Category: Школьные сочинения

В основу сюжета “Вишневого сада” положены хорошо известные автору проблемы: продажа дома за долги, попытка одного из друзей отца выкупить дом Чеховых, наконец, “освобождение” Ани сродни состоянию писателя после “таганрогского плена”. Замысел пьесы появился еще в начале 1901 года, но работа над “Вишневым садом” начнется только в 1903 году и будет завершена за несколько месяцев до смерти писателя.

Даже первые впечатления о пьесе разноречивы. М. Горький отозвался весьма сдержанно: “После прослушивания пьесы Чехова – в чтении она никакого впечатления на меня не произвела как грандиозного творения. Ни одного слова нового я не услышал”. “Считаю пьесу прекрасной и лучшей, что Вами было написано. Поздравляю от всего сердца гениального автора. Ценю и чувствую каждое слово”, – телеграфировал в Ялту режиссер МХТ К. Станиславский. Но и Станиславскому не сразу удалось полностью реализовать авторский замысел: Чехов указывал на затянутость действия, излишний драматизм и даже трагедийность актерской игры. Автор в письмах давал указания по постановке своего детища. Премьера “Вишневого сада” состоялась в день рождения автора – 17 декабря 1904 года и была приурочена к 25-летию его литературной деятельности. Сам писатель появился в зрительном зале после третьего действия.

Л. Н. Толстой был участником Севастопольской обороны. В эти трагические месяцы позорного поражения русской армии он многое понял, осознал, как страшна война, какие страдания она несет людям, как ведет себя человек на войне. Он убедился в том, что истинный патриотизм и героизм проявляется не в красивых фразах или ярких подвигах, а в честном выполнении долга, военного и человеческого, несмотря ни на что. Этот опыт сказался и в романе “Война и мир”. В нем нарисованы две войны, которые во многом противопоставлены друг другу. Война на чужой территории за чуждые интересы шла в 1805 – 1807 годах. И истинный героизм солдаты и офицеры проявляли лишь тогда, когда понимали нравственную цель сражения. Вот почему стояли героически под Шенграбеном и позорно бежали под Аустерлицем, как вспоминает князь Андрей накануне Бородинского сражения. Война 1812 года в изображении Толстого носит совершенно другой характер. Над Россией нависла смертельная опасность, и в действие вступили те силы, которые автор и Кутузов называют “народным чувством”, ” скрытой теплотой патриотизма”.

Кутузов, накануне Бородинского сражения, объезжая позиции увидел ополченцев, надевших белые рубахи: они готовы к смерти за Родину. “Чудесный, бесподобный народ”, – с волнением и слезами произнес Кутузов. В уста народного полководца вложил Толстой слова, которые выражают его мысли. Толстой подчеркивает, что в 1812 году Россию спасли не отдельные личности, а усилия всего народа в целом. По его мнению, в Бородинском сражении была одержана русскими нравственная победа. Толстой пишет, что не только Наполеон, но все солдаты и офицеры французской армии испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял в конце сражения так же, как и в начале его. Французы были морально сломлены: оказывается, русских можно убить, но не победить. Адъютант докладывает Наполеону со скрытым страхом о том, что французская артиллерия бьет в упор, а русские продолжают стоять. Из чего же складывалась эта непоколебимая сила русских? Из совместных действий армии и всего народа, из мудрости Кутузова, чья тактика – “терпение и время”, чья ставка – на дух в войсках?

Эта сила складывалась из героизма солдат и лучших офицеров русской армии. Вспомните, как ведут себя солдаты полка князя Андрея, поставленные в резерв на пристрелянном поле. Их положение трагично: под непреходящим ужасом смерти они стоят более восьми часов без еды, без дела, теряя людей. Но князю Андрею “делать и приказывать было нечего. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Если отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались”. Вот пример того, как выполнение долга перерастает в подвиг.

Эта сила складывалась из патриотизма не на словах, а на деле лучших людей из дворянства, таких, как князь Андрей. Он отказался служить в штабе, а взял полк и во время сражения получил смертельную рану. И Пьер Безухов, сугубо штатский человек, едет в Можайск, а затем и на поле сражения. Он понял смысл фразы, которую услышал от старого солдата: “Всем народом навалиться хотят… Один конец сделать. Одно слово – Москва”. Глазами Пьера нарисована картина сражения, героизм артиллеристов на батарее Раевского.

Эта непобедимая сила складывалась из героизма и патриотизма москвичей, которые покидают родной город, как бы жалко не было им оставлять на погибель свое имущество. Вспомним, как Ростовы покидали Москву, стараясь увезти на подводах самое ценное: ковры, фарфор, одежду. А потом Наташа и старый граф решают отдать подводы раненым, а все добро сгружают и оставляют на разграбление врагу. В то же время ничтожный Берг просит одну подводу, чтобы вывезти из Москвы прекрасный шкаф, который он купил задешево… Даже во время патриотического подъема никогда не обходится без бергов.

