Category: Школьные сочинения

Проверьте свою память и назовите произведения, в которых вы встречали имена героев: Святогор, Артур, Ланселот, Роланд, Герасим, Людмила, Мизгирь, Руслан, Татьяна.

Святогор встречался в былинах; Герасим и Татьяна – в повести И. С. Тургенева “Муму”; Людмила и Руслан – в поэме А. С. Пушкина “Руслан и Людмила”; Мизгирь – в “Снегурочке” А. Н. Островского. Знакомство с героями, имеющими имена Артур, Ланселот, Роланд, у вас еще впереди.

Существуют ли в произведениях герои без имени? Вспомните их.

Множество таких героев вы увидели в пьесе А. Н. Островского “Снегурочка”. В списке действующих лиц пролога есть такое указание: “Берендеи обоего пола и всякого возраста. Свита Весны, птицы: журавли, гуси, утки, грачи, сороки, скворцы, жаворонки и другие”. Герои без имени встречаются почти в каждом художественном произведении.

Какие произведения названы именами своих героев?

Именами героев названы многие художественные произведения. Это “Руслан и Людмила”, “Снегурочка”. Иногда имя героя входит в словосочетание, которое является названием произведения, как, например, “Приключения Тома Сойера”, “Приключения барона Мюнхгаузена”, “Алиса в Стране чудес”.

В каждом произведении вы узнавали об имени героя: иногда вы узнавали его из названия произведения, иногда – из реплик других героев, иногда – из разъяснений автора. Вспомните такие случаи и приведите примеры.

Имя героя иногда мы узнаем из названия произведения: “Приключения Калле Блюмквиста”, “Рассказ о первом путешествии Синдбада-морехода”. Можно узнать имя героя и из реплик других героев. Так, мы узнаем имена многих героев поэмы “Руслан и Людмила” и из реплик других героев и из разъяснений автора.

В драматических произведениях – пьесах перечень имен героев дается в специальном списке, который называется афишей. Так, в “Снегурочке” такой список есть перед прологом и перед каждым действием пьесы.

Попробуйте составить краткий рассказ об одном из героев произведений, помещенных в учебниках-хрестоматиях 5 и 6 классов.

Приведем пример одного из таких рассказов.

“Во время Отечественной войны 1812 года Петя Ростов попал в партизанский отряд. Он был смелый и решительный подросток и мечтал о подвиге. Ему удалось удачно съездить в разведку во вражеский отряд, и он первым ворвался к французам во время нападения. Его смелость принесла партизанам победу, но сам Петя погиб. Так смелость и решительность подростка помогли ему совершить подвиг”.

Монологи каких героев вы помните наизусть? Вспомните и прочтите.

Чаще всего запоминаются монологи из стихотворных произведений. Многие любят исполнять фрагменты из поэмы А. С. Пушкина “Руслан и Людмила”. Легко запоминаются и монологи из сказок, особенно если они в вариантах повторяются несколько раз.

Дайте речевую характеристику одного из литературных героев.

Речевая характеристика литературного героя интересна тогда, когда она помогает понять этого героя, его характер, поступки.

Так, речевая характеристика Тома Сойера должна показать, что он хорошо владел словом и был фантазером. Том был многословен и всегда готов говорить о своих выдумках и замыслах. Он плохо умел слушать своих собеседников и поэтому часто попадал впросак. При этом можно поискать и любимые слова героя и определить, как он строит свои предложения. Так, Том иногда перебивал сам себя и не всегда дослушивал своих собеседников.

Как же говорил Гек Финн? В его речи были ошибки, она не была связной и плавной. Он знал не так много слов, как Том. Но речь Гека была точной и никогда не отвлекала его от главного – того, о чем он начал говорить.

Можно создать и речевую характеристику Маши, используя дневник, который создала девочка. Именно в дневнике она сохранила некоторые разговорные фразы, поэтому ее письменная речь помогает понять, какой была речь устная.

Как можно охарактеризовать отношение авторов приключенческих книг к своим героям? Возможно ли дать этим героям краткие характеристики?

Едва ли существует приключенческое произведение, в котором читатель не определил сразу, кто из героев “хороший”, а кто “плохой” по оценке автора. Сюжет каждого приключенческого произведения сталкивает между собой героев, которые резко отличаются и своими качествами, и отношением автора. Конечно, иногда среди героев таких книг мы встречаем людей, которые сначала нравятся, а затем вызывают неприязнь. Но чаще мы сразу можем дать, пусть краткую, характеристику всем героям. Например, в романе Жюля Верна “Дети капитана Гранта” есть злодеи, а не только друзья путешественников. И их характеристика так же возможна, как и характеристика любого другого героя всей трилогии, даже самого таинственного – капитана Немо.

В характеристику героя необходимо включать рассказ о его деятельности, об отношении к тем, кто его окружает, и нашу собственную оценку, которая неизбежно возникает при чтении.

В каких произведениях вы встретили “африканского охотника” и человека по прозвищу Монтигомо Ястребиный Коготь?

Оба этих героя встретились нам в произведениях русских писателей, которые и охотой в Африке никогда не занимались, и не бывали в прериях Северной Америки. И рассказывали они не о чужеземцах, а о мальчишках, которые жили в России. Об охоте на слонов и о прериях эти герои знали лишь по книгам. А. Т. Аверченко рассказал об “африканском охотнике”, который увлекался известным и сейчас Майн Ридом, а А. П. Чехов – о гимназисте Чечевицыне, который гордо именовал себя Монтигомо Ястребиный Коготь.

В рассказах вы встретились со своими ровесниками – увлеченными читателями приключенческой литературы.

Что в рассказе о герое кажется вам самым важным: имя, портрет, суждения, поступки, отношение к окружающим?

Большинство учеников сразу же говорит о важности поступков. Однако, когда мы говорим о человеке, мы хотим его увидеть, представить себе не только события, в которых он участвовал, но и его общий облик, и при этом понять причины, которые вызывали его поступки. Поэтому рассказ о любом герое, как и о своем однокласснике, мы обычно начинаем с описания его внешности – портрета, одежды, манеры поведения, а вспоминая поступки, думаем о причинах, по которым совершены те или иные действия, о взглядах героя, которые вызвали эти поступки. Каждый человек ведет непрерывный диалог: мы общаемся с людьми, которые нас окружают. При этом складываются те или иные отношения с этими людьми. Эти отношения часто влияют на наши взгляды и, в конечном счете, на поступки. Поэтому при чтении мы часто невольно следим и за этой стороной повествования. Так, отдавая предпочтение поступку и его описанию, мы также видим важность создания общей оценки героя, которая сводит воедино все стороны его изображения.

Что сильнее влияет на наше отношение к герою: поступки героя; суждения героя о жизни и людях; оценки героя окружающими; то, как героя изобразил автор; собственные наблюдения и ваши суждения как читателя?

Наше отношение к герою складывается из множества причин и, в конечном счете, определяется самостоятельно. Однако такое суждение может опираться как на случайные впечатления, так и на серьезные размышления над прочитанным. И если мы всерьез задумываемся над тем, что читаем, то все же на первое место чаще всего выносим поступки героя.

Кто из героев-ровесников умел быть настоящим другом?

Во многих книгах о ровесниках есть герои, которые имели хороших друзей и умели дружить сами. Если открыть оглавление учебника-хрестоматии, то можно перечислить их по порядку. В “Снегурочке” это Лель, в “Свече на ветру” – Ланселот, в балладе “Роланд-оруженосец” – юноша Роланд, в “Отрывках из журнала Маши” – сама героиня.

Заставляет подумать о том, какой должна быть дружба, описание гимназических годов Темы. Рассказ Ф. А. Искандера об инсценировке сказки Пушкина очень хорошо показывает, как рождается настоящая дружба в процессе творчества.

Особенно привлекают примеры дружбы на страницах приключенческих произведений: Том и Гек, Герберт и его старшие друзья, юный рассказчик и гардемарин… Каждый читатель может добавить еще множество примеров.

С кем из героев вам было бы интересно поспорить? О чем?

Каждый может выбрать себе оппонента для спора и назначить тему словесного поединка. Важно, чтобы избранная тема была интересна всем окружающим. Можно не спорить самим, а проследить за спором, который описан в произведении. Часто читатели с удивлением останавливаются на споре Гека Финна и Джима по поводу иностранных языков. Сначала их удивляет, как можно не понять, что такие языки существуют, а затем они затрудняются объяснить, почему же они возникли в таком огромном количестве.

Но споры чаще возникают по поводу нравственных оценок поступков и суждений. Так, в одном из классов возник спор о “технологии” мошеннических проделок, которые организовывали “незнакомцы”, спасенные Геком и Джимом, а также об эксплуатации своих спасителей этими проходимцами.

