Category: Школьные сочинения

История создания “Кому на Руси жить хорошо” начинается в конце 1850-х гг., когда Некрасову приходит в голову замысел масштабного произведения-эпопеи, суммирующего весь его творческий и жизненный опыт поэта-революционера. Автор долгое время собирает материал на основе как своего личного опыта общения с народом, так и литературного наследия своих предшественников. До Некрасова к жизни простого народа в своих произведениях обращались многие авторы, в частности И. С. Тургенев, чьи “Записки охотника” стали одним из источников образов и идей для Некрасова. Четкая идея и фабула сложились у него в 1862 г., после отмены крепостного права и земельной реформы. В 1863 г. Некрасов принимается за работу.

Автор желал создать эпическую “народную” поэму с развернутой картиной жизни различных слоев российского общества. Важным для него представлялось также и то, чтобы его произведение было доступно для простого народа, к которому он обращался в первую очередь. Этим обусловлена композиция поэмы, задумывавшаяся автором как циклическая, размер, приближенный к ритмике народных сказаний, своеобразный язык, изобилующий поговорками, присказками, “простонародными” и диалектными словами.

Творческая история “Кому на Руси жить хорошо” насчитывает почти четырнадцать лет интенсивной работы автора, сбора материалов, проработки образов, корректировок изначальной фабулы. По замыслу автора, герои, встретившись неподалеку от своих деревень, должны были совершить долгое путешествие через всю губернию, а в конце дойти до Петербурга. Будучи в пути, они беседуют с попом, помещиком, крестьянкой. В Петербурге путешественников должна была ждать встреча с чиновником, купцом, министром и самим царем.

По мере написания отдельный частей поэмы Некрасов публиковал их в журнале “Отечественные записки”. В 1866 г. в печати появился “Пролог”, первая часть увидела свет в 1868 г., затем в 1872 и 1873 гг. были напечатаны части “Последыш” и “Крестьянка”. Часть под названием “Пир на весь мир” при жизни автора так и не появилась в печати. Лишь спустя три года после смерти Некрасова Салтыков-Щедрин смог напечатать этот фрагмент с большими цензурными купюрами.

Некрасов не оставил никаких указаний относительно порядка следования частей поэмы, поэтому принято публиковать ее в таком порядке, в каком она появлялась на страницах “Отечественных записок” – “Пролог” и первая часть, “Последыш”, “Крестьянка”, “Пир на весь мир”. Эта последовательность является наиболее адекватной с точки зрения композиции.

Тяжелая болезнь Некрасова заставила его отказаться от первоначального замысла поэмы, согласно которому она должна была состоять из семи-восьми частей и включать в себя помимо картин деревенского быта сцены петербургской жизни. Также планировалось, что структура поэмы будет опираться на смену времен года и сельскохозяйственных сезонов: путешественники отправлялись в путь ранней весной, проводили в дороге все лето и осень, достигали столицы зимой и весной снова возвращались в родные места. Но история написания “Кому на Руси жить хорошо” была прервана в 1877 г. со смертью писателя.

Предчувствуя приближение гибели, Некрасов говорит: “Одно, о чем сожалею глубоко, это – что не кончил свою поэму “Кому на Руси жить хорошо”. Понимая, что болезнь не оставляет ему достаточно времени на завершение задуманного, он вынужден изменить свой изначальный замысел; он быстро сводит повествование к открытому финалу, в котором, однако, все же демонстрирует одного из самых ярких и значимых своих героев – разночинца Гришу Добросклонова, мечтающего о благе и счастье всего народа. Именно он по идее автора должен был стать тем самым счастливцем, которого ищут странники. Но, не имея времени на подробное раскрытие его образа и истории, Некрасов ограничился намеком на то, как должна была бы закончиться эта масштабная эпопея.

Через несколько дней после окончания Лицея Пушкин был принят на службу в Коллегию иностранных дел. Вскоре, взяв отпуск, он поехал в Михайловское, имение в Псковской губернии, которое после смерти деда Пушкина перешло по наследству к его матери. Лето он провел там и в начале сентября вернулся в Петербург.

В те годы в Петербурге общественная жизнь била ключом. Это было время, когда в столице образовывались тайные политические общества. Критика политики правительства, резко отрицательное отношение к самодержавию объединяли не только будущих декабристов, но и широкие круги передовой дворянской молодежи. Обострялась борьба между реакционной частью дворянства и защитниками свободолюбивых идей. Эта борьба захватывала и деятелей литературы. До 1818 года еще существовал “Арзамас”. В 1819 году образовалось новое литературно-политическое общество “Зеленая лампа”, филиал Союза благоденствия.

Члены Союза благоденствия живо интересовались литературой, видя в ней большую общественную силу, и видели своей задачей создание гражданской поэзии, насыщенной высоким идейным содержанием. Были и другие литературные общества, в большей или меньшей степени связанные с “Союзом благоденствия”. Шли оживленные споры по вопросам литературы и в кружках, и в домах людей, интересовавшихся художественным словом и искусством.

Пушкин с головой окунулся в жизнь Петербурга. Он постоянно бывал в театре, который страстно любил, на балах, на гуляньях, принимал живейшее участие в общественной и литературной жизни. Он – член “Арзамаса” и “Зеленой лампы”, заводит обширные знакомства с представителями тайных революционных обществ, литературы и театра. Пушкин создает такие вольнолюбивые, насыщенные декабристскими идеями произведения как ода “Вольность” , “К Чаадаеву” , “Сказки” , “Деревня” и эпиграммы на Александра I, Аракчеева, министра Голицына и других.

Такие стихотворения распространялись в рукописном виде по всей стране, и не только среди дворян; они проникали в среду разночинной интеллигенции, грамотных крестьян, солдат.

