Blog

  • Короткое письмо к долгому прощанию

    АВСТРИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

    Петер Хандке (Peter Handke)

    Короткое письмо к долгому прощанию

    (Der kurze Brief zum kangen Abschied)

    Повесть (1972)

    Произведение Хандке написано от первого лица. Мы так и не узнаем имени рассказчика. В повести не столь много внешних событий. Она представляет свободную хронику нескольких дней, которые отмечены для героя тяжелейшим духовным кризисом. Молодой писатель из Австрии, он приехал в Америку, гонимый непереносимым состоянием безысходности. Причина – многомесячный конфликт с женой, который перерос в отчаянную, испепеляющую ненависть самых близких друг другу людей. Эта вражда иссушила и опустошила героя. Он переживает глубокую депрессию, окрашивающую все восприятие окружающего мира. Слова кажутся странными и невыразительными. Время течет словно в разных измерениях. Затерянность в чужой стране, где он не более чем человеческая единица, никому не нужная и не интересная, для него спасение. Однако в первом же отеле, где он остановился, ему подают письмо от Юдит: “Я в Нью-Йорке. Не советую искать меня. Это может плохо кончиться”. Писатель читает эти строки с чувством ужаса. Он понимает, что жена преследует его, что она вместе с ним переехала на другой континент, чтобы и здесь продолжить их взаимную пытку,

    У писателя три тысячи долларов. Это все, чем он владеет, так как жена сняла с его счета остальные деньги. На какое-то время ему должно хватить. И вот он переезжает из города в город, меняет отель за отелем, полностью предоставленный самому себе и погруженный в собственные переживания. В его сознании выплывают воспоминания детства, то подробности их с Юдит ссоры, то какие-то летучие впечатления дня. Строй его чувств и мыслей выдает человека неординарного, творческого и интеллектуального, неимоверно уставшего от Собственной рефлексии и утратившего смысл жизни.

    В его передвижениях есть странная логика. С одной стороны, он боится встречи с женой, с другой – именно к этому стремится. Он пытается по почтовому штемпелю понять, где останавливалась Юдит, обзванивает гостиницы, настойчиво оставляет свои номера телефонов, чтобы жена могла его разыскать. Во всем этом ощущается болезненная, самоубийственная зависимость от истерзавшей его ненависти. В номере писатель дочитывает роман Фицджеральда “Великий Гэтсби”, и в душе его на время поселяется тихая умиротворенность. Ему хочется вызвать в себе чувства, свойственные Великому Гэтсби, – “сердечность, предупредительную внимательность, спокойную радость и счастье”. Но сознание его остается “безлюдным”. В этом состоянии он приезжает в Нью-Йорк, который созерцает “как невинное явление природы”. Затем его путь лежит в Филадельфию, так как там обнаруживается след жены.

    Бродя по улицам, барам и кинотеатрам, он продолжает бессистемно размышлять – в основном о собственной жизни. Почему, например, он никогда не испытывает свойственной многим радости от природы? Почему она не приносит ему чувства свободы и счастья? Герой объясняет это обстоятельствами собственного деревенского детства, тяжелого и бедного впечатлениями. “Меня с малолетства выталкивали на природу только работать, – со спокойной горечью осознает он. – …Я никогда ничего не мог себе там позволить”. По той же причине самой сильной детской эмоцией был страх – с ним навсегда связался акт познания. Герой понимает, что в его книгах мир отражен как бы в кривом зеркале, что его больше волнует процесс распада, чем живое созидание. “Руины всегда интересовали меня больше, чем дома”.

    Только с приходом в его жизнь Юдит герой испытал настоящие чувства. Очевидно, какое-то время они были по-настоящему счастливы, однако теперь между ними не осталось ничего, кроме яростной ненависти. Писатель вспоминает, что в последние полгода не называл жену иначе, чем “тварь” или “существо”. Он признается, что им владело настойчивое желание задушить ее. Их ненависть пережила разные мучительные этапы, при этом они не могли расстаться и болезненно нуждались в присутствии друг друга. “Какая это была жалкая жизнь!.. Вражда перешла в сладострастное, упоительное отчуждение. Я сутками валялся в собственной комнате бревно бревном…”

    Через несколько дней полного одиночества герой звонит знакомой американке, живущей под Филадельфией. Она переводчица с немецкого. Три года назад, в его первый приезд в Америку, их ослепила короткая страсть. Клэр предлагает поехать в Сент-Луис, куда собирается с дочерью.

    Снова дорога – на этот раз на машине. Клэр за рулем. Ее дочери всего два года. “Ребенок у нее не от меня”, – замечает по этому поводу герой. У девочки странное имя – Дельта Бенедиктина. За день они проезжают триста километров, укладывают спать девочку и садятся рядом перевести дух. Герой рассказывает Клэр, что читает роман Келлера “Зеленый Генрих”, та слушает, с трудом одолевая усталость. На следующий день они продолжают путь. Постепенно героя охватывает нарастающее ощущение расслабленности и свободы. Он бездумно следит за мелькающими за окном пейзажами – сначала Огайо, потом Индианы, потом Западной Виргинии. Их отношения с Клэр полны простоты и естественности. Девочка с ее забавными причудами живет рядом своей трогательной серьезной жизнью. Клэр говорит об Америке – о том, что эта страна стремится сохранить свое историческое детство, что сумасшедшие здесь сыплют датами национальных победоносных битв. И еще она замечает, что у нее вот нет своей Америки – как у героя, – в которую можно было бы уехать в случае нужды… Во время одной из остановок, когда герой пошел прогуляться с девочкой на руках, он вдруг чуть не увяз в болоте. Это произошло внезапно. Сделав усилие, он выбрался на кочку в одном ботинке…

    Наконец они достигают Сент-Луиса, где гостят у друзей Клэр – художников. Эта пара примечательна тем, что за десять лет супружества не утратила какой-то первозданной любви и “судорожной нежности”. Общение друг с другом составляет для них содержание и смысл бытия. “Наша же нежность, – замечает герой о себе и Клэр, – заключалась в том, что я много говорил, а Клэр слушала и время от времени вставляла что-нибудь”. Они помогают хозяевам красить дом, гуляют, заботятся о девочке, совершают развлекательную прогулку по Миссисипи на пароходе “Марк Твен” в обществе местных жителей.

    “В те дни я впервые узнал, что такое настоящая жизнерадостность… – сообщает герой. – Я с необычайной силой ощутил всеобщее блаженство жизни без судорог и страха”, И в этой характерной для Средней Америки атмосфере им овладевает целительное желание простоты и полноты бытия. Ему хочется найти такой “распорядок и такой образ жизни, чтобы можно было просто жить по-хорошему”. Медленно, через самые элементарные ценности бытия он обретает чувство сопричастности с миром и восстановления порванных было связей. Клэр в одном из разговоров сравнивает его с Зеленым Генрихом – тот тоже только “следил за развитием событий, а сам не встревал…”.

    В Сент-Ауисе писатель получает весточку от Юдит – она приходит как раз в день его тридцатилетия. На открытке с типографской надписью: “Счастливого дня рождения!” сделана приписка от руки:

    “Последнего”. Герой вдруг отчетливо понимает, что его решили убить, и, как ни странно, это немного успокаивает его, словно больше уже нечего бояться. В те же дни он в одиночестве смотрит фильм Джона Форда “Молодой мистер Линкольн”. На этом фильме он переживает искреннее волнение, увлекается и открывает для себя Америку. Его необыкновенно восхищает пример Линкольна, его авторитет и способность убеждать людей. Особенно в эпизоде, когда Линкольн, будучи молодым адвокатом, защитил двух братьев-фермеров от несправедливого обвинения в убийстве полицейского. Сердце писателя сжимается от восторга, и ему тоже хочется реализовать себя “целиком, без остатка”.

