В. Г. РАСПУТИН
ПОЖАР
В поселке загорелись склады.
Герой повести – Иван Петрович – бежит на пожар. Как человек опытный – не с пустыми руками, а с топором. От складов может загореться и улица.
Склады были построены без учета возможности огня: “русский человек и всегда-то умен был задним умом, и всегда-то устраивался он так, чтоб удобно было жить и пользоваться, а не как способней и легче уберечься и спастись”.
Начали сколачиваться группы спасателей. “Разобрали крышу – огонь споткнулся о пустоту”.
Обычный российский беспорядок на пожаре проявляется особенно отчетливо: “бабы с ведрами понабежали, а водовозку найти не могут. С Ангары на коромысле таскают. На такой ад – на коромысле! Да это ж все одно, что встать в ряд и чихать на него. Из огнетушителя – один пшик. Ни пены, ни гангрены”.
“Народу было густо, сбежался едва не весь поселок, но не нашлось, кто сумел бы организовать его в одну разумную твердую силу, способную остановить огонь”.
Поселок выстроили при леспромхозе.
“Неуютный и неопрятный, и не городского и не деревенского, а бивуачного типа был этот поселок, не обустраиваясь с прицелом на детей и внуков, а лишь бы лето перелетовать, а потом и зиму перезимовать. Дети между тем рождались, вырастали и сами к этой поре заводили детей”. Но воспринимался поселок “как остановка, все как временное пристанище, откуда не сегодня завтра сниматься”.
Улицы были прямые и широкие, линию соблюдали строго. Но тяжелая техника разбила их, летом лесовозы и трактора намешивали в ненастье грязь, которая потом засыхала, превращаясь в каменные гряды, а для стариков – в неодолимые горы. “Каждый год поссовет собирал по рублю со двора на тротуары, каждый год их настилали, но наступала весна, когда надо подвозить дрова, и от тротуаров, по которым волочили и на которые накатывали кряжи, оставались одни щепки”.
Деревьев у домов почти нет. “Те же самые люди, которые в своих старых деревнях, откуда они сюда съехались, и жизни не могли представить себе без зелени под окнами, здесь и палисадники не выставляли. И улица ревела и смотрела в стекла без всякой запинки”.
“Одно слово: леспромхоз – промышленные заготовки леса. Лес вырубать – не хлеб сеять”.
Уничтожили лес – и снимайся на новое место. Лес уничтожают дочиста. Техника пошла такая, что никакого подроста после себя не оставит. О том, что будет дальше, никто и не думает.
На пожаре возникают споры. Вот, вытащили со склада мотоцикл “Урал”. А говорили – нету!
Начальник ругается с кладовщицей Валей, которая отказывается отпирать свой склад: растащат!
– Сгори-ит! – надрывался начальник.
– Тушите. А открывать, чтоб растащили, я не обязана. Тушите.
Двери склада решили ломать. А на страже добра поставить ответственного дядю Мишу Хампо.
Егоров из Егоровки, Иван Петрович, все время вспоминает свою родную деревню. Живы в нем моральные устои крестьянства, поэтому и местные “архаровцы” (искатели легкой наживы) зовут его законником.
В родную деревню возле Ангары и тайги много лет назад вернулся бравый сержант Егоров с войны.
Разглядел в соседней деревне Алену, “которая так неумело и бесхитростно таращила на него свои и без того огромные зенки и так испугалась, когда он впервые взял ее под руку, что он не стал больше никого искать”. Стал шоферить на новой машине. В семье появились дети.
“Иван Петрович остался в Егоровке, ужился и успокоился, нисколько не страдая от глухомани, которая с годами помаленьку просветлялась: провели электричество, чаще стали притыкаться к егоровскому берегу белые пароходы…”
И тут решили государственные мужи затопить Егоровку под водохранилище. Пришлось перебираться в леспромхозовский поселок Сосновка. Автор посвящает нас во внутренний мир и прошлое героя, а тем временем на пожаре открыли уже продуктовый склад. Много там всякого добра: и колбаса, и красная рыба. Народ этого добра не видит – ни в поселке, ни на лесоповале. Все начальству отправляют – “неробам”.
