Вряд ли в то время могло быть написано и напечатано такое произведение, как “Поднятая целина” М. Шолохова, рисующее происходящее так неоднозначно, если бы не имя писателя, не подверженное критике и не вызывающее сомнений.
Коллективизация начинается в хуторе Гремячий Лог не столько потому, что для этого созданы хоть какие-нибудь условия в “данном месте в данное время”, сколько от революционного романтически-героического порыва уполномоченного Давыдова. А он по сути прислан из города, от станка, незнаком с местными условиями, чужак, не знающий, а значит, не жалеющий людей, с которыми ему пришлось работать.
Романтически-героический порыв этот спровоцирован распоряжением “с самого верха” о стопроцентной коллективизации и ликвидации кулачества как класса.
Надо заметить, что Давыдов приезжает в хутор не один. Вместе с ним, хотя и тайно от него, приезжает туда, есаул Половцев, и – тоже в связи с постановлением о сплошной коллективизации. Есаул понимает, что если у мужика, у казака всерьез начнут отнимать нажитое им своим горбом добро, то не вынесет этого хозяйская душа, пойдет казак на все, чтобы отстоять то, что имеет, в чем вся жизнь его заключается, и поднять его на восстание будет легче всего.
Итак, в хутор одновременно прибывают чужие деревне люди, чтобы вмешаться в ее жизнь, мало об этой жизни зная, мало ценя и мало уважая ее законы. Характерно, что бумага, которую должен подписать вступивший в “Союз освобождения родного Дона” Яков Лукич, очень похожа на заявление о вступлении в колхоз: “Обязуюсь беспрекословно слушаться своих начальников и командиров. Обязуюсь все свое достояние привести на алтарь православного отечества. В чем и подписуюсь”.
Попытка собрать людей в колхоз и в Союз освобождения взаимно друг друга исключают, взаимно выявляют беспочвенность и волюнтаризм и того, и другого предприятия.
Колхоз начинает организовываться зимой, когда нет ни подготовленных помещений для содержания больших групп скота и птицы, ни достаточного количества кормов. Животные и птица мерзнут и голодают, а люди, даже убежденные, своим умом дошедшие до пользы обобществления, как, например, Кондрат Майданников, сердцем тоскуют по своей животине, и тошно, и горько им на опустелом базу.
Люди, зачисленные в разряд кулаков, практически перестают считаться людьми. Они становятся врагами. А врага, естественно, не жалко, и ребенка его не жалко, и семьи его не жалко. Макар Нагульнов пламенно заявляет, что готов детишек, баб и стариков пострелять для блага революции.
Как мы теперь знаем, судьба, уготовленная раскулаченным и сосланным, была гораздо страшнее немедленной смерти от пули. Но Шолохов умеет показать в самом накале классовой борьбы возможность иного, не кровопролитного разрешения.
Автор романа довольно правдиво рисует настроение большинства хуторян, которые собрались на сход обсуждать вопрос вступления в колхоз. Русские крестьяне, которые только-только получили землю, о колхозах рассуждали примерно так: “Сначала дали землю, теперь отбирают!” И болела у них душа.
Казаки же, которые владели землей всегда, испокон веков, тем более не желали объединяться. Они к тому же справедливо подозревали, что колхозы окажутся грабительскими заведениями! И поэтому на собрании в Гремячем Логу многие были согласны с Николаем Люшней, который здраво рассуждал, что “колхоз – дело это добровольное, хочешь – иди, а хочешь – со стороны гляди!”
Так вот он и хочет со стороны глядеть. Но добровольности как раз-то Советская власть и не терпела. Уже все было решено за крестьян и казаков в Москве, не верящей слезам и крови, за кремлевскими стенами, сколько хозяев и в какой срок вступит в колхозы.
Самое страшное, что последовало за этим, – раскулачивание.
Раскулачивание называлось тогда “административной мерой”. Ее применяли к тем, кого считали врагами, хотя бы ничего противозаконного человек и не сделал. Поэтому-то так униженно просят прощения казаки и бабы после “бабьего бунта”. Не потому, что считают себя неправыми: они хотели взять зерно, которое им принадлежало и без которого они обречены были на голод. А потому, что боятся, что их объявят “врагами” и сошлют. И не пустыми словами, а страшной угрозой звучит давыдовское: “Большевики не мстят, а беспощадно карают только врагов”.
И многое значит его обещание не считать участников “бабьего бунта” “врагами” и не применять к ним “административных мер”.
А кроме раскулачивания есть еще и другие меры, которыми власти “убеждают” казаков в том, что колхоза им не миновать: лишение гражданских и избирательских прав, после чего человека в любой момент могли арестовать; объявление бедных крестьян “подкулачниками”, если у них просыпались совесть и жалость. Объявление “социально опасным” и, наконец, наган и холодная комната.
И идут, помимо воли, казаки, “слезой и кровью” разрывая “пуповину, соединявшую… с собственностью, с быками, с родным паем земли”.
Среди колхозников вынужден прятаться и крепкий хозяин Яков Лукич Островнов, который успел замаскироваться, чтобы не попасть под раскулачивание. Яков Лукич всю жизнь работал, горб наживал. А теперь все под корень! Да, ужасная пора, когда трудолюбивый и удачливый человек вынужден прятаться.
За короткое время, что описано в романе “Поднятая целина”, читатель наглядно видит плоды “великого перелома”. В хуторе не остается зажиточных хозяев, хлеб для хлебозаготовок выбивают силой, крестьян, захотевших согласно лживой сталинской статье “Головокружение от успехов” выйти из колхоза, лишают семенного хлеба; перед вступлением в колхоз порезано множество скота.
А впереди у страны страшный голод, репрессии и война…
Оправдывая жестокости и беззакония, Шолохов пытается изобразить дело так, будто на Дону готовится антисоветское восстание. Сегодня уже известно, что большинство из тех контрреволюционных организаций, которые так успешно “раскрывало” ГПУ и НКВД, были попросту выдуманы. Скорее всего, не существовал и описанный в романе “Союз освобождения Дона”, потому что большинство активных борцов с новой властью или уехали, или были уничтожены.
Но даже если такой союз и существовал, он не мог серьезно угрожать большевистской власти. “Поднятая целина” невольно разоблачает и другой обман Сталина, что раскулачивание – это мера, принятая как защита против террора кулаков, которые всячески вредят колхозам. Нет, ничем русский народ не заслужил уничтожения миллионов самых работящих своих хозяев. А если и были где-то случаи сопротивления, то это была месть отдельных людей, доведенных до отчаяния ограблением и насилием над ними и близкими.
Читая роман, переживаешь, что так страшно изломаны и исковерканы оказались судьбы, души и нравы казаков. И невольно думаешь о том, до какого унижения Россию довела ее колхозная система, что она вынуждена просить помощи у других стран.
Даже там, где писатель пытается оправдать коммунистов, правда жизни, описанная мастером, доказывает обратное. В том и сила большого таланта, что она не подчиняется компромиссным устремлениям автора.
Правда художника оказывается более убедительной, чем желание автора подогнать идеологическую основу под собственное произведение.