Непобедимая сила русских складывалась из действий партизанских отрядов. Один из них подробно описан Толстым. Это отряд Денисова, где самый нужный человек – Тихон Щербатый, народный мститель. Партизанские отряды уничтожали наполеоновскую армию по частям. На страницах IV тома возникает образ “дубины народной войны”, которая поднялась всей грозной и величественной силой и гвоздила французов, пока не кончилось их нашествие, пока в душе народа чувство оскорбления и мести не сменилось чувством презрения и жалости к поверженному врагу.

Толстому ненавистна война, и он рисует не только картины сражений, но и страдание всех людей на войне, будь то враги или нет. Отходчивое русское сердце подсказало, что можно пожалеть обмороженных, грязных, голодных французов, взятых в плен. Это же чувство и в душе старого Кутузова. Обращаясь к солдатам Преображенского полка, он говорит, что пока французы были сильны, мы их били, а теперь и пожалеть можно, ведь тоже люди.

У Толстого патриотизм неотделим от гуманизма, и это естественно: простым людям война всегда была не нужна. Итак, Толстой рисует войну 1812 года как народную, Отечественную, когда на защиту Родины поднялся весь народ. И сделал это писатель с огромной художественной силой, создав грандиозный роман-эпопею, которому нет равных в мире.

С конца 40-х гг. Островский полностью посвящает себя драматургии. Можно сказать, что какой – то отдельной, частной биографии у него не было. Для театра работал, жил театром, его интересами, болями, радостями. Всю жизнь писал пьесы, писал постоянно, круглый год – без отпусков, без отдыха, с тяготившими его мыслями о деньгах, о средствах к существованию все увеличивающейся семьи. Однажды ему предложили написать мемуары, воспоминания о его жизни. Островский ответил: “С лишком 30 лет я работаю для русской сцены, написал более 40 оригинальных пьес, вот уже не проходит ни одного дня в году, чтобы на нескольких театрах в России не шли мои пьесы, только императорским театрам я доставил сборов более 2-х миллионов и все-таки я не обеспечен настолько, чтобы позволить себе отдохнуть месяца два в году. Я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю и отделываю сюжеты вперед, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, т. е. без хлеба, с огромной семьей,-так до воспоминаний ли тут!”

В конце 40-х гг. Островский напряженно работает над первым своим большим драматическим произведением, которое получило название “Свои люди – сочтемся!”. По жанру это комедия. Речь в ней идет о купеческом доме Большовых, где все построено на обмане. Свое мошенничество Большов совершает вовсе не из-за крайней нужды: для него это своеобразный способ самоутверждения. Жажда наживы, страсть к накоплению искажают нормальные жизненные отношения, взрывают изнутри тот патриархальный уклад, в незыблемость которого наивно верует Большов. Отсюда и заглавие пьесы, передающее его убежденность в твердости и устойчивости каких-то – пусть искаженных – нравственных норм, которые уж своими-то близкими, тем более родными обязательно должны соблюдаться: “Свои люди – сочтемся!” Однако Большое, которому, несмотря на всю его грубость и самодурство, свойственны были все же некоторые иллюзии, вынужден пережить горький для него момент “прозрения”. И комедия, высмеивающая ничтожество жизненных целей, крайнее убожество внутреннего мира и самого главы купеческого дома, и его приказчика Подхалюзина, и стоящего на самой низкой ступени той же социальной лестницы мальчика-слуги Тишки, превращается к концу в трагедию человека, отца, цинично обманутого, преданного родной дочерью и зятем. Уже у современников драматурга возникли в данном случае ассоциации с трагедией Шекспира “Король Лир”.

Первая пьеса Островского была восторженно встречена читателями. Продолжая традиции своих великих предшественников, молодой драматург создал социально-бытовую комедию, построенную не на внешней интриге, не на победе добродетели над пороком, а на глубоком и вдумчивом анализе искаженных человеческих отношений в мире, где деньги, барыш, нажива становятся важнее долга, совести и любви.

Середина 50-х гг. XIX в. была ознаменована важными переменами в политической и духовной жизни русского общества. Во второй половине 50-х гг. драматург расширяет тематический диапазон своих произведений. Он обращается к миру чиновничества, к миру дворянства, стремясь охватить основные силы дореформенной России.

Оживление общественного движения, предгрозовая атмосфера, которая явственно ощущалась в русской жизни накануне 1861 г., накопленный творческий опыт – все это привело Островского к созданию “Грозы”.

Чеченская война. Несомненно, в душе каждого из нас еще жи­вы воспоминания об этой трагической странице в истории нашей страны. Фильм Сергея Бодрова “Кавказский Пленник”, Рассказы­вающий о судьбе двух русских солдат, попавших в плен к чечен­ским боевикам, еще раз напоминает нам о ней и заставляет задума­ться над тем, как отвратительна и чудовищна война, насколько чужда она человеческому сознанию. В то же время фильм поражает нас Прекрасными человеческими отношениями между героями, которые подобны цветку, распустившемуся на поле битвы.

Сюжет “Кавказского пленника” понятен и близок всем людям. Такие сюжетные ситуации характерны для многих фильмов Бодро­ва. Например, в его картине “СЭР” мальчик бежит из исправитель­ной колонии, чтобы найти своего отца. Посмотрев предыдущие ра­боты Сергея Бодрова (“Сладкий сок внутри травы”, “Непрофессио­налы”, “СЭР”), мы можем отметить, что этот режиссер, показывая суровую правду жизни, смотрит на своих героев с теплотой и любо­вью. Такой же взгляд мы можем без труда уловить и в “Кавказ­ском пленнике”.

