Роман “Отцы и дети” вызвал оживленную полемику в различных слоях русского общества, он стал объектом идейной и политической борьбы между различными журналами 60-х годов. В процессе этой дискусии журналы консервативного направления (“Русский вестник”, “Время”) столкнулись с либеральными (“Отечественные записки”, “Библиотека для чтения”). Редактор “Русского вестника” М. Н. Катков в статьях “Роман Тургенева и его критики” и “О нашем нигилизме (по поводу романа Тургенева)” утверждал, что нигилизм – общественная болезнь, с которой надо бороться путем усиления охранительных консервативных начал; что занятия “новых людей” естественными науками – дело несерьезное и праздное; наконец, что “Отцы и дети” ничем не отличаются от целого ряда антинигилистических романов других писателей.
Своеобразную позицию в оценке тургеневского романа и образа его главного героя занял Ф. М. Достоевский. По Достоевскому, Базаров – это “теоретик”, находящийся в разладе с “жизнью”, это жертва своей собственной, сухой и отвлеченной теории. Иными словами, это герой, близкий к Раскольникову. Однако Достоевский избегает конкретного рассмотрения теории Базарова. Он верно утверждает, что всякая отвлеченная, рассудочная теория разбивается о жизнь и приносит человеку страдания и мучения. Но о причинах порождения этих теорий, об их социальной обусловленности он не говорит.
Таким образом, Достоевский сводит всю проблематику романа к этико-психологическому комплексу, заслоняет социальное общечеловеческим, вместо того чтобы вскрыть специфику того и другого.
В отличие от консервативно-либерального лагеря, демократические журналы разошлись в оценке проблем тургеневского романа: “Современник” и “Искра” увидели в нем клевету на демократов-разночинцев; “Русское слово” и “Дело” заняли противоположную позицию.
Ведущие критики журнала “Современник” не могли откликнуться на роман “Отцы и дети”: Добролюбов к этому времени умер, а Чернышевский был арестован. С рядом статей о романе Тургенева в “Современнике” выступил М. А. Антонович. В своих статьях (“Асмодей нашего времени”, “Промахи”, “Лжереалисты”, “Современные романы”) он руководствовался рядом тактических соображений, не позволивших ему с достаточной степенью объективности оценить роман Тургенева. И хотя идейно-политическая предпосылка М. Антоновича была верной, эстетические принципы критика при подходе к роману оказались противоположными эстетическим принципам Чернышевского и Добролюбова: М. Антонович подменял по существу то, что фактически было отражено в романе, тем, что, по его мнению, хотел сказать автор. М. Антонович превратно истолковал и образ Базарова, сочтя героя обжорой, болтуном, циником, пьянчужкой, хвастунишкой, жалкой карикатурой на молодежь, а весь роман – клеветой на молодое поколение.
Верно указав на весьма существенные стороны тургеневского замысла, продиктованные классовой тенденцией писателя, Антонович в то же время не обратил внимания ни на противоречия в мировоззрении Тургенева, ни на борьбу между его классовой тенденцией и реалистическим изображением жизни. Естественно, что такая полемическая односторонность, даже при верной исходной политической позиции, помешала критику объективно оценить проблематику романа.
Глубже других современников Тургенева понял роман “Отцы и дети” и объяснил его идейный смысл Писарев, сотрудничавший в те годы в демократическом журнале “Русское слово”. Его точка зрения на произведение Тургенева выражена в статьях “Базаров”, “Нерешенный вопрос”, “Прогулка по садам российской словесности”, “Посмотрим!”, “Новый тип” и др.
Писарев подошел к роману “Отцы и дети” с теми же эстетическими критериями, с которыми анализировали предшествующие произведения Тургенева лидеры “Современника” Чернышевский и Добролюбов. В своих статьях он подробно и обстоятельно анализирует идеи тургеневского романа. Критик вскрывает причины появления новых людей в 60-х годах XIX века, изучает склад их мышления, обстоятельства воспитания, их поведение в обществе, их идеалы, наконец, определяет степень достоверности, с которой они отражены в различных произведениях художественной литературы, и в том числе в романе Тургенева.
Уже в первой статье “Базаров” Писарев подчеркивает общественное и художественное значение “Отцов и детей”: “Все наше молодое поколение с своими стремлениями и идеями может узнать себя в действующих лицах этого романа”. Обратив внимание читателей на то, что “художественная отделка (романа) безукоризненно хороша”, что “характеры и положения, сцены и картины нарисованы наглядно”, критик указывает на актуальность произведения и на оригинальность создателя: “Читая роман Тургенева, мы видим в нем типы настоящей минуты и в то же время отдаем себе отчет в тех изменениях, которые испытали явления действительности, проходя через сознание художника”.
