Category: Сочинения по литературе

В одной из журнальных статей, посвященной творчеству А. Платонова, мое внимание привлекло следующее замечание критика: “Платонов – удивительно однообразный писатель”. Но, как ни странно, это высказывание прозвучало не для того, чтобы обидеть автора, а, напротив, чтобы похвалить. Ведь на протяжении своего творчества А. Платонов “настойчиво воспроизводил” всего несколько главных образов, но которые, по убеждению писателя, из художественного воплощения должны обязательно стать реально существующими персонажами жизни, и, возможно, тогда мир преобразится.

Одно из первых произведений, подарившее писателю известность и читательскую любовь, был рассказ “Сокровенный человек”. Его главным героем стал обыкновенный машинист паровоза – Фома Пухов. У Фомы умерла жена, и теперь он остался один в целом мире: не стало человека, который разделил бы с ним скучную и однообразную жизнь. Но на этом личном несчастье жизнь Фомы Пухова не останавливается, не такой он человек. Пухов решил, что теперь всю свою энергию будет отдавать работе – поезду, к которому он относится как к живому организму, и обществу, где кипит “яростная и прекрасная” жизнь, еще не познанная героем. Автор так описывает внутренние состояние и мировосприятие Фомы: “Пухов принимал во внимание силу мировых законов вещества и даже в смерти жены увидел их справедливость и искренность. Его вполне радовала такая слаженность и гордая откровенность природы и доставляла сознанию большое удивление”.

Таким образом, главный герой предстает перед читателями как природный мыслитель, не случайно сам Пухов называет себя “природным дураком”. Ведь для него крайне важно самому понять “смысл своего и общего существования”. Поэтому Фома Пухов не берет на веру то, что ему внушает общество, а стремится сделать собственные выводы, пусть даже еще неточные и не совсем грамотные. Фома Пухов неразлучен с природной красотой, он способен ее чувствовать и наблюдать даже в суровой действительности. Вот один из ярких примеров: “Он закурил и уставился в пустую позднюю природу. Там ликовал прохладный свет низкого солнца и беззащитно трепетали придорожные кусты. Но дали на резком горизонте были чисты, прозрачны и привлекательны… Пухов удовлетворился своим созерцанием и крепко выразился обо всем: “Гуманно”.

Так же сознательно и ответственно пытается относиться к жизни главная героиня другого рассказа Платонова – “На заре туманной юности” – Ольга. Этой девушке только предстояло начать свой жизненный путь.

На Ольгу обрушились серьезные и тяжелые испытания: она осталась сиротой. Первые дни после трагедии Ольга вела себя, как обычно: продолжала выполнять домашнюю работу и каждое утро вставала, повторяя для себя, как заклинание, единственные запомнившиеся слова матери: “Опять надо жить”. Скоро Ольга решила, что нельзя оставаться “одной на свете”, в стороне от жизни. По дороге к тетке она встречает красноармейцев и, чувствуя свою беспомощность в жизни, задает им вопрос: “А вы сказали, мне хорошо будет, а когда?” Ответ задумчивого красноармейца – “потерпи” – немного успокоил девочку.

С того момента, как Ольга начала учиться в университете, жизнь ее преобразилась: “Грусть и тревога перед жизнью, вызванные в Ольге смертью родителей, ночлегом у тетки и сознанием, что люди обходятся без нее и она никому не нужна – теперь в ней прекратились”. Теперь, когда Ольга получала знания, стипендию и общежитие от государства, она почувствовала ответственность за свою жизнь перед обществом. Быть полезной своей стране и народу – стало сокровенным желанием героини. Заметим, что этого гуманного качества не хватает человечеству во все времена.

Герои А. Платонова стремятся найти смысл человеческого существования в бескорыстном и созидательном труде человека – “сокровенного человека”, который творчески и бесстрашно проявляет свою свободную волю, неотступно следует заветным мечтам и идеям, тем самым, одухотворяя вокруг себя жизнь ради красоты и смысла “отдельного и общего существования” людей.

