Решением ЮНЕСКО 1992 год был назван годом Марины Цветаевой, 100-летие со дня рождения которой отмечалось тогда. И это, действительно, была не формальность календарной даты, а справедливое признание жизненного и творческого подвига большого Поэта.
В Цветаевой поражает все: и стихи, и судьба. Несомненно, в русской поэзии она — самая трагическая из лирических поэтесс. Эмигрировавшая в 1922 году вслед за любимым мужем, Сергеем Яковлевичем Эфроном, в Прагу, она не печаталась там, потому что была для эмиграции слишком русской, и не печаталась на родине, в России, потому что была эмигранткой. Она потеряла родину дважды, уехав в 1922 году и вернувшись в 1939, когда у нее репрессировали мужа, арестовали дочь, когда она не знала, что с ней будет завтра, когда у нее не могло быть ни работы, ни постоянного места жительства. И в результате — самоубийство 31 августа 1941 года:
О, черная гора,
Затмившая — весь свет!
Пора — пора — пора
Творцу вернуть билет…
…Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один — отказ. Но можно даже еще ничего не знать о судьбе Цветаевой, а прочесть только несколько ее стихотворений, и тебя уже охватывает чувство, будто ты стоишь на краю бездны. Семнадцатилетняя Марина страстно говорит о своем желании познать мир, испытать все:
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой…
И вдруг неожиданно, на самой высокой ноте обрывает:
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
Вообще, предельный максимализм, требовательность к себе и другим, ненасытимая жажда чувства, познания, движения вперед, вихревая игра страстей — самые яркие черты лирической героини Цветаевой. У нее, скорее, мужской характер, и, может быть, именно поэтому так сильно подействовали на меня стихи Цветаевой о любви: неповторимым соединением женской боли и неженской стойкости перед лицом соперника, кто бы им ни был — мужчина, женщина, не поддающееся рифме слово или сама Судьба.
У кого еще может так говорить оставленная любимым женщина:
Все ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступает Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Отдаваясь полностью кипению страстей, не в них, тем не менее, находит опору лирическая героиня Цветаевой в наиболее, тяжелые для нее жизненные моменты. Когда кажется, что боль непреодолима, что все — в который уже раз! — разрушено и сожжено дотла, на помощь приходят сокровеннейшие, возрождающие чувства. Это — чувство Слова, своего» Богом данного, поэтического предназначения, и чувства Родины. Вот чем был для Цветаевой письменный стол — место каждодневного добровольного заточения, воспетый ею тюремщик «нормальной жизни»:
Столп столпника, уст затвор —
Ты был мне престол, простор —
Тем был мне, что морю толп
Еврейских — горящий столп!
Поэзия и жизнь для Цветаевой не просто синонимы. Больше того, «жить» значило буквально — «писать». В 1927 году, рассказывая сестре о тяжком эмигрантском быте, Цветаева писала: «…тащусь с кошелкой, зная, что утро — потеряно: сейчас буду чистить, варить, и когда все накормлены, все убрано — я лежу, вот так, вся пустая, ни одной строки! А утром так рвусь к столу — и это изо дня в день!». Написанные ею стихи — откровение души поэта — были так же необходимы для жизни, как кровь. Да они и были кровью души:
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет мелкой,
Миска — плоской.
Через край — и мимо —
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.
Может быть, в порыве крайнего отчаяния написала она одно из самых трагических своих стихотворений «Тоска по родине». Она отказывается от всего, ей нет места нигде; даже Слово, родной язык, всегда бывшие спасением, уже не могут помочь. Всякий дом оказывается чужим, а храм — пустым. Кажется, в мире нет ничего, что могло бы противостоять опустошенности. И вдруг все меняется:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
Чувство своей земли, значит, осталось несмотря ни на что, и простой рябиновый куст, двойник цветаевской души, возвращает смысл, причащает к миру. Одиночество уже не беспредельно, просто душа Поэта вне времени и причастна не только к миру, но и к бесконечности, Вселенной.
Цветаеву сложно читать, ее стихи требуют от читателя большой душевной работы. Но мне кажется, что это и хорошо: это не дает нам успокаиваться в теплом уюте, поворачивает лицом к напряжению, страсти, боли. К вопросу о Вечности.