    Затем герой прощается с Клэр и едет в Орегон.

    Идет дождь, его охватывает чувство абсолютной пустоты. Он намеревается встретиться с братом Грегором, который уехал в Америку много лет назад и с тех пор работает на здешней лесопильне. Сначала он приходит в его пустую и убогую комнату в общежитии. Брата нет. Утром герой идет прямо на лесопильню. Встреча, однако, так и не состоится. Когда писатель видит Грегора, тот усаживается под елью по нужде. Герой поворачивается и идет прочь…

    Тем временем агрессивность Юдит все усиливается. Сначала от нее приходит бандероль, которая оказывается взрывным устройством. Затем герой обнаруживает, что в номере вместо воды из крана в ванной течет серная кислота. Всякий раз он оказывается на волосок от гибели. Наконец, жена организует ограбление его стайкой мексиканских мальчишек…

    Героя охватывает убежденность, что близкая развязка неминуема. Получив очередную открытку с изображением местечка Твин-Рокс на Тихоокеанском побережье, он без раздумий, на последние деньги, отправляется туда. В одиночестве он сидит на берегу и думает о том, как далеко зашел в своем отчуждении. Что-то заставляет его оглянуться – он поворачивает голову и видит Юдит, которая целится в него из пистолета. Выстрел. Герою кажется, что все кончено, и он удивляется простоте случившегося. Однако он жив и даже не ранен. “С застывшими лицами, как два истукана, мы приближались друг к другу”. Юдит роняет пистолет, громко и отчаянно кричит, затем плачит. Герой мягко обнимает ее, затем поднимает оружие и выбрасывает его в море.

    …Последний эпизод повести – это посещение писателем вместе с Юдит Джона Форда на его вилле в Калифорнии. Великому кинорежиссеру в момент описываемой встречи семьдесят шесть лет. Весь его облик полон спокойного достоинства и непоказного интереса к жизни. Он объясняет своим гостям-европейцам особенности Америки как нации и человеческого сообщества:

    “Мы всегда говорим “мы”, даже когда речь идет о наших личных делах… Наверное, потому, что для нас все, что бы мы ни делали, есть часть одного большого дела… Мы не носимся с нашим “я”, как вы, европейцы… У нас в Америке, – продолжает он, – не принято пыжиться и не принято замыкаться в себе. Мы не тоскуем по одиночеству”. Так говорит Форд, нисколько не идеализируя свою страну, но желая показать ее отличие и воздать ей должное.

    Потом он обращается к гостям и просит их рассказать “свою историю”. Юдит честно признается, что сначала она неистово преследовала мужа, а теперь они решили просто тихо и мирно расстаться,

    Форд смеется и переспрашивает: “Это правда?”

    “Да, – подтверждает герой. – Все так и было”.

    В. А. Сагалова

  • “Свет в августе” Фолкнера в кратком содержании

    Даже меньше месяца потребовалось Лине Гроув, чтобы когда пешком, а когда, но редко, на попутных повозках добраться от захолустного поселка при лесопилке в Алабаме до города Джефферсон, штат Миссисипи, где, как она почему-то полагала, устроился на работу Лукас Берч, от которого она понесла и которого, как стал подходить срок родить, она отправилась разыскивать, так и не дождавшись обещанного им при расставании с полгода назад письма с известием о том, где он обосновался, и с деньгами на дорогу. На самом подходе к Джефферсону Лине сказали, что фамилия того парня, что работает в городе на деревообделочной фабрике, на самом деле не Берч, а Банч, но не поворачивать же теперь было обратно. Этот самый Байрон Банч действительно работал на фабрике; несмотря на молодость, он чурался обычных развлечений белой швали, жил скромно и замкнуто, а по выходным, пока товарищи его немногими доступными им способами просаживали в городе недельный заработок, уезжал из Джефферсона руководить хором в сельской негритянской церкви. Байрона Банча Лина застала на фабрике и могла расспросить про Лукаса Берча, и с первой же минуты, с первых же слов в его душе стало расти неведомое ему доселе чувство, не только назвать которое, но и признаться в нем самому себе Байрона позднее заставил лишь священник Хайтауэр, единственный человек в Джефферсоне, с кем он частенько вел долгие беседы.

    Гейл Хайтауэр жил в гордом уединении изгоя с тех пор, как вынужден был оставить кафедру после скандальной гибели жены, – которой город и до того не верил, что в конце почти каждой недели она уезжает не куда-нибудь, а проведать родственников, – в одном из сомнительных заведений Мемфиса. Как ни пытались горячие головы из местных вынудить отставного священника убраться из Джефферсона, он выстоял и доказал свое право остаться в городе, назначения в который добивался в молодости из-за того, что именно на Джефферсонской улице пал от пули северян его дед, когда, уже в самом конце войны, горстка всадников-конфедератов совершила мальчишески-отчаянный налет на склады генерала Гранта; одержимость этим эпизодом не оставила бы Хайтауэра, сколько бы он еще ни прожил.

    По описанию Лины Байрон Банч понял, что отец ее будущего ребенка – под именем Джо Браун – и вправду обретается в Джефферсоне и даже какое-то время работал вместе с ним на деревообделочной фабрике, но уволился, как только стал хорошо зарабатывать продажей подпольного виски; этим делом он занимался на пару с приятелем по имени Джо Кристмас и с ним же жил в бывшей негритянской хижине на задворках дома Джоанны Берден.

    Мисс Берден, женщина уже в летах, большую часть жизни прожила в своем доме в полном одиночестве: ее деда и брата после войны в самом центре города застрелил полковник Сарторис, не разделявший их убежденности в необходимости предоставления чернокожим избирательных прав; для местных она навсегда осталась чужой и довольствовалась обществом местных негров. От ее-то дома и поднимался тот столб дыма, что Лина Гроув завидела на подходе к Джефферсону. Дом был подожжен, а хозяйка лежала у себя наверху в спальне с перерезанным бритвой горлом.

    Убийцей мисс Берден был Джо Кристмас, как о том стало известно со слов Брауна, который поначалу скрылся, но объявился, как только стало известно о телеграмме родственника несчастной, назначившего за поимку убийцы награду в тысячу долларов. О Кристмасе, невесть откуда появившемся в городе тремя годами раньше, никто толком ничего не знал, Браун же смог добавить о своем напарнике немногие, но чрезвычайно значимые в глазах джефферсонцев сведения: во-первых, Кристмас был Нигером, хотя по внешности его и принимали в худшем случае за итальяшку; во-вторых, он был любовником Джоанны Берден. Ничего удивительного, что за черномазым, покусившимся на постель, а потом и на жизнь белой женщины, пусть даже трижды янки, началась форменная вдохновенная охота, которой предстояло продлиться неполную неделю, до пятницы, когда злодея наконец схватили.

