Я читала один фантастический рассказ, в котором главный герой, попав в другую эпоху и на другую планету, признается там
Мастером – величайшим магом и чародеем. Свое колдовство он осуществлял с помощью стихов. Стихов Осипа Мандельштама.
“Колдовство, безумство, волшебство”, – так писал о поэзии Мандельштама Леонид Киселев. И правда, стоит лишь прочитать строки:
Золотое руно, где же ты” золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный, –
И уже невольно погружаешься в изысканный, полный чудес и прозрений мир – мир манделыптамовской поэзии. Кажется, он соткан из звездного света, из легких сентябрьских паутинок, летящих по ветру, из сверкающего снега. И все это – близкое, удивительно простое и такое волшебное и естественное. И хочется иногда воскликнуть вместе с поэтом:
Что, если вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?
“Он иначе сочетал слова”, – напишут о нем потомки. И это действительно так. Мандельштам не похож ни на кого, и вряд ли найдется человек, способный ему подражать. Для того, чтобы написать:
Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была, –
Нужно особое, манделынтамовское, мироощущение.
Мандельштама очень трудно цитировать, потому что стихи его – это симфонии или полотна, из которых нельзя, не нарушив единства, выбросить что-либо,
Мандельштам обладал редчайшим даром видеть, постигать и принимать мир таким, каков он есть, в его реальности, так, как об этом лучше всех сказано Блоком: “Сотри случайные черты, и ты увидишь – мир прекрасен”.
Миры, созданные Осипом Мандельштамом, действительно прекрасны, потому что их гениальные поэтические образы созданы из библейской скорби и мудрости, из величия древней Эллады, из необычайного драматизма всей русской поэзии.
Они удивительно музыкальны и гармоничны. То и дело появляется в стихах Мандельштама какой-нибудь звуковой поэтический образ: то стон, то мелодия, то всхлип:
Флейты греческой тета и йота –
Словно ей не хватало молвы –
Не изваянная, без отчета,
Зрела, маялась, шла через рвы…
Миры Мандельштама населены удивительными людьми, здесь переплетено все: и жестокая современность, и загадочное средневековье, и вечно юная Древняя Греция. Невозможно определить и “географическую принадлежность” его стихов. Он пишет о “веницейской жизни”, за которой угадывается Петербург, и о “Петрополе”, который ассоциируется с Афинами.
Пространство и время едины в стихах Мандельштама. Нет ни вчера, ни завтра, есть бесконечное сегодня, но в нем нет безысходности, есть радостная, почти детская вера в бессмертие человека и недоумение:
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?
Но в то же время вся его поэзия содержит удивительные прозрения, драматические и трагические ноты и пророчества, касающиеся не только собственной жизни, но и судьбы целого поколения:
Помоги, Господь, эту ночь прожить,
Я за жизнь боюсь, за твою рабу…
В Петербурге жить – словно спать в гробу.
Ночь на дворе. Барская лжа:
После меня – хоть потоп.
Что же потом? Хрип горожан
И толкотня в гардероб.
Бал-маскарад. Век-волкодав.
Так затверди ж назубок:
Шапку в рукав, шапкой в рукав –
И да хранит тебя Бог.
И, несмотря на эти трагические строки, поэзия Мандельштама все равно остается необыкновенно светлой, даже в самые тяжелые годы жизни поэт верен себе и своему творчеству:
Я должен жить, хотя я дважды умер,
А город от воды ополоумел.
Как он хорош, как весел, как скуласт,
Как на лемех приятен жирный пласт,
Как степь лежит в апрельском провороте,
А небо, небо – твой Буонаротти.
Когда-то Марина Цветаева сказала о поэзии Пастернака: “Световой ливень”. Так можно сказать и о поэзии Мандельштама. И он по праву занял свое особое место в блистательной плеяде, украшенной именами великих русских поэтов: Блока, Маяковского, Ахматовой, Хлебникова, Пастернака, Есенина, Цветаевой. Его “световой ливень” никогда не иссякнет, завораживая души и сердца все новых и новых почитателей. Поэт знал, что пишет для будущих поколений, и верил, что если “рассыпать пшеницу по эфиру”, будет отклик, “отклик неба”, оживляемый “дыханием всех веков”:
И, если подлинно поется
И полной грудью, наконец
Все исчезает – остается
Пространство, звезды и певец!