Category: Школьные сочинения

Театр был для Чехова первой любовью. Этой любви он оставался верен всю свою жизнь. Театр создавал Чехова, и драматург отплатил ему тем же – он создал театр.

Чехов нередко зарекался писать для театра, но он не мог не возвращаться к нему.

Характерно также и то, что жанр водевиля он предпочитал “высоким” жанрам театра. Известно: “Вишневый сад” Чехов задумал как четырехактный водевиль, где “черт будет ходить ходуном”. Мечта написать водевиль хороший, по воспоминаниям современников, была мечтой его жизни. Это можно объяснить тем, что кроме безобидных водевильных противоречий, шутки, торжества смеха водевиль означал для Чехова школу мастерства – стиль и лаконизм.

Вспомним основной чеховский принцип: “Искусство писать – это искусство сокращать”. Одноактные сценки и шутки Чехова помогают понять, почему глубокую и лирическую пьесу “Вишневый сад” Чехов был склонен считать водевилем.

Однако сегодня Чехов – драматург, чье искусство в значительной степени определило физиономию театра нашего столетия. Он принес на сцену новые формы, новое содержание и новый дух.

Словно голубка Пикассо для международного сообщества, чайка на занавесе МХАТа стала для театра символом нового отношения к миру и зрителю. “Чайка” открывает классический цикл чеховской драматургии: комедия “Чайка”, “Дядя Ваня” – не комедия, не драма, не трагедия, а так: “Сцены из деревенской жизни в 4 действиях”; “Три сестры” – драма и “Вишневый сад” – комедия.

Кроме объединяющего эти произведения структурного признака – все они имеют четыре действия, – герои пьес обычные люди, с обычными мыслями, в обычных усадебных интерьерах, с обычными желаниями и чувствами. Чехов умеет показать, как сквозь это обычное постоянно и сильно сияет скрытая красота. И даже тогда, когда жизнь пропадает напрасно, расходуется на пустяки, мельчает, этот огонь не слабеет: “Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, немножко сладкою, как ласка. Я верую, верую…”

Чехов может забрать у своих героев все: иллюзии, молодость, таланты, но одно всегда с ними – надежда. Вспомним Ольгу из “Трех сестер”: “Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем”. Вспомним отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, – все это образцы вечной, немеркнущей надежды.

Эстетический принцип – скрытость, затаенность красоты в обыкновенном и повседневном, был тесно связан с убеждением Чехова в богатстве, разнообразии и талантливости русской жизни. Это мог почувствовать только новый, нетрадиционный театр. Недаром по поводу постановки “Чайки” в Петербурге Чехов писал: “Пьеса шлепнулась и провалилась с треском. В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора”.

Таким образом, новой драматургией нового века стал МХАТ, где было понято главное – пьесы Чехова имеют кроме внешнего плана иные, глубокие смыслы, не менее, а иногда и более важные. И задача театра: внятно и вдумчиво раскрыть их зрителю.

Чеховская драматургия не терпит статичности. Она живет в интерпретации, каждый новый театр и новый режиссер открывают в ней новые файлы. Современный театр сегодня переживает, спустя 100 лет, настоящий чеховский бум. Нет такой приличной сцены, где не шли бы “Три сестры”, “Чайка”, “Вишневый сад”, реже – “Дядя Ваня”. Чехов абсолютно органичен сознанию человека конца XX столетия. Бесчисленные театральные и киношные трактовки, чеховские фестивали, мучительные поиски образов – таков сложный и новый Чехов сегодня. Не менее новый и сложный, чем при жизни. Его камерные, дачные сюжеты и разговоры оказались интересны и актуальны. Он все терпит: любые подмостки, любых актеров и режиссеров, все, кроме дурного вкуса.

Эпитет – согласно литературоведческим определением, это образный и яркий способ описания определенного предмета в тексте. Используется как в прозе, так и в поэзии. Нужно также отметить, что для лирических произведений богатство эпитетов гораздо важнее, чем для эпических.