Среди других произведений, написанных Пушкиным в это время, особенно выделяется начатая еще в Лицее и оконченная весной 1820 года поэма “Руслан и Людмила”. Жуковский, в то время первый поэт России, восхищенный этой поэмой, прислал Пушкину свой портрет с надписью: “Победителю-ученику от побежденного учителя”.

Появившись в печати, произведение вызвало много споров. Последователи классицизма и сентиментализма нападали на Пушкина за простонародные слова, обвиняли его в оскорблении нравственности. Но многие поэты и критики встали на защиту Пушкина, справедливо видя в нем поэта-новатора, гениального мастера художественных образов и стиха.

Между тем над головой Пушкина собиралась гроза. Его вольнолюбивые стихи попали в руки правительства, дошли и до царя. Александр I при встрече с директором Лицея сказал ему о бывшем воспитаннике: “Пушкин наводнил Россию возмутительными стихами: вся молодежь наизусть их читает… Пушкина надобно сослать в Сибирь”.

Узнав об этом, друзья Пушкина – Карамзин, Жуковский, Чаадаев – стали ходатайствовать за поэта. В начале мая 1820 года последовало царское решение: Пушкин был отправлен на службу к генералу Инзову, главному попечителю колонистов южного края, в г. Екатеринослав.

Легкое дыхание… Часто говорят: дыхание ветра, дыхание весны, а в рассказе И. А. Бунина – это дыхание девичьей красоты. А может быть, молодости, беспечности? Вопрос, найти ответ на который трудно, почти невозможно… Оля Мещерская среди своих сверстниц и была тем легким дыханием, которое не вписывалось в общепринятые рамки, но всегда приносило с собой веселье, непосредственность, искреннюю увлеченность миром.

Вся короткая Олина жизнь прошла на одном дыхании. Она успела познать любовь плотскую, бездуховную, и это обстоятельство ее и погубило. Оля слишком рано повзрослела, слишком рано стала взрослой женщиной…

Ее душа была надломлена, хотя Оля об этом и не подозревала. Взрослый ребенок – что может быть страшнее? Готов ли человек в пятнадцать лет ко всем трудностям жизни? Странички в Олином дневнике, где она пишет, что будет “жить без конца”, где она надеется на необыкновенное счастье, оказались пророческими с точностью до наоборот.

У нее отобрали самое дорогое – жизнь, отобрал человек, не достойный и волоса с ее головы. Она погибла и даже не почувствовала, как ее коснулось легкое дыхание смерти.

Небывалый подъем нравственных, духовных, творческих сил испытывает в начале девятисотых годов Максим Горький. Его окрыляет предчувствие бури. Горький обратился к драматургии, наиболее действенному виду искусства, в преддверии первой русской революции. Страстным желанием “вмешаться в самую гущу жизни”, прежде всего, был продиктован приход писателя в театр. Горький пишет “На дне” после окончания работы над пьесой “Мещане”.

Эта пьеса М. Горького – новаторское литературное произведение. В ее центре – не только человеческие судьбы, но и столкновение идей, спор о человеке, о смысле жизни. Основой этого спора является проблема правды и лжи, восприятие жизни такой, какая она есть на самом деле, с ее безысходностью и правдой для людей “дна”, или жизнь в иллюзиях, в каких бы разнообразных и причудливых формах они ни представали. Он начинается еще задолго до появления в ночлежке Луки и продолжается после его ухода. Странник Лука появляется в ночлежке в самый разгар спора обитателей – Клеща, Бубнова и Васьки Пепла – о совести и чести: нужны ли они людям дна? В пьесе, по словам автора, его занимали “общефилософские вопросы”: “Что лучше, истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука”.

Лука переступает порог подвала с одной из реплик, заключающей в себе целую философию по сути своей безразличного отношения к жизни и человеку: “Мне – все равно! Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна блоха – не плоха: все – черненькие, все – прыгают…” С этих слов доброго старца и начинается горьковская борьба с ним. Лука, по словам писателя, относится к довольно распространенному типу русского проповедника “благости”, утешителя “от ума”, которого “интересуют всякие ответы”, но не люди: неизбежно сталкиваясь с ними, он их утешает, но только для того, чтобы они не мешали ему жить… Приветливый, мягкий странник, готовый всегда оказать услугу, у которого чуть ли не для каждого нашлось ласковое слово утешения, принес с собой смерть и неверие, еще более острое ощущение безысходности, холодное отчаяние и апатию.

Значительным контрастом ласкающей, завораживающей мелодии Луки звучит в драме песня узников – “Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно…” Не случайно ноты этой песни помещены перед вторым актом, здесь появляются первые “жертвы” Луки.

Психологически тонко, изнутри раскрывает автор социальную и философскую природу “гуманизма” Луки, незаметно сближает его проповеди с разглагольствованиями злобного и трусливого хозяина ночлежки, с моралью, проповедуемой околоточным Медведевым, с циническим равнодушием и апатией Барона. Слова Луки о правде-обухе смыкаются, в сущности, с костылевским – “не всякая правда нужна”. А его слова у постели умирающей Анны “Все, милая, терпят… Всяк по-своему жизнь терпит…” созвучны афоризмам полицейского: “Человек должен вести себя смирно”.

Всякое выражение протеста вызывает мягкий отпор Луки или разбивается о его равнодушие. Бунтарские речи Сатина рождают глухую неприязнь миротворца. “Люди не стыдятся того, что тебе хуже собаки живется,- говорил Сатин зашедшемуся в холодной тоске Клещу.- Подумай – ты не станешь работать, я – не стану… еще сотни… тысячи, все! что тогда будет?” На это Лука мрачно замечает: “Тебе бы с такими речами к бегунам идти…” Он труслив и осторожен. В опасный для жизни момент, когда убивают Костылева, Лука исчезает, как “исчезают грешники от лица праведных”. Постепенно обнажается истинное лицо проходящего человека, и лицо это оборачивается знакомым серым ликом мещанина.