    Браун был твердо уверен, что в жилах Кристмаса течет толика негритянской крови, сам же Кристмас такой уверенности не имел, и неопределенность эта была проклятием всей его жизни, лишь в последние часы которой он наконец узнал историю своего появления на свет и убедился – хотя, возможно, это и было ему уже безразлично – в том, что все, связанное с неграми, их запахом, особенно исходящим от женщин, неспроста и неотвязно преследовало его с тех пор, как он себя помнил.

    Забегая вперед, правду о своем происхождении Кристмас узнал благодаря тому, что в соседнем с Джефферсоном городке Моттстаун, где он был схвачен, жили его дед с бабкой, старики Хайнсы, чья дочь Милли почти тридцать четыре года тому назад согрешила и хотела сбежать с циркачом, который считался мексиканцем, а на самом деле был отчасти негром; беглецов Хайнс догнал, циркача застрелил, Милли же привез домой, где она в положенный срок родила мальчика и умерла. Вскоре после появления на свет Хайнс унес младенца из дому, и бабка больше никогда не видела внука до того самого дня, когда сердце помогло ей распознать в пойманном убийце сына Милли. Хайнс подкинул младенца к дверям сиротского приюта; дело было под Рождество, и подкидыш получил имя Кристмас. Сам Хайнс поступил в тот же приют сторожем и мог торжествуя наблюдать, как неотступно карает десница Божия грех омерзительного блуда: невинные младенцы и те вдруг дружно стали называть Джо Кристмаса “Нигером”. Это прозвище Кристмас запомнил.

    В возрасте лет пяти стараниями приютской сестры, которую он случайно застал с молодым врачом и которая по глупости боялась доноса, Кристмас был спешно пристроен в деревню в семью Макирхенов, исповедовавших суровую безрадостную религию, почитаемую ими за христианство. Здесь от него требовали усердно работать, избегать всяческой скверны, зубрить катехизис и нещадно наказывали за нерадивость в исполнении этих обязанностей, чем добились лишь того, что Кристмас с годами приобрел стойкую ненависть к религии, а скверна и порок, олицетворением которых являлись для старого Макирхена городские, с их табаком, выпивкой и расточительностью, а еще того пуще – женщины, напротив, мало-помалу стали для него чем-то вполне привычным. Еще за несколько лет до первой женщины, проститутки из соседнего городка, Кристмас с такими же, как он сам, подростками с соседних ферм отправился как-то к амбару, в котором молодая негритянка обучала их азам, но когда настала его очередь, что-то темное поднялось в нем в ответ на тот самый запах негра, и он просто принялся жестоко избивать ее. Проститутку Кристмас долго и простодушно считал официанткой; Макирхен как-то ночью отправился на поиски греховодников, которых и нашел на загородных танцульках, но находка эта стоила ему жизни; он обрушил на голову Кристмаса страшные ветхозаветные проклятия, а Кристмас на его – подвернувшийся под руку стул.

    Бежав из дома приемных родителей, Кристмас исколесил континент от Канады до Мексики, нигде подолгу не задерживаясь, перепробовал множество занятий; все эти годы он испытывал и странную тягу к неграм, и часто непреодолимую ненависть, и омерзение, о собственной принадлежности к этой расе объявляя, лишь чтобы не платить, пусть и ценой мордобоя, денег в борделях, и то ближе к северу это уже не срабатывало.

    К тридцати годам он очутился в Джефферсоне, где поселился в заброшенной негритянской лачуге на задах дома мисс Берден, которая, узнав о новом соседстве, стала оставлять для Кристмаса еду на кухне, и он принимал этот молчаливый дар, но в какой-то момент все эти миски представились ему подаянием нищему Нигеру, и, взбешенный, он поднялся наверх и там безмолвно и грубо овладел белой женщиной. Эпизод этот имел неожиданное и роковое для обоих продолжение – через месяц или около того Джоанна сама пришла в хижину к Кристмасу, и это положило начало странным отношениям, длившимся три года, порою вопреки воле и желанию Кристмаса, которые, впрочем, мало чего в данном случае значили, ибо он подпал под власть силы иного порядка. Столь долго спавшая в мисс Берден женщина пробудилась; она становилась то неуемно страстной, даже развратной, то в ней вдруг просыпалась тяга к изощренному любовному ритуалу, и она начинала общаться с Кристмасом через оставляемые в условленных местах записки, назначать ему свидания в укромных местах, хотя ни в доме, ни вокруг него никогда не было ни души… В один прекрасный момент, два года спустя, Джоанна сказала Кристмасу, что ждет ребенка, но по прошествии нескольких месяцев до его сознания дошло, что никакого ребенка не предвидится, что просто Джоанна стала слишком стара и ни на что не годна, – он так прямо ей и сказал, после чего они долго не виделись, пока наконец она всякими ухищрениями не вытребовала его к себе. Она упрашивала Кристмаса только постоять рядом с ним на коленях во время молитвы, когда же он отказался, направила на него старый кремневый пистолет. Пистолет дал осечку, а у Кристмаса случилась при себе бритва.

    Почти неделю он был в бегах, но при этом, ко всеобщему удивлению, не пытался убраться подальше, все эти дни петляя по окрестностям Джефферсона, как будто бы только притворялся, что ищет спасения; когда Кристмаса опознали в Моттстауне, он и не пробовал сопротивляться. Но в понедельник по дороге в суд он бросился бежать и укрылся в доме священника Хайтауэра, где и был застрелен.

    Накануне Байрон Банч приводил к Хайтауэру бабку Кристмаса, которая рассказала ему историю внука, и вместе они просиди священника показать на суде, что в ночь убийства Кристмас был у него, и тот, поначалу отказавшись, когда преследователи ворвались в его дом, этим лжепризнанием тщетно пытался остановить их. Утром же этого дня в хижине, где прежде жили Кристмас с Брауном и куда Банч в отсутствие хозяев наведывался к Лине Гроув, Хайтауэр принял роды. Миссис Хайнс в некотором помутнении от всех событий уверила себя в том, что младенец и есть ее внучок Джо.

    Вопреки своему чувству к Лине, а может и в силу его, Байрон Банч попытался было дать ребенку отца, а его матери – мужа, но Браун сбежал из их хижины, а когда Банч догнал его и попытался вернуть силой, намял преследователю бока и скрылся на сей раз навсегда. Лину с младенцем на руках и с Банчем видели потом на дороге в Теннесси. Не то чтобы даже она снова пыталась разыскать отца ребенка, скорее, просто хотела еще немножко посмотреть белый свет, каким-то чувством понимая, что стоит ей теперь осесть на одном месте – это будет на всю жизнь.

  • Человек и природа (по повести Э. Хемингуэя “Старик и море)

    Эрнест Миллер Хемингуэй – крупнейший американский писатель XX века, лауреат Нобелевской премии. Это был неповторимый, талантливый человек, мужественно и вольно проживший свою жизнь, не раз подтвердивший оброненную когда-то фразу: “Я ничего не боюсь”. Создатель известных всему миру романов “Прощай, оружие!”, “По ком звонит колокол?”, Хемингуэй писал повести, рассказы, стихи, был прекрасным журналистом.

    Весной 1936 года Хемингуэй опубликовал очерк, в котором рассказывал об эпизоде рыбной ловли в Гольфстриме. Старый рыбак поймал большую рыбу, долго тянувшую лодку. Когда его нашли, рыба была обглодана акулами, а рыбак в отчаянии рыдал. Этот подлинный случай стал основой для философской повести “Старик и море”, в которой автор рассматривает важные социальные и нравственные темы. Одна из них – взаимоотношения человека и природы.