Почему поэтические произведения более привередливы к живой, образной речи, вопрос не очень уместен. Просто смысловая нагрузка в прозе растекается по тексту, а в стихах сосредоточенно на определенных моментах. Именно для выделения этой лирической семантики и используется Эпитет. Нельзя не сказать, что оживляют слова по разному. Конечно, для этого существуют различные способы. На самом деле, наиболее распространенными являются необходимые и украшающие Эпитеты. Первые используются для того, чтобы предоставить некоторую дополнительную информацию о предмете, без сосредоточения на образной составляющей. Вторые, наоборот, несут информацию лишь в подтексте, ибо часто прочитав их просто так невозможно понять, о чем идет речь (например, “голубая кровь”, как признак аристократического рода человека). Чаще всего, в качестве эпитета выступает прилагательное. Это является логичным, поскольку именно таким образом обозначается определенный предмет. И такая коннотация – далеко не единственная. Эпитет, это нечто гораздо глубже. Таким образом, писатель может значительно углубить образный ряд, создавая в сознании читателя определенную картину, управляя “изображением” с помощью косвенных слов, не связанный напрямую с главными “действующими лицами”. На сегодняшний день, можно найти даже словарь эпитетов, где объясняется их первое, глубинное значение, и все остальные. По крайней мере те, которые используются писателями чаще всего. Старейшие же из таких тропов могут даже стать метафорами, закрепившись в языке почти навечно. Эпитеты сегодня используются не только в литературе, но и в публицистике и рекламе. Это оправданный ход, потому что таким образом можно заставить людей запомнить определенную информацию даже если они того не хотят. То есть, можно говорить и о некоторых гипнотических свойствах эпитетов. То есть, Говорить об эпитетах, как исключительно об инструментах художественной литературы неправильно. Хотя они зародились и существуют там.

Страшный 1918 год. Позади четыре года войны, Февральская революция, Октябрьский переворот и приход к власти большевиков. Творческая интеллигенция, к которой принадлежал Александр Блок, все эти события воспринимала как национальную трагедию, как гибель русской земли. На этом фоне явным контрастом прозвучала блоковская поэма, многим его современникам она показалась не только неожиданной, но даже кощунственной. Как мог певец Прекрасной Дамы создать стихи о толстомордой Кате? Как мог поэт, посвятивший проникновенные лирические стихи России, написать в страшные для нее дни слова: “Пальнем-ка пулей в Святую Русь?” Вопросы эти были поставлены после первой публикации поэмы “Двенадцать” в газете “Знамя труда”. Но и сегодня, спустя почти 80 лет, эти вопросы снова встают перед нами, мы вглядываемся в прошлое, пытаясь понять настоящее и предугадать будущее, понять позицию поэта, продиктовавшую ему строки этого стихотворения.

“Эпиграф столетия” – так называют блоковскую поэму исследователи современности, предлагая различные варианты ее прочтения. В последние годы литературоведы порой пытаются прочесть стихотворение “от противного” и доказать, что это сатирическое изображение революции, а Христос – это на самом деле Антихрист. Однако так ли это?

Наверное, надо вспомнить, что А. Блок предупреждал: не следует переоценивать значение политических мотивов “Двенадцати”. Поэма имеет более широкий смысл. В центре произведения – столкновение стихий: природы музыки и стихии социальной. Ведь действие поэмы происходит не столько в Петрограде 1918 года, сколько, как пишет поэт, “на всем божьем свете”. Идет разгул стихийных сил природы, а для поэта-романтика это еще и символ, противостоящий самому страшному – обывательскому покою и уюту. Еще в цикле “Ямбы” Блок писал: “Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой! Уюта нет. Покоя нет”. Поэтому и его душе так созвучна стихия природы, которая передана множеством образов: ветер, снег, вьюга и пурга. В этом разгуле стихий, сквозь вой ветра и пурги А. Блок услышал музыку революции, в статье “Интеллигенция и Революция” он призывал: “Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию”.

Многоголосие русской революции отразилось в ритмике поэмы – она вся построена на смене музыкально-поэтических мелодий. Среди них и боевой марш, и бытовой разговор, и старинный романс, и частушка. И за всем этим многоголосием, дисгармонией поэту все-таки слышится мощный музыкальный напор, четкий ритм движения, которым заканчивается поэма.

Стихийна в ней и любовь. Это темная страсть с черными хмельными ночками, с роковой изменой и нелепой гибелью Катьки, которую убивают, целясь в Ваньку, и никто не раскаивается в этом убийстве. Даже Петруха, пристыженный своими товарищами, ощущает неуместность своих страданий: “Он головку вскидывает, он опять повеселел”.

А. Блок очень точно ощутил то страшное, что вошло в новую жизнь: полное обесценивание человеческой жизни, которую не охраняет больше никакой закон. Ведь нравственные понятия обесценились. Недаром после гибели героини начинается полная вакханалия, теперь все дозволено: “Запирайте етажи, нынче будут грабежи! отмыкайте погреба – гуляет нынче голытьба!”

