СМЕШНЫ ИЛИ ГРУСТНЫ ФИНАЛЫ СКАЗОК М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА?
Сказка – один из самых ярких жанров русского фольклора. Не случайно В. И. Даль называл ее “волшебным рассказом, небывалой и даже несбыточной повестью, сказаньем”. Сказка затейлива, причудлива, необычна. В ней повествуется о разных чудесных происшествиях, героических подвигах, добро в ней всегда побеждает зло, герои живут долго и счастливо. И в каждой фантастической истории обязательно содержится серьезный нравственный урок, потому что в сказках воплощена народная мудрость, народные идеалы добра и справедливости. Наверное, поэтому, в отличие от других жанров устного творчества, она продолжила свою жизнь в литературе.
“Литературная сказка, – как определяет ее Л. Брауде, – авторское, художественное, прозаическое или стихотворное произведение, основанное на фольклорных источниках, или абсолютно оригинальное; произведение преимущественно фантастическое, волшебное, которое изображает необыкновенные приключения вымышленных или традиционных сказочных героев; произведение, в котором необыкновенное чудо впервые играет роль сюжетообразующего фактора, служит основой характеристики персонажей”.
Литературные сказки нового времени, как и народные, говорят о вечных проблемах, волнующих человека в любую эпоху: о жизни и смерти, любви и ненависти, благородстве и подлости, добре и зле. Правда, в сказках Х1Х-ХХ веков печального больше, чем радостного: слишком много страданий пришлось пережить людям, и их вера в “сбывшиеся сказки” пошатнулась. Но обращение к любимому жанру свидетельствует о стремлении писателей вылечить “болезни общества”, спасти человеческие души, вернуть веру в добро и справедливость. Именно такая позиция, как мне кажется, близка великому русскому сатирику М. Е. Салтыкову-Щедрину.
Конечно, Щедрина трудно назвать сказочником в прямом смысле этого слова: слишком горькие выводы делал он, размышляя над жизнью России второй половины XIX века. Но чем пристальнее вглядывался он в окружающую действительность, тем яснее различал опутавшие ее сети “небывальщины”. Жестокость политического режима, чудовищное бесправие народа действительно граничили с фантастикой. Все это способствовало обращению М. Е. Салтыкова-Щедрина к жанру сказки.
Возможно, в маленьких шедеврах писателя мало правдоподобия, зато сколько угодно суровой жизненной правды. Не случайно издатели-подпольщики назвали их “Сказками для детей изрядного возраста”, то есть для взрослых, вернее, для тех, кто не только размышляет о жизни, но и “учится быть гражданином”.
Фантастика в народном творчестве обычно отражает стремление людей к лучшей жизни, желание переделать мир по-своему, победить невзгоды. Фольклорные традиции присущи и произведениям М. Е. Салтыкова-Щедрина. Но он пишет не о прекрасной, живущей за тридевять земель царевне, не об Иванушке-дурачке, победившем Кощея Бессмертного, а о “волшебно” пропавшей совести, с исчезновением которой легче стало жить, “ловчее подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать”. Все, кто ее находил, старались как можно быстрее избавиться от “надоедливой приживалки” . Никому она не была нужна, потому что “несчастному пропойце” напоминала о загубленной жизни, кабатчику мешала торговать водкой, квартальному надзирателю-взяточнику из-за нее “стыдно стало людей грабить”. Долго передавали совесть из рук в руки, долго путешествовала она, пока не поселилась в чистом сердце ребенка. Вырастет “маленькое дитя”, а вместе с ним вырастет и совесть, – пишет автор и надеется, что станет это “маленькое дитя большим человеком”, и “исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия…”. Философский смысл этой сказки состоит в предвидении того часа, когда на всем свете будет распоряжаться совесть. А пока не совесть, а царь-орел, похожий на бравого городового, властвует на земле.