Спор о том, кто более удачный рассказчик, обычно возникает при обсуждении рассказа о “светопреставлении” .

Попробуйте порассуждать о том, как сюжет связан с героем или как поступок героя связан с его характером и взглядами.

Сюжет любого художественного произведения неизбежно связан с характером героя. Сюжет рассказывает о серии, цепочке взаимосвязанных событий. Сами же события во многом предопределены характером их участников. Так, трус едва ли совершит героический поступок, а умный и уравновешенный человек, прежде чем совершит поступок, его взвесит, к нему подготовится.

Столь же неразрывные связи существуют и между поступком и взглядами человека. И подвиг, и предательство в равной мере объясняются взглядами совершившего их человека. Но эти связи не такие уж прямолинейные. Володя совсем не хотел бежать из семьи и совершил побег под жестким давлением своего приятеля, Монтигомо Ястребиного Когтя. Но если подумать, то все же связь очевидна и тут – эту уступку более решительному товарищу он сделал благодаря своей мягкости и малодушию. Связь поступка и личных качеств ясна.

Какой герой прочитанных произведений кажется вам таким ярким и интересным человеком, что вызывает желание подражать его поведению, взглядам и поступкам? Какой герой мог бы стать вашим закадычным другом?

Часто восхищение ярким героем вызывает желание ему подражать. Но среди таких героев обычно мы встречаем личности, подражание которым не в наших силах. Без особой физической подготовки и специального снаряжения нельзя повторить подвиг Роланда или победить рыцаря свиты Короля Артура Ланселота. Но желание подражать важно и полезно не столько тем, что оно вызывает поступок. Еще важней, что оно также порождает желание оценивать события и собственные действия с тех позиций, которые нас привлекли в герое. Например, рыцари не могли совершить подлость. Очевидно, что ее также не может совершить человек, для которого они стали образцом для подражания.

Среди героев, встреченных на страницах книг, особенно привлекают герои-ровесники. Поэтому легко назвать и Роланда, и Ланселота, и других ровесников. Однако при этом нужно учитывать не только вызываемую ими симпатию, но и то, насколько вы могли бы быть интересными для них. Стоит помнить, что выбор хорошего друга обязывает и того, кто его выбрал, обладать определенными качествами: трус не может дружить с героем, равным Роланду.

Подготовьте диалог вашего разговора с самым интересным собеседником, которого вы встретили на страницах учебника.

Среди диалогов, которые пытались создать шестиклассники в конце учебного года, были беседы со всеми вновь обретенными на страницах книг приятелями. Здесь были и средневековые герои, и покорители космоса. Особенно забавны оказались попытки изобразить разговор с теми, кто ограничен в знаниях. Таким был, например, диалог с Джимом по поводу примет. Читая повествование о Томе и Геке, мы не раз замечали, как суеверны все без исключения герои повести. Но так как и сейчас многие ученики тоже верят в приметы, что никак нельзя одобрить, то нашелся ученик, который изобразил фрагмент спора о приметах между собой и Джимом.

Джим. Я всегда верил в приметы. И это точно – не заметишь важную примету, и сразу же – беда!

Я. Взрослый человек должен уметь объяснить, почему же примета вызывает определенное следствие.

Джим. Но если встретишь черную кошку, то обязательно случится что-то плохое, и вовсе не нужно объяснять какие-то причины!

Я. А есть страны, в которых встреча с черной кошкой – счастливая примета!

Джим. Вот пусть они и объясняют, почему у них все не как у людей!

Охарактеризуйте героев произведений, которых вы встретили в учебнике этого года, как читателей. Попробуйте создать читательскую характеристику Багрову-внуку, герою рассказа “Смерть африканского охотника” или любому другому персонажу.

Автор книги “Детские годы Багрова-внука” в рассказе о своем герое – а он был, как вы помните, героем автобиографического произведения, – специально остановился на особенностях Сережи как читателя. Его читательская характеристика несложна: мальчик – увлеченный читатель и очень славный фантазер. Сам он свою способность окружать все, прочитанное в книге, собственными фантазиями считает серьезным недостатком. У вас может быть и другое мнение. Скорее, Сережа очень активно включался в читательский процесс и расширял рамки всего нарисованного писателем. Он не искажал то, о чем узнал, а, скорее, помогал картине обрастать вполне допустимыми и объяснимыми деталями.

Столь же увлеченный читатель -“африканский охотник”, имени которого мы так и не узнали. Он еще более активно “продолжает” жить, пытаясь расширить страницы книг. Он даже пытается найти в жизни события и героев, которые бы напоминали то, чем он увлечен. Его разочарование героями из цирка, казалось бы, рушит читательскую сказку, и он зарывает свои любимые книги в песок. Но обаяние чтения сильнее, рассказ не случайно завершается словами о том, какими пулями нужно стрелять в слонов. Наш “африканский охотник” так и не ушел из плена приключенческой литературы.

М. А. Булгаков – русский писатель, основной период творчества которого пришелся на трудные 1920-1940 годы, когда отношения между художником и властью до крайности усложнились. Булгаков неоднократно обращался к теме “Художник и общество” . Наиболее полное воплощение эта тема получила в романе “Мастер и Маргарита”.

В своих более ранних произведениях Булгаков противопоставлял одухотворенного и одинокого человека антигуманизму “власти” и “стихийности” истории. В “Мастере и Маргарите”, своей наиболее зрелой вещи, писатель приходит к другой мысли. Человек, а в особенности художник, обязан всей своей душой и совестью участвовать в борьбе за совершенствование мира, в котором он живет. Позиция неучастия, а тем более капитуляции для Булгакова неприемлема.

В 20-е годы, когда возникал замысел романа, оформились концепции А, И. Опарина и Дж. Холдейна о происхождении жизни на Земле. Согласно их взглядам, мир вообще, и мир человеческий в том числе, возникли в результате эволюции от примитивных форм ко все более сложным, от механических к органическим, от животных к человеческим, от эгоистических к одухотворенным. Как врач и естественник, человек большой эрудиции, Булгаков был знаком с этой теорией. Она нашла художественное отражение в романе “Мастер и Маргарита” в разных образах и символах. В частности, в романе “свет” противоположен “покою”. Ведь “свет” – это движение, и путь человеческих стремлений к нему бесконечен. “Покой” – это уход из жизни. По мнению Булгакова, только в борьбе, в преодолении жизненных трудностей может обрести себя человек.

Суд земной в лице литературных критиков Латунского и К° осудил Мастера. В обществе воинствующего атеизма его обвинили в “апологии Иисуса Христа”, в “пилатчине” и старообрядстве. И хотя Мастер прекрасно понимает всю фальшь этих обвинений, он оказывается морально сломлен. Но не этот суд главный.

Почему Мастер так быстро отрекается от своих идей, от своего романа? Он даже пытается отказаться от своей великой любви – Маргариты. Видимо, потому что и раньше в его жизни было немало случайного, импульсивного. Лишь по стечению обстоятельств он начинает работу над романом. Возможно, если бы не вера и поддержка Маргариты, он не окончил бы роман вовсе. Не случайно Булгаков ни разу на протяжении романа не показал своего героя в работе, в усилиях духа. Конечно, на него обрушились жизненные невзгоды, но не так скоро должен отступать человек. А он всю жизнь бежит от окружающего мира – то в исторический музей, то в подвал, то в клинику для душевнобольных. Зная обстановку в стране, где в 1930-е годы усилились репрессии, можно было предположить, что Мастера поместили в клинику власти по обвинению в инакомыслии. Но нет – он попадает туда по собственному желанию, даже находит, что “здесь очень и очень неплохо”. Он уверяет себя, что “не нужно задаваться большими планами”.

Вот почему Булгаков осуждает своего героя. Мастер выпал из цепи непрерывной человеческой борьбы за совершенствование жизни. Великая борьба Добра и Зла за душу человека – это противостояние космического мрака и самоотверженного и творческого человеческого света. Мастеру не удается остаться борцом до конца. Позади него остаются тревоги и волнения жизни действительной и трудной. Впереди его ждет призрачное, условное существование вне жизни, вне “света”. Он сам обрек себя на бездействие духа. Вот почему ему дарован “покой”.

Одинокий, к тебе прихожу,

Околдован огнями любви…

А. Блок

Ранний А. Блок предстает перед нами как тонко чувствующий лирик, которому присущи и романтические порывы, и томление, и восторг, и предчувствия. Горький писал о нем, что “это настоящий, волею божьей поэт и человек бесстрашной искренности”.