Не в состоянии удержать от темных, страшных проявлений человеческой души и вера в Бога. Она тоже потеряна, и Двенадцать, которые пошли “в красной гвардии служить”, сами это понимают: “Петька! Эй, не завирайся! от чего тебя упас золотой иконостас?.. Али руки не в крови из-за Катькиной любви?” Но убийство творится не только из-за любви – в нем появилась и иная стихия, стихия социальная: в разгуле, в разбое – бунт “голытьбы”. Эти люди не просто бушуют, они пришли к власти и уже обвиняют Ваньку в том, что он “буржуй”. Они стремятся уничтожить старый мир: “Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…”

И вот тут возникает самый сложный вопрос. Как мог А. Блок прославить этот разбой и разгул, это уничтожение, в том числе и уничтожение культуры, в которой он вырос и носителем которой был он сам? Многое в позиции А. Блока может прояснить то, что поэт, будучи всегда далеким от политики, был воспитан в традициях русской интеллигентской культуры XIX века с присущими ей идеями “народопоклонства” и ощущением вины интеллигенции перед народом. Поэтому разгул революционной стихии, который приобретал подчас такие уродливые черты, как, например, упомянутые поэтом разгромы винных погребов, грабежи, убийства, уничтожение барских усадеб со столетними парками, поэт воспринимал как народное возмездие, в том числе и интеллигенции за грехи ее отцов. Потерявшая нравственные ориентиры, охваченная шквалом темных страстей и вседозволенностью – такой предстает Россия в поэме “Двенадцать”.

В том страшном и жестоком, через что предстоит ей пройти, А. Блоку видится не только возмездие, но и погружение в ад, в преисподнюю. Но в этом Блок видит очищение России. Она должна миновать это страшное и, погрузившись на самое дно, вознестись к небу.

Именно поэтому возникает самый загадочный образ в поэме – образ, который появляется в финале, Христос. О финале и образе Христа написано бесконечно много. В исследованиях прошлых лет звучало вольное или невольное стремление объяснить появление Христа в поэме едва ли не случайностью, недопониманием поэтом того, кто должен быть впереди красногвардейцев. Сегодня уже нет нужды доказывать закономерность столь неожиданного финала. Да и предугадывается образ Христа в произведении с самого начала – с названия: для тогдашнего читателя, воспитанного в традициях христианской культуры, изучавшего в школе Закон Божий, число двенадцать было символическим: двенадцать апостолов, учеников Христа. Весь путь, которым идут герои блоковской поэмы – это путь из бездны к воскресению, от хаоса к гармонии. Не случайно Христос идет путем “над вьюжным”, а в поэтической лексике после намеренно сниженных, грубых слов появляются прекрасные и традиционные для Блока:

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз

Впереди – Исус Христос.

Вот так возвышенно и мелодично завершается поэтический “эпиграф столетия”. И в нем, несомненно, вера Блока в грядущее воскресение России и победу человеческого в человеке. Поэт пророчески напоминает о том, что, не имея высоких нравственных идеалов, нельзя силой установить мировую справедливость на крови, насилии и страданиях людей.

Лев Николаевич Толстой драму “На дне” забраковал: по его мнению, словарь пьесы явно не соответствовал речи обитателей Хитрова рынка. Он был бы абсолютно прав, если бы Горький хотел показать нам нравы и быт обитателей общественного дна. Но автора волновало не это, хотя быт и нравы “босяков” он, конечно же, знал лучше графа Толстого, и не понаслышке.

Речь в пьесе идет не о быте, а о бытии человека на Земле, о его месте в обществе. Каким бы ни было государство, какая-то часть людей всегда оказывается на “дне” общества. У нас такие люди называются бомжами, во Франции клошарами, в Голландии сквоттерами… Тогда они назывались бродягами, “босяками”.

