Сколько надежд и обещаний принесло России начало XIX столетия – “дни Александрова прекрасного начала”! Сколько умов и сердец всколыхнули открывающиеся возможности не только проявить себя, “войти в историю”, но и – в первую очередь – стать полезным своей стране, внести в жизнь своего государства, своего народа кардинальные изменения!

Сколько их, русских юношей, воспитанных на классических примерах отваги и мужества, самоотверженности и патриотизма, зачитывавшихся книгами о героических подвигах, бережно хранивших воспоминания о героизме своих дедов и прадедов, были подняты, вознесены этим романтическим порывом! Сколько зрелых мужей, как бы ощущая вторую молодость, может, и не строя никаких иллюзий, но все же почувствовавших дуновение свежего ветра начала столетия, неподдельный интерес государя к благодатным для страны переменам, шагнули вперед… Да, спустя годы и столетия нам, конечно, понятно, что не всегда желать – значит, сделать, что бывает много объективных и субъективных причин… Но уже одно то, что было это желание, что были эти несколько шагов, говорит многое о человеке.

Неординарные личности не идут проторенной дорогой, а идут своим путем, никуда не сворачивая. Поэтому и привлекают они к себе наше пристальное внимание, и часто вызывают безграничное уважение, желание хоть немного походить на них – будь то в реальной жизни или на страницах литературных произведений. Именно таким, неординарным, отличающимся от всех, мы с первой же встречи на страницах “Войны и мира” видим одного из главных героев Л. Н. Толстого – князя Андрея Болконского. Когда говоришь об этом человеке, слово “князь” начинает сиять своим первоначальным блеском. Это уже не просто высокий титул, символ богатства и знатности, это – в данном случае – как отличительный знак подлинного благородства и высокой души, предназначения вести за собой других, как первые русские князья водили полки и стояли насмерть рядом с простыми ратниками, радея о славе своего Отечества. Таков князь Андрей.

Он сразу обращает на себя внимание в салоне Анны Павловны Шерер, и не только высокомерием, как может первоначально показаться. Болконский вне этой суеты и погони за чинами, установлением нужных связей, этой бесконечной игры в настоящую жизнь. Бросив за весь вечер несколько французских фраз, устало наблюдая, как его жена по привычке кокетничает с другими, он находит искреннее, теплое слово для Пьера Безухова, как бы вознаграждая его за неудачный прием в салоне. Он говорит с Пьером по-русски! У себя в кабинете, сбросив броню, которой он отгородил свою душу от чуждого и наносного, князь становится совсем другой. Мы узнаем, что по желанию отца, старого заслуженного генерала, Болконский начал военную службу с низших чинов, что уважение к армии и простому солдату стало для него принципом жизни. Мы знаем, что его отец живет историей русской армии и учредил премию тому, кто напишет историю суворовских войн. Поэтому вполне логично и понятно решение князя Андрея, оставив беременную жену, идти на войну, совершенствовать свое предназначение высшего офицера, талант и способность стратега. По должности своей и связям он попадает адъютантом в штаб Кутузова, но сразу следует сказать, что это для него не удобное, безопасное местечко, не удачный случай сделать карьеру и получить награду, а большие возможности проявить себя, простор для его развивающегося таланта военачальника и командира.

Отправляя с сыном письмо Михаилу Илларионовичу, другу и бывшему сослуживцу, старый князь пишет, чтоб он сына “в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность”. При этом утверждает как незыблемое правило: “Николая Андреевича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет”. Это на фоне суеты прочих великосветских особ, собирающих рекомендательные письма и правдами и неправдами, просьбами и унижениями пристраивающих своих сыновей в адъютанты! Поражает напутственное слово отца, навечно врезаясь в память и сердце, и достойный ответ сына:

“- Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне, старику, больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – А коли узнают, что ты себя повел не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он. – Этого вы могли бы и не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын”.

Наверное, единственная просьба князя Андрея к отцу – если его убьют, не отдавать жене сына – тоже связана с этим “стыдно”, потому что в высшем свете, в близком окружении его жены, мальчику не дадут такого воспитания, как в доме Болконских. Лев Толстой не просто показывает нам князя Андрея в деле. Мы видим до мелочей поведение князя во время разговоров, его умение дать отпор зарвавшемуся наглецу, защитить перед всеми несправедливо забытого человека, дать спокойный, разумный совет и не дать вспыхнуть назревающей ссоре. Мы видим не показную, а настоящую храбрость и благородство, истинное понимание воинской дисциплины и служение Отечеству.

