Blog

Проза И. А. Бунина удивительно ритмична и музыкальна, недаром автор первоначально приходит в большую литературу поэтом. Отсюда четкость построения предложений, концентрация образов и деталей даже в небольшом объеме и звучность текста. В рассказе “Господин из Сан-Франциско” все это присутствует. Писатель достиг той степени мастерства, когда ему подвластно любое лицедейство. Кажется, захоти художник, и его произведение зазвенит и рассыплется тысячью звуками и оттенками, какими наполнена окружающая жизнь. Бунин наполняет повествование реальными звуками, окружающими человека в его повседневной жизни, но как изящно и гармонично все сочетается в произведении! Вот зазвучали “трубные звуки”, возвещающие подъем или время еды; “на баке поминутно взвывала сирена”, но ее заглушают звуки прекрасного струнного оркестра, океан с гулом ходит за стенами кают, глухо гогочут топки котлов. Одни звуки сменяют другие, сама жизнь, кажется, дирижирует незримым оркестром. Но кроме этой полифонии сама ткань повествования создает едва различимую музыку. Она сопровождает вас на протяжении всего чтения, порой разливаясь в половодье звуков, сменяется тарантеллой, а потом тревожно запоет гонг, возвещающий о начале ужина и земном пределе господина из Сан-Франциско. Но с его уходом окружающая жизнь, кажется, еще яростнее и настойчивее врывается в ткань повествования. Теперь уже нет той границы, которую искусственно ставил между собой и стихией герой, и эта жизнь шагнула и залила собой все пространство повествования. Недаром рассказ заканчивается под звуки струнного оркестра и едва уловимой внутренней мелодии, которую дано услышать немногим. Это звук самой жизни корабля, “тяжко одолевающего мрак, океан, вьюгу…”. Сюжет рассказа слабо выражен, почти размыт, а со смертью главного героя, кажется, должна оборваться последняя его нить, но вот сработала внутренняя организация, ритмика – и звучание прозы И. Бунина прекрасно восполняет, даже заменяет сюжетную линию.

Закройте глаза и представьте такую картину: вы на берегу чистой речки, на зеленой лужайке, вдыхаете аромат свежего воздуха, подбегаете босиком к реке и, прильнув к ней губами, жадно пьете вкусную прохладную воду. А теперь откройте глаза, оглянитесь вокруг и скажите, где вы можете наяву увидеть подобное.

Наши реки, лужайки, леса, воздух испытали такое тлетворное влияние цивилизации, что пора бить тревогу. Разумный человек уже давно не рискнет напиться из реки или озера, пройтись босиком по берегу. Горы мусора, свалки, деревья с гирляндами полиэтиленовых пакетов – вот и вся красота окружающей природы.

Удивительно, как мы выживаем в таких условиях. Ведь воздух и вода содержат такую гремучую смесь тяжелых металлов и других вредных для здоровья компонентов, что превышает все мыслимые и немыслимые нормы. Даже пребывая в туристических зонах родной страны, мы испытываем разочарование, так как “Цивилизация” делает свое “черное дело” и здесь.

Почему человечество столь беспечно? Создается ощущение, что большинство живет по принципу “а после нас хоть потоп”. Сколько ужасных ошибок допущено, сколько произошло глобальных катастроф. И ничему это нас не учит.

Та экологическая работа, которая проводится сейчас – лишь жалкое подобие необходимой деятельности. А ведь это несложно – жить в гармонии с природой, отвечать благодарностью и заботой на ее дары.

Вырубаете леса – посадите молодняк, потребляете воду – очистите реки. На практике же получается, что мы плюем в колодец, из которого сами же и пьем.

В результате мы имеем высокую смертность, низкий уровень здоровья, отсутствие элементарной культуры у большого процента населения (где живу, там и сорю). А исправлять допущенные ошибки с каждым годом все сложнее и сложнее. Для очистки только нескольких метров водоема необходимо столько денежных затрат, что хватило бы для строительства одноэтажного дома. Не хватает природе хозяйской руки, которая бы уберегла, защитила от технологических “монстров”.

