А. И. СОЛЖЕНИЦЫН
ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА
23 июня 1941 года, на второй день после начала Великой Отечественной войны, Иван Денисович, герой повести, ушел на фронт. Ушел крестьянин из деревни Темгенево, остались дома жена и две дочки. Был еще сыночек, но умер. В феврале 1942 года на Северо-Западном фронте попал в окружение. Красная Армия бросила своих солдат, они пропадали с голоду, слабли. До того дошло, что ели копыта павших лошадей…
Иван оказался в плену у немцев, ухитрился бежать. Пятеро измученных пленных выбрались к своим. Вот только “свои” автоматчики двоих уложили на месте, а третий умер от ран. Двоих оставшихся сдали в НКВД. Следствие было недолгим – Иван Денисович тут же оказался в советском концлагере. Во времена сталинских репрессий каждый, кто побывал в плену у немцев, автоматически причислялся к шпионам. И попробуй отпираться, попробуй не подпиши – расстреляют, а так – поживешь немного еще.
Восемь лет отсидел Иван Денисович Шухов в Усть-Ижме, сидит девятый год в Сибири, на каторге. Зубов уж половины нет, голова бритая, борода длинная – каторжник!
В лагере каждая деталь важна для сохранения жизни. Автор подробно описывает одежду заключенного: бушлат, подпоясанный веревочкой, поверх телогрейки, валенки, под валенками – две пары портянок (старые и поновей). На ватных брюках чуть выше колена пришит грязный лоскут с лагерным номером.
Строго говоря, действие в повести происходит в течение одного дня. Но за этот день мы можем увидеть, что происходило на сталинской каторге.
Главное в лагере – это не умереть с голоду, добыть себе еду. Разве заключенных не кормят? Основная пища – мерзкая баланда (похлебка) из мелкой рыбки и мерзлой капусты. Можно постараться и добыть себе лишнюю пайку хлеба или еще одну миску той же баланды.
Некоторые ухитряются получать посылки, например Цезарь Маркович. Некогда он собирался быть режиссером, да не успел еще и первой картины снять, как взяли и посадили. Это красивый человек восточного типа не то грек, не то еврей. Усы у него густые, черные – в лагере не сбрили, потому что такая фотография прилагается к делу. Цезарь все еще живет воспоминаниями о прошлом, ощущает себя деятелем культуры. С интеллигентными людьми ведет разговоры про режиссеров кино и театра, про “политическую идею” как оправдание тирании. Может вслух ругать Сталина – “батьку усатого”, из чего Шухов делает вывод, что на каторге больше свободы, чем в Усть-Ижме: никто не стучит, срока не добавляет. Цезарь довольно практичен: из своих посылок он умеет “сунуть в рот, кому надо”. Вот и пристроился “придурком” (на легкой работе) – помощником нормировщика. Жадным его не назовешь – получив посылку, делится и табаком, и продуктами, особенно за оказанную услугу.
Шухову, крестьянину, этот интеллигент кажется ничего не понимающим в жизни: посылку нужно не оставлять в бараке, а скорей тащить а камеру хранения – ведь свои же “товарищи” разворуют. Иван Денисович устерег добро Цезаря – и тот перед ним в долгу не остался.
Особенно щедро интеллигент делится едой с соседом “по тумбочке” – Кавторангом, морским капитаном второго ранга Буйновским. Морской офицер, ходивший и Северным морским путем, и вокруг Европы, однажды как офицер связи сопровождал английского адмирала. Англичанин высоко оценил профессионализм русского капитана и прислал ему как-то после войны подарок на память, из чего НКВД сделал закономерный вывод: Кавторанг – английский шпион!
В лагере этот благородный офицер недавно, поэтому все еще верит в справедливость и Конституцию: “Вы права не имеете людей на морозе раздевать!” Привыкший командовать, Буйновский тем не менее не уклоняется от работы. Заключенные этого человека уважают.
А вот кого не уважают, так это бывшего конторского начальника Фетюкова – тот не умеет ничего делать, разве что носилки таскать, помощи ему из дому никакой – жена от него отказалась и тут же замуж вышла.
Фетюков привык есть от пуза и не стесняется “шакалить”, то есть попрошайничать. В нем абсолютно нет чувства собственного достоинства, поэтому его и презирают, а иногда и бьют. Отпора Фетюков дать не может – “утрется, заплачет и пойдет”. По-крестьянски мудрый Шухов делает вывод, что такому на зоне не выжить: “Не умеет себя поставить”. А сохранять достоинство необходимо даже из простых жизненных соображений – опустившийся человек теряет волю к жизни и не может дотянуть до конца срока.
Шухов посылок из дому не получает – деревня голодает. Он старается растянуть пайку разумно: так, чтобы не ощущать голода в течение дня. Не стесняется и “закосить” лишний кусок от лагерного начальства.
Каторжане работают в этот день на строительстве дома. Шухов от дела не отлынивает. По результатам работы бригадир Андрей Прокофьевич Тюрин (тоже заключенный, раскулаченный) выписывает “процентовку”, а это лишняя пайка хлеба, в зоне же “двести грамм жизнью правят”. Работа помогает наполнить день смыслом, не маяться от подъема до отбоя. Радость физического труда поддерживает особенно такие натуры, как крестьянин Шухов. Иван Денисович – лучший в бригаде мастер. Он умеет распределить свои силы так, чтобы не перенапрягаться, но и не бессовестно отлынивать. Старательно и даже азартно работая, Шухов радуется еще и тому, что ему удалось спрятать от охранников обломок пилы – из него умельцы сделают миниатюрные ножички, а их уже можно будет обменивать на табак и хлеб.
“Заначенные” (спрятанные) вещи постоянно подвергаются риску быть обнаруженными – охрана регулярно проводит “шмоны” (обыски). Обмануть лагерное начальство – это важная задача, которая пробуждает своеобразный азарт.
Удивительная “заначка” у Алеши-баптиста – это посаженный за веру сектант, очень чистый и светлый, всегда умытый. В записную книжку он переписал половину Евангелия и хитро засовывает свое сокровище в щель в стене – ни один “шмон” еще не нашел этого свидетельства преступления. Сел Алеша за веру – и в вере укрепился. При всяком удобном случае агитирует: “Молиться надо о духовном: чтоб Господь с нашего сердца накипь злую снимал”.
Так что не только о хлебе насущном заботятся на каторге – есть тут и религиозные и политические споры, разговоры об искусстве…
Однако здоровая крестьянская натура Ивана Денисовича Шухова прежде всего заставляет подбить такие итоги уходящего (по его мнению, удачного) дня: “в карцер не посадили, на Соцгородок (в голое поле в трескучие морозы) работать не послали, кусок ножовки заначил и на шмоне с ней не попался, в обед удалось получить лишнюю порцию каши (закосить), у Цезаря подработал. Табачку купил…”
Вот такой – почти счастливый – лагерный день.
И таких “счастливых дней” – три тысячи пятьсот шестьдесят четыре.