Многим критикам фильм показался слишком мягким, избегаю­щим показа кровавой реальности войны в Чечне или быта Россий­ской армии. Действительно, в нем нет зверств, нет эффектных ба­тальных сцен. Это объясняется тем, что замысел режиссера заклю­чался в создании картины взаимоотношений двух русских солдат и чеченцев, в плен к которым они попали.

Создателей ленты вдохновило одноименное произведение Льва Николаевича Толстого. Имена персонажей – Жилин, Дина, Абдул-Мурат, некоторые сюжетные моменты взяты из “Кавказского плен­ника” Толстого, поэтому и сам фильм носит такое название. Ре­жиссер следует традиции классика, восходящей к “Войне и миру”, с его отрицанием войны и убийства.

Главные герои фильма – рядовой Жилин и прапорщик Алек­сандр. Первый – брошенный в пекло войны призывник-новобра­нец, второй – профессионал-наемник. Оба, раненные в бою, попа­дают в плен к чеченцу Абдул-Мурату. Сын Абдула находится в пле­ну у русских, и старик хочет договориться с комендантом лагеря об обмене пленными. Во время неудачной попытки побега Александра убивают, Жилин остается один. Мать Жилина, потрясенная тем, что случилось с ее сыном, приезжает к коменданту и договаривает­ся об обмене. Но ее усилия оказались тщетными: сына Абдулы за­стрелили русские солдаты, когда тот пытался убежать. Картина по­казывает, как и почему возникает ужасная бесконечность крово­пролития. Одна кровь влечет за собой другую, одна смерть – сле­дующую. На этом строится сюжет. Этим он движется, пока кто-ни-

Будь не найдет в себе силы остановить, разорвать порочный круг. Абдул-Мурат находит в себе силы не мстить, не убивать. Видя, что его дочь Дина любит Жилина, старик сохраняет ему жизнь. Но фи­нал фильма омрачается страшной картиной: русские бомбардиров­щики летят бомбить аул Абдулы.

“Кавказский пленник” Сергея Бодрова – это фильм не только о войне, но и о любви. Юные герои фильма – Жилин и Дина – это Ромео и Джульетта в условиях войны на Кавказе, разделившей уже не два рода, а два народа.

Лента имела большой успех на кинофестивале в Канне, где по­лучила приз ФИБРЕССИ И приз зрительских симпатий. На фести­вале “Кинотавро в Сочи фильм удостоен Гран-при, а Олег Меньши­ков, исполнитель роли Александра, и Сергей Бодров-младший, Ис­полнивший роль Жилина, получили приз за лучшую мужскую роль. Сняв в роли Жилина своего сына, Сергей Бодров-старший на­шел прекрасного партнера для Олега Меньшикова, а картина стала для режиссера более значительной, личной. Беззащитные глаза солдата Жилина, в которых мы не видим ни одной ноты фальши, интуитивно угаданная Сергеем Бодровым-младшим пластика ком­пенсируют отсутствие в фильме философских глубин и эстетиче­ских порывов. В сильном актерском ансамбле блистает Олег Мень­шиков, который принес в фильм ноту оптимизма и жизнерадостно­сти. Благодаря мастерству оператора Павла Лебешева мы увидели Кавказ с его пейзажными красотами и местными обрядами.

При всей видимой простоте в фильме есть то, что соединяет его компоненты: это внутренняя естественность, соответствие психоло­гическим и духовным реалиям нынешней России

Со мной по соседству живет бабушка Зина. Она прикармливает котов из всего нашего поселка. Я считаю, что у котов также развитые средства массовой информации. Точнее, массового информирования. Они определенным образом переговариваются между собой и рассказывают друг другу, где находится пища, где живет добрая бабушка, которая накормит. Это кстати доказано даже наукой.

Баба Зина рассказывала нам одну Историю о дружбе котов и собак. Она когда-то держала во дворе пса Барона и двух котов: Платона и Тимофея. Тимофей на самом деле был кошкой, но его не назвали соответствующим именем, так как ошибочно признали самцом. Так и жила Кошка Тимофей. Барон дружил с котами, позволял им лакомиться из собственной миски, никогда не трогал никого из них, даже не огрызался. А если и рычал, то выглядело это как будто в шутку.

Соседский большой рыжий кот приноровился к бабушкиному двору и во время прогулки нападал на Платона и Тимофея. При случае чужой кот бил их. Те были намного меньше своего противника и не могли ему противостоять. Барон, когда видел, что его друзей трогают, с лаем рвался с цепи на помощь. Однажды он все-таки почти поймал чужого кота и загнал его под дедов столярный аппарат. Но на крик, мяуканье и лай выскочила вся семья. Им пришлось немало повозиться с Собакой, чтобы безопасно освободить соседского хулигана и успокоить Барона.