Исходя из такой общей высокой оценки произведения Тургенева, Писарев приступает к анализу сущности образов романа. Его точка зрения сводится к следующим основным положениям.
Во-первых, сняв с Базарова обвинение в карикатурности, несправедливо возведенное на него М. Антоновичем, Писарев глубоко объяснил положительный смысл главного героя романа, подчеркнул жизненную важность и социальную значимость Базаровых для развития общества. Для Писарева, как и для нас, Базаров – это человек дела, естественник, экспериментатор. Он “признает только то, что можно ощупать руками, увидать глазами, положить на язык, словом, только то, что можно освидетельствовать одним из пяти чувств”. Опыт сделался для Базарова единственным источником познания. Именно в этом Писарев видел отличие нового человека Базарова от “лишних людей” Рудиных, Онегиных, Печориных. Он писал: “…у Печориных есть воля без знания, у Рудиных – знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое”.
Во-вторых, Писарев подробно анализирует отношения Базарова к окружающим его людям: братьям Кирсановым, к сыну Николая Петровича Аркадию, к Ситникову и Кукшиной, к Одинцовой, к своим родителям. Здесь критик высказывает много глубоких и интересных эти-ко-психологических наблюдений. Так, сопоставляя Базарова и Павла Петровича, Писарев говорит о двух сильных характерах: “Павел Петрович и Базаров могли бы, при известных условиях, явиться яркими представителями: первый – сковывающей, леденящей силы прошедшего, второй – разрушительной, освобождающей силы настоящего”. Эта психологическая характеристика верна, однако далее Писарев слишком категорично относит Павла Петровича к печоринскому типу, не принимая во внимание, что Павлу Петровичу не присущи печоринские скептицизм и презрение к аристократическому обществу.
В отличие от критиков, которые по возрастному признаку зачисляли в лагерь “детей” и Аркадия Кирсанова, и Ситникова, и Кукшину, Писарев четко разграничил этих героев. Он отнес к лагерю “детей” только одного Базарова, и это верно. Аркадия Кирсанова критик истолковал как типичного либерального барича, человека слабохарактерного, подверженного разным влияниям, как временного попутчика Базарова. Он даже сравнил Аркадия с куском чистого и мягкого воска: “Вы можете сделать из него все, что хотите, но зато после вас всякий другой точно так же может сделать с ним все, что этому другому будет угодно”. Писарев определил точно и отношение Базарова к Аркадию, и перспективы развития подобных “нигилистов на час”: “Базаров видит своего так называемого друга насквозь и нисколько его не уважает. Но иногда, как мыслящий человек и как страстный скульптор, он увлекается тем разумным выражением, которое его же собственное влияние накладывает порою на мягкие черты его воскового друга”.
Самым решительным образом отделил Писарев от Базарова карикатурных нигилистов Ситникова и Кукшину. Критик понял, что в образах этих пустых подражателей Базарова Тургенев высмеивал “искажения великих и прекрасных идей”.
В-третьих, Писарев категорически возражал критикам, которые считали, что нигилизм является чужеземной теорией и ничего русского в себе не заключает. Автор “Реалистов” с удовлетворением отмечал, что именно в русском обществе выработалось совершенно самостоятельное направление мысли – критическое, и вот оно-то присуще новым людям типа Базарова. Писарев прямо заявил: “…наш теперешний литературный реализм не выписан из-за границы в готовом виде, а формируется у нас дома”.
В-четвертых, Писарев во всех своих статьях энергично боролся против критиков и публицистов, близких к реакционному журналу “Русский вестник”, считавших роман “Отцы и дети” родоначальником так называемых антинигилистических романов.
Отделив роман Тургенева от антинигилистических романов 60-х годов, Писарев в то же время сблизил его с романом Чернышевского “Что делать?”. В статье “Новый тип”, переименованной позднее в “Мыслящий пролетариат”, критик отнес к Лопухову и Кирсанову – героям романа “Что делать?” – и тургеневского Базарова как “очень яркого представителя нового типа”. Одно из существенных различий между старыми и новыми людьми Писарев видел во взгляде на труд как на необходимое условие жизни человека. Он, вслед за Чернышевским, утверждал, что для разночинцев-демократов “труд и наслаждение сливаются в одно общее понятие, называющееся удовлетворением потребностей организма”.
Писарев оценил Тургенева как великого художника, для которого, правда жизни стоит выше его собственных классовых симпатий. “Тургенев… прежде всего художник… его образы живут своею жизнью; он любит их, он увлекается ими… Вглядываясь в своего Базарова, Тургенев, как человек и как художник, растет в своем романе, растет на наших глазах и дорастает до правильного понимания, до справедливой оценки созданного типа”. Все позднейшие критики и исследователи, которые писали о противоречиях в мировоззрении Тургенева, о несовпадении творческого замысла писателя и результата, несомненно исходили из этого важного и верного наблюдения Писарева.