    Старик Сантьяго – бывалый рыбак, который всю жизнь трудится, борясь с лишениями и опасностями. Шрамы на его руках “стары, как трещины в давно уже безводной пустыне”. Вся его жизнь связана с морем. Море кормит рыбаков. Но оно ничего не хочет отдавать добровольно. Люди ведут вечную борьбу со стихией, именно эта борьба сделала Сантьяго сильным и волевым человеком. Только таким людям уступает природа часть своих богатств, если человек научится понимать язык природы, чувствовать ее глубокую и сложную жизнь. Проводя много дней в океане, старик Сантьяго ощущает себя частью природы. Герой Хемингуэя связан с морем какими-то внутренними узами. Даже в старости глаза его похожи были цветом на море. “Это были веселые глаза

    человека, который не сдается”, – пишет Хемингуэй. Трехдневный поединок с пойманной рыбой Сантьяго “выиграл”. “Человек не для того создан, чтобы терпеть поражение. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить”, – говорит старый рыбак.

    Сантьяго понимает и ответственность человека перед природой, чувствует свою вину перед ней. Пойманной рыбе он говорит: “Рыба, я тебя очень люблю и уважаю. Но я убью тебя, прежде чем настанет вечер… Худо тебе, рыба? Видит Бог, мне самому не легче”. Старика тяготит мысль о том, что человек вымогает пищу у моря, убивает своих собратьев – рыб, птиц, зверей. “Как хорошо, что нам не приходится убивать солнце, луну, звезды…”

    Повесть “Старик и море” не только вызывает гордость за человека, которого нельзя победить. Она заставляет задуматься о принципах его существования, об отношении к жизни и природе. Человек может многое, он может быть сильнее самой природы. Но он должен понимать свою вечную связь с ней и вечную вину. Пока человек руководствуется совестью и разумом в отношениях с природой, она терпит наше существование и делится своими богатствами.

  • Ростопчина Евдокия Петровна

    Дочь действительного статского советника Петра Васильевича Сушкова (1783-1855) и Дарьи Ивановны Пашковой (1790-1817). Двоюродная сестра Е. А. Сушковой.

    Потеряв в возрасте шести лет мать, Евдокия Сушкова, вместе с двумя младшими братьями, росла в Москве в богатой семье своего деда, отца матери, Ивана Александровича Пашкова. Девочка много читала и изучила немецкий, французский, итальянский и английский языки.

    В 1831 г. П. А. Вяземский, друг дома, опубликовал в альманахе “Северные цветы” ее первое стихотворение “Талисман” с подписью Д-а. Двадцати двух лет, чтобы избавиться от домашнего гнета, Евдокия решилась принять предложение молодого и богатого графа Андрея Федоровича Ростопчина (1813-1892), сына бывшего московского главнокомандующего. Свадьба состоялась в мае 1833 года, и молодые зажили весело и открыто в своем доме на Лубянке, принимая всю Москву. По собственному признанию, Ростопчина была, однако, очень несчастна с грубым и циничным мужем и стала искать развлечений в свете, была окружена толпою поклонников, к которым относилась далеко не жестоко. Рассеянная светская жизнь, прерываемая частыми и продолжительными путешествиями по России и за границу, не мешала Ростопчиной с увлечением предаваться литературным занятиям.

    В 1836 г. семья переехала в Петербург и была вхожа в высшее интеллектуальное общество столицы. Ростопчина начала подписывать свои публикации Р-а, а потом своим полным именем. В творчестве ее поддерживали такие поэты, как Лермонтов, Пушкин, Жуковский. Ей посвящали свои стихотворения Огарев, Мей и Тютчев. Гостями ее литературного салона бывали Жуковский, Вяземский, Гоголь, Мятлев, Плетнев, В. Ф. Одоевский и другие.

    Большую часть ее лирики составляли стихи о неразделенной любви. В 1839 г. издала книгу “Очерки большого света”, которая была проигнорирована и читателями, и критикой. Хотя Ростопчина писала также повести и комедии, ее проза не пользовалась особым успехом.

    Графиня Ростопчина столько же была известна своей красотой, сколько умом и поэтическим дарованием. Небольшого роста, изящно сложенная, она имела неправильные, но выразительные и красивые черты лица. Большие, темные и крайне близорукие ее глаза “горели огнем”. Речь ее, страстная и увлекательная, лилась быстро и плавно. В свете она была предметом многих сплетен и злословия, к которым светская жизнь ее нередко подавала повод. В то же время, будучи необычайной доброты, она много помогала бедным и все, что получала от своих сочинений, отдавала князю Одоевскому для основанного им благотворительного общества.

    Во время поездки за границу в 1845 г. поэтесса написала балладу “Насильный брак” , в которой аллегорически осудила отношения России к Польше. Вернувшись в 1847 году из заграничного путешествия, вконец разоренная мужем, графиня Ростопчина поселилась в Москве (Николай I запретил поэтессе появляться в столице) в доме своей свекрови Е. П. Ростопчиной, ярой католички. Последние годы жизни Евдокии прошли в крайне тяжелой домашней обстановке и постоянной глухой борьбе со свекровью, беспощадно осуждавшей ее светские увлечения и православное воспитание, даваемое ею детям.

    Ростопчина продолжала писать стихи, пьесы, переводы, но интерес к ее творчеству уже спадал. В последние годы своей жизни поэтесса высмеяла различные литературные движения в России, в итоге оказавшись в изоляции.

    В 1852 году опубликована повесть “Счастливая женщина”.

    В 1857 г. Огарев написал Ростопчиной стихотворение.

    Почти забытая публикой, после двух лет болезни, графиня Ростопчина умерла от рака 3 декабря 1858 г. Похоронена на старом Пятницком кладбище в Москве.

  • Униженные и оскорбленные в рассказах Чехова “Толстый и тонкий” и “Смерть чиновника”

    Рассказы А. П. Чехова “Толстый и тонкий” и “Смерть чиновника ” были созданы писателем в начале творческого пути, когда вместе с юмористическими рассказами на узко бытовые темы он писал рассказы более широкого общественного значения. Среди них были “Хамелеон”, “Унтер Пришибеев”, “Маска” и др. В этих рассказах смешное не развлекает, а заставляет читателя задуматься. В небольшом произведении Чехов говорит об очень распространенных явлениях общественной жизни. В “Толстом и тонком” Чехов высмеивает закоренелость общественного неравенства.

    Сами персонажи несут в себе социальные характеристики. У них есть имена – Порфирий и Михаил, но они словно бы и не имеют значения. Главное, что они Толстый и Тонкий. Это заменяет им имена и само по себе содержит информацию о том месте в социальной табели о рангах, которое они занимают. Толстый искренне рад встрече с гимназическим приятелем, другом детства. Они вспоминают детские шалости из своего прошлого и оба кажутся растроганными до слез. Но как только Тонкий узнает, что его бывший гимназический приятель весьма преуспел по службе и уже называется “его превосходительством” и имеет две звезды, так тут же вдруг бледнеет, окаменевает и начинает самым жалким образом заискивать. “Он съежился, сгорбился, сузился, а вместе с ним и его чемодан, узлы и картонки съежились, поморщились”.