Такой вот Случай дружбы кошек и собаК случился у наших соседей. Он произвел на меня большое впечатление. Пока я не услышал о нем, то совсем не верил, что коты могут дружить с собакой. И считал, что отношение собак к кошкам может быть только как к добыче – злым и хищным.

Поэты всегда задумывались о цели поэтического творчества, о месте поэта в жизни страны, народа. Что и для кого должен писать поэт – эти вопросы возникли еще в глубокой древности одновременно с самой поэзией. Поэт или гражданин? Поэт и гражданин? Поэт – гражданин? Необходимо ли поэту – Божьему избраннику – быть еще и гражданином? Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин в стихотворении “Я памятник себе воздвиг нерукотворный…” писал: И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал. Трагична была судьба великого русского поэта М. Ю. Лермонтова, который не нашел себе места в жизни среди бесчисленных “масок”. Одиночество тяжелой печатью легло на его стихи. О своем назначении поэта, о своих стихах он говорил: И отзыв мыслей благородных Звучал, как колокол на башне вечевой Во дни торжеств и бед народных. Поэт-демократ Н. А. Некрасов свои лучшие стихи посвятил народу, он до конца пронес на плечах всю тяжесть труда и ответственности поэта, чтобы в конце жизни с гордостью сказать: “Я лиру посвятил народу своему.” Творчество Владимира Маяковского представляет новый этап в развитии русской поэзии. Он стал одним из лучших поэтов начала XX века, века глубоких социальных перемен. Это было время ломки не только политического строя, но и этических и эстетических норм. В его лирике наиболее ярко, может быть, даже демонстративно запечатлены черты новой человеческой личности. Герой поэзии Маяковского – это и сам поэт, и обобщенный образ россиянина. Место своей поэзии в жизни современного ему общества поэт определил не сразу и не скоро. Задумываясь о кажущейся бесполезности поэта среди повседневных будничных забот людей, он задает вопрос: Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно? Поэт – та же звезда, и свет ее служит нравственным ориентиром людям. Внутренне убежденный в необходимости поэтического слова для человеческой души, Маяковский видит миссию поэта в том, чтобы впитать в себя всю боль миллионов страдающих и одиноких людей и рассказать о ней миру. Обращаясь к окружающим, к грядущим поколениям, поэт заявляет: Вот – я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый Моей великой души! После Октябрьской революции поэт обращается ко всем художникам слова с призывом направить свое мастерство на воспитание людей: “Товарищи, на баррикады – баррикады сердец и душ”. Маяковский уже не сомневается в том, что его искусство нужно народу, что оно необходимо стране. Как капитан, который является душой и сердцем корабля, так и поэт, в понимании Маяковского, выполняет большое и ответственное дело: управляет сердцами и умами людей на одном большом корабле, называемом страной. “Сердца – такие же моторы. Душа – такой же хитрый двигатель.” По Маяковскому, поэзия необходима людям, как солнце. И здесь не случайно сравнение настоящей поэзии со светилом, которое издавна считалось символом жизни на земле, без которого не было бы ни тепла, ни света. Стихи согревают душу каждого человека, наполняя ее вечным огнем жизни, заставляя осознать себя неотъемлемой частью огромного мира. А солнце тоже: “Ты да я, нас, товарищ, двое! Я буду солнце лить свое, а ты – свое, стихами”. В стихотворении “Необычайное приключение…” возникает тема двух солнц: солнца света и солнца поэзии. Эта тема развивается в произведении и дальше, находя очень точное и меткое воплощение в поэтическом образе “двухстволки солнц”, из одного ствола которой вырываются снопы света, а из другого – свет поэзии. Перед силой этого оружия падает ниц “стена теней, ночей тюрьма”. Поэт и Солнце действуют сообща, сменяя друг друга. Поэт заявляет, что когда “устанет” и захочет “прилечь” Солнце, то он “во всю светает мочь – и снова день трезвонится”. Размышления о поэтическом труде В. Маяковский продолжает в стихотворении “Разговор с фининспектором о поэзии”. Это его произведение является одним из ключевых к пониманию того, какой глубокий смысл вкладывал автор в слово “поэт”. Стихотворение представляет собой шутливый, но страстный монолог – спор, где Маяковский отстаивает свою точку зрения. Прежде всего, он говорит о поэте как о труженике, человеке, который не даром ест хлеб, а является полезным членом общества: “Мой труд любому труду равен”. Этими словами автор строк хочет сказать, что поэзия – нелегкий, кропотливый, требующий высочайшего мастерства и квалификации труд, нуждающийся в шлифовке каждого стихотворения, как драгоценного камня, чтобы он “сверкал всеми гранями”: Поэзия – та же добыча ради
я. В грамм добыча, в год труды. Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды. Работа поэта-мастера оправдывается глубоким воздействием меткого слова на умы и сердца людей. Как и Пушкин, видевший задачу поэта в том, чтобы “глаголом жечь сердца людей”, так и Маяковский пишет об “испепеляющем слов этих жжении”. А что, если я народа водитель и одновременно – народный слуга? Важной особенностью поэзии В. Маяковского было то, что круг жизненных явлений, отраженных в его произведениях, был ничем не ограничен. Поэт считал, что он обязан писать обо всем, что видит вокруг себя, обо всем, что волнует и мучает его, ведь любая тема – это познание чего-то нового, каждое стихотворение – это первооткрытие, а поэзия в целом – “езда в незнаемое”. Возможно, и революцию Маяковский принял от жажды чего-то нового, неведомого доселе, от желания идти в ногу со временем, участвовать в созидании новой жизни, новых идеалов, а вовсе не оттого, что он глубоко верил в идеи коммунизма. Революция “пожирает” своих детей. Поэт, наступая на горло собственной песне”, превратился в производителя штампов, певца Моссельпрома: Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне. Как нельзя лучше эти строки показывают душевную борьбу Маяковского, его мучительные раздумья. В 1930 году, незадолго до своей трагической гибели, поэт пишет поэму “Во весь голос”, которая является как бы его поэтическим завещанием. Именно в этом произведении мы видим истинное лицо и настоящие чувства поэта, который через головы современников обращается к грядущим поколениям, к своим потомкам, обещая рассказать “о времени и о себе”. Начиная этот рассказ, автор не торопится называть себя поэтом. Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный. Поэт борется с грязью и “мразью” жизни. Почему он водовоз? Потому что стихи, как и вода, необходимы людям, без них не может гармонично развиваться ни один человек. “Водовоз” противопоставляется тем, кто “строчит романсы”, кто “мандолинит из-под стен”, создавая литературные побрякушки в угоду низкопробным мещанским вкусам. И теперь, уже громко и ясно называя себя поэтом, В. Маяковский резко отмежевывается от всех тех, кто считает поэзию делом сугубо личным. Маяковский с полным сознанием своего значения утверждает, что его стихи будут известны потомкам: Мой стих с трудом громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо, Как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима. Поэт оказался прав: его стихи, пройдя сквозь время, не обесценились, а его “звонкая сила поэта” напоминает людям о том месте, которое занимает творчество поэта и гражданина Владимира Маяковского в нашем литературном наследии.

