На обложке одного из нелегальных сатирических изданий сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина, выпущенных в 1884 г. Московским центральным кружком Общестуденческого союза, неизвестный художник изобразил полуоткрытый занавес, который пытаются задернуть жандарм и помогающая ему свинья. Сквозь образовавшийся просвет проглядывали: редакция газеты “Помои” , гордо выпятивший живот буржуа, доставленный в полицейский участок “бунтовщик”, всеми обманутый и обобранный крестьянин, а рядом с ним – заяц. Эта иллюстрация в полной мере передает суть и художественную оригинальность щедринских сказок.

Сборник сказок, над которым писатель работал около пятнадцати лет, включает в себя тридцать два произведения. Они не являлись переработками народных сказок, хотя автор охотно прибегал в них к фольклорной образности и использовал для их написания широкодоступный язык, изобилующий просторечиями. Внешне напоминая народные сказки, эти вымышленные истории наполнены совершенно иным – злободневно – сатирическим – содержанием, поднимающим серьезные вопросы общественной и духовной жизни. Причин, по которым Салтыков-Щедрин обратился к жанру сказок, было несколько.

Во-первых, писателем двигало желание приблизить свое творчество к народу, который понимал язык сказок намного лучше, нежели язык сложных литературных произведений. Это желание подтверждается стремлением автора издавать свои сказки в виде дешевых брошюр, рассчитанных на неимущих читателей.

Во-вторых, сказки позволяли Салтыкову-Щедрину облекать в иносказательную форму те мысли, которые в условиях жесткого политического контроля нельзя было высказать в открытой форме. Он писал сказки эзоповым языком, позволявшим обходить многие цензурные рогатки. Отмечая роль этого языка в современной ему культурной жизни, Михаил Евграфович утверждал: “Литература до такой степени приучила публику читать между строками, что не было ни темного намека, который оставался бы для нее тайною, не было полуслова, которого бы она не прочла всеми буквами и даже с некоторыми прибавлениями… Одна цензура ничего не понимала, да, по строгому, добросовестному толкованию цензурного устава, и не имела права понимать”. Впрочем, эзопов язык был для Салтыкова-Щедрина не только ухищрением в борьбе против блюстителей политической благонадежности литературных сочинений, но и художественным средством сатирического изображения действительности. Что же касается цензуры, то обвести ее вокруг пальца писателю удавалось не всегда: по крайней мере, смекнув, к чему клонится замысел дешевых сборников щедринских сказок, служащие Санкт-Петербурге кого цензурного комитета запретили их издание на основании вполне справедливого заключения: “То, что г. Салтыков называет сказками, вовсе не отвечает своему названию; его сказки – та же сатира, и сатира едкая, тенденциозная, более или менее направленная против общественного и политического нашего устройства. В них предаются осмеянию не только пороки, но и установленные власти, и высшие сословия, и установившиеся национальные привычки… И такого-то рода произведения г. Салтыков желает пропагандировать между простым, необразованным населением. Не в такой пище нуждается простой народ, нравственность которого и без того не Бог знает как устойчива”.

И все же главная причина творческого интереса Салтыкова-Щедрина к жанру сказки коренилась в самой природе его таланта, явно и явственно тяготевшего к гротескной образности и сатирически-фантастическим картинам. Сказочный жанр предоставлял широчайший простор для реализации этой склонности, а вместе с ним – и возможность в наиболее обобщенной и заостренной форме выражать “высокую духовную истину” . Примером такого художественного выражения могут служить зоологические образы, созданные богатой фантазией писателя. Собранные в сказочном “зверинце” Салтыкова-Щедрина представители фауны есть не что иное, как аллегории социально-психологических человеческих типов. Острие щедринской сатиры не щадит никого: ни правителей, ни помещиков, ни военных, ни интеллигентов, изменяющих высоким идеалам из приспособленческих соображений, ни обывателей, укрывающихся от жизненных волнений в своих “норах” , ни забитый и покорный народ. Таким образом, сказочный мир Салтыкова-Щедрина вбирает в себя всю социально – историческую действительность России XIX в.

В силу указанных особенностей – ориентации на читателя из народа, остроумного эзопова языка, причудливых гротескно-сатирических образов, широчайшего охвата современной действительности – сборник сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина заслужил право называться “малой сатирической энциклопедией для народа”. Данный сборник обогатил общекультурное национальное сознание не только яркими темами, идеями, сюжетами, героями, но и словами и выражениями, которые, давно отделившись от их автора, ныне воспринимаются как такие, что сами по себе родились в недрах русского языка. По этой “энциклопедии”, писавшейся, что называется, на злобу дня, можно узнать не только Россию XIX в., но и современный мир, ибо изображенные в ней персонажи живут среди нас, и сатирически-обличительный дар писателя позволяет нам увидеть их в истинном свете. В самом деле: разве не напоминает некоторых нынешних политиков образ либерала из одноименной щедринской сказки, который, начав с готовности послужить высоким идеалам, закончил тем, что изловчился действовать “применительно к подлости”? Разве перевелись сегодня медведи-воеводы и орлы-меценаты, премудрые пискари и караси-идеалисты? И не о современном ли обществе идет речь в сказке “Пропала совесть”, написанной Салтыковым-Щедриным более ста лет тому назад? Есть в этой сказке строки, которые звучат справедливым приговором нашей действительности: “Пропала совесть. По-старому толпились люди на улицах и в театрах; по-старому они то догоняли, то перегоняли друг друга; по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее. Легче сделался ход человека: ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать”.

Салтыков-Щедрин верил в силу литературы, как верило в нее большинство людей XIX в., живших в период мощного воздействия художественного слова на сознание личности и общества. Это столетие было не только “золотым веком” русской литературы, но и “эпохой литературы” в развитии мировой культуры, эпохой, когда литература была главной выразительницей души человеческой и главной ее наставницей. Сын этой эпохи, писатель М. Е. Салтыков-Щедрин утверждал: “Я так сжился с представлением, что литература есть то единственное заповедное убежище, где мысль человеческая имеет всю возможность остаться честною и незапятнанною, что всякое вторжение в эту сферу, всякая тень подозрения, накидываемая на нее, кажутся мне жестокими и ничем не оправдываемыми. Лично я обязан литературе лучшими минутами моей жизни, всеми сладкими волнениями ее, всеми утешениями; но я уверен, что не я один, много обязанный, а и всякий, кто сознает себя человеком, не может не понимать, что вне литературы нет ни блага, ни наслаждения, ни даже самой жизни”. Эта мысль, так же как и созданные писателем образы, сохраняет свою свежесть и в наши дни.