Не отдаляйтесь от своей матери – природы, а то возвращаться “блудным детям” будет некуда. Пусть экологический набат прозвучит в сердце каждого. Начинайте бороться за выживание уже сегодня. Вместе мы сможем многое, но только вместе.

Пожалуй, никто из русских писателей XX века не рос в такой роскоши, в таком комфорте и с таким ощущением значительности своей семьи, с ощущением своей несомненной принадлежности к элите. Отец будущего писателя В. В. Набоков – крупный чиновник и государственный деятель (венец его карьеры – министерская должность управляющего делами Временного правительства России в марте – апреле 1917 года), человек богатый и культурный, англоман. Владимир-младший сначала выучился по-английски, а уж потом по-русски. У Набоковых собственный, розового гранита трехэтажный особняк в самом центре Петербурга, на Большой Морской, имение на реке Оредеж в шестидесяти верстах от столицы. У семьи два автомобиля: по тем временам случай редчайший; в одном из лимузинов мальчика ежедневно возят в Тенишевское училище – самое дорогостоящее. Но не самое элитарное; здесь, в отличие от лицея, не было сословных преград.

О своем золотом детстве, о блестящем отце, о счастливых днях в предреволюционном Петербурге и на даче Набоков писал много и с большой любовью.

Перепад к последующей эмигрантской жизни оказался очень резким. В отличие от основной массы русских беженцев Набоков хорошо знал язык, имел престижное западное образование. Но кембриджский диплом ничего не давал в смысле жизненного устройства. Да и сам Набоков уже не хотел для себя никакой другой карьеры, кроме писательской. Приходилось перебиваться случайными заработками, не литературными, разумеется, а скорее относящимися к “сфере обслуживания”, если так можно назвать наемного партнера для богатых и неумелых теннисистов. Набоков не голодал, но, как свидетельствует мемуарист, “аккуратно подстригал бахрому на брюках”. В любом случае это унизительно, а для недавнего юного сноба из Тенишевского училища – втройне.

Набоков был очень самолюбив и никогда не “плакался в жилетку”. О второсортности русских эмигрантов в западной жизни он писал с легкой иронией, но да не обманет она чуткого читателя: “Оглядываясь на эти годы вольного зарубежья, я вижу себя и тысячи других русских людей ведущими несколько странную, но не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге, среди не играющих ровно никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах нам, изгнанникам, доводилось физически существовать. Туземцы эти были как прозрачные, плоские фигуры из целлофана, и хотя мы пользовались их постройками, изобретениями, огородами, виноградниками, местами увеселения и т. д., между ними и нами не было и подобия тех человеческих отношений, которые у большинства эмигрантов были между собой”.

Известно, что русские вызывали усмешки западноевропейцев и некоторыми особенностями своего быта и поведения, манерой носить брюки и бесконечными спорами о смысле жизни. Для Набокова, англизированного с пеленок, джентльмена, кембриджского питомца, была невыносима мысль, что в глазах Европы и он – он! – относится к толпе возбужденных и расхристанных личностей с распахнутой душой, а часто и с не застегнутой ширинкой…

Набоков как бы сознательно все дальше и дальше отходил от гуманизма, столь свойственного русской литературе, отдавая холодной эстетике, формотворчеству, доходящему до трюкачества, явное предпочтение перед этикой. Это не прошло незамеченным даже в узком кругу людей, любивших его. Эмигрантская писательница Зинаида Шаховская пишет, что уже тогда ее кое-что тревожило в его творчестве, при том что она чувствовала и предчувствовала, какое место займет Набоков в мировой литературе. Ее беспокоили “все нарастающая надменность по отношению к читателю, но главное – его намечающаяся бездуховность”. Подобных оценок было много. Талантливым пустоплясом назвал Набокова в те годы Куприн. А Бунин сказал о нем: “Чудовище! Но какой писатель!” Его однокашник Олег Волков дал Набокову (уже после его кончины) такую оценку: “Я не отнимаю у него ни таланта (он бесспорен), ни мастерства чисто литературного. Набоков – виртуоз русского языка, его эпитеты удивительно точны. Но прочтите от начала до конца любую его вещь – и почувствуете абсолютную сухость этого человека. У него нет сочувствия ни к кому”.