Отличительной чертой любого правителя (птичьего, звериного, людского) сатирик считал “зверообразную лютость”, кровожадность и невежество. Вначале орел решил “завести” при дворе науки и искусства. Но вскоре ему надоело разыгрывать роль мецената. Он уничтожил соловья-поэта, надел кандалы на ученого дятла и заточил его в дупло, разорил ворон. Так снова наступил “мрак невежества”.
Щедрин с горькой усмешкой говорит, что “просвещение для орлов вредно” так же, как и “орлы для просвещения”. Меценатство птичьего царя очень быстро превратилось в травлю свежих, оригинальных мыслей. Это ли не настоящая жизненная правда? Но если орел хотя бы пытался казаться просвещенным и уважающим искусство, то династия Топтыгиных в сказке “Медведь на воеводстве” сразу приступила к усмирению “внутренних супостатов” и занятию “злодействами”.
Топтыгин 1-й, назначенный воеводой за стремление к “кровопролитиям”, решил начать с мелких злодеяний: в первый же день, не разобравшись с похмелья, любимого генеральского “чижика съел”, а чтобы оправдаться в глазах начальства, разрушил типографию и произведения ума человеческого в отхожую яму закопал. Топтыгин 2-й решил начать сразу с крупных злодеяний, но не было в его лесу ни типографии, ни университета, ни академиков – все уже до Топтыгина уничтожили. Тогда он “задрал” у крестьянина лошадь, корову, свинью и пару овец. Топтыгин 3-й, правда, был поумней, “кровопролитиев” не жаждал – либералом слыл. Но “натуральным” злодействам “не препятствовал”: кто-то ел, кого-то ели, а он в это время преспокойно народ обирал и по служебной лестнице продвигался. Так бы и до генеральских погон дорос, да только терпение мужиков кончилось. И “постигла его участь всех пушных зверей”.
Салтыков-Щедрин настаивал на необходимости наказания “хозяев жизни” за все их “блестящие” и “срамные” злодейства, но в большинстве случаев люди, наделенные властью, процветали благодаря покорности и пассивности трудового народа. Эту идею он развивает в “Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил”. Два генерала, всю жизнь прослужившие в какой-то регистратуре, которую затем устранили “за ненадобностью”, внезапно оказались на необитаемом острове и обнаружили полную свою беспомощность перед жизнью. Не приученные к какому-либо труду, они чуть не съели друг друга, хотя кругом было много плодов, дичи, рыбы. Генералы, наверное, умерли бы с голоду, если бы, в конце концов, не нашли сообразительного и предприимчивого мужика, который обеспечил их всем необходимым.
Автор возмущен врожденным холопством этого мужика. Умный и мастеровитый, он не только беспрекословно служит неизвестно откуда взявшимся генералам (только потому, что они “строгие”), но и унижается всячески: им нарвал спелых яблок, а себе взял одно кислое; не только не протестует против жестокого обращения, а, наоборот, по первому требованию своими руками сплетает веревку, которой сам себя к дереву и привязывает, “чтоб не убег”. Эта история – предел абсурдности поведения “мужичины”, который мог бы сам легко управиться со своими угнетателями, а вместо этого демонстрирует рабскую покорность, и в этом главная особенность сказок (да и других произведений) Салтыкова-Щедрина – сочетание смешного и трагического.
В добровольном рабстве и неумении протестовать против жестоких форм жизни Салтыков-Щедрин видел трагедию всего русского народа. Ему было горько, что талантливый народ, сочинивший столько прекрасных, добрых, светлых сказок, сам стал героем безысходных и мрачных, “фантастически” жестоких жизненных историй. Он страдал от того, что лучшие и достойные люди находились в зависимости от невежественных, бесполезных “хозяев”.
Своими сказками писатель стремился достучаться до каждого сердца, пробудить в людях чувство собственного достоинства, заставить каждого человека поверить в свои силы и отказаться, наконец, от добровольного рабства. Ведь причина народных бедствий, по мнению Салтыкова-Щедрина, не в конкретных правителях и их методах, а в самой самодержавной системе. И единственное спасение для народа заключается в свержении этой системы.