Горько Ивану Петровичу, но он продолжает спасать добро – выкидывать продукты из горящего склада.
Огонь разгорался, пора было отступать. Один из “архаровцев” вытащил увлекшегося Ивана Петровича из склада:
– Сгоришь, законник!
Промтоварные склады не спасти, а продовольственные можно бы, будь машина и будь побольше порядка. Но “пожарку”, единственную на весь леспромхоз, еще года два назад разнесли на запчасти, она только числится на вооружении…
Ищет взглядом Иван Петрович на пожарище свою Алену – она тоже где-то при деле. Ищет – не находит. “Архаровцы” взялись за разграбление бутылок со спиртным.
Как прокралось в быт и в души беззаконие? Не сразу, исподволь. Иначе и быть не могло, если “жизнь состоит в том, чтоб рубить”.
Все больше в поселке “легких людей”, признающих только гульбу и водку. Директор школы “взялся подсчитать, сколько в шести деревнях, слившихся в Сосновку, погибло народу за войну и сколько его сгинуло не своей смертью за последние четыре года. Не своей смертью – это значит пьяная стрельба, поножовщина, утонувшие и замерзшие, задавленные на лесосеках по своему ли, по чужому ли недогляду. И разница вышла небольшая”.
“Иван Петрович размышлял: свет переворачивается не сразу, не одним махом, а вот так, как у нас: было не положено, не принято, стало положено и принято, было нельзя – стало можно, считалось за позор, за смертный грех – почитается за ловкость и доблесть. И до каких же пор мы будем сдавать то, на чем вечно держались?”
Ради плана лесозаготовок разрушаются не только леса и земли, гибнут людские души.
…Пожар продолжается. Ребятишки и бабы тянут со склада какие – то маленькие баночки и коробочки. “Архаровцы” хлещут и растаскивают вино и водку. Кладовщица кричит, чтоб спасали растительное масло – больше не подвезут. Наш герой внял ее крикам и ринулся на спасение масла.
“Иван Петрович искал растительное масло в бутылках, а оно оказалось в железной бочке. Он с трудом, обжигая руки, повалил ее, огромную, с раздутыми боками, побывавшую не в одной переделке, но выкатить не мог, под его усилиями она только раскачивалась. Он заторопился к цепочке и, не вглядываясь и не выбирая, выхватил из нее первое попавшееся звено. Оно оборотилось тем самым парнем, вместе с которым сбивали крышу и который принес наверх известие о найденном мотоцикле “Урал”. От парня пахнуло кипяченой водкой; ничего не понимая, но и не сопротивляясь, он запрыгал вслед за Иваном Петровичем. Вдвоем, где руками, где ногами, они выкатили бочку”.
Нужно было спасать муку.
“В последнем, мучном складе не одна только была мука и не с одними только крупами, хранили еще и сахар. Средь муки и крупы он держался по-барски: они, сваленные как попало в мешках на пол, оплыли серой пылью, для сахара же с левой стороны устроили настил и подстелили брезент. И кули, в каких он был, отличались чистотой и доброшивом, и уложены они были аккуратно. Будто не свои же мужики таскали и укладывали, а вызывали бригаду из-за границы. По привычке хвататься прежде за тяжелое, ноги понесли Ивана Петровича к сахару. Но Афоня Бронников придержал:
– Давай, Иван Петрович, за муку”.
Однако мешки с мукой уложены в два человеческих роста – не перетаскать вдвоем. Разыскивая подмогу, Иван Петрович видит Алену.
– Ты смотри, – не тащи себе ничего, как другие, – предупреждает законник жену.
Она обижается:
– Много я себе за жизнь натаскала?