Достоевский сказал однажды, что произведения Гоголя “давят ум глубочайшими непосильными вопросами, вызывают в русском уме самые беспокойные мысли”. Но, пожалуй, с еще большим правом пронизывает каждое свое произведение. “По силе изобразительности талант Достоевского равен, быть может, только таланту Шекспира”, – писал Горький. Однако не только сила изобразительности – мрачные или яркие краски созданных им образов, не только напряженность конфликтов, драматизм катастрофически развивающихся событий, – но и безмерная сила до предела напряженной мысли, бьющейся и пульсирующей в событиях, поступках, столкновениях всегда незаурядных, всегда страстно размышляющих, страдающих, борющихся личностей – вот что поражает нас в Достоевском.

В 1866 году был напечатан роман “Преступление и наказание”, – роман о современной России, пережившей эпоху глубочайших социальных сдвигов и нравственных потрясений, эпоху “разложения”, роман о современном герое, вместившем в грудь свою – так, что “разорвется грудь от муки”, – все страдания, боли, раны времени.

Достоевский недаром подчеркивал современность своего романа. “Действие современное, в нынешнем году”, – писал он М. Н. Каткову в сентябре 1865 года. Путей самого глубокого – социального, духовного, нравственного – обновления искала передовая русская молодежь конца 50-х – начала 60-х годов. Трагические метания Раскольникова имеют тот же источник. Отсюда начинает движение и его мысль. Однако в судьбе молодых людей вроде Раскольникова годы реакции сыграли роковую роль, толкнули их к особым, бесплодным, трагически несостоятельным формам протеста.

Под вечер жарчайшего июльского дня, незадолго до захода солнца, уже бросающего свои косые лучи, из жалкой каморки “под самою кровлей высокого пятиэтажного дома” выходит в тяжкой тоске бывший студент Родион Раскольников. Так начинается роман Достоевского. И с этого момента, не давая себе передышки, в глубокой задумчивости, в страстной и безграничной ненависти, в бреду – мечется по петербургским улицам, останавливается на мостах, над темными холодными водами канала, поднимается по вонючим лестницам, заходит в грязные распивочные герой романа. И даже во сне, прерывающем это “вечное движение”, продолжается лихорадочная жизнь Раскольникова, принимая уже формы и вовсе фантастические.

“Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения” – во что бы то ни стало, любой ценой. “Ужасный, дикий и фантастический вопрос” гонит и ведет героя Достоевского.

Какой же вопрос замучил, истерзал Раскольникова?

Уже в самом начале романа, на первых его страницах узнаем мы, что Раскольников “покусился” на какое-то дело, которое есть “новый шаг, новое собственное слово”, что месяц назад зародилась у него “мечта”, к осуществлению которой он теперь близок.

А месяц назад, почти умирая с голоду, он вынужден был заложить у старухи-процентщицы, ростовщицы, колечко – подарок сестры. Непреодолимую ненависть ощутил Родион к вредной и ничтожной старушонке, сосущей кровь из бедняков, наживающейся на чужом горе, на нищете, на пороке. “Странная мысль наклевывалась в его голове, как из яйца цыпленок”. И вдруг услышанный в трактире разговор студента с офицером о ней же, “глупой, бессмысленной, ничтожной, злой, больной старушонке, никому не нужной и, напротив, всем вредной”. Старуха живет “сама не знает для чего”, а молодые свежие силы пропадают даром без всякой поддержки – “и это тысячами, и это всюду!” “За одну жизнь, – продолжает студент, – тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна”. Убей старуху, возьми ее деньги, “обреченные в монастырь”, – возьми не себе: для погибающих, умирающих от голода и порока, – и будет восстановлена справедливость! Именно эта мысль наклевывалась и в сознании Раскольникова.