Первые стихи Анны Ахматовой появились в 1911 году в журнале “Аполлон”, а уже в следующем году вышел ее поэтический сборник “Вечер”. Почти сразу же Ахматова была поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Таким образом, на рубеже XIX и XX столетий в России возникла “женская” поэзия – поэзия Анны Ахматовой.

Лирика Ахматовой первых ее книг – это лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось в “романности” ее любовной лирики – каждая книга стихов представляет собой как бы лирический роман, состоящий из многих историй любви. Это и рассказ о сероглазой девочке и убитом короле, и рассказ о прощании у ворот, напечатанный в первый же год литературной известности Ахматовой, и другие ахматовские миниатюры. В кратком событии, одном жесте, взгляде Анна Ахматова передает историю десяти лет жизни:

Как велит простая учтивость,

Подошел ко мне, улыбнулся,

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся –

И загадочных, древних ликов

На меня посмотрели очи…

Десять лет замираний и криков,

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его – напрасно.

Отошел ты, и стало снова

На душе и пусто и ясно.

О. Мандельштам писал об Ахматовой, что она “принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого века. Не было бы Ахматовой – не будь Толстого и “Анны Карениной”, Тургенева с “Дворянским гнездом”, всего Достоевского и отчасти даже Лескова”. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу”.

Для того чтобы проникнуться чувствами, испытываемыми лирической героиней, совсем не обязательно знать все, что было в ее жизни. Часто Ахматова описывала лишь небольшой фрагмент происходящего, заставляя читателя додумывать, что было между героями прежде. Читая ее стихотворения, становишься невольным свидетелем чьего-то разговора, иногда создается впечатление, что кто-то открывает тебе свою душу:

Хочешь знать, как все это было? –

Три в столовой пробило,

Прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила:

“Это все… Ах, нет, я забыла,

Я люблю вас, я вас любила

Еще тогда! –

Да!

А иногда кажется, что кто-то доверил тебе самое сокровенное – почитать свои спешные записи в дневнике:

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

…А я была его женой.

Несмотря на то, что Ахматова часто дает только фрагменты того или иного события, ее стихи о любви не производят впечатления отрывочных зарисовок. В них большая обобщающая сила. Ахматова отразила в своей лирике целую вереницу женских судеб. Это и жена, и любовница, и вдова, и мать. По выражению Александры Коллонтай, Ахматова дала “целую книгу женской души”.

Любовь в стихах Ахматовой не всегда счастливая и благополучная. Даже наоборот. Часто это страдание. Это чувство не может быть спокойным:

То змейкой, свернувшись клубком,

У самого сердца колдует,

То целые дни голубком

На белом окошке воркует,

То в инее ярком блеснет,

Почудится в дреме левкоя…

Но верно и тайно ведет

От счастья и от покоя.

В оценках литературных критиков Анна Ахматова является поэтом, впервые сумевшим так полно рассказать о реальной любви. Душа оживает “Не для страсти, не для забавы, для великой земной любви”. В ее стихотворениях мы видим обычный мир, раскрывающийся под влиянием любви в новом свете. Саму же любовь Ахматова делает настолько “земной”, что называет ее “пятым временем года”:

То пятое время года,

Только его славословь.