    Толстый попытался остановить этот поток жалкого заискивания, но быстро все понял и принял предлагаемую ему роль, так как на лице у Тонкого “было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило”. Он отвернулся от Тонкого и подал ему на прощанье руку. В одну минуту исчезла радость встречи и искренность общения. Да и пожимает Тонкий Толстому не руку, а три пальца, тем самым выражая свое “уверение в совершеннейшем почтении”. Чехов высмеивает добровольное холопство. А ведь сколько русская литература потратила усилий, чтобы поднять человеческое достоинство во всех этих коллежских регистраторах, “маленьких людях”!

    “Маленький человек”, экзекутор Червяков является героем другого рассказа Чехова – “Смерть чиновника”. В театре он нечаянно чихнул на лысину впереди сидевшего статского генерала. Счастье от наслаждения спектаклем сразу сменяется испугом от содеянного. И начинается череда попыток извиниться, которая раздражает генерала, а чиновника повергает во все большее расстройство, которое заканчивается смертью Червякова от собственной трусости. Генерал давно “простил” невольное “апчхи!!!”, намекал, что преследовать по службе не собирается, просил освободить от извинений, пока наконец не гаркнул: “Пошел вон!” Человеческого языка Червяков не мог понять, а “пошел вон” понял сразу. Добровольное холопство приобретает в этом рассказе еще более гротескную и жалкую форму.

    “Маленькие люди” из этих рассказов Чехова не понимают, не осознают всю глубину своего ничтожества. А причины этого не в том, что они не слишком преуспели в своей карьере. Их проблемой является духовная бедность, отсутствие чувства собственного достоинства, готовность к самоуничижению. Они “униженные и оскорбленные”, но обычно сами этого не знают, не осознают, потому что принимают жизнь, как спектакль, в котором им отведена роль лакеев, выходящих на сцену ради слов: “Кушать подано”. Общественное неравенство кажется им закономерным и существующим навсегда.

    Чехов своими произведениями попытался призвать людей “выдавливать из себя раба”, чтобы, “проснувшись в одно прекрасное утро”, почувствовать, “что в жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая”…

  • Образ-символ у Андрея Платонова

    А. Платонов мечтал о преобразовании во всех сферах жизни – обществе, науке, экономике и искусстве. Он считал, что современная цивилизация утратила связь между человеком и природой, и для преобразования мира необходимо было начать с минимального – со слова. Так, он выделил три элемента слова – идею, образ и звук и всецело стремился в своем творчестве к их синтезу.

    Творчество Платонова разнообразно своими героями и образами, но самый, как кажется, интересный его герой – это “природный”, “органический” человек, не меняющих своих принципов под влиянием внешней опасности, сомневающийся в провозглашаемых “новых истинах”. Таков герой повести “Сокровенный человек” Фома Пухов; у него разум берет верх над телом, всем окружающим: “Дома Пухов не ел и не пил – нечего было – и томился одним размышлением”. Поэтому писатель и делает акцент на его внутреннем мире, саркастически сопоставляя с ним его друзей, поднявшихся по служебной лестнице, но оставшихся на той же ступени морального развития.

    Биография Пухова очень символична – она напоминает странничество или даже паломничество. “Душевная чужбина оставила Пухова на том месте, где он стоял, – и он узнал теплоту родины, будто вернулся к детской матери от ненужной жены”. В этом предложении заключается глубочайший и важнейший смысл внутреннего поиска главного героя.

    Герои вроде Фомы Пухова – любимые герои Платонова, они сомневаются, не верят на слово, ищут истину и являются, по большей части, выразителями мнения самого автора. Доказательством этому служат многочисленные переклички между событиями в жизни этих персонажей и биографией писателя. Так, начальство упрекает Фому, что он не ходит на обязательную политграмоту, на что тот отвечает, что узнает все из книг. В адрес Платонова совпартшкола отпускала комментарии, что он “отказывается посещать партсобрания, говоря, что я все, мол, знаю”.

    Образ таких героев невозможно было бы создать, если бы Платонов не был таким мастером слова: его слово носит философский характер. В повести “Котлован” с первых же страниц мы встречаем слова “жизнь”, “существование”, “смысл”, что настраивает читателя на определенный лад. Вощев, “заочно живущий…гулял мимо людей” и хотел “выдумать что-нибудь вроде счастья”. Говоря так, автор подчеркивал, во-первых, что не самого счастья искал герой, а чего-то похожего на него; и во-вторых, Вощев предполагал выдумать его, то есть в реальности этого не существует. Ему нужно конкретное, осязаемое, и поэтому, услышав про формулу “вещества существования”, он остается на котловане в надежде найти это вещество. И девочка Настя, появившаяся в котловане, становится для всех его работников символом молодого социализма, символом их прекрасного будущего. Смерть ее мамы воспринималась как смерть всей буржуазии; но вот умерла и сама Настя. Герои оказываются в недоумении – что же теперь?

    В лице Насти, в ее образе показано жестокое столкновение реальности и детского мира. В 1920 г. Платонов писал: “Дети – неполные сосуды, и поэтому туда может влиться многое из этого мира… Большие – только предтеча, а дети – спасители вселенной”. Таким образом, юная психика Насти оказывается искалеченной лозунгами, в изобилии присутствующими в речах окружающих, которые она воспринимает буквально. Вот, например, ее интерпретация цели ликвидировать кулаков как класс, чтобы избавить от “врагов” пролетариат и батраков: “Это значит плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало”.

    Язык лозунгов и декретов, по большей части, был непонятен для масс, а поэтому и страшен. Население было малограмотным, и радио и печать внушали “священный трепет”, поскольку люди были не знакомы с такими достижениями. Не случайно в повести Платонов поместил героя товарища Пашкина, который “бдительно снабдил жилище землекопов радиорупором, чтобы во время отдыха каждый мог приобретать смысл классовой жизни из трубы”. Фраза, сама по себе ироничная, заключает в себе трагичный смысл: во-первых, ощущается бедность интеллекта официальных лиц; во-вторых, такими рублеными и лексически неправильными лозунгами начинают говорить и другие. Так, например, один из рабочих, Сафронов, призывал “бросить каждого в рассол социализма, чтобы с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм”.

    Целью творчества Платонов видел выход “за пределы собственной головы”, он хотел показывать личную жизнь отдельного человека, но с той точностью, с какой он мог бы изобразить свою собственную. Он всю жизнь считал даже высшие достижения литературы слабыми и стремился выйти за ее пределы. Думается, ему это удалось; он писал свои книги “не талантом, а человечностью”.

  • “Революцией мобилизованный и призванный…” (По творчеству В. Маяковского.)

    Грядущие люди!

    Кто вы?

    Вот – я,

    весь

    боль и ушиб.

    Вам завещаю я сад фруктовый

    моей великой души!