А еще раньше, полгода назад, писал бывший студент-юрист Раскольников статью “О преступлении”. В этой статье Раскольников “рассматривал психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления” и утверждал, что оно, очень похоже на болезнь – помрачение ума, распад воли, случайность и нелогичность поступков. Кроме Того, коснулся в своей статье Раскольников намеком и вопроса о таком преступлении, которое “разрешается по совести” и потому, собственно, не может быть названо преступлением (самый факт его совершения не сопровождается, очевидно, болезнью). Дело в том, разъясняет позднее Раскольников мысль своей статьи, “что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово”.

Итак, давно уже зародилась в мозгу Раскольникова мысль, что во имя великой идеи, во имя справедливости” во имя прогресса кровь по совести может быть оправдана, разрешена, даже необходима. Посещение старухи лишь обостряет, как бы подгоняет мысль Родиона, заставляет ее биться и работать со всем присущим его сознанию напряжением.

И еще один удар, еще ступень к бунту – письмо матери о Дунечке, сестре, “всходящей на Голгофу”, Дунечке, которая нравственную свободу свою не отдаст за комфорт из одной личной выгоды. За что же отдается свобода? Чувствует Раскольников, что ради него, ради “бесценного Роди” восхождение на Голгофу предпринимается, ему жизнь жертвуется. Маячит перед ним образ Сонечки – символ вечной жертвы: “Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит!”

А где же выход? Можно ли без этих жертв, нужны ли они? Письмо матери “вдруг как громом в него ударило”. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать, рассуждая о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас же, и поскорее. Во что бы то ни стало надо решиться, хоть на что-нибудь, или… “Или отказаться от жизни совсем! – вскричал он вдруг в исступлении, – послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушить в себе все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!” Послушно склонить голову перед судьбой, требующей страшных жертв, отказывающей человеку в праве на свободу, принять железную необходимость унижения, страдания, нищеты и порока, принять слепой и безжалостный “фатум” значит для Раскольникова “отказаться от жизни совсем”.

И наконец – встреча с пьяной обесчещенной девочкой на Конногвардейском бульваре. И она – жертва каких-то неведомых стихийных законов: “Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать”. Вновь – исступленный “вскрик”, вновь – предельный накал бунтующей мысли, бунт против того, что “наука” называет “законами” бытия. Пусть экономисты и статистики хладнокровно вычисляют этот вечный процент обреченных на нищету, проституцию, преступность. Не верит им Раскольников, не может принять “процента”.

Но при чем тут старуха-ростовщица? Какая же связь между бунтом Раскольникова и убийством гнусной старухи? Может быть, эта связь разъясняется услышанным Раскольниковым рассуждением студента о справедливости и вся разница между студентом и Раскольниковым лишь в том, что Раскольников осуществляет, так сказать, воплощает теорию, идет до конца, восстанавливает справедливость? И, значит, убийство совершается с целью справедливой – взять деньги и облагодетельствовать ими нищее человечество?

Не собственная бедность, не нужда и страдания сестры и матери терзают Раскольникова, а, так сказать, нужда всеобщая, горе вселенское – и горе сестры и матери, и горе погубленной девочки, и жертва Сонечки, и трагедия семейства Мармеладовых, беспросветная, безысходная, вечная бессмыслица, нелепость бытия, ужас и зло, царствующее в мире, нищета, позор, порок, слабость и несовершенство человека – вся эта дикая “глупость создания”, как будет сказано позднее в черновиках “Подростка”.

Итак, вот идея Раскольникова – встать выше мира и “сломать, что надо, раз навсегда”. Но вопрос: способен ли ты быть настоящим человеком, право имеющим “сломать”, способен ли на бунт-преступление: “мне… надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу?! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею?..” Поистине – “ужасный, дикий, фантастический вопрос”!

