Роман “Герой нашего времени”, помимо прочих своих неоспоримых достоинств, весьма любопытен с точки зрения композиции. Во-первых, он построен циклически, состоит из отдельных, сюжетно не связанных между собой частей. Во-вторых в подаче этих частей нарушена хронологическая последовательность, и описываемые события предстают как бы в “обратной перспективе”. Наконец, в разных частях повествование ведется от разных лиц.
Разумеется, эти особенности не могли быть случайностью. Композиционная сложность романа неразрывно связана с психологической сложностью образа главного героя. Неоднозначность характера Печорина, противоречивость этого образа выявлялась не только в исследовании самого его духовного мира, но и в соотнесении героя с остальными персонажами. Именно поэтому Лермонтов не сразу нашел композиционное решение романа, согласно которому читатель постепенно приближается к герою. Композиция романа подчинена логике раскрытия образа главного героя.
В первой части мы видим Печорина глазами Максима Максимыча. Этот человек искренне привязан к Печорину, но духовно глубоко ему чужд. Их разделяет не только разница социального положения и возраст. Они – люди принципиально различных типов сознания и дети разных эпох. Для штабс-капитана, старого кавказца, его молодой приятель – явление чужеродное, странное и необъяснимое. Поэтому в рассказе Максим Максимыча Печорин предстает как человек загадочный, таинственный.
Максим Максимыч неслучайно выбран первым рассказчиком. Его образ – один из важнейших в романе, ибо этот человеческий тип очень характерен для России первой половины минувшего века. В условиях вечной войны формировался новый тип “русского кавказца” – чаще всего это были люди, подобные Ермолову, превыше всего ставящие закон силы и власти, и их подчиненные – добрые, искренние и нерассуждающие воины. Такой тип и воплощен в образе Максима Максимыча.
Кавказ называли “теплой Сибирью”, куда в действующую армию ссылали неугодных – в частности и многих декабристов. На Кавказ ехали и молодые люди в жажде побывать в “настоящем деле”, туда стремились и как в экзотическую страну чудес, в край свободы…
Эти черты Кавказа так или иначе сродни Печорину: в нем есть нечто от черкеса ; он естествен в кругу княжны Лиговской. Единственный человек, с кем у Печорина нет ничего общего, это Максим Максимыч. Люди разных поколений, разных эпох и разных типов сознания, штабс-капитан и Печорин абсолютно чужды друг другу. Потому и запомнился Максиму Максимычу его давний подчиненный, что так и не смог он понять, разгадать его.
В рассказе Максима Максимыча Печорин предстает романтическим героем, встреча с которым стала одним из ярчайших событий в его жизни; тогда как для Печорина и сам штабс-капитан, и история с Бэлой – лишь эпизод в ряду других. Даже при случайной встрече, когда Максим Максимыч готов кинуться ему в объятия, Печорину не о чем с ним говорить: вспоминать Бэлу – болезненно, рассказать старому приятелю – нечего… “Мне пора Максим Максимыч.”
Итак, из новеллы “Бэла” мы узнаем о существовании некоего Печорина – героя романтической истории с черкешенкой. Зачем Печорину понадобилась Бэла; почему, едва добившись ее любви, он скучает и томится; отчего бросился отбивать ее у Казбича ; что мучило его у постели умирающей Бэлы и почему он засмеялся, когда добрейший Максим Максимыч попытался его утешить? Все эти вопросы остаются без ответа; в Печорине – все тайна, поведение героя читатель волен объяснять в меру собственного воображения.
В главе “Максим Максимыч” завеса тайны начинает приподниматься. Место рассказчика занимает давешний слушатель штабс-капитана, путешествующий офицер. И таинственному герою “кавказской новеллы” придаются какие-то живые черты, его воздушный и загадочный образ начинает обретать плоть и кровь.
Странствующий офицер не просто описывает Печорина, он дает психологический портрет. Он – человек того же поколения и близкого, вероятно, круга. Если Максим Максимыч ужаснулся, услышав от Печорина о томящей его скуке: “…жизнь моя становится пустее день ото дня…”, то его слушатель принял эти слова без ужаса как вполне естественные: “Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду…” И поэтому для офицера-рассказчика Печорин гораздо ближе и понятнее; он многое может объяснить в нем: и “разврат столичной жизни”, и “бури душевные”, и “некоторую скрытность”, и “нервическую слабость”.
Так загадочный, ни на кого не похожий Печорин становится более или менее типичным человеком своего времени, в его облике и поведении обнаруживаются общие закономерности. И все же загадка не исчезает, “странности” остаются. Повествователь отметил, что глаза Печорина “не смеялись, когда он смеялся!” В них рассказчик попытается угадать “признак – или злого нрава, или глубоко посеянной грусти”; и поразится их блеску: “то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный”; и поежился от “проницательного и тяжелого” взгляда…
Именно поэтому так рад путешественник, заполучив записки Печорина: “Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся”. Написанное от лица повествователя предисловие к “Журналу Печорина” объясняет его интерес к этой личности. Он говорит о бесконечной важности изучения “истории души человеческой”, о необходимости понять истинные причины побуждений, поступков, всего характера человека”…и может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сих пор обвиняли…”
Все это предисловие подтверждает духовную близость повествователя и героя, их принадлежность к одному поколению и одному человеческому типу. Вспомните, например, рассуждения рассказчика о “коварной неискренности истинного друга”, оборачивающейся “неизъяснимой ненавистью, сгорая, таясь под личиной дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений”. Как близки эти слова горьким мыслям самого Печорина о нынешней дружбе, как объясняют они его убеждение “я к дружбе не способен”!