Мы спускаемся в “подвал, похожий на пещеру”. Здесь не самая гольная нищета: у этих людей еще есть деньги заплатить за нары в ночлежке. Самому же автору в юности случалось ночевать и под опрокинутыми лодками. В разговорах звучат признания, кто и как опустился в этот подвал. Барон проворовался на службе, потом тюрьма, потом – подвал Костылева. Сатин в гневе убил обидчика сестры, потом каторга, потом – подвал Костылева. Клещ не выдержал конкуренции, разорился, лишился мастерской и жилья, потом – подвал Костылева. Не нашли себе пристанища и работы Татарин и Кривой Зоб – значит, подвал Костылева. Из подвала и не выходил “вор, воров сын” Васька Пепел… Каждый когда-то оступился, каждый виноват по-своему, но все равно – подвал. Никто не смог вернуться к прежнему состоянию и месту в жизни. И это значит, что, кроме их вины, есть еще какая-то причина их падения. И эта причина, по-моему, заключается в том, что одни стремятся нажиться за счет других. Таким, например, представлен в пьесе хозяин ночлежки Костылев. Его можно сравнить с мародером, он духовный урод. Он урод потому, что в нем нет ни человеческого, ни божеского. Кощунственно звучат его слова о добавочном пятаке с Клеща, чтоб перед иконой горела лампадка – его жертва неугасимая Богу. Рядом с этим духовным калекой звереет и его “богоданная супруга”, жизнь которой Костылев купил и заел… Именно Костылевы – хозяева общества и жизни. Да, он жалок и гадок, насколько может быть жалок и гадок гад, но наверху – более могущественные людоеды. Они выстроили жизнь. И если из них кто-то ужасается тому, что они натворили, и пытается “выломиться” из накатанной колеи, их падение тоже неизбежно. В драме это судьба Бубнова. Его попытка убежать из волчьей жизни ничем не кончилась и только привела к страшным мыслям о человеческой природе – подлой и бессердечной, лживой и гнусной по определению. Он не верит в человека, и его неверию есть слишком много доказательств в драме “На дне”.

Противостоит пессимизму Бубнова только надежда. Contra spem spero – это латинское изречение стало названием сборника стихов Леси Украинки. Это изречение – девиз самого Горького. Сам факт появления людей, живущих для лучшего, для лучшей жизни, сама надежда на эту лучшую жизнь позволяет верить в то, что человечество не напрасно проходит свой крестный путь от зверства в Человечество. В этом и есть смысл спора о человеке в драме Горького “На дне”.

Гений Пушкина намного опередил свое время. В лирических произведениях поэта отражаются самые существенные проблемы современной ему жизни, очерчиваются темы, которые найдут продолжение в литературе его последователей. Поэзия Пушкина – это целый мир, в котором каждый читатель может найти то, которое касается его лично. Дружба, любовь к родине, ее история, история человечества, свобода личная и общественная, рабство и тирания, жизнь и смерть, природа и человек, любовь и одиночество – вот лишь небольшая часть мотивов его лирики.

Мотивы свободы и воли особенно возвышенно звучат в творчестве Пушкина в начале 20-х годов. В этот период он поддерживает тесные связи с будущими декабристами, а ода “Вольность” – своеобразное поэтическое выражение идей “Союза благоденствия”. Но какие бы политические страсти не кипели, Пушкин, в первую очередь, оставался поэтом. Его оду благосклонно встретили читатели и единомышленники, но поэт никогда больше не обращается к этому жанру для создания актуальной политической лирики. Поэт почувствовал, что новое время нуждается не только в новых темах, но и новом их решении.

Одна из главных тем творчества Пушкина – тема поэта и поэзии. Радищев, Рылеев были его предшественниками в этой теме, определили гражданскую позицию поэта в отношении к явлениям действительности. Пушкин идет дальше, его волнует проблема свободы творчества, отображенная в стихотворении “Разговор книгопродавца с поэтом”. Книготорговец очерчивает традиционные поэтические темы:

И так любовью утомленный

Наскуча лепетом молвы

Заране отказались вы

Вот вашей лиры вдохновенной.

Теперь, оставя шумный свет

И муз, и ветреную моду

Что же изберете вы?

Поэт:

Свободу.

В поэзии “Пророк” поэт говорит о своей ответственности за все, что происходит на земле. Пушкин обращается к образам мифологии, Библии. В начале стихотворения отображается духовная опустошенность поэта, и осознание своей миссии пророка предоставляет новой силы чувствам и способностям поэта. Он приходит к выводу, что его миссия не просто утешать, радовать людей или давать наслаждение своими произведениями, но и учить читателя, вести его за собой:

“И бога глас ко мнет воззвал:

“Восстань, пророк, и виждь

И внемли, исполнись волей моей

И, обходя моря и земли

Глаголом жги сердца людей!”

Любовная лирика Пушкина на удивление богата и разнообразна. Она имеет определенные особенности. Одна из них заключается в том, что поэт нарушает существующие правила и подчиняет форму содержания произведения. Например, известная поэзия “К ***” , с одной стороны, выглядит, как послание, но имеет определенные черты романса и даже элегии.