    В. Маяковский

    Мое первое знакомство с поэтом В. Маяковским состоялось уже давно и произвело на меня сильное впечатление, заставило о многом задуматься и многое переосмыслить. Хо-телось читать стихи, письма, статьи, выписывать его мысли и высказывания,

    заучивать целые строфы, как меткие, глубокие афоризмы, делиться своими впечатлениями с кем-нибудь. И сам поэт представлялся мне то грубым скандалистом, то смиренным христиа-нином, то циником, то энергичным, зовущим на борьбу за переустройство жизни, не же-лающим “вымаливать милостей судьбы”. Порой его стихи кажутся заумными, чуждыми, ненужными. И только погрузившись в удивительный мир поэта, можно увидеть, что за внешней привычной оболочкой, заклеймившей Маяковского как “агитатора”, “горлана-главаря”, скрывается нежнейшее сердце гуманиста, человека с открытой душой, всю жизнь проведшего на “несгораемом костре немыслимой любви”, страстно отстаивающего добро, справедливость, честь, творчество, любовь. Да, до одних стихов Маяковского мы выросли! , а до некоторых еще не доросли, и “… порой кажется, что вовсе не из прошлого, а из туманного будущего доносится его голос…” Поэзия Маяковского заставляет сегодня нас спорить, размышлять, она поднимает глубокие нравственные проблемы, в которых перемешаны добро и зло, прекрасное и безобразное, земное и возвышенное, сиюминутное и вечное. А осветить эти проблемы с помощью своего божьего дара может лишь поэт и гражданин. Не сразу и не скоро определил В. Маяковский место своей поэзии в жизни современ-ного ему общества. Задумываясь о

    кажущейся бесполезности поэта среди будничных за-бот людей, он задает вопрос:

    Ведь, если звезды зажигают –

    Значит это кому-нибудь нужно?

    А поэт – это тоже звезда, которая зажигается, и ее свет служит нравственным ориенти-ром людям.

    Миссия поэта, по убеждению Маяковского, заключается в том, чтобы вобрать в себя боль миллионов и рассказать о ней миру.

    Поэт заявляет, обращаясь к грядущим поколени-ям:

    Вот – я, весь

    боль и ушиб.

    Поэт готов отдать людям “бабочку поэтического сердца”, разделить с ними их страда-ния и горе, и это он подтверждает следующими словами:

    Поэт всегда

    должник вселенной,

    платящий на горе

    проценты и пени

    Стихи, по мнению В. Маяковского, должны согревать душу каждого человека, поэзия необходима людям, как солнце. Поэтому в стихотворении “Необычайное приключение” не случайно сравнение настоящей поэзии со светилом. Поэт и Солнце действуют

    сообща, сменяя друг друга. Перед этой силой “… та да я, нас, товарищ, двое!..” падает ниц “стена теней, ночей тюрьма”. Поэт заявляет, что когда “устанет” и захочет “прилечь” Солнце, то он “во всю светает мочь – и снова день трезвоннится”. Своим стихотворением Маяков-ский утверждает, что стихи, как и светило, наполняют душу каждого вечным огнем жиз-ни. Сила стихов велика, потому что поэзия – это такой же нелегкий труд, нуждающийся в шлифовке и отделке каждого стихотворения, как драгоценного камня, чтобы он “сверкал всеми гранями”. Об этом стихотворение “Разговор с

    фининспектором о поэзии”, в кото-ром В. Маяковский спорит, убеждает в том, что поэт недаром ест хлеб:

    Поэзия – та же добыча радия.

    В грамм добыча, в год труды.

    Изводишь единого слова ради

    Тысячи тонн словесной руды.

    Поэт, в понимании Маяковского, выполняет большое и ответственное дело: управляет умами и сердцами людей. И он так пишет об “испепеляющем слов жжении”:

    А что, если я

    народа водитель

    и одновременно –

    народный слуга?

    Маяковский определяет место поэта в рабочем строю – водитель народных масс и од-новременно слуга народа.

    Поэтому Маяковский писал обо всем, что видел вокруг себя, о том, что волнует и му-чает всех, поэт желал идти в ногу со временем, участвовать в создании новой жизни, но-вых идеалов. И революцию Маяковский принял от жажды чего-то нового, неведомого, принял всем сердцем, считая необходимым наставить ей на службу свое перо. Он полно-стью подчинил свое творчество задаче переустройства общества. В стихотворении “Сергею Есенину” (1926) поэт писал:

    Надо жизнь сначала переделать,

    переделав – можно воспевать.

    Во имя Отечества, “которое будет”, поэт “себя смирял, становясь на горло собствен-ной песне”, превращаясь в производителя штампов. Служа одному классу – “планеты про-летарию”, выполняя социальный заказ, Маяковский ломал свою лирическую природу. В 1930 г. он пишет поэму “Во весь голос”, в которой определились душевная борьба, его мучительные раздумья. В этом произведении мы видим истинное лицо и настоящие чувства поэта, который через головы современников обращается к грядущим

    поколениям. Себя поэт называет “ассенизатором и водовозом, революцией мобилизованный и при-званный…” Он боролся с грязью и мразью жизни – поэтому ассенизатор. Водовоз – пото-му что его стихи, как и вода, необходимы людям. “Водовоз”

    противопоставляется тем, кто “строчит романсы”, кто “мандолинят из-под стен”, создавая литературные побрякушки.

    Мой стих трудом

    громаду лет прорвет

    и явится весомо,

    грубо, зримо,

    как в наши дни

    вошел водопровод,

    сработанный еще рабами Рима,-

    утверждается Маяковским с полным сознанием того, что его стихи будут известны по-томкам. По мнению поэта, устремленность в будущее – вообще отличительная черта ис-тинного поэта. Многое недоговорил векам, истории и мирозданию поэт Владимир Маяковский, “… свое земное, не дожил, на земле свое не долюбил, но главное, думается, успел ска-зать”. Он успел оставить людям свой дар поэта, “истратил жизнь, чтобы сделать созданную им поэзию сокровищем народа…” Он был мастером большой, всеобщей жизни и побра-тил свое сердце на ее устройство. “Звонкая сила поэта” напоминает нам, что

    Маяковский “до самого последнего литка” достоин носить имя Первого поэта и Гражданина Грядущего.

  • Религиозные искания в поэзии Вячеслава Иванова

    Свечу, кричу на бездорожьи;

    А вкруг немеет, зов глуша,

    Не по-людски и не по-божьи

    Уединенная душа.

    Вяч. Иванов

    Поэзия символистов искала выхода в неземной воле. Известно, что поэты-символисты пытались представить себя некими жрецами, вступали в различные мистические общества. Зачисляли себя в ряды кто масонов, кто штейнеровцев, кто мартинистов. Вячеслав Иванов принадлежал, как известно, к одному из таких тайных обществ. Он вернулся из Италии, насыщенный образами древних мифов. От этого корня прямая дорога вела его в католическое средневековье, к Возрождению, к романтизму посленаполеоновской Европы. Вяч. Иванов поклоняется чуть ли не всем богам средиземноморских культур и находит в них отклик своим раздумьям. Он поклоняется Озирису и Вакху, знает наизусть тамплиера Данте и розенкрейцера Гете. В своих культовых увлечениях он ненасытен. Стихи его в это время переполнены мифическими образами.

    Вячеслав Иванов искренне верил, что сама поэзия является тоже своего рода миссией, призванной для той же божественной цели, что и пришествие божества в мир людей.

    Внутренний мир поэта, мне кажется, можно определить как духовно-исповедальный. Религиозные исповедания в стихах для него много значили:

    Земных обетов и законов

    Дерзните преступить порог, –

    И в муке нег, и в пире стонов,

    Воскреснет исступленный Бог!..

    Молодежи поэт был не очень понятен. Молодежь в вопросах веры, в отличие от Вяч. Иванова, стояла на твердых христианских позициях. Он же, по-моему, готов был поклоняться всем богам, подчинить свою волю всем горним силам, лишь бы они увлекли его в высший мир:

    Вдаль влекомый волей сокровенной,

    Пришлецы неведомой земли,

    Мы тоскуем по дали забвенной,

    По несбывшейся дали.

