идет в монастырь и хочет “оставить добрую память”. Лыняев просит оказать “маленькую услугу” – найти “хорошего писца”. Глафира с полуслова поняла: речь о Горецком. Оказывается, он пишет ей любовные письма. И она тут же приведет его Лыняеву, а он пусть на вечер притворится в нее влюбленным. “Тяжеленько, но делать нечего”, – говорит Лыняев.
С гулянья, спасаясь от приставаний пьяного Мурзавецкого, спешат в дом Анфуса и Купавина. Лыняев его прогоняет. Он уходит, грозя “ограбить”: “А ведь жаль мадам Купавину, плакать будет. Оревуар”.
Идут Глафира с Горецким, и Лыняев “перекупает” Горецкого, который признается, что писал поддельное письмо.
Глафира напоминает Лыняеву о его обещании. И рассказывает, как могла бы заставить на себе жениться, верней, разыгрывает с ним свой рассказ; Лыняев явно увлечен.
Наутро Купавина с Глафирой ждут приезда Лыняева и Беркутова. Глафира озабочена – Лыняев не спешит с объяснением, а Мурзавецкая вот-вот может за ней прислать. Входит лакей: от нее письмо и тарантас. Купавина читает письмо и теряется: “Вам вчера не угодно было принять моего племянника. Взыскание с вас очень большой суммы, чего и все ваше имение не стоит, я произведу со всей строгостию и жалеть вас не буду”. Прибывают Лыняев с Беркутовым. И пока дамы переодеваются, ведут серьезный разговор. Беркутов просит Лыняева не вмешиваться в дела Купавиной и сообщает, что приехал на ней жениться.
Купавина и Беркутов здороваются. Мурзавецкая прислала за Глафирой; Лыняев узнает об этом с деланным равнодушием и идет погулять по саду, а то в “сон клонит”. Беркутов объявляет Купавиной, что приехал по делу; а выслушав рассказ Купавиной, оценивает ее положение как “незавидное”.
Беркутова спрашивает Горецкий. Он уже вернул Лыняеву его пятнадцать рублей, завтра получит у Беркутова пятьдесят и поедет в Вологду межевать его имение. Разговор с Купавиной Беркутов кончает советом выйти за Мурзавецкого. Входит Лыняев: “ходил-ходил по саду, еще хуже – в сон так и клонит”. Его оставляют на диване и уходят писать письмо Мурзавецкой. Глафира, выйдя из-за портьеры, бросается к нему, обнимает и разыгрывает сцену страстной влюбленности возможно громче. Лыняев просто беспомощен. В конце концов появляются Купавина, Беркутов и лакей: “Глафира Алексеевна, лошади готовы”. Но поздно. Лошади Мурзавецкой уже не страшны. “Ах, и люди тут! Что вы со мной сделали? Что теперь Меропия Давыдовна?” Глафира говорит уже после того, как Лыняев произнес: “Ну что ж. Я женюсь”.
В доме Мурзавецкой Чугунов всячески подстрекает к мести и без того разозленную донельзя хозяйку. Цель Чугунова – подбить Меропу Давыдовну дать ход его фальшивкам. Еще одна – якобы письмо Купавина к Аполлону с признанием “долга” – в приложение к “векселю”. Чугунов показывает и технику дела – старую книгу, в ней сразу документ выцветает. Весь вопрос – “пугнуть” или дать ход по всей форме?
Приходит Беркутов, говорит любезности: он привез Меропии Давыдовне книги “духовного содержания”, он хочет баллотироваться и рассчитывает на поддержку и советы. Раскланивается и спохватывается: есть еще “небольшая просьба”, “поручение от соседки моей, Евлампии Николаевны”. Разговор быстро меняет характер. “Какие же они негодяи, что они с вами делают!” – “Кто это, кто?” – “Племянничек Ваш, Аполлон, и компания”. – “Да вы не забывайтесь, милостивый государь!” – “Что они? Им терять нечего. А этакую даму почтенную видеть на скамье подсудимых! Дойдет до прокурора, начнется следствие. Главный виновник, Горецкий, ничего не скрывает. Написаны фальшивые векселя я подозреваю вашего племянника, не вас же подозревать, в самом деле!” – “Нет, нет, не меня, не меня!”
И, попросив позвать Чугунова, Беркутов приступает к делу так: “Поговаривают о Сибирской железной дороге, и если нет никаких физических препятствий, гор, например…” – “Препятствий и гор нет-с, плоская губерния. Только что же мы будем доставлять в Сибирь, какие продукты?” – “Продукты есть, Вукол Наумыч!” “Продукты” для Сибири – и есть Вукол Наумыч и компания. Чугунов благодарит за предупреждение и идет уничтожать улики. Но Беркутов его останавливает: следует и ему сколько-нибудь получить за труды, а Купавиной – небольшой урок. И Чугунов уходит, кругом обязан.
Дальше разыгрывается без сучка и задоринки сосватыванье Купавиной, и затем торжество Глафиры, явившейся с визитом показать, что “Мишель” полностью у нее под каблуком. Комизм сцены сокращенному пересказу не поддается. “Да, на свете волки да овцы”, – говорит Лыняев. Будущие Беркутовы на зиму едут в Петербург, Лыняевы – в Париж. После их ухода Чугунов говорит Меропии Давыдовне: “За что нас Лыняев волками-то назвал? Мы куры, голуби. Вот они, волки-то! Вот эти сразу помногу глотают”.
Раздаются вопли Мурзавецкого: “Тамерлана волки съели!” “Что Тамерлан, – утешает его Чугунов, – тут, только что, волки съели “невесту вашу с приданым” и Лыняева. Да и мы с вашей тетенькой чуть живы остались. Вот это подиковинней будет”.