Мнение рассказчика о Печорине выражено однозначно: “Мой ответ – заглавие этой книги”. Это же и объяснение его напряженного интереса к герою: перед нами не только своеобразный человек, типичный для своей эпохи. Герой времени – это личность, сформированная данным веком, и ни в какой другой эпохе подобный человек появиться не мог бы. В нем сконцентрированы все черты, все достоинства и недостатки его времени.
В предисловии к роману Лермонтов полемически заявляет: “Герой нашего времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии.” Но свой роман “едких истин” он создает не для того, чтобы бичевать пороки: он подносит обществу зеркало, чтобы люди увидели себя, взглянули в собственное лицо, постарались понять себя самих. Это и есть главная задача лермонтовского романа.
Как бы ни был близок Печорин рассказчику, полностью понять его он не может. Для полного, глубокого понимания Печорин должен сам сказать о себе. И две трети романа составляет его исповедь. Много говорили об исповедальном характере лермонтовской лирики: это одна из главных черт его творчества. Именно поэтому так важно, что Печорин, ни в коей мере не являясь автопортретом Лермонтова, все же часто бесконечно близок автору в своих оценках, эмоциях, рассуждениях. Это создает особое ощущение общности беды и вины автора и его героя. Как и в “Думе”, поэт, ощущая себя внутри поколения, разделяя его вину и судьбу, своим пониманием общей трагедии, яростным негодованием и всей горечью размышлений выходит из общей массы, поднимается над ней – на недосягаемые высоты духа.
Композиция “Журнала Печорина” очень своеобразна. Это как бы “роман в романе”. Первая новелла “Тамань” – единый рассказ о происшествии, приключившемся с героем. В ней намечены основные мотивы всего “журнала”: стремление Печорина к активным действиям; “любопытство”, толкающее его ставить “эксперименты” над собой и окружающими, вмешиваться в дела, до него не касающиеся; его безрассудная храбрость и романтическое мироощущение. И – главное! – стремление понять, что движет людьми; выявить мотивы их поступков, постичь их психологию.
“Княжна Мери построена из дневниковых записей – это почти ежедневная летопись жизни Печорина. И причем он не интересуется “общими вопросами”. Он пишет о своих чувствах, мыслях, о своем поведении и о поступках. Печорин сам себе создает приключения, активно вмешиваясь в свою судьбу и жизнь окружающих, меняя ход вещей таким образом, что он приводит к взрыву, к столкновению. Так было в “Бэле”, когда он круто изменил судьбу девушки, Азамата, их отца, Казбича, сплетая их пути в немыслимый клубок. Так было в “Тамани”, где он вмешался в жизнь “честных контрабандистов”, в “Княжне Мери”…
И он не просто изменяет и усложняет жизнь окружающих. Он вносит в их судьбы свою неприютность, свое бездомье и тягу к разрушению Дома – символа вечной жизни, непричастности к общей судьбе, укрытия от ветров эпохи.
Вопрос предназначения, рока, единоборства человека с судьбой – основной философский аспект романа. Полностью этой проблеме посвящена завершающая глава “Фаталист”, в которой Печорин пытается создать некоторую “модель судьбы”.
Глава “Фаталист” тоже совершенно намеренно поставлена последней. Случайный спор для Печорина болезненно важен – возможность существования или несуществования предопределена и, в первом случае, пределы самостоятельности личности, для него не предмет отвлеченных умствований но вопрос чуть ли не решающий. Потому что ответ на него, возможно, сможет наконец объяснить Печорину его собственную душу и судьбу, даст ключ к разгадке жизни и человеческой натуры.
“Я люблю сомневаться во всем, – говорит Печорин, – я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится – а смерти не минуешь!” Впрочем, смерти Печорин не боится – вспомним, как перед дуэлью с Грушницким он понимает, что ему скучно жить и не жалко умирать. Откуда же тогда это “хуже смерти ничего не случится”? Не содержится ли ответ в других словах – “я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает”. Быть может, вот он, истинный страх Печорина – знать, что его ожидает? Ведь это – проклятье всей его жизни – ощущение повторения, того, что он все это уже знает или представляет слишком хорошо, чтоб желать увидеть и испытать.
Впрочем, “страх” – не слишком подходящее слово. Он слишком привык к скуке повторения, чтоб бояться. Скорей это можно обозначить как тоскливое, слегка брезгливое отвращение. “Я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно известной книги”. Смерть – заведомо определенный факт, вот уж о чем любой человек точно знает заранее – не потому ли она вызывает у Печорина такую неприязнь? И именно тема смерти – последняя в романе. Смерти и неизбежности.