Перечисленные недостатки (а если глядеть с другой стороны – достоинства) сделали Набокова одним из столпов (или отцов) модернизма; рядом с ним Джойс, Кафка, Пруст. Слава Набокова всемирна. Модернизм для него явился единственным выходом из его странного и страшного положения: сама собой разумеющаяся невозможность жить на Родине, комплекс “сына того самого Набокова”, отрезавший его от большинства эмиграции, чуждость для русских из-за “европеизма”, чуждость для европейцев из-за “русскости”.

Неудивительно, что при такой беспочвенности и “бесследности”, при существовании среди “призрачных туземцев” для Набокова твердой реальностью стало само слово, сам язык. Он сам создал себе среду обитания и приспособил ее для жизни – совсем как Робинзон, только не на пустынном острове, а в человеческом муравейнике, обитателей которого он силой своего воображения превратил в призраки. И уж коли он мог назвать реальных немцев и французов “призрачными нациями”, то в своих книгах, в мирах, созданных единственно воображением, он мог творить любые чудеса. В реальной жизни ему не на что было опереться, его отталкивали – ищи пятый угол. И он поселился в этом пятом углу.

Оттуда он смеялся над своими обидчиками, дразнил их, мистифицировал, дурил, разыгрывал: всего этого полно в его книгах.

При всем глубоком уважении к Олегу Волкову нельзя согласиться, что в любой вещи Набокова чувствуется сухость автора и равнодушие к людям. Не чувствуется этого в таких вещах, как “Машенька”, “Дар”, “Другие берега”, “Пнин”, “Истинная жизнь Себастьяна Найта”, и, конечно, в “Подвиге” – романе о нестерпимой муке ностальгии.

“Я всегда думал, что одно из самых чистых чувств – это чувство изгнанника, оплакивающего землю, где родился. Я желал бы показать, как изо всех сил напрягает он память в бесконечных усилиях сохранить живыми и яркими картины былого: холмы, что запомнились голубыми, и благословенные дороги, и зайцев на пашне, и живую изгородь, в которую вплелась неофициальная роза, и колокольню вдали, и колокольчики под ногами…” О нет, это говорит не застегнутый на все пуговицы Набоков, это говорит герой романа “Истинная жизнь Себастьяна Найта”. Набоков написал этот роман в 1938 году, еще в Париже, на английском языке, там он и был издан в 1941 году.

Особый пример набоковского насмешничанья над публикой – это знаменитая “Лолита”, написанная в 1955 году. “Лолита” насмешничает над всей пошлостью американского общества потребления и над неисчислимыми бульварными романами Америки. Нет сомнений в том, что ее никак нельзя отнести к пошлым романчикам.

Эта книга решила материальные проблемы Набокова, и он немедленно бросил службу и уехал в Швейцарию, где в пансионе провел остаток жизни.

Набоков был и поэтом. Он ведь и начинал как поэт – еще в России. В 1923 году в Берлине он издал два сборника стихов, которые потом скупал и уничтожал. Следующий сборник он выпустил лишь в 1959, но именно в этом промежутке и были созданы основные набоковские стихи. Они печатались “вроссыпь” во многих журналах и газетах русского зарубежья, значительная часть осталась неопубликованной. Однако все, что автор считал нужным отдать читателю, он отдал; много черновиков и неудачных, по его мнению, вариантов уничтожил.