Раскольникову его эксперимент нужен именно для проверки своей способности на преступление, а не для проверки идеи, которая, как он до поры до времени глубоко убежден, непреложна, неопровержима. “Казуистика его выточилась, как бритва, и сам в себе он уже не находил сознательных возражений” – это перед убийством. Но и потом, сколько бы раз он ни возвращался к своим мыслям, сколь строго он ни судил бы свою идею, казуистика его только натачивалась все острее и острее, делалась все изощреннее. И, уже решившись выдать себя, он говорит сестре: “Никогда, никогда не был я сильнее и убежденнее, чем теперь!” И наконец на каторге, на свободе, подвергнув свою “идею” беспощадному нравственному анализу, он не в силах от нее отказаться: идея неопровержима, совесть его спокойна. Сознательных, логических опровержений своей идее Раскольников не находит до конца. Ибо вполне объективные особенности современного мира обобщает Раскольников, уверенный в невозможности что-либо изменить: бесконечность, неизбывность человеческого страдания и разделение мира на угнетенных и угнетателей, властителей и подвластных, насильников и насилуемых, или, по Раскольникову, на “пророков” и “тварь дрожащую”.

И еще одну преграду не смог преодолеть Раскольников. Порвать с людьми, окончательно, бесповоротно хотел он, ненависть испытывал даже к сестре с матерью. “Оставьте меня, оставьте меня одного!” – с иступленной жестокостью бросает он матери. Убийство положило между ним и людьми черту непроходимую: “Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось в душе его. Как бы два отчужденных, со своими законами, мира живут рядом, непроницаемые друг для друга – мир Раскольникова и другой, внешний мир: все-то кругом точно не здесь делается”.

И только в том, что “не вынес”, видит Раскольников свое преступление. Но здесь же и его наказание: наказание в этом ужасе своей непригодности, неспособности развенчать идею, наказание в этом “убийстве” в себе принципа (“не старуху убил, а принцип убил”), наказание и в невозможности быть верным своему идеалу, в тяжких мучениях выношенному.

Признание Раскольникова – признание собственной несостоятельности, собственного ничтожества: “тварью дрожащей” оказался. Но идея, верит Раскольников, стоит нерушимо и незыблемо.

Не так думает Достоевский. Побеждает человек Раскольников, потрясенный страданиями и слезами людскими, глубоко сострадающий и в глубине души своей уверенный, что не вошь человек, с самого начала “предчувствовавший в себе и в убеждениях своих глубокую ложь”. Терпит крах его бесчеловечная идея.

При косых лучах заходящего солнца вышел Раскольников в самом начале романа из своей убогой каморки – делать “пробу”. И вот завершается его трагический путь, уложившийся, как всегда у Достоевского, в несколько катастрофических дней, насыщенных до предела битвами содержания неизмеримого, борьбой “непосильных” идей и “великих сердец”.

Опять закатывается солнце, и косые лучи его освещают крестный путь Раскольникова – на перекресток, опять на Сенную, где решилось его преступление и где теперь, со слезами, припадает он к оскверненной этим преступлением земле.

И все же, несмотря на тяжелый мрак, окутывающий нарисованную Достоевским в “Преступлении и наказании” картину человеческого бытия, мы видим просвет в этом мраке, мы верим в нравственную силу, мужество, решимость героя Достоевского найти путь и средства истинного служения людям – ведь он был и остался “человеком и гражданином”. И поэтому, в конце концов, со светлым чувством закрываем мы эту книгу – одно из самых высоких творений человеческого гения.

“История одного города” для автора всегда была книгой о современности, и Салтыков-Щедрин не стремился создать произведение для потомков. “История одного города” – вершина творчества Щедрина, о чем говорит и то, что здесь он добрался до верхов власти, вместо провинциальных чиновников более ранних “Губернских очерков”. Вместо “…очерков” появляется более объемная и полновесная “История…”. Так мы пришли к значению первого слова в названии. Подчеркивая в произведении, что это не просто повествование, а именно История, Салтыков-Щедрин прибегает к пародии. Во времена Щедрина “Слово о полку Игореве”, “Повесть временных лет” и “Слово о погибели земли Русской” были каноническими произведениями. Поэтому, сатирик был вынужден очень осторожно пародировать их. Например, начиная повествование от архивариуса, он пишет: “Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, рассекаться мыслью по дереву, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела и преподобный тот камень, от которого знаменитое сие древо произросло и ветвями своими всю землю покрыло”. Вставляя знаменитых историков Костомарова и Соловьева, Щедрин не забыл и про своего приятеля Пыпина, что придает тексту некое достоверное псевдоисторическое звучание, одновременно указывая на современную, почти фельетонную трактовку истории.