Сатин выступает в пьесе главным противником Луки. Их поединок сложен и диалектичен и начинается после исчезновения Луки. Это поединок лжи и правды, любви к человеку и боязни самого человека. В речах Сатина открывается горьковская философия гуманизма, символ веры художника нового мира, “человекопоклонника”. Начав, казалось бы, с защиты старика, Сатин сразу же переходит в наступление, разбивает все лукавые истины, все заповеди старика, постепенно освобождая друзей своих от “чар сирены”. Ложь, какая бы она ни была,- преступление, она “оправдывает ту тяжесть, которая раздавила руку рабочего… и обвиняет умирающих с голода…” Монолог Сатина – страстное обвинение власть предержащим: “Ложь – религия рабов и хозяев… Правда – бог свободного человека!” Но Сатин по-своему благодарен Луке. Забытое, подавленное, тот идеал, который некогда озарил жизнь, под действием проповеди Луки ожил в его сознании. Старик “подействовал на меня, как кислота на старую и грязную монету…” – признается он.

На протяжении всего четвертого действия идет сатинский бой с Лукой, с разъедающим ядом его хитрой лживой мысли: “…из головы вон не идет… этот старик! Не обижай человека! А если меня однажды обидели и – на всю жизнь сразу! Простить? Ничего. Никому…” Прощенья – нет, остается – борьба за человека. “Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они… нет! – это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном! Это – огромно! В этом – все начала и концы… Все – в человеке, все для человека!” В словах Сатина можно услышать призыв к восстанию. В поединке с Лукой одерживает победу Сатин – и в этом очищающая, возвышающая сила разыгравшейся трагедии.

Горький создал пьесу широкого эмоционального звучания, сумев передать гамму человеческих состояний – от вдохновенных речей Сатина о Человеке до смертельного отчаяния Актера.

Как можно убедиться, главный носитель добра в пьесе – Лука, который жалеет людей, сострадает им и пытается помочь словом и делом. Авторская позиция в драме М. Горького выражена, в частности, сюжетно. Последнее событие пьесы – смерть Актера – подтверждает слова Луки: “Поверил человек, затем потерял веру и удавился”. Принято считать, что главным оппонентом Луки в споре о правде является Сатин. Это как будто бы и так, ведь именно он произносит афоризм: “Ложь – религия рабов и хозяев. Правда – бог свободного человека!” Однако именно Сатин не только заступается за старика, запрещая плохо говорить о нем, но и произносит свой знаменитый монолог о человеке, воплощая в жизнь идеи Луки. В самом деле, что такое рассуждения, как не словесный наркотик, призванный утешить всех вокруг, во всех вселить иллюзию собственной ценности, вне зависимости от реальных человеческих дел? Недаром именно после монолога Сатина в ночлежке начинается пьяный разгул, и даже глашатай беспощадной и злой правды Бубнов заявляет:

“Много ли человеку надо? Вот я – выпил и рад!” И только известие о самоубийстве Актера внезапно прерывает эту картину. Поэтому так многозначно звучат последние слова пьесы, вложенные в уста Сатина: “Эх… испортил песню… дурак!”.

Долгое время образ Луки оценивался в литературоведами однозначно отрицательно. Лука был обвинен в том, что он лгал из корыстных побуждений, равнодушен к людям, обманывает их, наконец, что в момент преступления тайно исчезает из ночлежки. Но главное обвинение касалось его позиции, его отношения к человеку. Он проповедует жалость, милосердие, в прежние годы считавшиеся чем-то лишним, даже подозрительным, проявлением примиренчества, отступлением от позиции борьбы с классовым врагом, милосердие объявлялось “интеллигентской мягкотелостью”, недопустимой в условиях схватки двух миров. Лука не призывает к радикальной борьбе, а все это в давние годы считалось вредным и чуждым человеку нового общества, “борцу за светлое общество”. В нынешнее время образ Луки можно воспринимать внимательно и непредвзято.

“Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к Родине. Чувство Родины – основное в моем творчестве”, – писал поэт Сергей Александрович Есенин. И действительно, слова “Россия”, “Русь”, наверное, чаще всего встречаются в стихах Есенина, и почти в каждом из них – тихое признание в любви Родине. И эта любовь у Есенина естественна, как дыхание.

Любовь к России не просто чувство, но и это жизненная философия, основная в есенинском миропонимании. Природа России у Есенина – это нечто одухотворенное, живое.

Вижу сад в голубых накрапах,

Тихо август прилег ко плетню.

Держат липы в зеленых лапах

Птичий гомон и щебетню.

Родина для поэта – это все, что он видит, чувствует, все, что его окружает. Поэтому так трудно и порой невозможно отделить эту тему от других. Чувства к Родине переплетаются у Есенина с чувствами к женщине, природе, жизни. Вспомним есенинское стихотворение о женщине, так зримо окаймленное осенним пейзажем:

Пускай ты выпита другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость.

Природа у Есенина – живое существо, наделенное одинаково беззащитной душой. Поэтому равно нежны его стихи и о женщинах, и о деревьях, и о животных.

Но, наверное, никогда не имела бы такой магической силы лирика поэта о родной земле, если бы он за этой “малой” родиной не видел “большой”. Есенин гордился мощью и необъятностью своей страны, силой, что заложена в ней:

Я буду воспевать

Всем существом поэта

Шестую часть земли

С названьем кратким “Русь”.

Его не могла не мучить отсталость, дикость России, беспросветная тяжесть крестьянского труда. Поэтому он восторженно принимает Февральскую революцию. Октябрь поначалу показался ему простым продолжением Февраля. Ему виделся только вихрь, “бреющий бороду старому миру”. А оказалось, что повелевают бурей не его знакомые эсеры, а малопонятные серьезные люди – большевики, и что теперь никто не интересуется феноменом русской национальной жизни.