Дыши последней свободой,

Оттого, что это – любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья вещей,

И уже не празднует тело

Годовщину грусти своей.

“Великая земная любовь” – основа всей лирики Ахматовой. Любовь у нее – повелительное, нравственно чистое, всепоглощающее чувство. Я думаю, что Анна Ахматова имела все основания сказать о себе: “Я научила женщин говорить…”

В 1832 году великий русский писатель Н. Гоголь сказал: “Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла”.

Есть множество отзывов современников о Пушкине. И есть немало прижизненных портретов поэта. Но сколько мнений, столько же и художественных взглядов. А потому Пушкин нередко представляется нам многоликим, каждый раз другим, не похожим на прежнее представление.

Первое изображение Пушкина неизвестным художником совпадает по времени с первым литературным признанием.

Известная сцена и не менее известная картина: публичный экзамен в Царскосельском лицее. Это событие произошло 8 января 1815 года. Картина выполнена в нежных пастельных тонах. У юного Пушкина – задумчивое выражение лица и весь он проникнут особым благородством и чистотой помыслов. Но эта картина, как всякое художественное произведение искусства, передает не столько внешнее сходство, сколько особое настроение, душевный порыв.

За характер и внешность приятели по лицею прозвали Пушкина “смесью обезьяны с тигром”. А вот Анна Керн, возлюбленная поэта, позже вспоминала: “Он был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его”.

Первым книжным изображением Пушкина стала иллюстрация Е. Гейтмана на титуле поэмы “Кавказский пленник” с таким послесловием: “Издатели присовокупляют портрет автора, в молодости с него рисованный”. Фронтиспис представляет собой изображение “арапчонка” в байроновской позе.

Однако при сравнении картины неизвестного автора со сценой лицейского экзамена с рисунком Е. Гейтмана и автопортретами поэта на полях рукописей заметно, что все они имеют определенное отличие. Невольно возникает вопрос: какой из вариантов наиболее реалистичен?

В одном из своих писем Н. Гнедичу Пушкин однажды написал: “Своего портрета у меня нет – да и на кой черт иметь его”.

До наших дней сохранились несколько камерных рисунков с изображением Пушкина, сделанных с натуры французом Ж. Вивьеном в конце 20-х годов XIX века. На них художник передал душевную мягкость, детскую непосредственность и незащищенность русского поэта. То ли в характере и душевном настроении Пушкина произошла существенная перемена, то ли художники уходили от реальности, стремясь создать определенный образ, но на более поздних портретах выражение лица поэта становится суровым и замкнутым, как будто неестественным. Его взгляд направлен несколько в сторону, как бы мимо нас. Возникает даже ощущение, что натурой для художника служил не живой человек, а прижизненный памятник.

Первым живописцем, написавшим портрет Пушкина, стал В. Тропинин – талантливый русский художник, бывший крепостной. Этот портрет наверняка знаком большинству читателей. На нем поэт изображен с расстегнутым воротом рубахи с большим белым воротником, в небрежно повязанном шарфе и домашнем халате. Густые темные бакенбарды почти до самого подбородка, взгляд широко открытых глаз устремлен влево. Кажется, что поэт на мгновение задумался. Еще миг – и он повернет голову, посмотрит на нас и произнесет: “А ведь тысячу раз был прав Екклезиаст, когда сказал: “Суета сует, – все суета… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем”.

В 1827 году, в один год с портретом В. Тропинина, был выполнен гравюрный портрет Н. Уткина. Создается впечатление, что художник стремился передать “африканские” корни поэта. Немаловажная деталь: когда портрет

В. Тропинина был закончен и стал известен публике, газета “Московский телеграф” написала, что “сходство портрета с подлинником поразительно…”. Может быть, именно поэтому этот портрет до сих пор считается наиболее точным и достоверным изображением Пушкина.

Самым “красивым” почему-то признается изображение Пушкина на портрете О. Кипренского. Позировать известному живописцу поэта уговорил его друг А. Дельвиг. Именно по поводу этого портрета у Пушкина родился экспромт:

Себя как в зеркале я вижу, Но это зеркало мне льстит. Так Риму, Дрездену, Парижу Известен впредь мой будет вид.

На портрете О. Кипренского мы видим Пушкина в сюртуке с клетчатым шотландским пледом через плечо. Руки поэта лежат на груди, взгляд обращен вдаль, а на лице отразилась затаенная грусть. По просьбе А. Дельвига художник приписал на портрете бронзовую фигуру музы с лирой в руках, чтобы подчеркнуть поэтический дар поэта.

Из самых известных прижизненных изображений А. Пушкина мне хочется назвать гравюру В. Фаворского “Пушкин-лицеист”, известную гравюру Т. Райта, а также посмертные изображения – рисунки Ф. Бруни и Козлова “Пушкин в гробу” и посмертную маску поэта, которая, по-моему, имеет большое значение для определения настоящего облика поэта.

Спустя два года после роковой дуэли Пушкина с Дантесом мир узнал об уникальном изобретении французского художника Луи Жака Дагера. Используя опыты Н. Ньепса, Дагер открыл первый способ фотографирования, в котором светочувствительным веществом служил иодид серебра. Этот способ был назван дагеротипией.