На формирование А. Блока как поэта оказало большое влияние учение Вл. Соловьева, поэта, религиозного мыслителя и философа конца XIX в. Блок на время становится мистиком, видя в событиях окружающего мира предвестников конца света. Спасение от наступающего хаоса поэт видит в начале “Вечной женственности”, символе Красоты и Добра, которые и получили свое развернутое воплощение в первом поэтическом сборнике А. Блока “Стихи о Прекрасной Даме”. Эта книга не только отразила юношескую влюбленность поэта в Л. Д. Менделееву, которая стала впоследствии его женой, всегда была его мукой и радостью. Но Прекрасная Дама в интерпретации поэта принимает внеземные, сверхчувственные формы, становится символом высшего воплощения совершенства, гармонии, красоты, женственности.

Предчувствую Тебя, Года проходят мимо. Все в облике одном предчувствую Тебя. Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо, И молча жду, – тоскуя и любя.

“Стихи о Прекрасной Даме” почти полностью отрешены от быта, от реальной жизни, поэтому у главного образа, к которому обращены все мечты и надежды поэта, нет имени – и множество имен: Дочь света, Таинственная Дева, Вечная Любовь, Владычица Вселенной, Святая, Светлая, Ясная, Тихая, Певчая… Лирический герой искренне верит и ждет встречи с ней, надеясь, что это поможет преобразить мир:

О, взойди же предо мною Не в одном воображеньи!

Однако в то же время поэт предчувствует и бесконечно боится того, что может произойти обман, подмена: “Но страшно мне – изменишь облик Ты…” Это тревожит лирического героя, не дает ему покоя, но в конце концов так и случается:

Ты, обманут неизвестным: За священные мечты, Невозможно бестелесным Открывать свои черты.

Со временем окружающий мир с его трагедиями и конфликтами, человеческими страданиями, хаосом, революционными событиями вторгается в изолированный мир мечтаний и идеалов А. Блока, нарушает так и не найденную гармонию. И поэт начинает понимать, насколько недостижим в реальности его идеал:

Мне страшно с Тобой встречаться, Страшнее Тебя не встречать… А хмурое небо низко – Покрыло и самый Храм. Я знаю: Ты здесь. Ты близко. Тебя здесь нет. Ты – там.

Поэт чувствует надвигающиеся большие перемены как в собственной судьбе, так и в судьбе своей страны, ощущает, что близится решающее, необычное время, обращающее все прошлые надежды в призраки:

Убегаю в прошедшие миги, Закрываю от страха глаза На листах холодеющей книги – Золотая девичья коса. Надо мной небосвод уже низок, Черный сон тяготеет в груди. Мой конец предначертанный близок, И война, и пожар – впереди.

Именно в это время А. Блок утрачивает веру в свое “виденье, непостижимое уму”: “Ты в поля отошла без возврата”. Но перед поэтом открылся реальный мир – многообразный, противоречивый, человечески-земной, новый.

Отворяются двери – там мерцанья, И за ярким окошком – виденья. Не знаю – и не скрою незнанья, Но усну – и потекут сновиденья.

Сам автор охарактеризовал особенность построения “Обломова”. 1 часть он называет “увертюрой всего романа”, своеобразным “прологом” к основной части, где разворачивается сюжетное движение: это “поэма любви”, составляющая 2 и 3 части произведения. Только с признанием Обломова в любви к Ольге возникает романное действие. Именно здесь выявляется авторская позиция по отношению к герою и уточняется смысл понятия “обломовщина”. Итог “поэмы любви”, а вместе с ней и итог жизни главного героя, подводится в заключительной 4 части романа.

Таким образом, сюжетную основу произведения составляет история любви дворянского интеллигента, помещика Обломова к девушке цельного и одухотворенного характера Ольге Ильинской. Именно в любовной интриге сходятся все идейные линии романа, она составляет его идейно-композиционный центр. В драматическом действии показан подлинный характер главного героя, который разительно отличается от того, который мы видим в 1 части.

Такое значение любовной интриги в романе определяется писательской концепцией, согласно которой “любовь, с силою архимедова рычага, движет миром”. Писатель считал, что это главное начало бытия. Человек, по мнению Гончарова, может раскрываться, показывать свою сущность только пройдя “школу любви”. Все герои романа проходят эту школу. Даже Штольц, натура непоэтическая, приземленная, получив согласие Ольги, восклицает: “Вот оно, последнее счастье человека!”

Можно сказать, что “Обломов” – роман не просто с любовным сюжетом. Это – роман о разных формах любви, проявляющихся в судьбах людей, во многом противоположных друг другу. Они отражаются в разных семейных укладах: семьях Обломова и Пшеницыной, Штольца и Ольги. Как и сами герои, жизнь этих семей изображается в соответствии с принципом антитезы, играющим важнейшую идейнокомпозиционную роль в романе. Во внешне счастливой, гармоничной семье Штольца и Ольги, основанной на любви и взаимоуважении, отсутствует главное – в ней нет устремленности к идеалу, общезначимой цели, эта семья как бы замкнута в самой себе. Вот почему Ольга в своей семейной жизни повторяет путь духовной неудовлетворенности Обломова, которой нет у Штольца. Антиподом семьи Штольца и Ольги является другой семейный союз – Обломова и Пшеницыной. Но и здесь автор не находит ту “норму”, которую мечтает видеть. Умозрительности семьи Штольца противопоставляется нарочитая приземленность семьи Обломова и Агафьи Матвеевны, а потому и здесь нет искомой гармонии ума и сердца.

Смерть Обломова – это приговор тому, что связано в его характере с “обломовщиной”, зато светлые стороны его натуры продолжаются в судьбах любивших его. Оказывается, что он не только губит себя своей апатией, бездеятельностью, но и внушает редкую любовь, которая меняет человека. Рядом с ним расцвела Ольга, и даже в счастливой семье со Штольцем она все чаще вспоминает Обломова. Обломов открыл человеческий смысл и свет, вдохнул душу в ранее почти автоматическое существование Агафьи Матвеевны. Недаром после смерти Обломова возникает неожиданное сближение этих двух столь несхожих героинь. Так оказывается, что слабый, пассивный Обломов обладал талантом доброты, который превращал его в натуру, активно воздействующую на других, пробуждающую в них все лучшее, доброе, высокое. Но такой человек обречен в современном мире. “Между идеалом и действительностью лежит. .. бездна, через которую еще не найден мост, да едва и построится когда”, – констатировал Гончаров, и это противоречие выводит главную проблему романа далеко за пределы изображенной в нем эпохи.

Многообразный мир художественного произведения не только трудно, но даже и невозможно “втиснуть” в какие-то определенные рамки, “разложить по полочкам”, разъяснить с помощью логических формул, понятий, графиков или схем. Богатство художественного содержания такому анализу активно сопротивляется. Но попытаться обнаружить какую-то систему все же можно, при том необходимом условии, разумеется, что она не будет противоречить авторскому замыслу.

Что было важнее всего для Толстого при создании “Войны и мира”? Откроем начало третьей части второго тома: “Жизнь между тем, настоящая жизнь людей со своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, со своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.

Как видите, самое главное для писателя – это настоящая жизнь, понимаемая как мощная и неукротимая стихия, противостоящая любым явлениям, событиям, установленным законам, если они не совпадают с интересами простых, обыкновенных людей. На этом и строится система образов в “Войне и мире”.

Есть люди, которые живут нормальной, естественной жизнью. Это один мир. Есть другой, построенный на иных, неестественных интересах. Это мир обреченный, лишенный движения и развития, мир, подчиненный заранее установленным правилам, обрядам, регламентам, всякого рода условностям, абстрактным теориям, мир, который в основе своей мертв.

Толстой принципиально не принимает любую теоретическую схоластику, отъединяющуюся от реальной, простой, нормальной жизни. Так, о генерале Пфуле в романе сказано, что он из любви к теории “ненавидел всякую практику и знать ее не хотел”. Именно по этой причине князю Андрею не нравится Сперанский с его “непоколебимой верой в силу ума”. И даже Соня оказывается в конце концов “пустышкой”, потому что в ее добродетельности есть элемент рассудочности, расчета. Любая искусственность, роль, которую пытается вольно или невольно играть человек, запрограммированность отвергаются Толстым и его любимыми героями. Наташа Ростова говорит о Долохове: “У него все назначено, а я этого не люблю”.