Во время Шенграбенского сражения князь Андрей, единственный из посланных с приказом штабных офицеров, доберется до батареи капитана Тушина и не только передаст приказ отступать, но и лично поможет, под пулями, в пыли, снять и эвакуировать орудия, то есть поступит как товарищ и соратник, как настоящий мужчина. Не ставя себе в заслугу этот поступок, князь Андрей скажет об этом на совете, только чтобы отметить заслуги капитана Тушина, взволнованный тем, что этого человека незаслуженно ругают: “…Успехом этого дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой”. Себя, стоявшего рядом с ним под пулями, он и не подумает причислить к героям! Более того, Л. Толстой нам покажет столкновение в душе князя Андрея желаемого с реальным, когда ему “было грустно и тяжело”, потому что увиденное им на войне “было так странно, что непохоже на то, чего он надеялся”. Болконского возмущает отношение многих высших офицеров к войне, их желание не помочь армии, а прежде всего сберечь себя, получив при этом награду и продвижение. Поэтому так гневно он одергивает адъютанта Жеркова, посмевшего за спиной смеяться над генералом Маком – командиром разбитой армии союзников. Сколько сдержанной ярости и осуждения в словах Болконского: “Мы или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху, и печалимся общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела”.

Отделяя себя от этих “мальчишек”, этих штабных лакеев, князь Болконский все же не даст никому безнаказанно оскорблять честь офицера штаба. И это не абстрактное понимание чести мундира, это уважение к настоящим командирам и умение защитить собственное достоинство. На неуместное замечание о “штабных молодчиках” он отвечает Николаю Ростову спокойно и гордо, но при этом говорит, что сейчас “всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли”, где у них будет общий соперник.

Л. Толстой показывает, как во время этого разговора в душе Николая Ростова “странное чувство озлобления соединилось с уважением ” и что “никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика”. “Звездный час” князя Андрея, “его Тулон” во время Аустерлицкого сражения поражает не просто величием подвига, проявлением личности, храбрости офицера. До его восторженного “Вот оно!” мы видим, что он так же, как и Кутузов, уязвлен в самое сердце беспорядочным отступлением русской армии, что он слазит с коня “со слезами стыда и злобы”. Его мысли и ощущения, когда он, схватив древко знамени, под свист пуль, бежит вперед, связаны, прежде всего, с “несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним”.

Тяжелое ранение и пребывание на волосок от смерти многое изменяют в душе князя Андрея. Каким мелким и ничтожным покажется князю его бывший кумир Наполеон и его слова по сравнению с тем “высоким, справедливым и добрым небом”, как бы олицетворяющим суть жизни и счастья. Казалось бы, итог подвела сама жизнь: все, ради чего он пошел на войну, выглядело не так, до его ума и таланта никому не было дела; все, что казалось ему суетным, мелочным, ничтожным в высшем свете, преследовало его и здесь. Есть у князя Андрея дела и дома: умирает при родах жена, в чем-то освобождая от своего ненужного присутствия, в чем-то – оставляя чувство вины перед ней, остается сын, которого нужно растить и воспитывать, имение, отданное отцом в его полное распоряжение. Наконец, есть он сам с его вечно ищущим умом, стремлением к каким-то переменам. Запершись в своем имении, он выписывает и читает больше, чем это делают многие в столице. Он переводит своих крестьян в “вольные хлебопашцы”, строится, вводит какие-то преобразования в хозяйстве. Кроме того, переживает минуты сильного волнения по поводу болезни своего малыша. Но как мало этого для деятельной натуры!

Поражает “потухший, мертвый” взгляд князя, который заметил Пьер. Именно ему удается сдвинуть Болконского с “мертвой точки”, вернуть к жизни, сказав на пароме, казалось бы, простые слова: “Надо жить, надо любить, надо верить”. И “в первый раз после Аустерлица он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно минувшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе”.

Наверное, благодаря этому пробуждению князь Андрей сумел понять душу тогда еще далекой от него девушки Наташи, радуясь ее желанию полететь на небо, ее умению видеть красоту лунной ночи. Именно после этого символично расцветет, отряхиваясь от зимнего оцепенения – смерти, старый дуб, как бы подсказывая князю, что “жизнь не кончена в тридцать один год”… оказывается, что и на штатской службе есть возможность служить отечеству – появляется новый проект для комитета Сперанского. Он снова молод и силен, и с новой силой звенит в нем жизнь, и на балу вспыхивает почти по-детски мысль: “Если она сначала подойдет к своей кузине, она будет моей женой”. Он ведь отлично знал, что иначе Наташа просто не может поступить!