Но на этом не заканчивается пародия на исторические тексты. Почти сразу за подражанием “Слову о полку Игореве” следует густой и сложный пассаж по мотивам “Повести временных лет”. Щедринские головотяпы, гущееды, долбоженики, рукосуи и куралесы очень напоминают полян, радмичей, дулебов, древлян и кривичей Нестора. Историческая серьезность и драмматизм призвания на Русь князей в мире Щедрина становится несерьезной историей. Ибо мир головотяпов – мир зазеркальный. Все у них происходит наоборот: и князья не идут княжить, а который соглашается, посылает вместо себя вора-новатора.

И строится “преестественно украшенный” город Глупов на болоте в унылом до слез пейзаже. “О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская!” – возвышенно восклицает романтический автор “Слова о погибели земли Русской”.

История Глупова – противоистория. Она смешная, гротескная и пародийная, но гротескная и пародийная не в меру, так как меры здесь просто нет, а смешная сквозь слезы, ведь это – история земли Русской. Глупов не просто город. Однажды узнав, что он остнован на болоте, потом мы читаем, что “родной наш город Глупов имеет три реки, и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается”. Парадоксальна и социальная характеристика: то это уездный городишко, то чуть ли не столица, то вдруг становится затерянным в глуши селом. Таким образом, город Глупов – собирательный образ всей России. Вот мы получаем отклик на еще одну известную книгу – “Историю государства Российского” Карамзина. Но список пародий почти бесконечен, потому что Салтыков-Щедрин пародировал всех и вся, не щадя ни истории прошлого, ни современности.

После разгрома историков древности, Щедрин принимается за современников. По их стилю и подобию он строит историю “по царям”. Но историю Глупова нельзя было написать по другому, ведь вся их история – смена одного градоначальника другим. Так, горько усмехаясь, он осуждает народ, надеясь, однако, на лучшее. Интерестно, что головотяпы не меняются в течении всей книги. Они слепо верят градоначальникам, терпят их, смещают и снова чествуют такого же. Русский народ никогда не учится на ошибках, как бы говорит автор.

Но несмотря на все испытания, которым жизнь подвергла Щедрина, он, озлобленный на веь мир, не теряет веры в добро и справедливость. Ведь это так необходимо каждому человеку!

Подводя итоги рассуждений, можно сказать, что “История одного города” – смешная и грустная пародия на историю России, город Глупов – собирательный образ всей земли Русской, а сами глуповцы – русский народ.

Так и смотрим мы до сих пор в это зеркало и узнаем в нем себя. Видимо, “История одного города” будет актуальна и понятна людям до тех пор, пока они не начнут учиться на своих ошибках, а это случится, ой, как не скоро!

“Страшный мир! Он для сердца тесен!” (по лирике Блока)

Александр Александрович Блок – поэт – символист. Заставляют читателя задуматься, домыслить до конца, постараться самостоятельно найти ответы на жизненно важные вопросы, которые автор задает себе и людям. Каждый смех имеет свою необычную мелодию и ритм, что помогает нам не только представить нарисованную картину, но и услышать и почувствовать все то, что хотел сказать поэт. Нет просто слов, которые ничего не значат, здесь каждая мелочь имеет смысл, без которого наше понимание было бы не совсем полным. На мой взгляд, в своих произведения Блоку важно не только нарисовать реальный мир, но и изобразить всю его глубину, сущность нашей жизни. В цикле стихов “Город” пошлость и мерзость уже не замечаются, души начинают мертветь, что страшно для поэта, который всю жизнь ищет идеал духовной красоты. Он не хочет, чтобы этот процесс продолжался, и взывает к людям, которые еще не совсем омертвели душой.