Но Пушкин не только новатор формы, в любовной лирике он создает новую сеть ценностей, которая опирается на жизненную мудрость и гуманизм. Гуманизм проявляется, прежде всего, в его почтенном отношении к любимой, он признает за ней право на выбор, даже когда этот выбор не на его пользу. Самый характерный пример – поэзия “Я вас любил”. Его любовь – это в первую очередь любовь к избраннице, а не к самому себе, к своему чувству.

Любовь, за Пушкиным, это не аномалия, это естественное состояние души человека, и даже когда это чувство не вызывает взаимность, оно приносит радость, а не страдание. Яркий пример такого взгляда на любовь – поэзия “На холмах Грузии лежит ночная мгла.”:

И сердце вновь горит и любит – оттого

Что не любит оный не может.

Исследователи творчества Пушкина определяют еще одну тему в творческом наследстве поэта – философская лирика. Это в первую очередь лирика природы, которая отбивает вечное течение жизни, неподвластного человека.

В стихах о природе Пушкин воспроизводил свои представления об укладе мира. Рождение, детство, юность, зрелость, старость и, наконец, смерть изображаются, как естественные, не вызывают ни удивления, ни протеста. Природа мудрая и справедливая, Пушкин склоняет председателя перед самим чудом жизни, которое в его лирике прекрасное в любых проявлениях.

К философской лирике принадлежат и произведения, где Пушкин выкладывает свои взгляды на человеческое общество. Например, “Анчар”. Он не противопоставляет понятие раб и обладатель, в его воображении эти лица равноправные, потому возникают такие строки:

Но человека человек

Послал к анчару властным взглядом.

Вина за то, что зло, которое воплощает анчар, вылилось в мир, лежит на них обоих. Рабство – это обратная сторона тирании, и существовать они могут только вместе.

Пушкин – первый русский писатель мирового значения, который имел влияние не только на русский, но и на мировой литературный процесс. Достоевский утверждал, что вся русская литература “вышла из Пушкина”. Белинский назвал роман “Евгений Онегин” “энциклопедией русской жизни”, в полной мере это определение можно отнести и к лирике Пушкина.

История античной литературы начинается с архаического периода, который охватывает много столетий устного народного творчества. В этот период сформировался древнегреческий героический эпос, выражавший мироощущение “общинного” человека. Его первыми создателями были аэды – странствующие певцы, сочинявшие песни прямо по ходу выступлений, то есть в форме импровизаций. Эти песни сначала закреплялись в народной памяти, а затем устно дорабатывались и отшлифовывались другими певцами – рапсодами. Прошло еще какое-то время, прежде чем греки стали записывать произведения своих поэтов.

Самыми древними памятниками героического эпоса Эллады, дошедшими до нас в полном виде, являются поэмы “Илиада” и “Одиссея”. Они возникли не позднее VIII в. до н. э., а записаны были два столетия спустя. Первая из них, “Илиада”, посвящена событиям последнего, десятого, года Троянской войны, разгоревшейся в XIII в. до н. э. между греками и троянцами. В ней изображаются картины военной жизни, сражения, деяния прославленных героев Эллады. Вторая же поэма -“Одиссея” – повествует о многолетнем возвращении героя Троянской войны Одиссея домой, в течение которого он переживает множество увлекательных и опасных приключений. Их подробное описание и составляет основное содержание произведения. Долгое время бытовало мнение о том, что сюжеты “Илиады” и “Одиссеи” – чистейший вымысел, однако открытия археологов показали, что они имели под собой реальную основу – как историческую, так и бытовую.

В обеих поэмах наряду с людьми изображаются сверхъестественные существа, утверждается один и тот же идеал героя – человека, лишенного эгоистических черт, всегда и во всем связанного с жизнью народа и общественным делом. Обе поэмы поражают воображение широтой изображения, богатством образов, мастерством художественной отделки, композиционной стройностью, четкостью и ритмичностью, напоминающей геометрический орнамент на древнегреческих вазах. Обе поэмы написаны в величавом эпическом стиле, который придает им черты монументальных памятников прошлого. Но если в центре “Илиады” находится мир героики, то на передний план “Одиссеи” выходит мир приключений. В своей совокупности поэмы отражают две важнейшие грани поэтического духа Эллады – героическую и фантазийную.