Возникает представление о двух началах в жизни: война и мир, зло и добро, смерть и жизнь. И все действующие лица так или иначе тяготеют к одному из этих полюсов. Одни выбирают цель жизни сразу и не испытывают никаких колебаний – Курагины, Берг. Другие проходят через долгий путь мучительных колебаний, ошибок, поисков, но в конечном счете “прибиваются” к одному из двух берегов. Не так-то просто было, например, Борису Друбецкому преодолеть себя, свои нормальные человеческие чувства, прежде чем он решился сделать предложение богатой Жюли, которую он не только не любит, но, кажется, вообще терпеть не может.

Система образов в романе основана на достаточно четкой и последовательной антитезе народности и антинародности, естественного и искусственного, человечного и бесчеловечного, наконец, “кутузовского” и “наполеоновского”.

Кутузов и Наполеон образуют в романе два своеобразных нравственных полюса, к которым тяготеют или от которых отталкиваются различные действующие лица. Что касается любимых толстовских героев, то они как раз показаны в процессе постоянного изменения, преодоления замкнутости и эгоистической односторонности. Они в дороге, в пути, и уже одно это делает их дорогими и близкими автору.

Термин “акмеизм” и имя Н. Гумилева неразрывно связаны. Он оказался единственным, кто в полной мере воплотил идеологическую программу этого литературного направления. Появление акмеистов было своеобразным протестом против “обесценивания” слова. “Роза” перестала быть символом Богоматери, Вечной Женственности, стала абсолютно земным цветком. “Бытие”, “вечность”, “София” – эти слова уходили из поэтического лексикона.

Вот описание жирафа из стихотворения Гумилева: Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озер. Здесь жираф предстает не в символическом, а в своем истинном виде. И эмоции, которые вызывает образ животного, живые, а не книжные.

Акмеисты одержали победу. Это была победа Н. Гумилева. Создатель яркого и самобытного литературного течения – акмеизма, – он завоевал симпатии читателей не только силой художественного таланта, оригинальностью и совершенством поэтических откровений, но и фанатичной любовью к путешествиям и странствиям, которые стали неотъемлемой частью его жизни и творчества. Муза Дальних Странствий, воспетая им во многих стихах, стала проводником поэта в непроходимых джунглях Центральной Африки, в огнедышащих песках Сахары, в верховьях и устье многоводного Нила, в мрачных горах Абиссинии и экзотических лесах Мадагаскара… Древние города Европы, Ближний Восток, Средиземное море…

И вот вся жизнь! Круженье, пенье, Моря, пустыни, города, Мелькающее отраженье Потерянного навсегда.

Настоящее произведение поэтического искусства, декламировал Гумилев в статье “Наследие символизма и акмеизм”, должно быть совершенным, отточенным, как лезвие бритвы. Достижимо ли это? Можно ли превратить теоретические выкладки в реальность стихов? Это достижимо, утверждал Гумилев, если поэт станет героем, выбирающим трудный и опасный путь. Оставалось только подтвердить это жизнью. И он это делал. От природы робкий, физически слабый, он приказал себе стать сильным и решительным, отправиться в длительные и рискованные путешествия, стать охотником на львов и носорогов, пойти добровольцем на фронт в империалистическую войну и получить за храбрость два солдатских Георгия и, наконец, оказавшись в следственной камере Петроградской губчека, заявлять следователю о своем “монархизме” вместо того, чтобы предпринять попытку оправдаться и спасти себе жизнь. Мечтательный лирик, он вытравил из своего сердца влюбленность и задумчивость, избавился от грусти и растерянности и в горниле страстей выковал сильный, звенящий, как дамасская сабля, голос, уничтожающий человеческий страх и покорность, прокладывающий дорогу человеческой гордости и мужеству. Героями его стихотворений становятся открыватели новых земель и флибустьеры, скитальцы, средневековые рыцари, охотники на африканских зверей и бесстрашные капитаны… Герои реальные и мифические, жившие много веков тому назад и современники, решившие достичь Северного полюса, – все они становились помощниками поэта, мечтавшего сделать своих читателей героями “сильной, веселой и злой планеты”.

Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать, что надо.

Следует отметить, что уже в раннем творчестве поэта наметились основные черты, которые, так или иначе изменяясь и совершенствуясь, прошли через все его сборники и составили в конечном итоге неповторимый облик его поэтики. Что же это за черты? Безусловно, романтический дух большинства его произведений, обусловивший выбор определенной системы художественных средств: образной структуры, композиции, сюжета, поэтической речи. Презрение к миру денежных интересов, мещанскому благополучию, духовной бездеятельности, неприятие буржуазной морали побуждали поэта создавать героев по контрасту с современниками, героев, одухотворенных идеями дерзкими, но в основе своей – благородными, охваченными неистовой страстью к переменам, открытиям, борьбе, торжествующими победу над внешним миром, даже если эта победа досталась ценой их жизни.

Как конквистадор в панцире железном, Я вышел в путь и весело иду, То отдыхая в радостном саду, То наклоняясь к пропастям и безднам. Пусть смерть приходит, я зову любую! Я с нею буду биться до конца, И, может быть, рукою мертвеца Я лилию добуду голубую.

Второй характерной особенностью поэзии Гумилева является отточенность, филигранность формы, изысканность рифм, гармония и благозвучность звуковых повторов, возвышенность и благородство поэтической интонации. “Начиная с “Пути конквистадоров” и кончая “Огненным столпом “, – отмечал литературовед Э. Ф. Тоилербах, – поэт неизменно шел одной и той же дорогой: к совершенству формы, к магии слова, к деспотическому овладению стихом”. В стихотворении “Поэту” Гумилев выразил свое отношение к поэтической форме и требования к ремеслу стихотворца:

Пусть будет стих твой гибок, но упруг, Как тополь зеленеющей долины, Как грудь земли, куда вонзили плуг, Как девушка, не знавшая мужчины. Уверенную строгость береги: Твой стих не должен ни порхать, ни биться. Хотя у музы легкие шаги, Она богиня, а не танцовщица.

Третьей характерной чертой творчества поэта является его пристрастие к экзотике, интерес к африканскому и азиатскому континентам, к мифологии и фольклору племен, населяющим их, к яркой и буйной растительности, необычным животным. Яркий, пестрый мир гумилевских стихотворений не вызывает сложных ассоциаций, зато всегда радует читателя своей самобытностью. Выстрелами на дуэли были убиты Пушкин и Лермонтов, пробитое пулей, перестало клокотать сердце Маяковского, безумная жестокость оборвала жизнь Н. Гумилева…

Сколько поэтов преждевременно потеряла Россия! Как воскресить их? Как оживить? Живой водой воистину может стать наше прикосновение к их стихам, наша память о них. Только тогда расцветут “сады души” погибших поэтов и удивят нас своей красотой и благородством.

Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор черный, Глубокие, прозрачные бассейны. Растенья в них, как сны, необычайны. Пускай сирокко бесится в пустыне, Сады моей души всегда узорны.

Трагическая с рождения судьба Лермонтова во многом определила настроение его поэзии. Николаевская эпоха наложила свой отпечаток на творчество поэта. Это усугублялось тяжелыми обстоятельствами жизни Лермонтова, особенностями его натуры. Детство его было омрачено сложными отношениями в семье, что отразилось в стихах:

Ужасная судьба отца и сына

Жить розно и в разлуке умереть…

Благородный, язвительный, наделенный могучими страстями, Лермонтов глубоко страдал от невозможности быть понятым:

Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской

И, как преступник перед казнью,

Ищу кругом души родной…

Образ разочарованного человека, враждующего с обществом, проходит через все его творчество. Лермонтов был одинок, и тема одиночества звучит в каждом его произведении. Это во многом объясняется личными качествами поэта. По свидетельствам современников, он был резким, замкнутым человеком. Однако главная причина трагического одиночества Лермонтова заключается, видимо, в том, что он редко встречал в жизни людей, отвечавших его необычайно высоким нравственным и интеллектуальным требованиям. Как преображается лирический герой Лермонтова в стихотворении “Памяти А. И. Одоевского”, когда речь идет о близком, любимом друге!

Но он погиб далеко от друзей…

Мир сердцу твоему, мой милый Саша!

Покрытое землей чужих полей,

Пусть тихо спит оно, как дружба наша

В немом кладбище памяти моей!

Исполненное грусти и нежности, это стихотворение рождено чувством невосполнимой утраты. Но чаще одиночество, тоска поэта выливаются в гневное презрение к людям, чью неприязнь или равнодушие он всегда воспринимал очень болезненно:

И будут

О смерти больше веселиться,

Чем о рождении моем…

В стихотворениях “Монолог”, “1 января 1841 года” и во многих других Лермонтов шлет проклятия “светским цепям”, убивающим душу человека.