Общая оценка Писаревым явлений русской действительности 60-х годов, его взгляд на Базарова как на типичного русского естественника-реалиста той поры, на творчество Тургенева в целом были наиболее объективными. Не случайно мысли Писарева о романе “Отцы и дети” разделял Герцен. Он прямо писал о статье “Базаров”: “Статья эта подтверждает мою точку зрения. В своей односторонности она вернее и замечательнее f чем о ней думали ее противники”. Здесь же Герцен замечает, что Писарев “в Базарове узнал себя и своих и добавил, чего недоставало в книге”, что Базаров “для Писарева – больше чем свой”, что критик “знает сердце своего Базарова дотла, он исповедуется за него”.
Герцен солидарен с Писаревым и в характеристике поступков Базарова, и в объяснении условий, породивших людей практических, людей дела. Не соглашается Герцен с Писаревым только в понимании “отцов”. Для Герцена подлинными отцами Базаровых, их идейными предшественниками были либо декабристы, либо люди типа Бельтова и Рудина, к которым он с гордостью причислял и самого себя. Обращаясь к шестидесятникам, Герцен спрашивал о декабристах: “Как у молодого поколения недостало ясновидения, такта, сердца понять все величие, всю силу этих блестящих юношей, выходящих из рядов гвардии, этих баловней знатности, богатства, оставляющих свои гостиные и свои груды золота для требования человеческих прав, для протеста, для заявления, за которое – и они знали это – их ждали веревка палача и каторжная работа?”.
Говоря о декабристах, Герцен тонко улавливал преемственность поколений от дворянских революционеров к разночинцам. Поэтому он так высоко оценил Чацкого, в котором видел тип декабриста, и сожалел, что ни Базаров, ни Писарев не поняли своей близости к этому типу. Здесь Герцен был прав.
Что же касается Бельтова и Рудина как духовных предшественников Базарова, то Герцен здесь продолжал старый спор, начатый еще в начале 60-х годов, с Чернышевским, в котором последний был ближе к истине. Герцен призывал не “стравлять Базарова с Рудиным, разобраться, в чем красные нитки, их связующие, и в чем причины их возникновений и их превращений?” Он не видел, что Базаровы и Рудины стояли по разные стороны баррикад, что цели и задачи у них были разные.
Роман Тургенева всколыхнул все слои русского общества. Полемика о нигилизме, об образе естественника, демократа Базарова продолжалась целое десятилетие на страницах почти всех журналов той поры.
Критики XX века В. В. Боровский и А. В. Луначарский считали роман “Отцы и дети” значительным явлением не только литературы, но и всей общественной жизни, крупным фактом идейной борьбы 60-х годов. Анализируя этапы русского освободительного движения, В. Боровский писал: “…Базаров был ранним представителем разночинской (мелкобуржуазной) интеллигенции того периода, когда она во всеоружии мысли и воли готова была силой знания создать новые миры из туманности народной массы”.
А. В. Луначарский считал Базарова человеком огромного ума и воли. Но в то же время его не удовлетворяло то, что Тургенев привел своего героя в тупик, изобразил его “упершимся в стену, не видящим в жизни никакого смысла”. И тем не менее А. В. Луначарский так определил значение романа Тургенева для наших дней: “И сейчас, несмотря на то, что мы не похожи на людей тогдашнего времени, “Отцы и дети” – еще живой роман, и все споры, которые вокруг него велись, находят известный отклик в наших душах”.
Споры вокруг философских и этических проблем романа “Отцы и дети” продолжались и в XX веке. С особенной остротой они вспыхнули в 50-60-х годах прошлого столетия. Развернулась дискуссия, вызванная статьей В. А. Архипова “К творческой истории романа И. С. Тургенева “Отцы и дети”. В этой статье автор пытался поднять на щит и развить раскритикованную ранее точку зрения М. Антоновича. В. А. Архипов писал, что роман появился в результате сговора Тургенева с Катковым – редактором “Русского вестника (“сговор был налицо”) и сделки того же Каткова с советчиком Тургенева П. В. Анненковым (“В кабинете Каткова в Леонтьевском переулке, как и следовало ожидать, состоялась сделка либерала с реакционером”).
Против столь вульгарного и несправедливого истолкования истории романа “Отцы и дети” еще в 1869 году решительно возражал сам Тургенев в своем очерке “По поводу “Отцов и детей”: “Помнится, один критик (Тургенев имел в виду М. Антоновича) в сильных и красноречивых выражениях, прямо ко мне обращенных, представил меня вместе с г-м Катковым в виде двух заговорщиков, в тишине уединенного кабинета замышляющих свой гнусный ков, свою клевету на молодые русские силы… Картина вышла эффектная!”