Тридцать лет прожили Иван да Алена. На тридцатилетие свадьбы объехали они своих выросших детей: двух дочек и сына. “Городские удобства” дочери в Иркутске ужасно расстроили Егорова: удобства – девятый этаж. А лифт не работает! Дочь надорвалась, лежит в больнице.
Сын Борька в Хабаровске работает техником в небольшом аэропорту. Красивый и богатый поселок, весь в зелени и уборе. Борис с женой жил своим домом, при доме – сад.
Порадовался отец за Борьку. Сын зовет отца с матерью переезжать к нему. Ивану Петровичу жаль покидать Сосновку – хоть и неуютная она, но полжизни ей отдано. Однако учащаются конфликты с “архаровцами”, Иван Петрович не спускает им хулиганства, безответственности, нарушений дисциплины. И его противники подстраивают так, что его чуть не придавило лесиной.
Палисадник перед его избой разворотили…
“Спасение было одно: уехать”.
Уехать – и увезти Алену. За тридцать лет совместной жизни муж и жена сроднились необычайно. В дороге Иван Петрович всегда говорит в воображении со своей Аленой – и всегда знает, что она скажет нужное слово. Герой считает, что мужик, который женского голоса не слышит, – пустое существо.
“Алена для Ивана Петровича была больше чем жена. В этой маленькой расторопной фигуре, как во всеединой троице, сошлось все, чем может быть женщина”.
“Давным-давно, еще жили в Егоровке, возился как-то Иван Петрович под машиной с невыключенным раскрытым мотором. Машина была старая, ЗИС-150. Он только после отыскал, где подтекало, а до того и не
Знал – мотор вдруг вспыхнул. Распластанный на земле и растерявшийся, Иван Петрович обмер. И выскочил он, когда на него чем-то сыпануло. В углу стоял короб с песком. Алена одним махом подхватила его и ухнула на огонь. Потом, когда короб снова наполнили, Иван Петрович с великим трудом едва отодрал его от земли. Алене нечего было и пытаться.
– Это не я и была, – простодушно решила она. – Это кто-то, чтоб спасти тебя, мои руки подхватил да свою силу подставил. А я ниче и не помню. И тяжели вроде никакой не было.
И сколько такого случалось, что кто-то ее руками подымал и подымал непосильные тяжели”.
Таскает и таскает Иван Петрович мешки с мукой, уже подобрались помощники – человек десять. Руки работают, спина уже от тяжести трещит, а мысли текут: “Четыре подпорки у человека в жизни: дом с семьей, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. И все четыре одна важней другой. Захромает какая – весь свет внаклон”.
Старинный друг, земляк и единомышленник Афоня спрашивает Ивана, вправду ли тот собрался уезжать. Вправду.
– Ты уедешь, я уеду – кто останется?
– Кто-нибудь останется.
– Кто? Кто – кто-нибудь, Иван Петрович? – на последнем голосовом дожиме не сказал – простонал Афоня. – Эх!.. Неужто так и бросим?! Обчистим до ниточки и бросим! И нате – берите, кому не лень!
На пожаре берут, кому не лень. Иван Петрович с Афоней спасают мешки с мукой из огня, а кто-то из “архаровцев” уже тянет их в сторону и прячет неподалеку.
Дядя Миша Хампо (он наполовину парализован и может выговорить только: “Хамп-о-о-о…”), человек необыкновенной честности, “сторож-самостав”, пытается отбить у “архаровцев” какой-то мешок “с цветными тряпками” – и те насмерть забивают его колотушкой.
После того как отшумел пожар, отправляется Иван Петрович пройтись в сторону кладбища. Мрачные мысли одолевают его с новой силой: “Уехать? Остаться?”
“Молчит, не то встречая, не то провожая его, земля.
Молчит земля.
Что ты есть, молчаливая наша земля, доколе молчишь ты?
И разве молчишь ты?”