Создателем “Илиады” и “Одиссеи” греки считали Гомера, перед которым они преклонялись как перед “отцом” и величайшим гением поэзии. О Гомере в Древней Греции слагались легенды, изображавшие его сыном бога, слепым певцом, странником, зарабатывавшим на жизнь исполнением своих поэм. Однако наука не располагает реальными сведениями об этом человеке и даже не может ответить на вопрос о том, существовал ли он на самом деле. Поэтому наряду с античной традицией, приписывающей “Илиаду” и “Одиссею” Гомеру, существуют иные версии: по одной из них, человека по имени Гомер никогда не было, а “его” поэмы являются продуктом народного творчества; по другой – Гомер существовал, но был только одним из авторов поэм наряду с другими певцами; по третьей – он был рапсодом, который собрал, скомпоновал и обработал созданные до него песни. “Гомеровский вопрос”, дискутируемый уже несколько столетий, так и остался неразрешенным. Поэтому сегодня, пожалуй, самым мудрым ответом на него может служить утверждение о том, что легендарный слепой певец является олицетворением поэтического гения Эллады.

Пьеса Горького “На дне” – сложное, противоречивое произведение. В своей работе писатель дает два совершенно различных подхода к человеческой жизни, не показывая явно своего личного отношения ни к одному из них. Вопросы, поставленные драматургом, остаются открытыми и на сегодняшний день.

Две правды, две точки зрения на человеческую судьбу выражают два главных героя пьесы: босяк, обитатель ночлежки Сатин и странник Лука – неизвестно откуда пришедший и неизвестно куда держащий путь. Насколько разнятся между собой – эти две правды, настолько же разнятся образы их носителей.

Лука мягок и в речи и в движениях, ко всем ласков и добр, не имеет и не хочет иметь врагов. Единственные слова, исходящие из его уст, – слова утешения. А такие слова Лука находит для каждого из обитателей ночлежки. Вору Ваське Пеплу Лука рассказывает о счастливой жизни, которую вольный человек может вести в Сибири. Хроническому пьянице Актеру старик рассказывает о чудесной клинике, в которой лечат от алкоголизма. Для бедной, умирающей от чахотки Анны Лука находит другие слова, ей он доказывает, что жизнь вовсе ничего не стоит, что жизнь приносит человеку одни мучения, а отдохнуть и быть счастливым можно только после смерти.

Лука – не сторонний наблюдатель жизни, он активный ее участник, который вмешивается во все. Но верит ли сам Лука собственным словам? Нет, не верит, и не верит он вообще в возможность решительного переустройства жизни. Таким образом, Лука стремится не к изменению общественных устоев, а к облегчению того креста, который несут простые люди.

Совсем другой человеческий тип, совсем другая жизненная позиция в образе босяка Сатина. Сатин – прежде всего борец, борец за справедливость. Он и в тюрьму попал только потому, что вступился за честь человека – своей сестры. Человеческая несправедливость и годы страшной нужны не озлобили Сатина. Он сочувствует людям не меньше, чем Лука, но он не видит выхода, облегчения страданий в простом утешении людей. И хотя нельзя сказать, что Сатин выступает как сторонник более радикальных устремлений, именно в его уста писатель вкладывает монолог в защиту человека и человеческих прав. Образ Сатина оставляет двойственное ощущение, ощущение контраста между высокими помыслами, благородными стремлениями и общим пассивным существованием героя. Сатин не алкоголик, но любит выпить; не аферист по натуре, но карточный шулер, и создается впечатление, что он довольно уютно чувствует себя в костылевской ночлежке, где все-таки выше всех по уму и силе характера.

Какова же правда Сатина? Никакой позитивной программы у Сатина нет, но, в противовес позиции Луки, Сатин решительно и бесповоротно отрицает ложь, называя ее “религией рабов и хозяев”.

Таким образом, в драме существует две правды: правда Луки, с ее безразличной и безличной добротой, христианским смирением, с ее “святой ложью”, и правда Сатина, в чем-то жестокая, но гордая – правда отрицания лжи. И внутренний конфликт этих двух столь отличных друг от друга позиций рассудила история.. История показала, что мир переделывается только сильными средствами и что слова утешения не помогут людям стать счастливее. Но это не означает, что это лучший путь. Мне кажется, что жесткие методы, формула “цель оправдывает средства” служат лишь для оправдания и обеливания неизбежных крови и смерти.

Термины “возвращенная литература”, “возвращенные писатели”, “скрытая”, даже “потаенная” литература появились в начале 90-х годов ХХ века, когда в результате начавшейся перестройки рухнул “железный занавес”, прочно отделявший нашу страну от западного мира. Крушение коммунистической идеологии, наступившая гласность позволили опубликовать в России огромное количество произведений писателей-эмигрантов, которые были вынуждены, спасаясь от большевистского террора в 1920-х годах, навсегда покинуть родину.