Лирический герой Блока – рыцарь, певец “Прекрасной Дамы”, идеальный герой, живущий в волшебном мире, способный любить, с пылким сердцем и широкой душой. Его цель – найти Ту, которой он будет служить. Пока это только образ, но, может быть, Она существует и в реальном мире? Проходит время, и наш герой разочаровывается, спускается с облаков на грешную землю и попадает в “страшный мир”, в котором живут сотни таких же разочаровавшихся личностей.

В цикле стихов “Страшный мир” Блок как будто снимает радужную оболочку с нашей жизни и хочет показать реальность. Ему самому больно осознавать, что под ней одна чернота, пошлость и грязь, но самое страшное – признаться, что и он сам является частью этой мерзости. Так что же такое “страшный мир” Блока?

Мне кажется, что для него, самым опасным в этом мире являются “мертвецы” – люди, потерявшие самое главное в жизни – душу, они теперь живут только плотью и только для плоти, ” но надо, надо в общество втираться” и отравлять других ядом, ведь плохие поступки никогда не проходят бесследно, они обязательно задевают множество людей.

В цикле “Жизнь моего приятеля” в тридцать лет человек осознает, что сердца нет. Как же с эти жить дальше? Он не способен испытывать самого прекрасного чувства на земле – любви, так как она для него “змеиный рай – бездонной скуки ад”.

В “страшном мире” – мире “мертвецов” и природа такая же. Луна, волшебная и таинственная, там – “диск большой, заливавший все в природе нестерпимой желтизной”. Желтизной, значит – враждебностью и пошлой повседневностью. Человек без сердца и без души видит окружающий мир в мерзких тонах:

Вон месяц, как палец, над кровлями громад

Гримасу корчит мне…

Возвращаясь к стихам цикла “Жизнь моего приятеля”, нужно отметить, что здесь Блок показывает самый страшный грех – отчаяние. Он уверен, что нет ничего страшнее отчаяния. Поэту трудно признаться, что омертвение происходит и с ним, не хочется верить, что и в его жизни записан последний грех, после которого жизнь уже не жизнь.

Говорят черти: “Но толпой мы все, как ангелы чисты”. Черти считают себя ангелами, разве такое возможно в мире, где живут люди, чистые душой и умеющие любить, живущие не только плотью? Конечно, нет! Вот в этом и заключается суть страшного мира, где черти, как ангелы. Даже смерть говорит:

Я отворю. Пускай немного

Еще помучается он.

Смерть не хочет его впускать, потому что это просто “стон”, а не человеческий голос.

Уже само название цикла “Страшный мир” заставляет читателя задуматься.

“Пляски смерти” – бешеный вихрь, страшный танец. Почему смерть торжествует? Мертвецов все больше, царство смерти растет, ей не нужно плакать, она радуется в своих бешеных плясках.

В цикле “Жизнь моего приятеля” Блок фактически рассказывает о самом себе, но, как и любому человеку, ему страшно признаваться, что его жизнь полна “мелочных забот”, а душа “безрадостная и черная”. Поэтому он и пишет о себе, как о каком-то своем приятеле, как будто не его жизнь, а чья то другая превращается в ничего и чья-то чужая душа умирает, но не его самого. Все так ужасно! Человек полностью запутался, жить без сердца просто невозможно, потому что и плоть постепенно погибает.

В “страшном мире” у человека один путь: сначала умирает душа, потом тело, значит, жить невозможно. Этот мир у Блока, на мой взгляд, уж очень ужасен, поэт слишком трагично воспринял реальный мир, увидел всю эту мерзость, и от этого его собственная жизнь стала ужасной. Тьма и грязь затмили все прекрасное. Конечно, он больше не мог видеть света и радости, и от этого, наверное, так рано умер. “Страшный мир” поглотил талантливого поэта и прекрасного человека.

