В “фантастическом повествовании” М. Кураева “Капитан Дикштейн” события Кронштадтского мятежа “, уже носило негативный оттенок) показаны изнутри, с точки зрения его участников. Оказалось, что события в Кронштадте были не “вылазкой кулацко-эсеровских элементов”, а трагедией, в которой против мятежных матросов шли по льду Кронштадтского залива такие же “братишки”, вынужденные убивать, расстреливать. М. Кураев отметает сложившийся стереотип: “кто не красный, тот белый”. Для него есть люди, есть человек, “отведенное ему во всемирной истории место”, и “судьбу человека проследить и описать куда трудней, чем историю государства, города или знаменитого корабля”.
Эпиграф из “Мертвых душ” “Зато какая глушь и какой закоулок!” отсылает к Гоголю. Гоголевские мотивы откликаются в изображении “маленького человека”, “песчинки истории”. Этот человек живет в Гатчине, которая в 1960-х годах действительно “закоулок”, “обочина истории”.
М. Кураев сопрягает в пространстве повести мелкие подробности быта и грандиозные исторические события, и при этом одно не заслоняется другим, а существует рядом. Жизнь “маленького” человека писатель равнополагает жизни государства. Он показывает “неканонического” героя, которого, как бы незначительны для большой истории ни были его страсти, нельзя вычеркивать из этой истории.
Писатель из современности героя обращается к чрезвычайному событию в его жизни, перевернувшему всю судьбу. Оказывается, что капитан Игорь Иванович Дикштейн – вовсе не Дикштейн. М. Кураев создает не детектив, а живописует фантастику реальности. “Где же еще прикажете искать фантастических героев и фантастические события, как не в черных дырах истории, поглотивших, надо полагать, не одного любопытствующего, нерасчетливо заглянувшего за край!”
Постепенно раскрывается история героя, переплетенная с историей государства.
На линкоре “Севастополь” служил студент, сторонящийся всякой политики, Игорь Дикштейн. Рядом с ним кочегарил матрос, и имени-то в повести не имеющий, просто Чубатый, вся заслуга которого перед мятежом состояла в том, что он дерзко освистал в четыре пальца большевистского оратора. Но во время волнений он за бравый вид был одарен в числе активных участников серебряным рублем. Когда мятеж был подавлен, всех владельцев этих рублей решено было пустить в расход.
М. Кураев воссоздает абсурд реальности, когда, накладываясь одна на другую, случайности фантастически изменяют жизнь и судьбу человека. Заснувший Чубатый не слышал, как выкликали его фамилию, чтобы вести на расстрел. Конвоиру было все равно, кого расстрелять, совпадало бы количество. И он тащит первого попавшегося, благо и сапоги у того на ногах очень уж приглянулись конвоиру – можно будет попользоваться. Этим первым оказывается недоучившийся студент Дикштейн. Так жизнь совершает поистине фантастический выверт – Чубатому ничего не остается, как назваться Дикштейном, в то время как реальный Дикштейн погибает под именем Чубатого.
Происходят фантасмагорические трансформации. Реального Дикштейна нет, он расстрелян, но существует его имя. Нет настоящего имени у Чубатого. Потеряв имя, он потерял возможность жить своей, прежней, настоящей жизнью. Он теперь вынужден жить так, как, по его мнению, мог бы жить реальный Игорь Иванович. “Герой повести жил какой-то третьей жизнью: не своей и не чужой, а какого-то нового человека, почти незаметного, как бы утончившегося в желании занять наименьшее место, но все равно живого и по – своему даже прекрасного!”
М. Кураев показал связь Истории с Человеком, даже самым “распоследним подданным империи”, попробовал повернуть политическое событие в русло человеческой трагедии.
Исторический факт писатель интерпретирует с общечеловеческой точки зрения. Он показывает реальные причины восстания, анализирует расстановку сил и положение на Балтийском флоте, приводя реальные статистические данные. Впервые кронштадтские события были изображены не как заговор, мятеж, а как трагедия, как акт отчаяния.