Пушкинскую руку Жму, а не лижу… М. Цветаева
Пушкин — вечный спутник русской литературы. На протяжении почти двух столетий он был советчиком, другом, современником для многих русских поэтов от Тютчева до Вознесенского. И для Марины Цветаевой Пушкин был первой и неизменной поэтической любовью. Она говорила о Пушкине и в стихах, и в прозе.
Цветаева любила живого, а не «хрестоматийного» Пушкина. В своих ранних полудетских стихах «Встреча с Пушкиным» она говорит о своем романтическом родстве с поэтом — веселым «курчавым магом», который вполне мог бы быть спутником ее счастливых коктебельских лет. Она отстаивает «своего» Пушкина, свое право на понимание поэта. Цветаева ревниво охраняет его — даже от его реальной, сложной и противоречивой судьбы. В 1916 году появляется стихотворение «Счастье или грусть…», где Натали Гончарова, холодная красавица, небрежно теребит в прелестных ручках сердце гения и не слышит «стиха литого».
Но по-настоящему, в полный голос, Цветаева сказала о поэте в замечательном стихотворном цикле «Стихи к Пушкину», опубликованном в юбилейном 1937 году. Они разрушают саму атмосферу и обстановку юбилея, попытки превратить образ гения в икону. Ее Пушкин — бешеный бунтарь, выходящий из мер и границ:
Уши лопнули от вопля: «Перед Пушкиным во фрунт!» А куда девали пекло Губ, куда девали — бунт Пушкинский? уст окаянство? Пушкин — в меру пушкинъянца?
Критики часто упрекали Цветаеву в излишней усложненности стиха, ставя в пример классическую, в том числе и пушкинскую, поэзию. Но она считала, что великий новатор Пушкин — ее союзник в деле обновления поэтического языка:
Пушкиным — не бейте! Ибо бью вас — им!
Самым значительным из всего, что Цветаева написала о Пушкине, является очерк «Пушкин и Пугачев». Здесь она говорит о народности гениального поэта — не о сусальной этнографичности, а о подлинной близости Пушкина народной нравственности и поэзии, о его истолковании образа народного вожака Пугачева. Для самой Цветаевой тема русской истории приобрела особый, современный смысл.
Она звучала так: стихийно свободный поэт — и великий мятежник, освободительная сила искусства — и питающая его народная правда. Здесь был и личный опыт переживания революционной эпохи. Еще в очерке «Мой Пушкин» Цветаева призналась, что страстно полюбила пушкинского Пугачева: «Все дело было в том, что я от природы любила волка, а не ягненка» . Такова уж была ее природа — любить наперекор. И далее: «Сказав «волк», я назвала Вожатого. Назвав Вожатого — я назвала Пугачева: волка, на этот раз ягненка пощадившего, волка в темный лес ягненка поволокшего — любить». В «Пушкине и Пугачеве» Цветаева говорит о своем понимании живой жизни с ее добром и злом. Добро воплощено не в Гриневе, небрежно наградившем Вожатого заячьим тулупчиком, а в Пугачеве -«недобром», «лихом», «страх-человеке», который про тулупчик не забыл. И за тулупчик расплатился щедро — даровал ему жизнь. И не хотел расстаться с Гриневым, устраивал его дела — и все только потому, что полюбил прямодушного подпоручика. Так среди ужаса беспощадного бунта торжествует бескорыстное человеческое добро.
Здесь Цветаева касается вопроса о правде жизни и правде искусства. Почему в «Истории Пугачева» Пушкин изобразил вождя мятежников зверем, а в написанной позже «Капитанской дочке» — великодушным героем? Ведь он, как историк, знал о темных сторонах бунта, но как художник — начисто забыл про них. Пушкин, говорит Цветаева, понимал, что истинное искусство не терпит ни прославления зла, ни любования им. Он поднимает Пугачева в своей повести до высот народного предания, народной мечты о добром и справедливом царе. Сквозь призму взаимоотношений Гринева и Пугачева Цветаева рассматривает и взаимоотношения Пушкина с властями. Его никто не пощадил: «Самозванец — врага — за правду — отпустил. Самодержец — поэта — за правду — приковал». Пушкин — олицетворение стреноженной свободы, мешающей спокойно жить царям.
Очерки Цветаевой проникают в самую глубь пушкинского творчества, его художественного мышления. Они написаны совершенно свободным, естественным, раскованным языком. При этом речь ее точна, афористично сжата, полна иронии и сарказма, играет всеми оттенками смысловых значений. Мысль и речь в ее прозе — нерасторжимы. И притом это — проза поэта, где дышит лирическая стихия. Она пристрастна, беспредельно искренна и в своем восторге и в негодовании, и поэтому доносит до нас всю глубину отношения к «солнцу русской поэзии» — Пушкину.