Марина Ивановна Цветаева вошла в русскую литературу XX века как мастер лирического монолога. До появления на поэтическом небосклоне имени Цветаевой женская лирика была салонной, жеманной и, в сущности, малоинтересной. Цветаева ворвалась в мир русского стиха, как комета, наполнив его неслыханными до сих пор созвучиями и ритмами, в которых слышны летняя гроза, горечь любви, ярость покинутой женщины и множество других лирических аккордов, на которые до сих пор не осмеливались русские поэтессы. Как заметил современник, Цветаева и не была поэтессой. Она была – поэт.
“Мне нравится, что вы больны не мной…” Это знакомое стихотворение кажется простым лишь на первый взгляд. “И не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами” – поэтический образ, удачно характеризующий творческую манеру Марины Цветаевой. Здесь вопреки грамматике работает лирическая семантика, и слова сцепляются в единственно возможное и эмоционально неопровержимое сочетание. Этот пример из ранней лирики Цветаевой как бы показывает весь путь будущего развития поэта.
Цветаева – суровый монологист, который все же жаждет услышать ответ Вселенной на свое пламенное обращение. В этом один из парадоксов цветаевской лирики – желание остаться наедине с собственной речью и в то же время – страстный порыв к дружескому (братскому, сестринскому) общению. “Сестра моя”, “Брат мой” по-цветаевски звучит совсем не так, как “моя сестра, мой брат” в обыденной речи. Скорее, это обращение напоминает формулу речевого этикета у верующих многих конфессий, где братство и сестричество осуществляются в духе, но никак не во плоти.
Недаром в цветаевских текстах нередко упоминается барабан, этот самый ритмичный из музыкальных инструментов. Поэзии Цветаевой присущ ритм, который не только составляет схему, костяк стиха, но нередко довлеет над метром или даже подавляет его. Это ритмика разговорной речи, но необычной речи – взволнованной, задыхающейся, сбивчивой. По сути, ритм – это душа цветаевской лирики, “чувство покоя в движении”, переполняющее цветаевский космос:
В смертных изверясь,
Зачароваться не тщусь:
В старческий вереск,
В среброскользящую сушь.
Настоящий трагизм зазвучал в поэзии Цветаевой в пору эмиграции, когда Марина Ивановна, лишенная родины и дружеской поддержки, осталась один на один с жестоким и страшным миром. В тихой Праге она имела единственного собеседника и друга – каменного рыцаря, стоящего над Влтавой:
Бледнолицый страж над плеском века,
Рыцарь, рыцарь, стерегущий реку.
“Пражская” лирика Цветаевой минорна и по-особому исповеальна.
Поэт словно чувствует приближение самой большой трагедии XX века – Второй мировой войны. Цикл “Стихи к Чехии” принадлежит к лучшим образцам гражданской лирики XX века:
Процветай, народ,
Бог тебя хранит.
Сердцем дал гранат,
Грудью дал гранит.
Мощное органное звучание этим стихам придает гнев, который испытывала Цветаева, ставшая свидетелем гитлеровских беззаконий в Европе.
Всякий монолог не бесконечен: даже вечное “Быть или не быть?” имеет конец. И особенно трагично то, что цветаевский монолог трагически оборвался после возвращения Марины Ивановны на родину…
XX век закончился, и многое сегодня мы подвергаем переоценке. Но стихи Цветаевой не теряют своей свежести, яркости, не перестают удивлять нас. Творчество каждого поэта – это исповедь. Это доказала Марина Ивановна Цветаева.