Попытка В. А. Архипова реанимировать точку зрения, осмеянную и опровергнутую самим Тургеневым, вызвала оживленную дискуссию, в которую включились журналы “Русская литература”, “Вопросы литературы”, “Новый мир”, “Подъем”, “Нева”, “Литература в школе”, а также “Литературная газета”. Итоги дискуссии были подведены в статье Г, Фридлендера “К спорам об “Отцах и детях” и в редакционной статье “Литературоведение и современность” в “Вопросах литературы”. В них отмечается общечеловеческое значение романа и его главного героя. На этих же позициях стоим и мы, современные читатели романа.
Свободен ли от мифов и талисманов “отрицатель” Базаров? Чем решительнее отрицание, чем менее обнаруживает оно колебаний и сомнений, тем лучше, тем могущественнее авторитет, тем возвышеннее идол, тем непоколебимее вера. Не только идол, но и талисман есть у Базарова. Это, по замечанию Каткова, книжка Бюхнера, играющая роль какого-то талисмана. Ту же мысль высказывают и современные исследователи; “Нетрудно заметить, что книга Бюхнера имеет для Базарова особенное значение. Герой часто носит ее с собой и, при случае пусть несколько пренебрежительно, но рекомендует читать окружающим, словно новоявленный проповедник”.
Действительно, уже вскоре после своего появления сочинение Бюхнера воспринималось современниками, вследствие необыкновенной популярности, в качестве своего рода “библии материализма”. И несмотря на то, что все в романе, включая самого автора, подчеркивают, будто Базаров ни во что не верит, нельзя не заметить, что именно в свою “библию” силы и материи он как раз верит, причем верит неутомимо и даже идеально, почти по-шиллеровски.
Интересно, что Базаров недоволен почти молитвенным отношением Николае Петровича к Пушкину и неизменно прерывает неоднократные попытки Кирсанова обратиться к авторитету великого поэта. Однако неудача Базарова в попытке заменить томик Пушкина в руках Николая Петровича сочинением Бюхнера приобретает символический смысл. Пушкинская поэзия освещает весь роман – от цитируемых Николаем Петровичем стихов из “Евгения Онегина” (3-я глава) до перифраза в последней главе строк из стихотворения “Брожу ли я вдоль улиц шумных…”. Получается, что никакая наука не заменит веру и искусство, никакая польза не заменит любовь и поэзию. Вспомним, что позже, в эпизоде разговора Базарова с Фенечкой, “ученая книга, мудреная” со статьей “о креозоте” “скользнула со скамейки на землю” как раз в тот момент, когда Базаров увлеченно говорил комплименты Фенечке… Наконец, в последних словах умирающего Базарова не поминается никакая наука. Слова “Дуньте на умирающую лампаду” звучат романтично, а фраза “Теперь… темнота…” не случайно перекликается с гамлетовской “The rest is silence” (“Дальше – тишина”).
Этими же словами, кстати, заканчивается тургеневская повесть: “Довольно”. Оказывается, в конце романа Базаров сам заговорил, как Пушкин или Тургенев. Можно даже сказать, что Пушкин – это талисман всего тургеневского романа. Тургеневу близка мудрая позиция автора “Евгения Онегина” (“Но я молчу: Два века ссорить не хочу”) и вообще та особенность пушкинского творчества, о которой хорошо сказал В. Н. Турбин: “Любимый прием Пушкина: повторять в современности древность”. Ранее это, хотя и с явным неудовольствием, отмечал И. Ф. Анненский, писавший о Тургеневе: “Это был пушкинец, пожалуй, самый чистокровный. Тургенев гармонизировал только старое, весь среди милых его сердцу условностей. Для Тургенева даже новое точно когда-то уже было”.
Обращают на себя внимание и неоднократные упоминания о заразных заболеваниях, эпидемиях, вспыхивающих то тут, то там в неспокойное лето 1859 года. “Холера стала появляться кое-где по окрестностям”, именно с Павлом Петровичем случается “довольно сильный принадок”, причем Павел Кирсанов.- единственный обитатель Марьина, упорно отказывавшийся (до дуэли) от медицинской помощи Базарова. Упоминается (в рассказах Василия Ивановича) “любопытный эпизод чумы в Бессарабии”, хотя и давний. Наконец, роковой порез Базаров получает при вскрытии трупа тифозного больного (тоже заразная болезнь!). Таким образом, в романе Тургенева силы матери-природы наказывают храбреца, самоуверенно бросившего вызов року. Мотив ослепления перед смертью можно усмотреть также в последних словах Базарова, которые мы сравнивали с последними словами Гамлета.
Здесь мы рассмотрели лишь небольшую часть всех переплетений романа с мифами и легендами мира. Базаров, Кирсанов, женщины, присутствующие в романе, и даже слуга – Все в понимании Тургенева зависимы от талисманов, их жизни переплетены между собой и закольцованы.