К сожалению, мы никогда не увидим фотографического изображения Пушкина и не получим уникальной возможности сравнить его с прижизненными портретами поэта. Пушкин вошел в историю русской и мировой литературы многоликим и, по-видимому, таким навсегда и останется.

Система образов “Вишневого сада”, в соответствии с идейнотематическими особенностями пьесы, также весьма оригинальна. В ней нет места одному главному герою, как и нет деления на положительных и отрицательных персонажей. Ведь все оказываются одинаково далеки от истинного понимания жизни, все беспомощны перед быстротекущим временем, все хотят заглянуть в будущее, но оно остается неизвестным никому. К каждому из них приложимо чеховское определение: “плохой хороший человек”. Таковы прошлые хозяева вишневого сада: Раневская с ее неуравновешенностью и чувствительностью, полной непрактичностью и эгоизмом, но при этом она женщина, способная преданно любить, обладающая щедростью и широтой души, внутренней и внешней красотой; Гаев, сентиментальный и инфантильный, абсолютно неприспособленный к жизни, но добрый и сердечный человек. Оба они обладают той внутренней культурой, которая всегда характеризовала обитателей “дворянских гнезд”, но стала уже уходить в прошлое. В противоположность им в будущее устремлен наивный в своих благородных порывах Петя Трофимов. Этот “вечный студент”, несмотря на все свои замечательные речи, насыщенные общественно-политическим, гражданским пафосом, тоже оказывается неприспособлен к реальной жизни, а потому его красноречие в чем-то сродни болтливости Гаева. Аня, как это часто бывает у Чехова, воплощение молодости, надежд, веры в прекрасное будущее, но в практической жизни она беспомощна, как и ее мать. Варя же, девушка серьезная, строгая, хозяйственная, наоборот, оказывается слишком приземленной и, может быть, именно потому счастье ускользает от нее.

Также индивидуализированы и все прочие персонажи, но особое место среди героев пьесы занимает все же Лопахин. Недаром Чехов так заботился о том, чтобы исполнитель роли правильно понял этот характер. Это нетрадиционный для русской литературы образ купца. Делец, и очень удачливый, Лопахин при этом “мягкий человек”, наделенный “душой артиста”. Ирония жизни заключается в том, что Лопахин, искренне стремясь спасти сад для Раневской, в конце “нечаянно” завладевает им сам. Но достигнув успеха, он не выглядит победителем. Парадокс состоит в том, что он человек, который один способен по-настоящему оценить вишневый сад, именно он должен своими руками губить эту красоту – других выходов из сложившейся ситуации нет. Так удача оборачивается насмешкой над его лучшими надеждами. Почему так случилось – не в силах понять ни сам герой, ни кто-либо другой. Но именно Лопахину принадлежат столь значимые для автора слова о “нескладной, несчастливой жизни”, которая “знай себе проходит”. Он единственный из героев осознает ограниченность своей “правды” и необходимость поиска “общей идеи”, что сближает его позицию с авторской точкой зрения.

Чехов в “Вишневом саде” показывает фатальное расхождение между личными хорошими качествами человека, субъективно добрыми его намерениями и результатами его социальной деятельности. Именно с Лопахиным входит в пьесу одна из давних и основных тем чеховского творчества: враждебность, алогизм, непосильная сложность, непонятность жизни для обыкновенного “среднего” человека, кем бы он ни был. Столь же безуспешно бьются над загадками жизни и многие другие герои Чехова – и в его пьесах, и в рассказах и повестях. Они оказываются столь же одинокими, страдающими, зависимыми от враждебных им обстоятельств, а потому Лопахин – это один из героев, стоящих на главной линии чеховского творчества.

“Вишневый сад”… Невозможно найти человека, который не знал бы этой пьесы Антона Павловича Чехова. Есть что-то удивительно трогательное в самом звучании этих слов – “вишневый сад”. Это лебединая песня писателя, последнее “прости” миру, который мог бы быть человечнее, милосерднее, красивее.

“Комедия в четырех действиях”. Вспоминаются разговоры на уроке о том, что Чехов настойчиво рекомендовал ставить “Вишневый сад” именно как лирическую комедию. Ну что ж, попробуем увидеть в чеховской пьесе комедию, не забывая, однако же, о лиризме, неотъемлемом качестве Чехова-художника.

“Уже май, цветут вишневые деревья”, мы в имении, “прекрасней которого нет на свете”. Сад “весь белый”. Картина потрясающая! И чудится, что ангелы небесные никогда не покинут этот райский уголок. Разве возможны в этом божественном месте страдания людские? Здесь самый черствый, бездушный человек должен стать поэтом, преисполниться самых возвышенных чувств. Впрочем, не будем торопиться с выводами. Посмотрим на эту картину внимательнее. Чехов, проникновенный лирик, дает нам возможность взглянуть на сад со стороны, да еще на фоне заходящего солнца. И что же мы видим? “Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка… большие камни, когда-то бывшие… могильными плитами…” Что-то ущербное есть в этом пейзаже. И, конечно же, “ряд телефонных столбов” и видный сквозь ветки “большой город” вряд ли могут оживить его. На этом фоне – комедия? Возможно ли?

