Еще в течение своей короткой, как вспышка молнии, жизни М. Ю. Лермонтов был признан поэтом, достойным звания творческого наследника А. С. Пушкина. Впрочем, признавая это, современники в то же время отмечали очевидные различия между двумя художниками. Действительно, рядом с гармоничным, многоликим и “солнечным” Пушкиным его преемник казался “рыцарем печального образа”, истерзанным внутренними противоречиями и неравной борьбой с окружающим миром, в котором он не мог найти себе должного применения. Такой духовный облик сложился не только в силу особенностей натуры Лермонтова, но и под воздействием эпохи, с которой совпал его недолгий век. Что же это была за эпоха?
На первый взгляд, от Пушкина Лермонтова отделяет не такой уж большой промежуток времени. Он ушел из жизни всего через четыре года после гибели своего предшественника и, в общем, был его младшим современником. Однако годы юности и молодости Лермонтова протекали в условиях иной атмосферы, сформировавшейся после поражения декабристского восстания.
Разгром декабристского движения нанес удар по планам освобождения России от цепей рабства. Охранявшее себя самодержавие методично искореняло любые признаки вольномыслия и насаждало жесткий контроль над всеми сферами духовной жизни общества. В условиях такой политики доносительство стало чуть ли не нормой поведения, больше того – своего рода модой. Один из современников вспоминал: “Москва наполнилась шпионами. Все промотавшиеся купеческие сынки; вся бродячая дрянь, неспособная к трудам службы; весь сброд человеческого общества подвигнулся отыскивать добро и зло, загребая с двух сторон деньги: и от жандармов за шпионство, и от честных людей, угрожая доносом”. Таким образом, если поколение декабристов утвердило в обществе позицию самоотверженной борьбы с царским режимом, то последующее поколение предпочло такой борьбе откровенное, не брезговавшее самыми низкими средствами союзничество с самодержавием. Но страшнее всего было то, что общественное мнение не оказывало сопротивления ни царскому произволу, ни заискивающим перед правительством доносчикам-доброхотам. Лишившись в лице декабристов самой лучшей своей части, общество утратило моральные ориентиры. Духовное измельчание и падение нравов стали характерными чертами его духовного портрета.
Таким обществом был окружен Лермонтов; таким воздухом он дышал. Однако умом и сердцем поэт принадлежал другой эпохе, когда в чести были “души прекрасные порывы”, вдохновлявшие на самоотверженные поступки, когда в обществе задавали тон незаурядные, богатырские по своему духовному складу личности. Показательно, что любимой его забавой в детстве была игра “в богатыри”, во время которой он, обрядившись в соответствующий костюм, воображал себя могучим воином, вступившим на бой с силами зла. Показательно также и то, что долго, вплоть до шестнадцати лет, Лермонтов сохранял живой интерес к подобным играм. В этих, казалось бы, незначительных подробностях проявляются весьма значительные особенности личности поэта: ощущение огромности собственного внутреннего мира, сознание своей исключительности и призванности к великим свершениям.
Я рожден, чтоб целый мир был зритель Торжества иль гибели моей,
Писал семнадцатилетний Михаил, еще совсем недавно примерявший картонные богатырские доспехи.
Развитию этих черт характера способствовали обстоятельства юности поэта. Рано лишившись родителей, Михаил остался на попечении бабушки, не чаявшей в нем души. Вокруг обожаемого внука-сироты вращалась вся жизнь в ее имении. Понятно, что любимец дома, избалованный свободным и нежным воспитанием, не лучшим образом чувствовал себя в учебных заведениях, предъявлявших к нему стандартные требования. Поэтому и в Московском университетском благородном пансионе, и, позже, в Московском университете он так и не смог “вписаться” в среду своих сверстников. Но тяжелей всего Лермонтову пришлось в Петербургском военном училище, где к уже знакомым ему сложностям пребывания в учебном заведении прибавилась еще и ежедневная, столь же суровая, сколь и бессмысленная муштра. Сохранить свое “я”, не растратить душевный пыл на пустяки Лермонтову помогло все то же чувство избранности и поэтическое творчество.
“Страшная жажда песнопения” побуждала юношу писать стихи в огромном, почти невероятном для его возраста количестве. Достаточно сказать, что к первым годам обучения в университете Лермонтовым было создано две трети всего его поэтического наследия. Поначалу он просто “зарифмовывал” мысли для себя, не помышляя о том, чтобы выносить свои поэтические опыты на суд читателей. Однако со временем его душой овладела надежда на завоевание литературной славы. По окончании Школы юнкеров Лермонтов попытался заявить о себе как о сочинителе, представив к публикации драму “Маскарад”, но царская цензура, признав ее безнравственной, перекрыла молодому автору путь к читателям. Запрет на публикацию не был снят и после переработки драмы. Подавленный первой неудачей, поэт практически перестал писать новые произведения, сосредоточившись на переделке старых текстов и переводах.
Час его славы пробил на следующий день после гибели Пушкина. В глазах Лермонтова Пушкин был духовным гигантом, воплощением “Свободы, Гения и Славы”, идеалов, начертанных на знамени декабристского движения. Поэтому смерть Пушкина он пережил не только как утрату для всей русской культуры, но и как расправу над духом героической эпохи, утвердившую победу ничтожества над величием. Все эти чувства выплеснулись в его стихотворении “Смерть поэта”, мигом разлетевшемся по всему Петербургу. Попало оно и в руки императора Николая I.
Вокруг гибели Пушкина было немало пересудов, намекавших на то, что в этом деле не обошлось без вмешательства властей, поэтому правительство старалось пресекать любые разговоры на эту тему. Но тут появилось стихотворение неизвестного автора, который осмелился прямо обвинить в убийстве великого поэта и “трон”, и теснившуюся подле него “жадную толпу”, да еще пригрозил “палачам” Божьим судом! Нетрудно представить, какое возмущение вызвало это сочинение в императорском дворце. Спустя несколько недель Лермонтов был арестован и отправлен воевать на Кавказ. С детских лет восхищавшийся богатырями, с юности стремившийся “каждый день” своей жизни “бессмертным сделать… как тень великого героя”, двадцатитрехлетний поэт одним этим стихотворением совершил поступок, достойный того, о чем мечтал.
Впереди у Лермонтова оставалось всего лишь четыре года жизни. За это время он не раз проявлял недюжинную внутреннюю силу – и в сражениях с горцами, и в противостоянии интригам светского общества, и в столкновениях с властями, и в творческих свершениях. Но это не помогло ему избавиться от чувства непоправимого разлада со своим временем, в котором, несмотря на лихорадочные поиски, он так и не находил места для приложения данной ему от природы духовной мощи. Слишком велик был размах чувств и требований поэта, чтобы вместиться в эпоху, привыкшую мерить себя малой меркой. Лермонтов смотрел на нее с высоты вчерашних богатырей духа, которые сначала без страха и упрека громили непобедимую наполеоновскую армию, позже, жертвуя своим благополучием, сражались за свободу и права своего народа, а затем с гордо поднятой головой следовали на каторгу и в ссылку. Оглядывая с этой высоты свое поколение, поэт устами созданного им персонажа – участника Бородинской битвы – выносил приговор, выражавший и восхищение перед героическим прошлым, и презрение к неприглядной современности:
Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: Богатыри – не вы!