В творчестве Есенина отражается борьба двух чувств: понимание неизбежности перемен, попытка принять их, осознать, и в то же время боль, что уходит в прошлое прежняя, воспетая им “деревянная Русь”, нищая, но милая его сердцу. Вместо ожидаемого “мужицкого рая”, сказочного края Инонии – тучами изглоданное небо, выбитые окна в избах. Казалось, из России ушла душа.

Цикл стихотворений “Москва кабацкая” – свидетельство душевной трагедии человека, потерявшего опору в жизни и, несмотря ни на что, надеющегося эту опору обрести.

Вспоминая свое детство в стихотворении “Русь советская”, поэт ощущает свое родство с русской природой. Но если прежний Есенин как бы спешил излить в стихах переполнявшие его сердце чувства, то новый Есенин пытается размышлять над особенностями своей эпохи, постичь ее противоречия. Перед нами раздумья поэта о жизни, о Родине.

В начале 20-х годов Есенин совершает длительные зарубежные поездки. В результате он особенно остро почувствовал, чем является Родина для человека, и для русского человека, наверное, в особенности.

Америку Есенин воспринял как безумный мир чистогана и духовной нищеты. И теперь он пытается по-другому увидеть оставленную им и проклинаемую новую Россию:

Теперь со многим я мирюсь

Без принужденья, без утраты.

Иною кажется мне Русь,

Иными – кладбища и хаты.

Поэт пытается оправдать и принять новую большевистскую Россию.

Но Россия… вот это глыба…

Лишь бы только Советская Власть!..

Он хочет верить, что советская власть, социализм возвысят человека, что все делается во имя его и для него. Есенину кажется, что вдали от родной земли наконец “прояснился омут в сердце мглистом”. “Учусь постигнуть в каждом шаге/Коммуной вздыбленную Русь”, – пишет поэт. Вспомним “Балладу о двадцати шести”. Народ у автора – “и крестьянин, и пролетариат”. У народа одна цель: “Коммунизм – знамя всех свобод”. Поэт хотел найти себя в новой России, принять ее и поверить ей. Об этом – “Песня о великом походе”, “Стансы”, “Анна Снегина”.

Равнодушен я стал к лачугам.

Мне теперь по душе иное…

Через каменное и стальное

Вижу мощь я родной стороны.

“Русь советская”, “О России и революции”, “Страна советская” – так называет Есенин свои новые книги. Но поэт так и не стал “певцом и гражданином в великих штатах СССР”:

Приемлю все,

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу Октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам.

Поэт, по сути, выбирает не выход, а тупик. Отдать душу и не отдать лиру – значит перестать быть поэтом. “Русь советская” оказывается чужой.

“Все равно остался я поэтом золотой бревенчатой избы”. Но России той, прежней, уже нет. И поэтому Есенин – чужой ей, незнакомый, а “те, что помнили, давно забыли”. Жизнь идет мимо. Сельчане “обсуживают жись”. комсомольцы “поют агитки Бедного Демьяна”. Поэт не приемлет этого. Старого уже нет. Он – нигде. Пустота. Одиночество. Все вокруг чужое:

В своей стране я словно иностранец…

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Однако, уже будучи как бы в ином мире, в небытии, “в стране, где тишь и благодать”, Есенин благословляет новую жизнь, ту жизнь, в которой ему нет места, новую юность:

Цветите, юные! И здоровейте телом!

У вас иная жизнь, у вас другой напев.

Мы живем в переломную эпоху. И опять идем по кругу. Россия уходящая – и Россия новая. И снова у людей возникает ощущение осиротелости и неприкаянности. И не поэтому ли так пронзительно звучит сегодня есенинское:

Не ты ль так плачешь в небе,

Отчалившая Русь?

В литературе жанр трагедии всегда предполагает конфликт героя с окружающим миром, и если задаться вопросом, отчего проистекает трагедия личности, то можно выяснить, что разные писатели по-своему решали для себя этот вопрос. В частности, последователи “натуральной школы”, такие, как Тургенев, Белинский, Панаев, Некрасов, полагали, что все беды человека вызваны средой, в которой он живет, то есть конфликт личности и мира возникает из-за неправильности жизни и имеет исключительно внешний характер.

Достоевский же, будучи и сам выходцем из “натуральной школы”, опровергал абсолютное влияние среды на человека, считал, что личность сама несет ответственность за свою жизнь и, в той или иной мере, является причиной собственной трагедии, проистекающей не только от несовершенства окружающей среды, ибо неприятие человеческой жизни, его “восстание” против нее порождается и определенным характером героя, складом ума, особым состоянием неудовлетворенности или разочарованности. Таким образом, Достоевский кроме неблагополучия внешнего предполагает и неблагополучие внутреннее, конфликт в душе героя, что уже само по себе нередко является трагедией, и на примере многих своих героев, в том числе и Родиона Раскольникова, доказывает это.

Раскольников – главный герой историко-философского, социально-психологического романа “Преступление и наказание”, и с помощью этого образа Достоевским решается множество разного рода проблем. Поэтому Раскольников как личность сложен и противоречив. Уже в его фамилии, специально выбранной Достоевским, воплощена суть его натуры, символизируется “раскол личности” героя, его двойственность и даже парадоксальность. Как сказал друг Раскольникова Разумихин, “точно два противоположные характера в нем поочередно сменяются”.