Первые страницы пьесы наполнены тревогой ожидания. Ждут хозяйку имения, Любовь Андреевну Раневскую, возвращающуюся из Парижа. И причину приезда едва ли можно назвать веселой: из-за отсутствия средств с молотка продается имение. То самое имение, в котором прошло ее детство, где “счастье просыпалось” с ней каждое утро, где “длинная аллея” блестит в лунной ночи! Каждый предмет здесь необычайно дорог ей. Она не может без слез видеть детскую. И “столик” и “шкафчик” приводят ее в умиление. Нет, попытка поцеловать шкаф еще не делает пьесу комедией. И даже напыщенные фразы типа “дорогой, многоуважаемый шкаф…” не основание для подобного утверждения. Что же тогда? “Белая жилетка и желтые башмаки” Лопахина? Или книга в его руке, в которой он “ничего не понял”? Или то, что муж Раневской “умер от шампанского”? А может, Гаев, обожающий только “бильярд и леденцы”, по-настоящему смешон? А Епиходов, “развитой человек”, как он сам себя характеризует, читающий “разные замечательные книги”, страдающий от невозможности дать ответ на почти гамлетовский вопрос: жить ему или застрелиться, – разве не смешон? А Дуняша, “нежная”, “такая деликатная”, что аж дух захватывает?

И наконец-то подлинная находка – Яша. Уже в том, как он деликатно идет через сцену, как задает вопрос, чувствуется откровенная авторская издевка. Впрочем, Яша не столько смешон, сколько страшен. “Могла бы и завтра прийти?” – это он говорит о матери, пришедшей навестить его после пятилетней разлуки. А с Фирсом он и вовсе не церемонится: “Хоть бы ты поскорей подох”. И вряд ли прав Фирс, называющий его недотепой. Это слово явно не исчерпывает – Яшиной подлой, лакейской душонки. Сейчас он с восторгом глядит на Раневскую: может, возьмет в Париж? Глядит на Лопахина: может, возьмет на службу? Его взоры устремлены туда, где власть и деньги. Его время еще не пришло. Пока он только курит отвратительные сигары, пьет хозяйское шампанское да “девок щупает”. Он прост – в этом его сила. Он всем нужен: и Раневской, и Лопахину. Возможно, и Пете понадобится, которому как холоп всегда нужен, даже если противен. И еще: от него пахнет селедкой. Не знаю почему, но сразу вспоминается

Шариков из “Собачьего сердца.. И становится совсем не смешно. Даже как-то грустно. Неоднократно доводилось слышать, что Чехов, не разделяя революционных взглядов и убеждений, все свои надежды связывал с интеллигенцией. Значит, стоит повнимательней присмотреться к Пете Трофимову. Ох, как не хочется повторять шаблонные фразы о Петиных достоинствах! “Вся Россия – наш сад”. Звучит красиво. Но, если вдуматься, кто произносит эти слова? Недоучка, демагог, фразер. Трескучие фразы о “высшей правде”, “высшем счастье”, о “яркой звезде”, которая горит там, вдали, не имеют абсолютно ничего общего с реальной жизнью. Петя – “смешной чудак, урод… облезлый барин”.

Много пролито слез. Много горьких слов сказано о необходимости расстаться с садом. Уже “раздается глухой стук топора по дереву”. А Чехов не хочет грустить. “Здравствуй, новая жизнь!” – провозглашает он. Значит, перед нами действительно комедия, хотя совершенно необычная, лирическая. В Чехове всегда жил поэт. Чехов-драматург не только не утратил этого качества, но, наоборот, приоткрыл нам совершенно новую грань своего поэтического дара. Его пьесы так полны жизни, что их нельзя было “играть”. Ими можно было только “жить”. Для Чехова чрезвычайно важно все: и пейзаж, удивительно красивый, ранящий душу, и ремарки, в изобилии рассыпанные в пьесе, звуковые эффекты: звуки свирели, гитары, звук лопнувшей струны, от которого обрывается сердце, и даже бормотание Фирса, создающее своеобразный фон пьесы.

Поразительная простота сюжета, отсутствие внешних эффектов, отказ от сценических штампов – все это удивительно сочетается со значительностью темы и при этом очень тонко, ненавязчиво переводит повествование в лирический план. Если вернуться к вопросу о жанре, то можно согласиться, что перед нами лирическая комедия. Лирическая не только по эмоциональной насыщенности и выразительности в передаче переживаний персонажей, но и по ясной ощутимости голоса самого автора, его печали и гнева, скорбной усмешки и бодрой веры в будущее родины, которую он хотел бы увидеть в образе нового, цветущего вишневого сада, лучше и прекраснее разрушенного.

И все же опыт современных режиссерских трактовок и всяческих театральных экспериментов красноречиво свидетельствует, что не все ясно и для нас, что гениальное творение неисчерпаемо, что сценические воплощения “Вишневого сада” – задача вечная, как постановка “Гамлета”, например, и что новые поколения режиссеров и зрителей будут искать свои ключи к этой пьесе, столь совершенной, талантливой и глубокой.