Сложный характер Лермонтова лишь обострял те противоречия, которые сложились между думающим, страстным поэтом и равнодушной, холодной светской толпой. Уже в его юношеских стихотворениях звучит возмущение жестокостью законов и униженным положением человека в России второй четверти XIX века:

Там рано жизнь тяжка бывает для людей.

Там за утехами несется укоризна,

Там стонет человек от рабства и цепей!..

Друг! этот край… моя отчизна!

Ранняя разочарованность в политической ситуации, невозможность применить свои силы на гражданском поприще в те годы, после поражения декабристов, – все это было истинной трагедией для Лермонтова. Он не раз открыто, бесстрашно выступал против сытых вельмож, полицейского надзора:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Тяжелое положение в николаевской России Лермонтов переживал, как личное горе. В стихотворениях “Дума”, “Смерть поэта”, “Родина” отразилась его боль, связанная с пассивностью молодого поколения, утратой истинных ценностей.

Скорбь и одиночество, вызванные общественными и личными причинами, наполняют все творчество Лермонтова. Стремлением поэта к истинному чувству и болью неразделенности проникнута его любовная лирика:

Страшись любви: она пройдет,

Она мечтой твой ум встревожит,

Тоска по ней тебя убьет,

Ничто воскреснуть не поможет.

Вся тяжесть одиночества и скорби поэта с огромной силой воплотилась в произведениях о природе. Пейзаж здесь неотделим от переживаний автора. Лермонтов то противопоставляет свой внутренний мир цветению природы, то сравнивает собственную судьбу с печальной историей одинокой сосны или гонимого ветром листка.

Иногда автор пытается отыскать в природе спасение от преследующего его отчаянья:

Когда волнуется желтеющая нива

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка…

… Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, –

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

Величие и мудрое спокойствие природы становятся последней отрадой осмеянного пророка.

Чувство скорби не покидает Лермонтова, когда он обращается к теме назначения поэзии. Тяжкие сомнения, боль за певца, продающего свое вдохновение, звучат в стихотворениях “Безумец я…” и “Поэт”:

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

Свое утратил назначенье,

На злато променяв ту власть, которой свет

Внимал в немом благоговенье?

На смену “сладостному союзу” поэтов, воспетому Пушкиным, приходит одиночество Лермонтова. Пушкинское гордое безразличие к мнению толпы сменяется порывом:

…Кто

Толпе мои расскажет думы?

Я – или Бог – или никто!

Но толпа не понимает и не признает своего гения. И тогда возникает “Пророк”, как крик отчаяния, как выбор, как решение судьбы.

С тех пор, как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Это страшное признание Лермонтова сделано в последний год его жизни. Как будто предчувствуя скорую гибель, поэт смотрит на пройденный путь. В его взгляде с новой силой воплощается глубокая скорбь, всегда сопутствовавшая Лермонтову. “Пророк” – последняя капля в чаше его страданий. И если пушкинское последнее стихотворение “Я памятник себе воздвиг нерукотворный…” устремлено в будущее, то лермонтовский “Пророк” полон отчаянья, в нем нет надежды на признание потомков, нет уверенности в том, что годы труда не пропали даром. Осмеянный, презираемый пророк – вот лермонтовское продолжение и опровержение строк Пушкина:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

В русской литературе скорбь и одиночество Лермонтова приходят на смену жизнеутверждающей, светлой поэзии Пушкина. Противоборство между поэтом и окружающим миром, породившее скорбь и тоску творчества, приводит Лермонтова к трагической гибели.

ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ

В годы изгнания, оказавшиеся наиболее плодотворными для Данте, он создает главное произведение своей жизни – поэму “Божественная комедия”. Это произведение распадается на три части (кантики): “Ад”, “Чистилище” и “Рай”, каждая из которых состоит из 33 песен, что в общей сумме в соединении со вступительной песней дает цифру 100. Вся поэма написана трехстрочными строфами (терцинами).