Нашу жизнь можно назвать “страшным миром”, в котором много пошлости и грязи. И все-таки я думаю, что в жизни есть и много светлого, чистого. Важно только разглядеть этот свет среди мглы. Каждый человек должен увидеть свой лучик, не обращая, внимания на попытки “мертвецом” отравить ядом. Главное не потерять свои душу и сердце, тогда будут и силы, чтобы победить весть этот “страшный мир”…

КАК СОЗДАВАЛИСЬ “ОТЦЫ И ДЕТИ”

На разных уровнях (в личном общении, в поступках людей, в природе, в общественных отношениях) читатель, вслед за автором, наблюдает явления (разной окраски, тональности и силы): словесные схватки за столом Кирсановых – дуэль Павла Петровича и Базарова – сословная идейная вражда дворян и разночинца – демократа – борьба за существование народа и всего живого в природе. И хотя эти столкновения, разногласия, борьба не всегда увенчиваются победой одной из сторон, они играют в “Отцах и детях” роль стимуляторов развития личной, общественной, национальной, мировой жизни или являются одним из средств характеристики общественного статуса героя, уровня его духовной жизни.

Весьма значительно названы в романе кризисные исторические даты, выразительно расставленные исторические вехи: 1812 – 1825 – 1848 – 1859 годы Отец братьев Кирсановых – “боевой генерал 1812 года, – полуграмотный, грубый, но не злой русский человек. в силу своего чина играл довольно значительную роль” в провинции. Отец Базарова – лекарь в его бригаде – до сих пор с гордостью вспоминает, что у “князя Витгенштейна (фельдмаршала русской армии, участника Отечественной войны и турецкой кампании) пульс щупал”. Он же таинственно сообщает сыну и Аркадию, что “знал на* перечет тех-то, в южной армии, по четырнадцатому, вы понимаете”, то есть знал будущих декабристов, о которых и через несколько десятилетий говорит с опаской

События Отечественной войны и четырнадцатого декабря 1825 года, судя по некоторым деталям в авторских зарисовках, не оставили сколько-нибудь заметных следов в сознании обитателей Марьино – Кирсановых.

Не заметно, чтобы общественно-политическое состояние русской жизни кризисного времени – кануна падения крепостного права – было глубоко и взволнованно осмыслено братьями Кирсановыми. Их духовному миру оказались недоступны ни трезвая оценка настоящего, ни прогнозирование будущего, судьбы своего сословия, народа, разночинной интеллигенции. А между тем приближалась уже пора, когда, по словам их современника из лагеря “нигилистов” Н. В. Шелгунова, начнется практическое продолжение “освобождения крестьян” – “отрицание прежнего крепостнического быта со всеми его последствиями”.

В финале Тургенев как будто уравнял двух противников: Базарова и Павла Петровича: оба остаются одинокими. Но Базаров и перед смертью мучается вопросом, был ли он нужен России, а Павел Петрович, “живой мертвец”, удалившись на расстояние от родины, придерживается (впрочем, весьма абстрактно) “славянофильских воззрений”, предметным символом которых является серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя на его письменном столе.

Само название тургеневского романа говорило об остроте авторского чувства современности. Заглавие несло в себе многозначное содержание: родственные связи и разногласия, смена поколений, историческое движение. В центре – “добролюбовская” актуальная ситуация: герой времени в борьбе с отечественными противниками.

Осуществление этого сложного замысла потребовало от автора большого напряжения творческих сил, глубоких раздумий, “согласования” с жизненными обстоятельствами своих решений, беспощадной проверки их и советов, отзывов современников, как доброжелательных, так и враждебных.

Внимательному читателю не трудно уловить “базаровские” обличительные, иронические интонации, его лексику в тургеневском изображении “безобразного состояния общества”, в характеристиках “просвещенного” сановника, “туза” Колязина, “прогрессиста” губернатора, “эмансипе” Кукшиной, водевильно-суетливого Ситникова. В иных же случаях открыто приводя резкие суждения Базарова (о Павле Петровиче – “дрянь”, “аристократишка”, “чудак”, “архаическое явление”, “феодал”; о Николае Петровиче – “человек отставной”; о дворянах вкупе – “проклятые барчуки”), писатель вносит свои коррективы. Он смягчает, например, базаровские оценки братьев Кирсановых, показывая их “хорошими представителями дворянства”: они гуманны с мужиками, сохраняют лучшие традиции своего сословия: честь, благородство, чувство собственного достоинства, культуру поведения, человеческого общения. Но при этом автор преследует и другую цель – заставить читателя задуматься: “Если сливки плохи, то что же молоко?”