По натуре нравственный, обладающий добрым сердцем, способный на сострадание, Раскольников, всегда готовый защитить мать и сестру, бросившийся в пожар на спасение детей, отвергает всякое насилие. В одном его сне, где ожили воспоминания детства, герой вспоминает, как нестерпимо жаль ему было забитую мужиками лошадь и он, не имея тогда возможности остановить их, будто клянется более не допускать подобного. Но вместе с тем, будучи амбициозным и тщеславным, “ужасно высоко себя ценящим” и в то же время “задавленным бедностью”, не имеющим никаких возможностей и перспектив, Раскольников, желая “получить все сразу”, считает себя не вправе мириться с обстоятельствами своей жизни и испытывает к ней “чувство глубочайшего омерзения”. После долгих размышлений, осознавая в себе неординарный ум, необыкновенные способности, видя свое нищенское, жалкое положение, наблюдая окружающий его мир, полный слез, страданий и несправедливости, где такие девушки, как Соня Мармеладова, чистая и непорочная, вынуждены предаваться разврату, чтобы спасти от голода семью; мир, который и сестру героя, Дуню, заставляет жертвовать собой, выходя замуж за нелюбимого человека, мир, жестокий и к самому герою, не оставляющий ему шансов изменить свою жизнь, Раскольников приходит к выводу “во что бы то ни стало решиться хоть на что-нибудь или отказаться от жизни совсем, послушно принять судьбу, как она есть…”.

В уме его рождается необычная теория: желая усовершенствовать мир, создать “царство Нового Иерусалима” и в то же время получить власть в нем, повелевать, как это делал восхищавший героя Наполеон, Раскольников в своей теории делит человечество на “тварей дрожащих” и “право имеющих”, относя себя к последним и полагая, что такие, как он, избранные, являются “творцами истории”, а остальные – “твари” – “материалом”. По мнению героя, истинные “властелины судьбы” при достижении своих целей не должны дорожить жизнью каждой “твари”. Таким образом, Раскольников разрешает “кровь по совести”, то есть оправдывает отвергаемое им же самим насилие. Теория эта, овладевшая героем как страсть, как наваждение, вызывает в нем внутренний конфликт, борьбу двух начал – сознания и души. “Раздвоенность” личности Раскольникова порождает и его двойственное отношение к совершенному им преступлению. Готовясь “сделать пробу”, узнать наверняка, является ли он сам “творцом истории”, и с этой целью убить старуху процентщицу, Раскольников до последнего не может поверить, что способен на “такое подлое, гадкое, низкое дело”, но все-таки разрешает себе “переступить” и, убив старуху, оправдывает себя, считая, что “вошь, а не человека убил”. Да и что в свете его идеи кровь “смешной старушонки, легистраторши, бесполезной, гадкой, зловредной”? Разве считал себя виновным Наполеон, “делая резню в Тулоне, забывая армию в Египте, тратя полмиллиона в московском походе”? Перед ним, Раскольниковым, стоит великая цель: создать новый мир и повелевать в нем, так должен ли он по пути к ней мучиться из-за убийства “твари”?..

Раскольников просчитал все, кроме самого себя. Как признается сам герой, “убить-то он убил, а переступить не смог”. Даже с помощью своей блестяще продуманной, казалось бы, полной здравого смысла и логики теории Раскольникову не удалось заглушить в себе природную доброту, нравственность, убить духовное начало в душе. Угрызения совести становятся для него двойной трагедией, ибо герой понимает, что “убил не старуху, а принцип, убил себя”, ибо по его же собственной теории “властелин судьбы” не стал бы испытывать мук после “вполне справедливого, необходимого” убийства, а значит, Раскольников “не имел права убивать”, значит, он “такая же вошь, как и все” и ему никогда не удастся реализовать свои грандиозные замыслы, ставшие теперь совершенно невозможными. Но герой, одержимый своей идеей и страстью, и после этого не разочаровывается в ней. Подчинив теории свою жизнь, погубив себя, Раскольников буквально становится рабом. Это своеобразное рабство делает его страшно одиноким. С одной стороны, герой начинает презирать людей – “дрожащих тварей”, с их мелкими, ничтожными заботами, жалкими пороками и слабостями, но вместе с тем, чувствуя в глубине души, что совершил грех, понимая, что является преступником, Раскольников “будто ножницами отрезает себя от других”, не может уже по-прежнему находиться в обществе матери, Дуни, Разумихина, просит оставить его и забыть навсегда, как будто он мертв. Герою не с кем разделить груз его страданий и сомнений, и только Соня, воплощение нравственности и высшей правды, несущая в себе божественное начало, оказалась способной понять трагедию Раскольникова. Она увидела в нем не преступника, а запутавшегося мученика, грешника, сбившегося с праведного пути, пребывающего в наваждении, который преступлением своим совершил зло против самого себя, пытаясь убить в душе совесть, доброту, то, что дано Богом, и не сумев этого сделать, а потому принимая тяжкие страдания. Именно Соня, единственный резонер в произведении, указывает Раскольникову путь к спасению: “страдание принять и искупить себя им”, покаяться и признаться в содеянном. Ибо, по мнению Достоевского, по христианским законам, каждый грешник достоин прощения, способен искупить свой грех покаянием и страданием. Зло, совершаемое человеком, искупает духовный опыт, сложный путь, на преодолении которого рождается сила, очищающая душу, возвышающая личность. Как Раскольников, в итоге прозревший, понявший всю неправильность своего пути, в муках и страданиях избавившийся от злого начала в своей натуре, духовно возродившийся, пришел наконец к Истине, так и всякий человек имеет возможность очиститься от грехов и переродиться.

Введение

Роман Гончарова “Обломов” является социально-психологическим произведением русской литературы середины 19 века, в котором автор затрагивает ряд “вечных” тем, актуальных и для современно читателя. Одним из ведущих литературных приемов, используемых Гончаровым, является портретная характеристика героев. Через детальное описание внешности персонажей раскрывается не только их характер, но и подчеркиваются индивидуальные особенности, схожесть и различия действующих лиц. Особое место в повествовании занимает портрет Обломова в романе “Обломов”. Именно с описания внешности Ильи Ильича автор начинает произведение, особое внимание уделяя мелким деталям и нюансам облика персонажа.