Ад ПЕСНЬ ПЕРВАЯ Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины. Каков он был, о, как произнесу, Тот дикий лес, дремучий и грозящий, Чей давний ужас в памяти несу! Так горек он, что смерть едва ль не слаще. Но, благо в нем обретши навсегда, Скажу про все, что видел в этой чаще. Не помню сам, как я вошел туда, Настолько сон меня опутал ложью, Когда я сбился с верного следа. Но, к холмному приблизившись подножью, Которым замыкался этот дол, Мне сжавший сердце ужасом и дрожью, Я увидал, едва глаза возвел, Что свет планеты, всюду путеводной, Уже на плечи горные сошел. Тогда вздохнула более свободной И долгий страх превозмогла душа, Измученная ночью безысходной. И словно тот, кто, тяжело дыша, На берег выйдя из пучины пенной, Глядит назад, где волны бьют, страша, Так и мой дух, бегущий и смятенный, Вспять обернулся, озирая путь, Всех уводящий к смерти предреченной. Когда я телу дал передохнуть, Я вверх пошел, и мне была опора В стопе, давившей на земную грудь. И вот, внизу крутого косогора, – Проворная и вьющаяся рысь, Вся в ярких пятнах пестрого узора. Она, кружа, мне преграждала высь, И я не раз на крутизне опасной Возвратным следом помышлял спастись. Был ранний час, и солнце в тверди ясной Сопровождали те же звезды вновь, Что в первый раз, когда их сонм прекрасный Божественная двинула Любовь. Доверясь часу и поре счастливой, Уже не так сжималась в сердце кровь При виде зверя с шерстью прихотливой; Но, ужасом опять его стесня, Навстречу вышел лев с подъятой гривой. Он наступал как будто на меня, От голода рыча освирепело И самый воздух страхом цепеня. И с ним волчица, чье худое тело, Казалось, все алчбы в себе несет; Немало душ из-за нее скорбело. Меня сковал такой тяжелый гнет Перед ее стремящим ужас взглядом, Что я утратил чаянье высот. И как скупец, копивший клад за кладом, Когда приблизится пора утрат, Скорбит и плачет по былым отрадам, Так был и я смятением объят, За шагом шаг волчицей неуемной Туда теснимый, где лучи молчат. Пока к долине я свергался темной, Какой-то муж явился предо мной, От долгого безмолвья словно томный. Его узрев среди пустыни той, “Спаси, – воззвал я голосом унылым, – Будь призрак ты, будь человек живой!” Он отвечал: “Не человек; я был им; Я от ломбардцев низвожу свой род, И Мантуя была их краем милым. Рожден sub Julio, хоть в поздний год, Я в Риме жил под Августовой сенью, Когда еще кумиры чтил народ. Я был поэт и вверил песнопенью, Как сын Анхиза отплыл на закат От гордой Трои, преданной сожженью. Но что же к муке ты спешишь назад? Что не восходишь к выси озаренной, Началу и причине всех отрад?” “Так ты Вергилий, ты родник бездонный, Откуда песни миру потекли? – Ответил я, склоняя лик смущенный. – О честь и светоч всех певцов земли, Уважь любовь и труд неутомимый, Что в свиток твой мне вникнуть помогли! Ты мой учитель, мой пример любимый; Лишь ты один в наследье мне вручил Прекрасный слог, везде превозносимый. Смотри, как этот зверь меня стеснил! О вещий муж, приди мне на подмогу, Я трепещу до сокровенных жил!” “Ты должен выбрать новую дорогу, – Он отвечал мне, увидав мой страх, – И к дикому не возвращаться логу; Волчица, от которой ты в слезах, Всех восходящих гонит, утесняя, И убивает на своих путях; Она такая лютая и злая, Что ненасытно будет голодна, Вслед за едой еще сильней алкая. Со всяческою тварью случена, Она премногих соблазнит, но славный Нагрянет Пес, и кончится она. Не прах земной и не металл двусплавный, А честь, любовь и мудрость он вкусит, Меж войлоком и войлоком державный. Италии он будет верный щит, Той, для которой умерла Камилла, И Эвриал, и Турн, и Нис убит. Свой бег волчица где бы ни стремила, Ее, нагнав, он заточит в Аду, Откуда зависть хищницу взманила. И я тебе скажу в свою чреду: Иди за мной, и в вечные селенья Из этих мест тебя я приведу, И ты увидишь тех, кто чужд скорбям Среди огня, в надежде приобщиться Когда-нибудь к блаженным племенам. Но если выше ты захочешь взвиться, Тебя душа достойнейшая ждет: С ней ты пойдешь, а мы должны проститься; Царь горных высей, возбраняя вход В свой город мне, врагу его устава, Тех не впускает, кто со мной идет. Он всюду царь, но там его держава; Там град его, и там его престол; Блажен, кому открыта эта слава!” “О мой поэт, – ему я речь повел, – Молю Творцом, чьей правды ты не ведал: Чтоб я от зла и гибели ушел, Яви мне путь, о коем ты поведал, Дай врат Петровых мне увидеть свет И тех, кто душу вечной муке предал”. Он двинулся, и я ему вослед.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Так я сошел, покинув круг начальный, Вниз во второй; он менее, чем тот, Но больших мук в нем слышен стон печальный. Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот; Допрос и суд свершает у порога И взмахами хвоста на муку шлет. Едва душа, отпавшая от Бога, Пред ним предстанет с повестью своей, Он, согрешенья различая строго, Обитель Ада назначает ей, Хвост обвивая столько раз вкруг тела, На сколько ей спуститься ступеней. Всегда толпа у грозного предела; Подходят души чередой на суд: Промолвила, вняла и вглубь слетела. “О ты, пришедший в бедственный приют, – Вскричал Минос, меня окинув взглядом И прерывая свой жестокий труд, – Зачем ты здесь и кто с тобою рядом? Не обольщайся, что легко войти!” И вождь в ответ: “Тому, кто сходит Адом, Не преграждай сужденного пути. Того хотят – там, где исполнить властны То, что хотят. И речи прекрати”. И вот я начал различать неясный И дальний стон; вот я пришел туда, Где плач в меня ударил многогласный. Я там, где свет немотствует всегда И словно воет глубина морская, Когда двух вихрей злобствует вражда. То адский ветер, отдыха не зная, Мчит сонмы душ среди окрестной мглы И мучит их, крутя и истязая. Когда они стремятся вдоль скалы, Взлетают крики, жалобы и пени, На Господа ужасные хулы. И я узнал, что этот круг мучений Для тех, кого земная плоть звала, Кто предал разум власти вожделений. И как скворцов уносят их крыла, В дни холода, густым и длинным строем, Так эта буря кружит духов зла Туда, сюда, вниз, вверх огромным роем; Им нет надежды на смягченье мук Или на миг, овеянный покоем. Как журавлиный клин летит на юг С унылой песнью в высоте надгорной, Так предо мной, стеная, несся круг Теней, гонимых вьюгой необорной; И я сказал: “Учитель, кто они, Которых так терзает воздух черный?” Он отвечал: “Вот первая, взгляни: Ее державе многие языки В минувшие покорствовали дни. Она вдалась в такой разврат великий, Что вольность всем была разрешена, Дабы народ не осуждал владыки. То Нинова венчанная жена, Семирамида, древняя царица; Ее земля Султану отдана. Вот нежной страсти горестная жрица, Которой прах Сихея оскорблен; Вот Клеопатра, грешная блудница. А там Елена, тягостных времен Виновница; Ахилл, гроза сражений, Который был любовью побежден; Парис, Тристан”. Бесчисленные тени Он назвал мне и указал рукой, Погубленные жаждой наслаждений. Вняв имена прославленных молвой Воителей и жен из уст поэта, Я смутен стал, и дух затмился мой. Я начал так: “Я бы хотел ответа От этих двух, которых вместе вьет И так легко уносит буря эта”. И мне мой вождь: “Пусть ветер их пригнет Поближе к нам; и пусть любовью молит Их оклик твой; они прервут полет”. Увидев, что их ветер к нам неволит, “О души скорби! – я воззвал. – Сюда! И отзовитесь, если Тот позволит!” Как голуби на сладкий зов гнезда, Поддержанные волею несущей, Раскинув крылья, мчатся без труда, Так и они, паря во мгле гнетущей, Покинули Дидоны скорбный рой На возглас мой, приветливо зовущий. “О ласковый и благостный живой, Ты, посетивший в тьме неизреченной Нас, обагривших кровью мир земной; Когда бы нам был другом царь вселенной, Мы бы молились, чтоб тебя он спас, Сочувственного к муке сокровенной. И если к нам беседа есть у вас, Мы рады говорить и слушать сами, Пока безмолвен вихрь, как здесь сейчас. Я родилась над теми берегами, Где волны, как усталого гонца, Встречают По с попутными реками. Любовь сжигает нежные сердца, И он пленился телом несравнимым, Погубленным так страшно в час конца. Любовь, любить велящая любимым, Меня к нему так властно привлекла, Что этот плен ты видишь нерушимым. Любовь вдвоем на гибель нас вела; В Каине будет наших дней гаситель”. Такая речь из уст у них текла. Скорбящих теней сокрушенный зритель, Я голову в тоске склонил на грудь. “О чем ты думаешь?” – спросил учитель. Я начал так: “О, знал ли кто-нибудь, Какая нега и мечта какая Их привела на этот горький путь!” Потом, к умолкшим слово обращая, Сказал: “Франческа, жалобе твоей Я со слезами внемлю, сострадая. Но расскажи: меж вздохов нежных дней, Что было вам любовною наукой, Раскрывшей слуху тайный зов страстей? ” И мне она: “Тот страждет высшей мукой, Кто радостные помнит времена В несчастии; твой вождь тому порукой. Но если знать до первого зерна Злосчастную любовь ты полон жажды, Слова и слезы расточу сполна. В досужий час читали мы однажды О Ланчелоте сладостный рассказ; Одни мы были, был беспечен каждый. Над книгой взоры встретились не раз, И мы бледнели с тайным содроганьем; Но дальше повесть победила нас. Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем Прильнул к улыбке дорогого рта, Тот, с кем навек я скована терзаньем, Поцеловал, дрожа, мои уста.
И книга стала нашим Галеотом! Никто из нас не дочитал листа”. Дух говорил, томимый страшным гнетом, Другой рыдал, и мука их сердец Мое чело покрыла смертным потом; И я упал, как падает мертвец.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Подняв уста от мерзостного брашна, Он вытер свой окровавленный рот О волосы, в которых грыз так страшно, Потом сказал: “Отчаянных невзгод Ты в скорбном сердце обновляешь бремя; Не только речь, и мысль о них гнетет. Но если слово прорастет, как семя, Хулой врагу, которого гложу, Я рад вещать и плакать в то же время. Не знаю, кто ты, как прошел межу Печальных стран, откуда нет возврата, Но ты тосканец, как на слух сужу. Я графом Уголино был когда-то, Архиепископом Руджери – он; Недаром здесь мы ближе, чем два брата. Что я злодейски был им обойден, Ему доверясь, заточен как пленник, Потом убит, – известно испокон; Но ни один не ведал современник Про то, как смерть моя была страшна. Внемли и знай, что делал мой изменник. В отверстье клетки – с той поры она Голодной Башней называться стала, И многим в ней неволя суждена – Я новых лун перевидал немало, Когда зловещий сон меня потряс, Грядущего разверзши покрывало. Он, с ловчими, – так снилось мне в тот час, – Гнал волка и волчат от их стоянки К холму, что Лукку заслонил от нас; Усердных псиц задорил дух приманки, А головными впереди неслись Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки. Отцу и детям было не спастись: Охотникам досталась их потреба, И в ребра зубы острые впились. Очнувшись раньше, чем зарделось небо, Я услыхал, как, мучимые сном, Мои четыре сына просят хлеба. Когда без слез ты думаешь о том, Что этим стоном сердцу возвещалось, – Ты плакал ли когда-нибудь о чем? Они проснулись; время приближалось, Когда тюремщик пищу подает, И мысль у всех недавним сном терзалась. И вдруг я слышу – забивают вход Ужасной башни; я глядел, застылый, На сыновей; я чувствовал, что вот – Я каменею, и стонать нет силы; Стонали дети; Ансельмуччо мой Спросил: “Отец, что ты так смотришь, милый?” Но я не плакал; молча, как немой, Провел весь день и ночь, пока денница Не вышла с новым солнцем в мир земной. Когда луча ничтожная частица Проникла в скорбный склеп и я открыл, Каков я сам, взглянув на эти лица, – Себе я пальцы в муке укусил. Им думалось, что это голод нудит Меня кусать; и каждый, встав, просил: “Отец, ешь нас, нам это легче будет; Ты дал нам эти жалкие тела, – Возьми их сам; так справедливость судит”. Но я утих, чтоб им не делать зла. В безмолвье день, за ним другой промчался. Зачем, земля, ты нас не пожрала! Настал четвертый. Гаддо зашатался И бросился к моим ногам, стеня: “Отец, да помоги же!” – и скончался. И я, как ты здесь смотришь на меня, Смотрел, как трое пали друг за другом, От пятого и до шестого дня. Уже слепой, я щупал их с испугом, Два дня звал мертвых с воплями тоски; Но злей, чем горе, голод был недугом”. Тут он умолк и вновь, скосив зрачки, Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая, Как у собаки, крепкие клыки. О Пиза, стыд пленительного края, Где раздается si! Коль медлит суд Твоих соседей, – пусть, тебя карая, Капрара и Горгона с мест сойдут И устье Арно заградят заставой, Чтоб утонул весь твой бесчестный люд! Как ни был бы ославлен темной славой Граф Уголино, замки уступив, – За что детей вести на крест неправый! Невинны были, о исчадье Фив, И Угуччоне с молодым Бригатой, И те, кого назвал я, в песнь вложив. Мы шли вперед равниною покатой Туда, где, лежа навзничь, грешный род Терзается, жестоким льдом зажатый. Там самый плач им плакать не дает, И боль, прорвать не в силах покрывала, К сугубой муке снова внутрь идет; Затем что слезы с самого начала, В подбровной накопляясь глубине, Твердеют, как хрустальные забрала. И в этот час, хоть и казалось мне, Что все мое лицо, и лоб, и веки От холода бесчувственны вполне, Я ощутил как будто ветер некий. “Учитель, – я спросил, – чем он рожден? Ведь всякий пар угашен здесь навеки”. И вождь: “Ты вскоре будешь приведен В то место, где, узрев ответ воочью, Постигнешь сам, чем воздух возмущен”. Один из тех, кто скован льдом и ночью, Вскричал: “О души, злые до того, Что вас послали прямо к средоточью, Снимите гнет со взгляда моего, Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою, Пока мороз не затянул его”. И я в ответ: “Тебе я взор открою, Но назовись; и если я солгал, Пусть окажусь под ледяной корою!” “Я – инок Альбериго, – он сказал, – Тот, что плоды растил на злое дело И здесь на финик смокву променял”. “Ты разве умер?!” – с уст моих слетело. И он в ответ: “Мне ведать не дано, Как здравствует мое земное тело. Здесь, в Толомее, так заведено, Что часто души, раньше, чем сразила Их Атропос, уже летят на дно.