Набокова-поэта следует оценивать поэтическими мерками. Эмигрант Глеб Струве (поэт) попрекал раннего Набокова сусальным патриотизмом его стихов, сентиментальной тоской по Родине и березкам. Двадцатилетний беженец попадает в Париж, наполненный культурными ценностями, в тепло и комфорт, в полную безопасность наконец,- и о чем же он пишет?

… Тень за тенью бежит –

не догонит вдоль по стенке…

Лежи, не ворчи. Стонет ветер?

И пусть себе стонет…

Иль тебе не тепло на печи?

Ночь лихая… Тоска избяная…

Что ж не спится? Иль ветра боюсь?

Это – Русь, а не вьюга степная!

Это корчится черная Русь!

Ах, как воет, как бьется – кликуша!

Коли можешь – пойди и спаси!

А тебе-то что? Полно, не слушай…

Обойдемся и так, без Руси!..

Зинаида Шаховская считала, что в этом стихотворении “юноша предчувствует старого американского Набокова и, слыша, как “корчится черная Русь от боли, любви, от отчаянья от нее отрекается”. Но здесь есть все – любовь, боль, отчаяние; отречения – нет. Не кто иной, как “американский Набоков”, написал в 1942 году, в разгар войны:

Далеко до лугов, где ребенком я плакал,

упустив Аполлона,

и дальше еще до еловой аллеи с полосками мрака,

меж которыми полдень сквозил горячо.

Но воздушный мостом мое слово изогнуто через мир,

и чредой спицевидных теней без конца по нему прохожу

я инкогнито в полыхающий сумрак Отчизны моей.

Здесь в одной строфе блистательно решена задача (литературная, разумеется) возвращения в Россию…

Немало написано о том, что Набоков – гражданин мира, что неважно, где жить, важно талантливо писать, а “вздыхать о березках” вовсе не обязательно. Но думается, что на весах истины всегда перевесит поэтическая строка. Поэзия от века изначально искренна, неподдельна, правдива.

Преступление Родиона Раскольникова началось не с убийства и получило свою развязку не в полиции. Время не закончилось в участке, оно полетело вдаль, в бесконечность, которую читатель, по-моему, затрудняется определить для героев романа.

Задолго до описываемых событий бедный студент Родион Раскольников пишет статью, в которой он доказывает и отстаивает права “высших” людей на преступление, на отрицание ими законов, если преступления совершаются во имя великой идеи, “спасительной для человечества”.

Социальная несправедливость, безысходность, духовный тупик рождают абсурдную теорию о “высших” и “низших” представителях общества в уме совершенно, как мне кажется, гуманного человека, который даже переживает за своих современников. Себя он конечно же считал одним из “высших”, так как если бы он так не думал, то по его теории у него не было бы никаких прав на убийство. Раскольников хотел быть одним из тех, кому “все дозволено”. Он хотел, чтобы от него хоть кто-нибудь зависел. В конце концов, он хотел власти “над всей дрожащей тварью, над всем муравейником”.

По ходу действия романа Достоевский пытается убедить своего героя в бесполезности его единичного бунта, в том, что бунт Раскольникова против бесчеловечности сам носит бесчеловечный характер. Но, я думаю, Раскольников все равно не понимает этого. Он не в состоянии отказаться от своей теории “сверхчеловека”, он не только не отказывается, но и старается по ней жить. В этом проявляется его вина перед всеми, его мечта засела у него не только в уме, но и глубоко в сердце.

Родиону Раскольникову не нужны ни деньги, ни драгоценности. Все это – ничто по сравнению с возведением себя в разряд “сверхлюдей”. Но ведь единственным средством для того, чтобы быть таким, для Раскольникова явилось убийство.

На протяжении всего романа он не только не уступает, но и становится все более и более уверенным в себе.