Портрет Ильи Ильича Обломова

Илья Ильич изображается мужчиной тридцати двух лет, среднего роста с темно-серыми глазами. Он достаточно привлекателен внешне, но “обрюзгший не по летам”. Основной чертой наружности героя была мягкость – в выражении лица, в движениях и линиях тела. Обломов не производил впечатление человека, живущего великими целями либо непрерывно что-то обдумывающего – в чертах его лица читалось отсутствие всякой определенной идеи и сосредоточенности, “мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока”. Порой в его взгляде проскакивало выражение скуки либо усталости, однако они не могли согнать с лица Ильи Ильича той мягкости, которая присутствовала даже в его глазах и улыбке. Чересчур светлая кожа, маленькие пухлые руки, мягкие плечи и слишком изнеженное для мужчины тело выдавали в нем человека не приученного трудиться, привыкшего все дни проводить в безделье, рассчитывая на помощь слуг. Любые сильные эмоции не отражались на внешности Обломова: “когда он был даже встревожен”, движения его “сдерживались также мягкостью и не лишенною своего рода грации ленью. Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте”.

Портрет Обломова Ильи Ильича позволяет уловить основные черты характера героя: внутреннюю мягкость, покладистость, лень, полное спокойствие и даже некое равнодушие персонажа по отношению к окружающему миру, формирующие сложную и многогранную личность. На глубину характера Обломова указывает и сам Гончаров в начале произведения: “поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: “Добряк должен быть, простота!” Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой”.

Символика одежды в образе Обломова

Проводя все дни в безделье и всевозможных мечтах, строя несбыточные планы и рисуя в воображении множество картин желанного будущего, Обломов не следил за своим внешним видом, предпочитая ходить в любимой домашней одежде, которая словно дополняла его спокойные черты лица и изнеженное тело. На нем был старый восточный халат с большими широкими рукавами, сшитый из персидской материи, в который Илья Ильич мог дважды завернуться. Халат был лишен каких-либо декоративных элементов – кистей, бархата, пояса – эта простота, возможно, и нравилась более всего в данном элементе гардероба Обломову. По халату было видно, что герой носит его давно – он “утратил свою первоначальную свежесть и местами заменил свой первобытный, естественный лоск другим, благоприобретенным”, хотя и “все еще сохранял яркость восточной краски и прочность ткани”. Илье Ильичу нравилось, что халат был мягок, гибок и удобен – “тело не чувствует его на себе”. Вторым обязательным элементом домашнего туалета героя были мягкие, широкие и длинные туфли “когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу”. Жилет или галстук Илья Ильич дома не носил, так как любил приволье и простор.

Описание внешности Обломова в его домашнем убранстве рисует перед читателями образ провинциального барина, которому не нужно никуда спешить, ведь за него все сделают слуги и который все дни тем и занимается, что нежится на постели. Да и сами вещи скорее похожи на верных слуг Ильи Ильича: халат, “как послушный раб” покоряется любому его движению, а туфли не нужно было искать или долго надевать – они всегда были к его услугам.

Обломов словно воссоздает тихую, размеренную, “домашнюю” атмосферу родной Обломовки, где все было только для него, и выполнялся любой его каприз. Халат и туфли в романе – символы “обломовщины”, указывающие на внутреннее состояние героя, его апатичность, отрешенность от мира, уход в иллюзии. Символом реальной, “некомфортной” для Ильи Ильича жизни становятся сапоги: “целые дни, – ворчал Обломов, надевая халат, – не снимаешь сапог: ноги так и зудят! Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь”. Однако сапоги – это еще и символ выхода из-под власти “обломовщины”: влюбившись в Ольгу, герой сам забрасывает подальше любимый халат и туфли, сменив их на светский костюм и такие нелюбимые ему сапоги. После расставания с Ильинской Илья Ильич полностью разочаровывается в реальном мире, поэтому снова достает старенький халат и окончательно погружается в болото “обломовщины”.

Внешность Обломова и Штольца в романе Гончарова

Андрей Иванович Штольц является по сюжету произведения лучшим другом Обломова и его полным антиподом как по характеру, так и внешне. Штольц был “весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь”, “то есть есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости”. В отличие от Ильи Ильича, Андрей Иванович худощав, со смугловатым ровным цветом лица, зеленоватыми выразительными глазами и скупой мимикой, которую употреблял ровно столько, сколько было нужно. В Штольце не было той внешней мягкости, которая являлась основной чертой его друга, ему была присуща твердость и спокойствие, без лишней суетливости и спешки. Все в его движениях было слаженно и отконтролировано: “Кажется, и печалями и радостями он управлял, как движением рук, как шагами ног или как обращался с дурной и хорошей погодой”.

Казалось бы, оба героя – и Обломов, и Штольц отличались внешним спокойствием, однако природа этого спокойствия у мужчин была различна. Вся внутренняя буря переживаний Ильи Ильича терялась в его чрезмерной мягкости, беспечности и инфантильности. Для Штольца же сильные переживания были чужды: он контролировал не только весь мир вокруг и свои движения, но и свои чувства, не давая им даже зарождаться в душе как чему-то иррациональному и неподдающемуся его контролю.

Выводы

В “Обломове” Гончаров, как искусный художник, смог через портрет героев показать всю глубину их внутреннего мира, “прорисовав” особенности характеров действующих лиц, изобразив, с одной стороны, два типичных для того времени социальных персонажа, а с другой, очертив два сложных и трагичных образа, интересных своей многогранностью и современному читателю.