И чтоб тебе еще приятней было Снять у меня стеклянный полог с глаз, Знай, что, едва предательство свершила, Как я, душа, вселяется тотчас Ей в тело бес, и в нем он остается, Доколе срок для плоти не угас. Душа катится вниз, на дно колодца. Еще, быть может, к мертвым не причли И ту, что там за мной от стужи жмется. Ты это должен знать, раз ты с земли: Он звался Бранка д’Орья; наша братья С ним свыклась, годы вместе провели”. “Что это правда, мало вероятья, – Сказал я. – Бранка д’Орья жив, здоров, Он ест, и пьет, и спит, и носит платья”. И дух в ответ: “В смолой кипящий ров Еще Микеле Цанке не направил, С землею разлучась, своих шагов, Как этот беса во плоти оставил Взамен себя, с сородичем одним, С которым вместе он себя прославил. Но руку протяни к глазам моим, Открой мне их!” И я рукой не двинул, И было доблестью быть подлым с ним. О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул Последний стыд и все осквернено, Зачем ваш род еще с земли не сгинул? С гнуснейшим из романцев заодно Я встретил одного из вас, который Душой в Коците погружен давно, А телом здесь обманывает взоры.

“Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник…” – так решает для себя Базаров перед смертью, столь внезапно оборвавшей жизнь этой титанической личности, вопрос о смысле жизни.

Образ Базарова сам по себе очень спорный и неоднозначный, а вопрос о том, нужны ли Базаровы России, всегда вызывал различные споры и дискуссии, волновал много критиков. Однако большинство из последних видело в Базарове прежде всего революционера, общественного деятеля. Советские критики, будучи уверенными, что в образе Базарова важнейшим является революционное, радикальное, реформистское начало, считали, что именно такие герои нужны стране. Многие же критики современности, напротив, видят в тургеневском герое носителя разрушительной силы, личность, призывающую к разрушению, а не к созиданию.

Рассмотрим героя романа Тургенева не с точки зрения его социально-политической роли, а как личность.

Базаров – человек, “который ко всему относится с критической точки зрения”, “не склоняется ни перед какими авторитетами”, имеет свои собственные убеждения, а не перенимает чужие. Несомненно, это качество делает Базарова личностью незаурядной, с ярко выраженной индивидуальностью, личностью, не примкнувшей ни к одной политической группировке, ни к одному общественному течению, а создающей свое собственное направление общественной мысли. Кроме того, Базаров – один из немногих героев русской литературы, не приемлющих пустых разговоров, а стремящихся “действовать в силу того, что полезно”. По словам Базарова, “в теперешнее время полезно отрицать”, и он все отрицает. Несмотря на то что многие критики видят в базаровском нигилизме опасную, разрушительную силу, нельзя не заметить, что герой этот едва ли не пойдет дальше словесного отрицания, развенчивающего старые идеалы и долги, едва ли он возглавит народный бунт, ибо Базаров не видит в народе ничего, кроме невежества, косности и недалекости. И хотя герой и “завирается” в своем отрицании, хотя его высказывания о том, что “Рафаэль и гроша медного не стоит” и что “порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта”, вызывают неприятие, но Базаров, с его проницательным умом, не видит “ни одного постановления в современном быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания”, и он, бесспорно, прав. Нельзя Базарова назвать тупым циником, который ничего не уважает и готов опровергать абсолютно все идеи и теории, любые утверждения только потому, что он нигилист. Герой и сам говорит, что “ему скажут дело, и он соглашается”. Например, Базаров считает немцев учителями русских в естественных науках, в частности Либиха, который “сделал удивительные открытия” в агрономии. А перед самой смертью Базаров даже проявляет деликатность, в определенной степени уступает родителям, согласившись, чтобы его причастили в беспамятстве, хотя он и был атеистом. Так герой проявляет внутреннюю гибкость, но в то же время и твердость во взглядах и, соответственно, не предавал своих убеждений.

Такие люди, как Базаров, непреклонны, верны своим идеалам, уверены в себе, энергичны и деятельны, честны и искренне преданы своему делу, незаменимы в любом обществе, особенно в русском. Не Онегины или Печорины, стремящиеся к самоутверждению, реализации своих возможностей, но не видящие им достойного применения, не Рудины или Обломовы, люди глубокого ума, видящие “язвы” и пороки общества, но совершенно неспособные заниматься какой-либо практической деятельностью, а именно Базаровы, знающие, что в данный момент “полезнее всего”, “ломающие старое”, “расчищающие новое место для нового”, способствуют общественному развитию, движению жизни вперед. Новое не может утвердиться без разрушения старого.

Сам Базаров говорит, что России нужны сапожник, портной, мясник, то есть люди, занимающиеся конкретными, нужными делами, а не “сидящие сложа руки и уважающие себя за это”, как Павел Петрович. Но разве Базаров, видящий, что “болтать о язвах общества не стоит труда”, не стремится принести своей деятельностью истинную пользу, разве этот герой “занимается вздором”, подобно большинству “передовых людей и обличителей”? Несомненно, Базаровы, обладатели столь редких и ценных качеств, нужны России.

Повествование в “Войне и мире” построено на основе хронологической последовательности важнейших исторических событий, в которых принимают участие герои произведения.

В романе Толстого изображаются две войны: 1805-1807 годов и 1812 года, а также мирная жизнь в период между ними и после победы над Наполеоном.

Основное внимание автора во втором томе романа отдано сценам мирной жизни героев. В этих сценах во всем блеске выступает перед нами Лев Николаевич – искуснейший бытописатель.

Третий том “Войны и мира” целиком посвящен событиям Отечественной войны 1812 года. В четвертом томе эпопеи Толстого дана картина разгрома наполеоновских полчищ русской армией и народом, изображена могучая “дубина народной войны”, как называет писатель действия партизанских отрядов.

В эпилоге обрисована жизнь главных действующих лиц романа в условиях 20-х годов XIX века, когда в русском обществе вызревало и подготавливалось восстание декабристов. Толстой дает читателям понять, какими путями пойдут оставшиеся в живых герои романа, когда действительность поставит их лицом к лицу с новыми историческими событиями.

С первых глав первого тома и до последних глав эпилога последовательно и планомерно развиваются темы войны и мира, органически между собой связанные. Рукописи романа свидетельствуют, что эта органическая взаимосвязь двух основных тем была найдена писателем не сразу, что на поиски начала романа, на разработку его экспозиции Толстой потратил более года. Создав пятнадцать вариантов начала произведения, Лев Николаевич нашел наконец такую завязку романа, которая сразу же вводит читателя в “суть дела”. В чем же видел ее Толстой, начиная книгу со сцен мирной жизни своих героев? “Война во всем”, – пишет он на полях рукописи первых глав романа. Эта мысль и легла в основу картин, открывающих первый том. Гости, собравшиеся в салоне придворной фрейлины, ведут политические разговоры и споры о Наполеоне, о военном союзе с Австрией и Пруссией, о предстоящей войне России с наполеоновской Францией. Так Толстой вводит читателей в историческую обстановку, сложившуюся к тому моменту, когда Россия вступила в свою первую войну с Наполеоном.