Уехав и поселившись кто во Франции, кто в Германии, кто в Чехии и других странах, русские писатели, многие из которых были уже широко известны в России, написали правду о революции 1917 года и последовавшей за ней гражданской войне. За это они у себя на родине были объявлены врагами. Творчество большинства из них и даже сами их имена были изъяты из всех энциклопедий и на 70 лет преданы забвению. Официально было заявлено, что в эмиграции творчество писателей пришло в полный упадок. Между тем библиографический список произведений, например, Бориса Зайцева включает 700 названий.

К изумлению читателей и даже специалистов, оказалось, что за границей, далеко от России, был создан целый “материк” русской прозы и поэзии. Книги писателей русского зарубежья постепенно возвратились на родину. Были изданы собрания сочинений И. Шмелева, Б. Зайцева, А. Ремизова, опубликованы исторические романы М. Алданова, книги Саши Черного, Н. Тэффи, стихи и проза Г. Иванова и Г. Адамовича, замечательные мемуары И. Одоевцевой и Н. Берберовой, стихи Вл. Ходасевича, большое количество критических статей о русской литературе этих авторов. Произведения писателей русского зарубежья позволили восстановить целостную картину исторических потрясений в России, правдиво передать накал трагизма, присущий эпохе рубежа XIX-XX веков.

Одним из открытий для русского читателя явилось опубликование в 1989 году дневников Ивана Бунина “Окаянные дни” – книги, которую Бунин написал в 1918-1919 годах. Речь в ней идет о революционных и послереволюционных событиях – об “окаянных днях”. Основными мотивами книги являются настроения подавленности, униженности происходящим, ощущение национальной катастрофы, размышления о русском народе. В советской России знали о существовании этой книги великого автора, лауреата Нобелевской премии, но она была запрещена к изданию. В редких отзывах советской критики Бунина ругали, называли врагом за то, что он неистово проклинал революцию. За рубежом публикация “Окаянных дней” вызвала всеобщее признание, появились хвалебные рецензии, в которых критики называли это произведение лучшим из всего написанного Буниным.

В своих дневниках Бунин откровенно пристрастен. Он яростно обрушивается на так называемую “единственную” правду революционного народа. Через всю книгу проходит крик боли писателя: “Мы тоже люди!” Бунин требует единого нравственного суда над “нашими” и “не нашими”, защищает общечеловеческие ценности. С болью он говорит о том, что народу и революции все прощается, а у белых, у которых все отнято, поругано, убито – Родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, – своего мнения быть не должно.

В “Окаянных днях” Бунин рассказывает поразившую его историю о том, как мужики, разгромившие осенью 1917 года помещичью усадьбу, оборвали перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, метаться по двору. “Павлин не подозревал, что он – буржуазная птица”, – скорбно замечает Бунин. Автор настаивает на том, что к революции нужно подходить только с меркой законов уголовного кодекса. Для Бунина, свидетеля и очевидца событий, любой революционер есть преступник и бандит. Писатель отмечает, что к революции сразу и с удовольствием примкнули люди из уголовного мира.

Писатель констатирует полностью разрушенный быт в городах и деревнях, когда пять лет никто не сеял и ничего не производил. Бунин восклицает: “И какой ужас берет, как подумаешь, сколько теперь народу ходит в одежде, содранной с трупов!” В своих дневниках Бунин предъявляет суровый счет не только революционерам, но и русскому народу. Писатель возмущен, что народ позволяет управлять собой горстке фанатиков. “Окаянные дни” – это исторический литературный памятник жертвам гражданской войны. Одновременно это грозное предупреждение о необходимости сохранения мира, иначе не миновать еще одного кровавого витка истории.

Той же тематике революционного террора посвящен роман-эпопея Ивана Шмелева “Солнце мертвых”. Это потрясающий художественный и исторический документ эпохи. Произведение имеет высокую степень автобиографичности. Шмелев описывает страшный голод в Крыму, очевидцем и жертвой которого был он сам. Герои романа – реальные люди, жители Алушты. Действие романа длится год: с весны до весны.

При новой власти большевиков когда-то богатый, плодородный Крым превратился в выжженную пустыню. Большевики занимаются только карательными мероприятиями. Захватив власть, они не организуют людей для созидательного труда, а только грабят то, что было нажито в мирное время. Название романа свидетельствует о полной победе смерти над жизнью. Люди ходят оборванные, шатаясь от голода. Съедено все: животные, птицы, растения. Новой власти нет дела до мирного населения. Их оставили умирать. Шмелев показывает, как голод быстро уничтожает нравственные устои в человеке. Соседи теперь ненавидят и боятся друг друга, могут украсть последний кусок хлеба.