Раскольников вовсе не считает себя преступником. Случайно подслушав разговор, в котором были высказаны его собственные мысли, Раскольников решает, что если так же, как и он, думает еще кто-нибудь, то намерение, которое только намечалось в его мозгу, не является преступным. Но разве можно назвать то, что вырисовывалось в голове и в сердце Раскольникова, благими намерениями? Мне кажется, что нет, потому что разве можно как-либо оправдать убийство и можно ли для самоутверждения убивать человека, даже если этот человек никому не приносит пользы и вызывает только отвращение и раздражение, даже если это “гадкая, зловредная

Теория, которую исповедует Раскольников, человек замученный своими и чужими горестями и бедами, презирающий и ненавидящий “хозяев жизни”, сближает его с непорядочными людьми, негодяями, как Лужин и Свидригайлов.

Близки они, конечно, не характерами, а мыслями, зарождающимися в их головах. Но ведь Свидригайлов же сумел существовать, совершив свои преступления, наверное, поэтому Раскольникова тянуло к нему, он хотел узнать: как можно жить и наслаждаться жизнью после греха.

По отношению к жизни и к окружающим Раскольников похож на Лужина. Он сам это понимает, и это приносит ему некоторое неудобство. Я не думаю, что у Раскольникова были высокие цели, что только средства для достижения этих целей были не те. Это не так! Хотя средства были просто ужасными и бесчеловечными, сами цели, достижения которых так добивался Раскольников, были не менее безнравственны. Мне кажется, даже Раскольников немного побаивается своей теории. Он не знает, к какому “разряду” отнести мать, Дуню, Соню… (к “высшим” – вроде бы не тянут, к “низшим” – вроде бы жалко, близкие люди все-таки). И Раскольников, по-моему, по трусости думает о том, что слово “низший” не должно унижать достоинств человека. Парадокс: что не унижало “жалкую вошь” старуху-процентщицу, унижает многих других “низших людей”.

Раскольников, как мне кажется, вообще очень противоречивая личность. Во многих эпизодах нормальному человеку его сложно понять: многие его высказывания опровергаются одно другим. Я не считаю Раскольникова бескорыстным человеком и даже, может быть, честным.

Раскольников совершает свое преступление под влиянием созданной им же теории, рассматривая его как какой-то эксперимент, который должен подтвердить в его глазах и в глазах окружающих гениальность и правильность его выводов. Ошибка Раскольникова в том, что он не увидел в своей идее самого преступления.

Состояние Раскольникова характеризуется автором такими словами, как “мрачный”, “подавленный”, “нерешительный”. Я думаю, это показывает несовместимость теории Раскольникова с жизнью. Хотя он и убежден в своей правоте, эта убежденность что-то очень неуверенная. Почему же он называет свою мечту “проклятой”, почему, окончательно решив пойти на преступление, он чувствует себя приговоренным к смерти или, может быть, еще только ведомым на лобное место? Если бы Раскольников был прав, то события и его чувства Достоевский описывал бы не мрачно-желтыми тонами, а светлыми, но они появляются только в эпилоге, да и то не по поводу теории. Но он был не прав, он взял на себя роль Бога, имел смелость за Него решать, кто должен жить, кто должен умереть.

Если бы Раскольников не был таким совестливым, чувствительным человеком, на старухе бы дело не закончилось. И кто знает, сколько еще “ненужных” людей погибло бы от руки Родиона Раскольникова.

Так, по-моему, совсем не благие намерения Раскольникова v привели его к наказанию. А в чем выражалось для него это наказание? Можно сказать, что оно началось сразу после убийства старухи. И именно муки совести – наказания за грехи.

Раскольников страдает, видя любовь к себе близких людей, но чувствуя себя убийцей. Он находится отдельно ото всех, не ощущая себя частицей человеческого общества, понимает, что один. Это одиночество сводит его с ума… Также Раскольников понимает, что как был “вошью”, так ей и остался.

Но, несмотря на все переживания, он не отступается от своей идеи. Он даже еще сильнее в ней убежден. Этот обман самого себя мешает ему осознать ситуацию полностью, понять, что к чему. Если бы у Раскольникова были не преступные цели, то он бы никогда не стал думать о том, совершил он преступление или нет.