“С той минуты, как я узнал, что Пушкин в изгнании, – вспоминал И. И. Пущин, – во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на Рождество в Петербург для свидания с родными, я предположил съездить в Псков к сестре… а оттуда уже рукой подать в Михайловское… Погостил у сестры несколько дней и от нее вечером пустился из Пскова… мчались среди леса по гористому проселку: все мне казалось не довольно скоро! Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, все лес и снег им по брюхо, править не нужно. Скачем опять в гору извилистою тропой; вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора…Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило, беру его в охапку и тащу в комнату… Смотрим друг на друга, целуемся, молчим… Наконец пробила слеза, мы очнулись…”
“Приезд Пущина в Михайловское, – комментирует это событие известный исследователь пушкинского творчества Ю. М. Лотман, – требовал немалого мужества. Друзья уговаривали его не делать этого, а дядя поэта, Василий Львович Пушкин, сначала пустился в предостережения, а потом кинулся со слезами его обнимать, как героя. Но Пущин был не из пугливых: к тому времени он уже состоял членом тайного общества, а вскоре после посещения поэта, 14 декабря, показал себя на площади как один из самых хладнокровных и деятельных руководителей восстания. Однако Пущин отличался не только мужеством, но и поразительной добротой… И к Пушкину Пущин проявлял нежную заботливость. Свидание двух друзей в Михайловском было недолгим, но очень теплым. Вечером того же дня Пущин уехал… Через двенадцать лет, когда Пущин отбывал каторгу в Сибири, умирающий поэт назвал его имя”.