Болконский снова, как на войне, хочет не абстрактной деятельности, не видимости дела, а самого дела. Представив себе всю канцелярскую, заседательскую возню, “стеклянные глаза” и “фальшивую улыбку” главы комитета, он “вспомнил мужиков, Дрона-старосту, и, приложив к ним права тех лиц, которые он распределял по наградам, ему стало удивительно, как он долго мог заниматься такою праздною работой. Ему стало совестно за себя”. Я не могу до сих пор объяснить, как смог князь Андрей, уступая настояниям отца, отсрочить свадьбу и надолго уехать, по-рыцарски возвращая Наташе полную свободу и лишь себя считая связанным обещанием. Может, Л. Толстой просто не мог представить их вместе и в буднях семейной жизни?

Князь держит себя в руках, узнав о неверном шаге Наташи, даже с лучшим другом не хочет говорить об этом. “Можно простить”, – говорил он когда-то в абстрактном споре, но болит в душе и другое: “Я не могу простить”. Болконский ищет личной встречи с Анатолием Курагиным, чтобы найти повод поссориться и вызвать его на дуэль, не вмешивая в эту историю Наташу, даже сейчас бережно, по-рыцарски, относясь к девушке. Война 1812 года, общая опасность, нависшая над страной, по-настоящему вернет князя Андрея к жизни. Теперь уже не желание проявить свой офицерский талант, найти “свой Тулон” движет им, а человеческое чувство обиды, гнева на захватчиков родной земли, желание отомстить. Он воспринимает наступление французов как личное горе. “Имел удовольствие не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об имениях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский”, – отвечает князь на вопрос о своем участии в военных действиях. И мы отмечаем, что он отвечает незнакомому офицеру по-русски, и сказать о себе “я смоленский”, мог простой солдат.

Немного ревниво выслушав план Денисова о возможности разрыва вражеских коммуникаций и отметив его дельность, князь Андрей даже не подумает вернуться к своей прежней штабной деятельности. Более того, он откажется принять очень лестное предложение Кутузова быть его адъютантом. Болконский искренне обрадуется словам Кутузова: “Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, со знамением помню”, но есть у него более веское, более важное теперь в душе: “А главное – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк…” И Кутузов, искренне, после смерти старого друга Николая Болконского назвавший себя отцом князя Андрея, поймет его: “Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав… Я знаю, твоя дорога – это дорога чести”. Это возвращает нас к напутствию старого князя, к его пожеланию, чтобы главнокомандующий использовал сына в хорошем деле.

Однополчане, простые солдаты, называют Болконского “наш князь”, любят его – и нет уже высокомерного холодного отрешения от других, нет взгляда свысока. Болконский снова, как под Шенграбеном, на батарее Тушина, нашел общее дело и не уклоняется от своего долга. Перед Бородинским сражением, разговаривая с Пьером, объясняя другу происходящее, князь Андрей произносит, казалось бы, очень нелогичную фразу, по крайней мере, противоречащую его прежней военной деятельности: “Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции”. А на вопрос Пьера, от чего же зависит успех, он ответит: “От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате”. Именно в уста Андрея Болконского, имеющего “честь служить здесь, в полку”, вкладывает Лев Толстой свое понимание истории и человека как ее творца, свое видение Бородинского сражения. “Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия”, – говорит князь Андрей. Это чувство единения со своими солдатами не дает ему права уклониться, упасть наземь, спасаясь от вражеской гранаты. И это же чувство заставит его простить глубокую личную обиду Анатолию Курагину, когда он увидит его в госпитальной палате, потерявшего ногу в Бородинском сражении. Он не только теперь сможет простить, но еще сильнее полюбит Наташу, когда встретится с нею в Мытищах. Казалось, новые истины откроются князю, он увидит хорошее, истинное не только в идеальном, он сам станет совершеннее в своем новом понимании Правды и Добра.

Андрей Болконский – единственный из героев “Войны и мира”, чей путь продолжится и после его смерти. Образ литературного героя как бы продолжает свое развитие, приходя к логическому итогу. Останься князь Андрей жив, его место было бы в рядах декабристов, рядом с другом Пьером, со своим сыном – “впереди огромного войска” единомышленников. И сын Николинька, по сути мало помнящий отца, знавший его больше по рассказам, стремится, как и он, быть лучшим, быть полезным людям. Как похожи на слова князя Андрея мысли его сына: “Я только об одном прошу бога: чтобы было со мною то, что было с людьми Плутарха, и я сделаю то же. Я сделаю лучше. Все узнают, все полюбят меня, все восхитятся мною”. Подрастает еще один человек, который пойдет “дорогою чести”, для кого жить только для себя – “душевная подлость”.