Уже в начале романа писателем достигнуто соединение частной, личной, отдельной жизни персонажей с жизнью общей, народной, национальной и – еще шире – общеевропейской и мировой.

Добиваясь правдивости исторического полотна в целом”, Толстой вложил громадный труд в создание образов действующих лиц. По подсчетам исследователей, их здесь более шестисот. Бесконечной живой чередой движутся они по страницам “Войны и мира”, каждое со своим обликом, своей ролью в романе и своей судьбой.

Характеризуя многообразие персонажей “Войны и мира”, Толстой указывал, что наряду с “полуисторическими, полуобщественными, полувымышленными великими характерными лицами великой эпохи” его интересовали “и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени”. В их среде жили его любимые герои. “Там есть славные люди. Я их очень люблю”, – признавался писатель.

Свою любовь к Андрею Болконскому и Пьеру Безухову, к Наташе и Пете Ростовым Толстой умеет передать читателям романа. “Не было Наташи Ростовой, – говорит А. С. Серафимович, – явился Лев Николаевич и создал ее в “Войне и мире”. И она пришла к нам, прелестная, обаятельная, с чудесным голосом, живая как ртуть, удивительно цельная, богатая внутренне. И ею можно увлекаться, ее можно полюбить, как живую. Ее, как живую, не вытравишь из памяти, как не вытравить из памяти живого, близкого человека в семье или близкого друга”.

Увидев в Наташе “поэтическую, переполненную жизнью прелестную девушку”, князь Андрей особенно радовался тому, что в ее характере не было “общего светского отпечатка”, ни малейшей искусственности, манерности и притворства.

По складу мыслей, по чувствам и привычкам Наташа Ростова – глубоко русский человек, близко в сердцу принимающий беду, какой явилось для родины наполеоновское нашествие. Ею, говорит писатель, овладело “чувство возмущения: “против Наполеона, осмелившегося презирать Россию и дерзавшего завоевать ее”. В эпилоге романа читатель видит Наташу преданной женой Пьера Безухова, разделяющей его взгляды, живущей общими с ним интересами. А в одном из вариантов эпилога Наташа выступает как жена декабриста, готовая, если будет нужно, поехать вслед за мужем в сибирскую ссылку.

К людям “ростовской породы” принадлежат не только волшебница Наташа, как зовет ее влюбленный в нее гусар Василий Денисов, и не только ее юный брат Петя, но и старший брат Николай Ростов, при первом знакомстве с ним вызывающий у нас добрые чувства. Но чем дальше развиваются события, тем сильнее мы убеждаемся в том, что Николай превращается не просто в заурядного, посредственного службиста, а с годами становится откровенным защитником старых порядков, угрожая Пьеру по первому приказу Аракчеева пойти “рубить головы” друзьям Пьера, если они осмелятся выступить против правительства. Есть свой глубокий смысл в том, что кадровый офицер русской армии Николай Ростов не участвует в Бородинском сражении. Толстой как бы лишил его этой высокой чести…

Эта высокая честь принадлежала таким людям, как князь Андрей Болконский, капитан Тимохин и другие офицеры и солдаты полка, уважительно называвшие своего командира “наш князь”.

В одном из первых конспектов романа об Андрее Болконском сказано: “Молодой князь вел жизнь безупречной нравственной чистоты в противность обычаям тогдашней молодежи”. И не только молодежи. Знакомя с ним читателей на первых же страницах романа, Толстой говорит о его отношении к гостям салона придворной дамы Шерер: “Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно”.

Принадлежа к среде высшей дворянской знати, князь Андрей тяготится необходимостью поддерживать с нею связи. “Эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне”, – с горечью признается он своему другу Пьеру Безухову, встретив его в салоне Шерер. Поступив на военную службу, Андрей Болконский, стремится идти “дорогой чести”, а не ищет для себя выгодного и спокойного места. Когда он прибыл в Западную армию, ему было предложено остаться в свите императора, а он попросил назначить его в полк, чем “навеки потерял себя в придворном мире”.

Князь Андрей прошел строгую школу отцовского воспитания. Усвоив трезвый, ясный взгляд на жизнь, он обладает обостренным чувством долга. Прощаясь с сыном в день его отъезда в армию, старый князь Болконский напутствует сына словами: “Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне, старику, больно будет… а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне… будет стыдно!”. “Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка”, – твердо отвечает ему князь Андрей.

И на военной, и на государственной службе Болконский ведет себя как человек, обладающий независимым характером, смело высказывает свои суждения. Эти черты характера становятся особенно рельефными потому, что образ князя Андрея постоянно сопоставляется в романе с образом Пьера Безухова. В ранних редакциях “Войны и мира” их контрастность подчеркнута еще сильнее, чем в окончательном тексте. “Он и его друг Андрей, – говорит о Пьере Толстой, – в этом взгляде на жизнь были до странности противоположны один другому”. Князь Андрей “с первой молодости считал свою жизнь конченною”, уверял Пьера, что ни во что не хочет и не будет вмешиваться, но “с практической цепкостью ухватывался за каждое дело и, увлекаясь сам, и других увлекал в деятельность”. А его друг Пьер “всегда хотел что-то сделать”, но “он ничего не умел сделать того, что хотел”.

Их дружба основана не только на чувстве глубокой взаимной симпатии, но и на присущем им обоим стремлении к деятельному участию в “общей жизни”, к поискам в ней своего места и дела. Описывая своих “славных людей”, Толстой не идеализирует их, не скрывает присущих им слабостей и недостатков. Все они предстают перед нами на страницах романа как живые люди, каждому из которых ничто человеческое не было чуждо.

Необыкновенная живость действующих лиц “Войны и мира” привела уже первых читателей романа к мысли о том, что едва ли не за каждым его персонажем стоит действительное лицо. Княгиня Луиза Ивановна Волконская, жена троюродного брата Толстого, просила его сообщить, с кого он “списал” князя Андрея Болконского. И вот что ответил ей писатель: “Андрей Болконский – никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, если бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить”.

“Роман “Война и мир”, – говорит критик Д. И. Писарев в статье “Старое барство”, – представляет нам целый букет разнообразных и превосходно отделанных характеров, мужских и женских, старых и молодых. Особенно богат выбор молодых мужских характеров”. Кроме названных выше персонажей, в этот “букет” входят братья Курагины – Ипполит и Анатоль. Знакомство с Анатолем, устроенное его сестрой, светской красавицей Элен, едва не стоило жизни Наташе Ростовой. Уже в ранних рукописях романа Анатоль Курагин получил вполне законченную характеристику: “Анатоль: гадость для гадости. Он как красивая кукла, ничего нет в глазах”. Под стать ему Борис Друбецкой, Берг, Долохов и другие господа, не очень заботящиеся о моральной стороне своих поступков. Столь же откровенным карьеристом обрисован в романе Берг, женившийся на старшей сестре Наташи, скучной Вере. Он, пишет Толстой, “жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами”.

Не щадит автор романа и людей старшего поколения, принадлежащих к высшим кругам дворянского общества. Например, о князе Василии Курагине сказано, что он умел пользоваться людьми и ловко скрывал это умение, прикрывая его тонким исполнением правил светского этикета. В ранних рукописях романа Толстой называет князя Василия “пролазой”.

Толстой-художник никогда не стоял особняком в русской литературе, у него была глубокая связь со всеми ее лучшими традициями. За несомненной оригинальностью Льва Николаевича, ярко бьющей у него уже в первых произведениях, скрываются органические связи писателя с предшествовавшей и современной ему русской литературой.

Лев Николаевич, замечательный художник-реалист, умел открыть доступ в свои произведения могучему и бесконечно сложному потоку жизни, добиться впечатления полной ее безыскусственности и вместе с тем придать художественному материалу необыкновенную внутреннюю стройность. В творениях Толстого всегда есть центральная мысль, которую он нередко формулирует сам. Но “прочесть” ее – значит проанализировать всю поэтическую партитуру, от первого акта до последнего.

Благодаря “сопряжению”, внутренней “непроизвольной” связи картин, поступков героев, художественных деталей и т. п. Толстой достигает высшей степени объективизации повествования, иллюзии реальной жизни, свободной от всякой преднамеренности. И благодаря этому созданные им образы героев ярки и жизнены, оригинальны и самобытны.