    Душу память смутная тревожит,

    В смутном сне надеется она;

    И забыть богов своих не может, –

    И воззвать их не сильна!..

    Поэт признает, что он не может выбросить из сердца, в данном случае, античных богов, хотя воскресить их не может. Наверное, вся мифотворческая поэзия Вяч. Иванова и была по сути попыткой воскрешения античных образов. Поэт не был христианином, но всю жизнь томился жаждой христианства, как многие интеллигенты того времени.

    Сергей Маковский в своих мемуарах вспоминал: “Запомнился мне разговор на религиозную тему, происходивший в 1909 году, втроем с Вячеславом Ивановым и Иннокентием Ан-ненским (неверующим, никакой мистики не признающим)”. Цитата Маковского длинная, и я своими словами передам ее суть: в разговоре выяснилось, что Иванов верит в Христа, но лишь в пределах Солнечной системы. Но он верит и в богов Олимпа, и в духов земли, и во все магии. Это подтверждает мое предположение, что Иванов ощущал себя человеком мира. Предполагаю, что ему была знакома философия Ницше, где появляется “богочеловек”.

    Любопытно, что этот поэт и свою жену пытался в своей поэзии обоготворить. Он ее в буквальном смысле слова прославлял, как богиню. С точки зрения христианства это, конечно, недопустимо, но поэт непредсказуем.

    Вот сонет “Любовь”, где он вновь говорит с женой, но уже как с частью собственного единства:

    Мы двух теней скорбящая чета

    Над мрамором божественного гроба,

    Где древняя почиет Красота.

    Единых тайн двугласные уста,

    Себе самим мы – Сфинкс единый оба.

    Мы – две руки единого креста.

    Поэт, мне кажется, совершенно уверен, что его лира может только к чему-то стремиться, только восторгаться и даже нечаянно не может оскорбить божественного начала. Поэтому меня, как читателя, не смущают такие его художественные несоизмеримости, как “Над мрамором божественного гроба…”, “Мы – две руки единого креста”. Все не так, но все у поэта как бы оправдано какой-то сверхгармонией. Разумеется, в тайны посвященный маг мыслит не по-людски и не по-божьи. Вот, я думаю, и Вяч. Иванов занимает какое-то среднее пространство между Богом и людьми, между человеческим ничтожеством и божественной силой. Он из тех, кого Евангелие называет “волхвователями и обаятелями”.

    В поздних стихотворениях поэт вспоминает свои дерзкие воззрения на божественное начало:

    Не первою ль из всех моих личин

    Был Люцифер? Не я ль в нем не поверил,

    Что жив Отец, – сказав: “аз есть един”?

    Денница ли свой дольный лик уверил,

    Что Бога нет, и есть лишь человек?..

    Наверное, так надо понимать и восклицание поэта в стихотворении “Зодчий”:

    Я башню безумную зижду

    Высоко над мороком жизни…

    Но в более поздних стихах Вяч. Иванова христианское самосознание все же берет верх. Демонические дерзания начинают мучить его совесть.

    В стихотворении “Прозрачность” звучит раскаянием обращение к “демону”:

    Мой демон! Ныне ль я отрину?

    Мой страж, я пал, тобой покинут!

    Мой страж, меня ты не стерег, –

    И враг пришел и превозмог…

    Интересна в этом плане концовка этого стихотворения:

    Так торжествует, сбросив цепи,

    Беглец, достигший вольной степи!

    Но ждет его звенящих ног

    Застенка злейшего порог.

    В конце концов творческий рост поэта приводит его к настоящему христианству без всяких оговорок о солнечных системах. Это христианство ортодоксальное. В последние годы жизни мифические образы поэт использовал лишь как метафоры и не более того. Он горько признается:

    …я слышал с неба зов:

    “Покинь, служитель, храм украшенный бесов”.

    И я бежал, и ем в предгорьях Фиваиды

    Молчанья дикий мед и жесткие акриды.

    Утратив веру в своих несостоявшихся богов и богинь, Вяч. Иванов обрек себя на молчание. Античные божества более не возникают в его стихах.

    Но религиозные искания Вяч. Иванова в поэзии привели его к самому главному и необходимому его душе. Это ощущение России как центра мироздания:

    Как осенью ненастной тлеет

    Святая озимь, тайно дух

    Над черною могилой реет,

    И только душ тончайший слух

    Несотворенный трепет ловит

    Средь косных глыб, – так Русь моя

    Немотной смерти прекословит

    Глухим зачатьем бытия.

    Смерть настигла поэта в Риме. Прах его там, но душа – у нас в России.

  • “Власть тьмы” Толстого в кратком содержании

    Осень. В просторной избе зажиточного, болезненного мужика Петра – жена Анисья, Акулина, его дочь от первого брака, поют песни. Сам хозяин в который раз зовет и ругает, грозясь рассчитать Никиту, щеголеватого парня лет двадцати пяти, работника ленивого и гулящего. За него с яростью вступается Анисья, а Анютка, их десятилетняя дочь, вбегает в горницу с рассказом о приезде Матрены и Акима, родителей Никиты. Услышав о предстоящей Никитиной женитьбе, Анисья “взбеленилась ровно овца круговая” и еще злобней набросилась на Петра, задумав любыми средствами расстроить свадьбу. Акулина знает тайные намерения мачехи. Никита открывает Анисье желание отца насильно женить его на девке-сироте Маринке. Анисья предупреждает: если что… “Жизни решусь! Согрешила я, закон рушила, да уж не ворочаться стать”. Как Петр умрет, обещает взять Никиту в дом хозяином и разом покрыть все грехи.

    Матрена застает их обнявшись, сочувствует Анисьиной жизни со стариком, обещает помешать Акиму и напоследок, тайно сговорившись, оставляет ей сонных порошков, снадобье опоить мужа -“никакого духу нет, а сила большая…”. Заспорив при Петре с Акимом, Матрена порочит девку Марину, артельную кухарку, которую Никита обманул, живя прежде на чугунке. Никита лениво отпирается на людях, хоть и “боязно в неправде божиться”. К радости Матрены сына оставляют в работниках еще на год.

    От Анюты Никита узнает о приходе Марины, о ее подозрениях и ревности. Акулина слышит из чулана, как Никита прогнал Марину: “Обидел ты ее так-то и меня обидишь пес ты”.

    Проходит шесть месяцев. Умирающий Петр зовет Анисью, велит послать Акулину за сестрой. Анисья медлит, ищет деньги и не может найти. Как бы случайно навестить сына приходит Матрена с известием о свадьбе Маринки с вдовцом Семеном Матвеевичем. С глазу на глаз переговариваются Матрена с Анисьей о действии порошков, но Матрена предупреждает держать все в тайне от Никиты -“жалос-тив очень”. Анисья трусит. В этот момент, держась за стенку, на крыльцо выползает Петр и просит в который раз послать Анютку за сестрой Марфой. Матрена отправляет Анисью немедля ошарить все места, чтобы найти деньги, а сама усаживается на крыльце с Петром. К воротам подъезжает Никита Хозяин расспрашивает его о пахоте, прощается, и Матрена уводит его в избу. Анисья мечется, молит о помощи Никиту. Деньги отыскиваются прямо на Петре – нащупала Матрена, торопит Анисью до прихода сестры скорей ставить самовар, а сама наставляет Никиту прежде всего “денежки не упустить”, а уж потом и “баба в руках будет”. “Если похрапывать начнет ей укороту можно сделать”. А тут и Анисья выбегает из избы, бледная, вне себя, неся под фартуком деньги: “Помер никак. Я снимала, он и не почуял”. Матрена, пользуясь ее растерянностью, тут же передает деньги Никите, опередив приход Марфы и Акулины. Начинают обмывать покойника.