Пословицы и поговорки – это краткие высказывания, которые благодаря своей точности и глубокому смыслу приобрели огромную популярность. Кому из нас не известны, скажем, выражения: “Знает пятое через десятое” или же “Сколько голов – столько и мыслей”? Такие выражения легко запоминаются и сохраняются в памяти народа сотни лет. При этом они не устаревают. Если кто-то должен взяться за дело, и не берется, а вместо этого много о том говорит, мы осуждаем его пословицей, которые когда-то употребляли наши далекие предки: “Больше дела – меньше слов”. Когда же мы хотим поддержать товарища в его работе, то опять же таки напоминаем ему старую народную мудрость: “Умельца дело боится”. Важно и то, что пословицы и поговорки остаются постоянными в течение веков. Попробуйте изменить или даже переставить хоть одно слово в пословице “Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь” или в поговорке “Обещать золотые горы”. Тяжелое это дело, да и бесполезное: такое вмешательство обычно приводит лишь к тому, что пословицы и поговорки теряют присущую им остроумие и художественную выразительность. Вот что такое “меткость языка”.

Чем пословица отличается от поговорки?

Пословица в яркой художественной форме выражает законченное суждение преимущественно поучительного характера. Например: “Не зная курса, не поднимай паруса”. А поговорки содержат в себе не так суждения об определенных явлениях, как их яркие оценки. В поговорках, как правило, является определенная незавершенность: то окончания не хватает, то какое – то слово так и хочется добавить, где-нибудь в начале. Когда мы пользуемся поговорками, эти “недомолвки” будто сами собой додумываются. Скажем, употребляя поговорку “Орлица не высидит голубя”, мы имеем в виду пропущенный в ней вывод: “Какая мать – такая и дочь”. А в начале поговорки “Чужими руками жар загребать” так и хочется поставить слово “легко” и тогда бы получилось: “Легко чужими руками жар загребать”. Нередко поговорки образуются из сокращенных пословиц. Так, поговорка “Молчание – золото” является “осколком” пословицы “Слово – серебро, а молчание – золото”. Пословицы часто имеют не только прямое, но и переносное значение. Например, пословица “Лучше летать свободной птицей в лесу, чем сидеть в золотой клетке” можно толковать буквально. Однако широкого обобщающего размаха это суждение приобретает именно тогда, когда его образы (птичка, лес, золотая клетка) “переносятся” на просторы человеческой жизни. Тогда оно звучит как меткое выражение о том, что свобода дороже человеку за все богатства, которые порабощают его душу.

Понятие пословицы и поговорки

Пословица – это краткое изречение народа поучительного содержания, имеющее строение завершенного суждения. Поговорка – это выражение образное, дающее определенно яркую оценку конкретному явлению. Строение поговорки содержит незаконченную мысль, содержащую намек на вывод.

Большинство жителей нашей планеты задумываются над этим высказыванием, и у каждого свое видение. Ведь нет таких людей, которые не хотели бы быть лучшими. И точно нет тех, Кто бы ни ошибался.

Мое мнение по этому вопросу неоднозначное. Так, Делать ошибки, ведь если ты не ошибаешься, это означает, что ты ничего не делаешь. Только попробовав, можно понять, избран ошибочный путь или нет. Иногда очень даже полезно ошибаться. Сделав ошибку, можно совсем по-другому увидеть ту или иную ситуацию, а может, даже всю жизнь. Но стоит ошибаться там, где уже до тебя кто-то ошибался? Или, может, лучше спросить совета у старших, более опытных людей? На этот вопрос тоже можно ответить по-разному. Каждая личность в одной и той ситуации делает так, как считает правильным. И, думаю, прислушаться к советам все же нужно.

Примером является моя жизнь. Я ошиблась с Выбором профессии. Не посоветовавшись ни с кем, даже с родителями, я поступила в учебное заведение. Получив специальность и потратив шесть лет своей жизни, я поняла, что не хочу работать тем, на кого училась. В этой ситуации, конечно, есть плюсы: я попробовала, получила знания, опыт. Поэтому в целом Самосовершенствования произошло, и, думаю, потраченное время на ошибку ценнее.

Завершая свои размышления над этим высказыванием, хочу сказать: да, ошибаться нужно, и, ошибаясь, Люди действительно самосовершенствуются. Но не нужно это делать слепо и бездумно.

Древнерусская литература возникла в XI веке и развивалась в течение семи веков, до Петровской эпохи. Киевскую Русь сменило время княжеств Северо-Восточной Руси с центром во Владимире, летописная Русская земля пережила монголо-татарское нашествие, освободилась от ига. Великий князь московский стал царем, Государем Всея Великия, и Белыя, и Малыя Руси. Умер последний отпрыск “колена Рюрикова”, на троне воцарилась династия Романовых. Русь становилась Россией, передавая своей преемнице богатейшие литературные традиции.

Термин “древнерусская литература” является условным. Начиная с XIII века литература, изучаемая нами, является восточнославянской словесностью средневековья. Продолжая употреблять термин, исторически закрепившийся за названным явлением, не будем забывать о его реальном смысловом наполнении.

Древнерусская литература делится на несколько периодов :

литература Киевской Руси ; литература XIV-XV вв.; литература XVI века; литература XVII века.

В эпоху Киевской Руси происходило становление литературных жанров, закладывались основы всех восточнославянских литератур – русской, украинской, белорусской. В это время жанры греческой и византийской литератур начинают развиваться на национальной почве. В процессе становления древнерусского литературного языка большую роль играет не только живой разговорный язык того времени, но и еще один язык, близкородственный ему, хотя и иноземный по происхождению, – язык старославянский.

Литература следующих двух периодов – это уже литература собственно русского народа, который приобретал национальную самостоятельность на северо-востоке Руси. Это время создания традиций, развития новых идей в русской культуре и словесности, время, которое называют Предвозрождением.

