После похорон В. Маяковского Марина Цветаева напишет: «Боюсь, что, несмотря на народные похороны, на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского».
Маяковский остался непонятым. Предчувствие этого трагического отчуждения, непонимания самого глубокого и чистого, что было в нем, тревожило поэта еще за несколько лет до смерти:
Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят, что ж.
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
В ранней лирике Маяковского окружающий мир трансформируется в яркие, порой противоречивые образы. Каждый штрих, каждая деталь, любое слово — все несет на себе отпечаток личности, настроения, чувства автора! Как неоднозначно, противоречиво воспринимает он все, о чем пишет! Например, нередко поэт обращается в лирических стихотворениях к небесной своей подруге — луне. Она для него может быть и «любовницей рыжеволосой», и матерью его поэзии. Он наделяет ее чертами женщины — ее теплом, чуткостью, пониманием. Он обращается к ней со словами: «Ведь это ж дочь твоя — моя песня..,». Но вот настроение кроткой любви, какого-то неуловимого духовного единения с окружающим миром сменяется неожиданным прозрением. Так же остро и сильно, как ранее любил, теперь чувствует поэт всю мерзость, склизкую и безысходную враждебность этого мира. И луна — та же самая луна — видится поэту совершенно иной: «…а за солнцами улиц где-то ковыляла никому не нужная дряблая луна».
Необходимый для каждой человеческой души этап личностного, морального самоутверждения совпадает у Маяковского со временем его творческого становления. Отсюда та противоречивость, бескомпромиссность, которая свойственна его ранней лирике. Ощущение прилива творческих сил, готовность к работе, постоянное духовное неспокойствие определяют поэтическое кредо Маяковского: он должен дать язык безъязыкой улице. Он должен отдать трактирам и площадям этот свой рвущийся, непокорный, непрожеванный крик. Эта роль не может не быть святой для поэта. Он жаждет признания, он верит, что достоин его. Только насмешливость, присущая юности, заставляет не только мучиться и любить, обличать и восхищаться, но и слегка иронизировать над собой:
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова — судороги, слипшиеся комом,
И побежит по небу с моими стихами
Под мышкой и будет,
Задыхаясь, читать их своим
Знакомым.
Но помимо личностных противоречий, существующих внутри самого поэта, углубляются и трагические противоречия эпохи, современником которой ему довелось стать, времени, характеризующегося ломкой миропонимания тысяч людей. Все это не может не отразиться на творчестве, и вот появляются ноты безверия, опустошенности, обманутости, разочарования:
Я одинок, как последний глаз
У идущего к слепым человека!
Боль, одиночество, которое переживает поэт, он не может отделить от трагической судьбы своей родины, своего времени, своего поколения:
Ты!
Нас — двое, раненных, загнанных ланями,
Вздыбилось ржанье оседланных смертью
Коней.
Дым из-за дома догонит нас длинными
Дланями, Мутью озлобив глаза догнивающих
В ливнях огней!
«Сестра моя!» — так обращается Маяковский к земле в стихотворении «От усталости». В сознании поэта живут не только глобальные, эпохальные мысли. Как способен он чувствовать, сопереживать, как способен наслаждаться земными человеческими радостями! Через много лет, когда юный лирик с раненым сердцем встанет бойцом в рабочий строй, когда почти все забудут о его первой, настоящей поэзии, поэзии сердца и любви, поэзии, исполненной боли и одиночества, поэзии колких рифм и разлетающихся строк, поэзии, коробящей и бьющей наотмашь, нежной и поющей, лирический мотив вновь воспрянет в Маяковском.
Где выход из тупика, из непонимания, о котором писала Цветаева? Быть может, будущее воспримет поэта, поймет и примет его настоящим, открытым, искренним?
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот я, весь боль и ушиб.
Вам завещаю сад фруктовый
Моей великой души.