По мнению писателя, Бог отступился от России, настало безвременье и безумие. Роман представляет собой хронику событий. Последние записи свидетельствуют о чудовищном положении в Крыму: “Подстерегут ребенка и – камнем, и – волокут”.

Шмелев выпустил свою страшную книгу в 1923 году, когда оказался в эмиграции в Париже. Именно из нее мировая общественность узнала о действительном положении вещей в революционной России.

Писатели русского зарубежья своими правдивыми, искренними произведениями открыли читателям много нового об исторических событиях первой половины ХХ века в России. Вклад их в развитие русской и мировой литературы огромен.

В ситуации с эмигрантами можно говорить о возвращении и авторов, и их произведений. В случае же, когда писатели жили в России, а произведения их были запрещены и не издавались, можно говорить о возвращенной литературе. Так, наконец увидели свет романы А. Платонова “Чевенгур”, “Ювенильное море”, “Котлован”; романы и повести М. Булгакова “Мастер и Маргарита”, “Собачье сердце”, “Роковые яйца”; “Жизнь и судьба” В. Гроссмана, “Реквием” – А. Ахматовой, “Колымские рассказы” В. Шаламова, произведения Ю. Домбровского, дневники М. Пришвина и многие другие замечательные книги, вошедшие в золотой фонд русской литературы.

Недавно были зимние каникулы. Конечно, они прошли отлично, ведь я много времени проводил с друзьями, родственниками, невероятно отпраздновал Новый год. Зима была снежной и морозной, это не может не радовать. Я переполнен удовольствием и только положительными эмоциями.

Я уже писал, что много времени проводил с родителями. Однажды мы вместе с папой Пошли на рыбалку и взяли с собой дедушку. Природа завораживает своей красотой: река покрылась толстым слоем льда, а под ним видно, как плавает много рыб, все деревья засыпаны снегом, вокруг все белое.

Дедушка, зная мою детскую наивность, начал очень правдиво рассказывать смешные удивительные истории, пока папа забрасывал удочку и начинал рыбачить. Истории были очень интересны и, наверное, даже немного приукрашены: “…когда был пойман сом весом в 400 килограммов! Вон какой сом! 25 пудов сом! Не сом, а корова!” Я, разинув рот, внимательно слушал и удивлялся из дедушкиных рассказов. Но тут дедушкин рассказ прервал крик моего отца. “Скорее помогайте!” – кричал папа. Это начала клевать рыба, кстати, большая. И начали мы все тот улов тянуть. Оказалось, что отцу удалось поймать сома! Впоследствии мы наловили еще много карасей. Радостные и довольные мы вернулись домой.

Рыбалка оказалась веселой и познавательной для меня. Мама вкусно приготовила нам карасиков. А папа только поздно вечером признался мне, что дедушка рассказывал мне ложные смешные истории, и я не жалею, ведь после этого меня заинтересовала рыбалка и жажда поймать большую рыбу.

Стихотворение Л. Мартынова написано на одном дыхании: представляет собой один-единственный вопрос, одну мысль. “А ты?. ..Какой ты след оставишь?” Начинается короткой, прямой и поэтому очень выразительной фразой: “А ты?” Мне она почему-то напоминает плакат гражданской войны: “Ты записался добровольцем?” Эта короткая фраза, словно рентгеном, просвечивает каждого читателя насквозь. Для тебя дома “серые” или “голубые” ? У тебя жизнь серая, будничная, жизнь обывателя-пескаря, или ты хочешь оставить после себя на Земле что-то прекрасное? Что ты значишь для людей? Зачем существуешь? Только для того, чтобы после тебя “вытерли паркет”, косо посмотрев вслед, или для того, чтобы в этом мире после тебя стало хоть чуточку, пусть совсем ненамного, но лучше.

Стихотворение построено на антитезисе: это “серые” и “голубые” дома, это “след на паркете”, который через несколько минут вытрут, и “незримый след”, “прочный”, который останется в “чужой душе на много лет”.

Среди этого блеска, “квартир, светом залитых”, “звона клавиш”, есть ли что-нибудь в душе, заполнена ли ваша жизнь добром?

“Дарите радость людям!” – так поется в одной из песен А. Пахмутовой. И тогда на Земле останется ваш след.