XVI век – время развития публицистических жанров. Создается “Домострой” – свод житейских правил и наставлений, отражающих принципы патриархального быта. “Домострой” требует строгости домашнего уклада.

Во время царствования Ивана Грозного создаются “Великие Минеи Четьи” – свод из двенадцати книг, включающих чтение на каждый месяц. Каждая из двенадцати книг насчитывает от тысячи пятисот до двух тысяч листов большого формата. Составление беловых списков длилось около двадцати пяти лет. В книги включены произведения различных жанров, к созданию, переводу и редактированию которых было привлечено большое количество русских писателей, переводчиков, книжников и переписчиков. В это же время создается “Лицевой свод”, который содержит положение всемирной истории от сотворения мира до XV века. Сохранившиеся десять томов насчитывают около десяти тысяч листов, украшенных 17 744 миниатюрами.

XVII век – эпоха, когда меняется мировоззрение людей, старые литературные формы распадаются, возникают новые жанры и идеи. Намечается переход к литературе Петровского времени. Развивается сатирическая и бытовая литература, центр внимания постепенно перемещается на жизнь простого человека – не князя, не святого.

Древнерусская литература не похожа на литературу нового времени: ее пронизывают иные мысли и чувства, в ней иной способ изображения жизни и человека, иная система жанров.

В эпоху средневековья невозможно провести четкую границу между литературами светской и церковной. Они развивались вместе, не отрицая, а обогащая одна другую. Основные виды древнерусского литературного творчества – летописание, жития, красноречие, которое включает в себя поучения, жанры похвалы и слова; воинские повести, хожения и послания. Поэзии, драматургии, романа, повести в современном понимании этих жанров в XI-XVI веках не было. Они возникают только в XVII веке.

Все жанры древнерусской литературы развиваются в тесной взаимосвязи с устным народным творчеством. Более всего фольклорная стихия повлияла на летопись. Как и фольклор, древнерусская литература не знала понятия авторского права: каждый книжник мог использовать все, что было написано до него. Это проявлялось в повсеместных текстовых заимствованиях. Писцы стремились оставлять неизменными только тексты богослужебных книг и законодательных актов.

Главная роль книги в культуре Древней Руси – служить средством спасения души. В связи с этим наиболее важными считались Новый Завет, Священное писание, святоотеческие творения, житийная литература и церковные предания. Важными также считали исторические произведения и памятники деловой письменности. Менее всего ценились мирские сочинения, не преследовавшие дидактических целей. Их считали “суетными”.

В начале своего развития древнерусская литература очень тесно связана с бытом, особенно бытом богослужебным. Произведения, помимо литературного значения, имеют еще и практическое, прикладное. Лишь постепенно с течением времени происходит отделение художественно-эстетической функции от бытовой, прикладной.

Древнерусская литература – дореалистическая, средневековая, изучение ее показывает нам, насколько отличается наше восприятие мира от восприятия наших предков. В сознании жителей Древней Руси книга являлась символом христианства, просвещения и особого уклада жизни. При испытании христианства идолопоклонниками прежде всего проверке подвергалась книга. В “Житии равноапостольного князя Владимира” рассказывается, как язычники потребовали, чтобы патриарх Фотий положил в огонь книгу, которая учит христианской вере. Евангелие не сгорело в огне. Пораженные язычники поверили в истинность нового учения и крестились. И книга, и сама письменность овеяны ореолом чуда. Славянская азбука была дана Константину после его молитвы как божественное откровение. Понятия “христианство”, “книга” и “чудо” тесно переплетались между собой.

Чудо русского языка в том, что человек даже с небольшой филологической подготовкой может читать тексты почти тысячелетней давности. Но часто слова, которые кажутся нам знакомыми, имеют иное значение, встречается много непонятных слов, трудно воспринимаются синтаксические конструкции. Названия предметов, имена, подробности быта, сама логика событий – все требует комментария. Не пытаясь вдуматься в смысл произведения, современный читатель как бы обманывает сам себя. Так, например, “Повесть о Петре и Февронии Муромских” кажется ему забавной сказкой, и ее богословская проблематика и философская глубина остаются незамеченными.

За последние столетия коренным образом изменились стереотипы общественного сознания, нормы поведения, мышление человека, старые слова обрели новый смысл, поступки наполнились иным содержанием. Уже с изобретением книгопечатания к книге стали относиться иначе.

Первоначально вся словесность была исключительно церковной. Темы и идеи произведений могли быть разными, но глубоко религиозным было мироощущение авторов и читателей. Это проявляется не только в богослужебных и богословских текстах, но и в описании истории, в воинских повестях и светских сюжетах.

В представлении православного средневековья “почитание книжное” было нравственной заслугой и добродетелью, приближало человека к постижению Бога. Для этого надо было “в нощи и в дне” читать и перечитывать духовную литературу. “Повесть временных лет” пишет, что именно так и поступал Ярослав Мудрый. Искусство чтения состояло в медленном, сосредоточенном и обдуманном восприятии написанного “вьсем сердцъмъ”. Читатель останавливался, повторно перечитывал важные места, внимательно всматриваясь в глубину смысла. Такая культура чтения учила распознавать за внешней оболочкой скрытую природу вещей, постигать “духовными очима” невидимый простому глазу мир.

Книга – микрокосм, в котором “любители душепитательных словес” наслаждаются вечными истинами и получают лекарство душевное – утешение и поучение. Читать следовало не второпях, а укрывшись от житейской суеты и пустых треволнений. Считалось, что, обратившись к произведению с греховными помыслами, нельзя извлечь из него ничего полезного для души. До сих пор в нашем сознании сохраняется древняя вера в чудесную силу слова.