    Проходит еще девять месяцев. Зима. Анисья ненарядная сидит за станом, ткет, ждет из города Никиту с Акулиной и, вместе с работником Митричем, Анютой и заглянувшей на огонек кумой, обсуждают Акулинины наряды, бесстыдство, злой нрав, неудачные попытки выдать ее замуж да сплавить быстрей, беспутство и пьянство Никиты. “Оплели меня, обули так ловко Ничего-то я сдуру не примечала а у них согласье было”, – стонет Анисья.

    Отворяется дверь. Входит Аким просить у Никиты денег на новую лошаденку. За ужином Анисья жалуется на “баловство” и безобразия Никиты, усовестить просит. На что Аким отвечает одно: “…Бога забыли” и рассказывает о ладном житье-бытье Маринки.

    Никита пьяный, с мешком, узлом и с покупками в бумаге останавливается на пороге и начинает куражиться, не замечая отца. Следом идет разряженная Акулина. На просьбу Акима Никита вынимает деньги и созывает всех пить чай, приказывая Анисье ставить самовар. Анисья с трубой и столешником возвращается из чулана и смахивает полушальчик, купленный Акулиной. Вспыхивает ссора. Никита выталкивает Анисью, приговаривая Акулине: “Я хозяин Ее разлюбил, тебя полюбил. Моя власть. А ей арест”. Потешась, возвращает Анисью, достает наливку, угощенье. Все собираются за столом, только Аким, видя неладное житье, отказывается от денег, еды и ночлега, и, уходя, пророчествует: “к погибели, значит, сын мой, к погибели…”

    Осенним вечером в избе слышны говор и пьяные крики. Уезжают Акулинины сваты. Соседки судачат о приданом. Сама невеста лежит в сарае, занемогши животом. “С глазу”, – уговаривает сватов Матрена, – а так “девка как литая – не ущипнешь”. К Анисье после проводов гостей на двор вбегает Анютка: Акулина в амбар ушла, “я, говорит, не пойду замуж, я, говорит, помру”. Слышен писк новорожденного. Матрена с Анисьей торопятся скрыть, толкают Никиту в погреб рыть яму -“Земля-матушка никому не скажет, как корова языком слижет”. Никита огрызается Анисье: “…опостылела она мне А тут порошки эти Да кабы я знал, я бы ее, суку, убил тогда!” Медлит, упорствуе?: “Ведь это какое дело! Живая душа тоже…” – и все же сдается, берет младенца, завернутого в тряпье, мучается. Анисья выхватывает у него из рук ребенка, кидает в погреб и сталкивает Никиту вниз: “Задуши скорей, не будет живой!” Скоро Никита вылезает из погреба, трясется весь, со скребкой бросается на мать и Анисью, потом останавливается, бежит назад, прислушивается, начинает метаться: “Что они со мной сделали? Пищал как Как захрустит подо мной. И жив все, право, жив Решился я своей жизни…”

    Гости гуляют на Акулининой свадьбе. Во дворе слышны песни и бубенцы. По дорожке мимо сарая, где заснул в соломе с веревкой в руках пьяный Митрич, идут две девки: “Акулина и выть не выла…” Девок догоняет Марина и в ожидании мужа Семена видит Никиту, который ушел со свадьбы: “…А пуще всего тошно мне, Ма-ринушка, что один я и не с кем мне моего горя размыкать…” Разговор прерывает Семен и уводит жену к гостям. Никита, оставшись один, снимает сапоги и подбирает веревку, делает из нее петлю, прикидывает на шею, но замечает Матрену, а за ней нарядную, красивую, подвыпившую Анисью. В конце концов будто бы согласившись на уговоры, встает, обирает с себя солому, отсылая их вперед. Выпроводив мать и жену, снова садится, разувается. И вдруг пьяное бормо-танье Митрича: “Никого не боюсь людей не боюсь…” словно придает сил и решимости Никите.

    В избе, полной народа, Акулина с женихом ждут благословения “вотчима”. Среди гостей – Марина, муж ее и урядник. Когда Ани-628

    Сья разносит вино, песни замолкают. Входит Никита, босой, ведя с собой Акима, и, вместо того чтобы взять икону, падает на колени и кается, к восторгу Акима, -“Божье дело идет…” – во всех грехах – в вине перед Мариной, в насильной смерти Петра, совращении Акулины и убийеАе ее ребеночка: “Отравил я отца, погубил я, пес, и дочь Я сделал, один я!” Отцу кланяется: “…говорил ты мне: “Коготок увяз, и всей птичке пропасть”. Аким обнимает его. Свадьба расстроилась. Урядник зовет понятых допрашивать всех и вязать Никиту.

  • Краткое содержание Петр Ильич Чайковский. Иоланта

    ИОЛАНТА

    Лирическая опера в одном акте1

    Либретто М. И. Чайковского

    Действующие лица:

    Рене, король Прованса

    Роберт, герцог Бургундский

    Водемон, граф, бургундский рыцарь

    Эбн-Хакиа, мавританский врач

    Альмерик, оруженосец короля Рене

    Бертран, привратник дворца

    Иоланта, дочь короля Рене (слепая)

    Марта, жена Бертрана, кормилица Иоланты

    Бас

    Баритон

    Тенор

    Баритон

    Тенор

    Бас

    Сопрано

    Контральто

    Бригитта

    Лаура

    }

    Подруги Иоланты

    Сопрано

    Меццо сопрано

    Прислужницы и подруги Иоланты, свита короля, войско герцога Бургундского и оруженосцы.

    Действие происходит в горах южной Франции в XV веке.

    ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

    “Иоланта” – последняя опера Чайковского. В 1884 году композитор прочел перевод одноактной драмы в стихах датского писателя Генрика Герца (1798-1870) “Дочь короля Рене” (1845) и пленился оригинальностью, поэтичностью сюжета. Внимание композитора отвлекла работа над другими произведениями, и лишь в 1891 году он приступил к сочинению “Иоланты”. Брату композитора М. И. Чайковскому (1850-1916) было заказано либретто по драме Герца в переделке В. Зотова (в этой переделке названная драма была поставлена в 1888 году на сцене московского Малого театра). Работа началась 10 июля, к 4 сентября вся музыка была написана, а в декабре закончена оркестровка. Первое представление оперы (вместе с балетом “Щелкунчик”), состоялось 6 (18) декабря 1892 года в петербургском Мариинском театре.

    Трогательная история слепой Иоланты, исцелившейся благодаря любви, заключает в себе большую гуманистическую мысль. Вечный мрак, в котором безмятежно и спокойно живет не подозревающая о своем несчастье дочь короля Рене, становится символом душевной слепоты, являющейся для близких ей людей источником глубокого горя. Только любовь и сострадание зажигают в сердце Иоланты страстное желание увидеть мир, рождают готовность к самопожертвованию и мужество вынести муки, ценой которых она сможет прозреть.

    Опера воспринимается как восторженный, лучезарный гимн любви, открывающей лучшие стороны человеческой души, несущей с собой свет познания, наслаждение красотой и счастье.