РОЛЬ ЯЗЫКА В КОМЕДИИ Д. И. ФОНВИЗИНА “НЕДОРОСЛЬ”
Определяя роль языка в комедии Д. И. Фонвизина “Недоросль”, в первую очередь следует принять во внимание общие законы классицизма. Особенностью языка комедии эпохи классицизма являлось то, что он был лишен внутреннего единства. Для трагедии же был характерен “высокий” стиль, который был обусловлен ее тематикой, выбором героев, характером их речи. Все персонажи трагедии – и положительные, и отрицательные, говорили одинаково изящным, “благородным” языком, а потому придать их речи индивидуальный отпечаток было очень трудно. В комедии, напротив, язык был более разнообразен, поскольку ее героями были люди разного общественного положения, разного культурного уровня и обычно невежественным дворянам противопоставлялись дворяне просвещенные, образованные. Это определило сочетание в ней элемента “высокого”, “украшенного” стиля со стилем “низким”, простым.
Комедии классицизма было свойственно и то, что речь ее отрицательных персонажей отличалась большим правдоподобием и художественной выразительностью. В силу того, что персонажи комедии классицизма являлись носителями совершенно определенных свойств характера, речь их была подчинена в каждом конкретном случае раскрытию этого свойства. Что касается отрицательных персонажей, то необходимо выделить еще одну особенность – близость языка непросвещенных дворян к стихии просторечия, что проявлялось и в отборе слов, и в синтаксической организации фраз. Фонвизин переносит на сцену речь, подслушанную непосредственно в жизни: на улице, в дворянских домах. Именно поэтому в языке его персонажей звучали интонации живого разговорного языка.
Речь невежественной Простаковой ближе к речи Еремеевны, но отличается от речи Стародума и Правдина. В ней преобладают властные, повелительные интонации, не допускающие возражения, и соответствующая лексика – разговорные выражения, бранные слова. Простакова обращается к Тришке: “Аты, скот, подойди поближе. Не говорила ль я тебе, воровская харя, чтоб ты кафтан пустил шире. Дитя, первое, растет; другое, дитя и без узкого кафтана деликатного сложения. Скажи, болван, чем ты оправдаешься?” Такое же обращение и к Еремеевне, прослужившей у Простаковой почти сорок лет. В обращении к Митрофану звучит мягкая, добрая интонация. Сердце матери наполнено безграничной любовью, и эта любовь проявляется в словах. Яркой иллюстрацией смены интонации в речи Простаковой служит следующий монолог: “Ты ж еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собой, а после обеда тотчас сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя теперь из глаз не выпущу. Как скажу тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек”.
Таким образом, речевая характеристика Простаковой служит цели оттенить индивидуальные особенности ее характера. В ее речи отображены все перепады настроения в отношении ее к людям. Так, в разговоре Простаковой с мужем появляется презрительная, пренебрежительная интонация. В действительности именно так она и относится к супругу. Братец Скотинин ей ровня, она его не боится, в любое время готова поставить на путь истинный и сама поучиться незатейливой жизненной мудрости: “Хоть бы ты нас поучил, братец батюшка; мы никак не умеем. С тех пор как все, что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем. Такая беда!” В обращении к Стародуму и Правдину Простакова становится заискивающей, при этом как заботливая мать она не забывает и Митрофанушку направить на путь “истинный”: “Говори, Митрофанущка. Как-де, сударь, мне не целовать твоей ручки? Ты мой второй отец”.
Речевые партии индивидуализируют и образы учителей, одновременно создавая комическую ситуацию. Учителя – это всегда представители интеллектуальной элиты, но у Фонвизина все обстоит несколько иначе. Учитель грамматики Кутейкин – семинарист, который подал в консисторию челобитную с прошением освободить от обучения. На прошение несостоявшийся церковник получил довольно остроумный ответ: “Такого-то-де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут ногами”. Учитель математики Цыфиркин – отставной сержант. Вральман – бывший кучер. Словарный запас Кутейкина включает множество церковнославянизмов, устаревших оборотов и синтаксических конструкций: “Меня хоть теперь шелепами, лишь бы выю грешничу путем накостылять”; “Да кабы не умудрил и меня владыко, шедши сюда, забрести на перепутье к нашей просвирне, взалках бы, яко пес до вечеру”; “О, горе мне грешному!”; “Во утрие избию вся грешныя земли”. В речи Цыфиркина изобилует военная лексика, которая прямо указывает на сферу профессиональной деятельности теперешнего учителя математики: “А мы те и честь отдадим. Я доскою…”; “Здешни господа добры командеры!..”; “Спасибо, ваше благородие. Благодарен”. Наиболее интересной в плане характеристики персонажа является речь Вральмана. Всем известна страсть российского дворянства ко всему иностранному: моде, мыслям, языкам. Но в комедии Фонвизина показана противоположная ситуация. Вральман – иностранец, но при этом он выходец из народа, обычный кучер. Фонвизин точно передает иностранный акцент, присущий Вральману, тем самым подчеркивая, что не все иностранное является для русских добром. Кучер Вральман не способен воспитать Митрофана в лучших европейских традициях. Он может вдолбить в голову недоросля только то, что Митрофан и сам видел в своем окружении – беспросветное невежество: “То ли пы тело, капы не самарили ефо на ушенье! Рассиска крамат! Арихметика! Ах, хоспоти поже мой, как туша ф теле остаеса! Как путто пы россиски тфорянин ушь и не мог ф сфете аванзировать пез рассиской крамат!” Мне кажется, речь Вральмана все-таки искусственна. Он не перекручивает русских выражений, активно использует русские пословицы и поговорки: “Я сам терта калашь”; “Ваш трашайший сын также на сфете как-нипудь фсмаститца, лютей пасматреть и сепя покасать. Уталец!”
В основе речи положительных персонажей комедии – книжный литературный язык. Он наиболее соотносится с живым языком наиболее образованной части русского дворянства: для него были характерны синтаксические конструкции, усложненные деепричастными оборотами и придаточными предложениями, “облагороженная” лексика. Все эти особенности делают речь данной группы персонажей комедии близкой к речи героев трагедии. Такой является речь Стародума, которая в наиболее значительных репликах, подобно речи героев трагедии, строится с использованием ораторских приемов: “Слушай, друг мой!”; “Сколь великой душе надобно быть в государе, чтоб стать на стезю истины и никогда с нее не совращаться!”; “О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце”. Словарный состав речи Стародума очищен от грубых слов, в него включены слова, связанные с обозначением общих, отвлеченных понятий: слава, отечество, благосостояние государства, сограждане, благородство, священный обет. Однако количество элементов “высокого” стиля в речи Стародума невелико: она тяготеет к так называемому “среднему стилю”, на базе которого шло формирование национального литературного языка. Интонация ее отличается разнообразием оттенков. В общении с Софьей Стародум мягок, деликатен, напоминает заботливого отца. В его разговоре с членами семейства Простаковых слышны досада, негодование, насмешливость, неприкрытый сарказм. В разговорах с Правдивым речи Стародума присуща философская раздумчивость.
Проанализированные примеры дают основание говорить о том, что особенности языка в комедии “Недоросль” напрямую связаны с общим процессом становления русского национального литературного языка. Речевые партии персонажей служат для раскрытия их характеров, поэтому речь каждого из героев имеет свои словарно-интонационные особенности. Фонвизин как новатор действует в направлении преодоления натурализма разговорного языка отрицательных персонажей и преодоления книжности литературного языка персонажей положительных, тем самым утверждая неограниченные возможности национального русского литературного языка.