Заметна большая симпатия Тургенева к Николаю Петровичу, безыскусственному, доброму человеку, романтику в любви к близким, к природе, искусству. Но, подобно Базарову, он не прощает этому герою праздности, бесхозяйственности. Глазами Базарова смотрит автор на имение Кирсанова, его словами характеризует скудость природы, неумелость хозяина, разорение, нищету мужиков: “хозяйство скрипело, как немазаное колесо”,

“трещало, как домотканная мебель из сырого дерева”, обтерханные, ободранные, обглоданные, покривившиеся, худые лохмотья, заплаты и т. д. И нередко подсмеивается как над либерально-беспощадной методой Николая Петровича “вразумлять мужиков” одними и теми же словами, доводя их до истомы, так и над склонностью к сентиментальности, к беспочвенным мечтам, неопределенной тревоге, “беспричинным слезам”, трогательным сценам. Показав, например, отца и сына в момент “растворения чувств” – торжественного великодушия Аркадия, “санкционировавшего” брак отца с Фенечкой, и сентиментальной признательности Николая Петровича, Тургенев заключает от себя эту сцену отрезвляюще-ироничной фразой: “Бывают положения трогательные, из которых все-таки хочется поскорее выйти”.

Снисходителен Тургенев и к Аркадию, как к человеку молодому, незрелому, только что формирующемуся, ищущему своего пути, но не понимающему толком ни самого себя, ни своего предназначения. Искренно увлекается он новыми (нигилистическими) идеями, но столь же искренно начинает отход от них. В создании образа Аркадия слышатся также “базаровские” нотки, его острые определения: “Ты славный малый, но ты все – таки мягонький, либеральный барич”, “птенчик”, “задумал гнездо себе свить”, “для нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан”. “Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки”. Что же касается Павла Петровича Кирсанова, активного противника Базарова, то о нем Тургенев порою даже прямо высказывает свой (по-базаровски беспощадный) приговор: “Да он и был мертвец!”). Автор явно разделяет мнение Базарова о Павле Петровиче как отживающем типе, барине, аристократе, запоздало защищающем “феодально-рыцарские” “принсипы”, “затеи”, именно так он воспринимает вызов на дуэль Базарова – “наглядное доказательство пустоты элегантно-дворянского рыцарства”. Явно соглашается Тургенев с Базаровым и в том, что смешно щегольство Павла Петровича в деревне (“очень возился с туалетом”), старомоден высокий стиль его речей, гипертрофирована забота о сохранении своего дворянского достоинства. Но далеко не смешным выглядит в авторском изображении снобизм Павла Петровича, сословное презрение к “пачкунам”, таперам, получающим пять копеек за вечер, к плебеям (не подает руки “лекаришке”, морщится и нюхает одеколон, разговаривая с мужиками), “леденящая вежливость”, подавляющая окружающих, сознание своей исключительности, чему немало способствовали факты его биографии (воспитанник привилегированного Пажеского корпуса, офицер гвардейского полка) и внешние его данные: породистость, красота, изящество, обеспечивавшие общение с знатными людьми, успех в светском обществе, у женщин.

Столкновения Павла Петровича с Базаровым даны в романе как нечто вполне закономерное, органичное, непреднамеренное, основанное на различии их решительно во всем: внешнем виде, поведении, образе жизни, взглядах, чувствах. Можно сказать, самим фактом своего существования демократ Базаров вызывает раздражение Павла Петровича, побуждает к спору. Важно заметить, что зачинщиком “схваток” является именно Павел Петрович. Базаров же (по складу своему, несомненно, превосходный полемист), оказавшись в чужой ему среде, старается уклониться от споров.

Как правило, Базаров сам не начинает разговоров на политические темы, равно как и споров с Павлом Петровичем, не раскрывает своих взглядов (“не распространяется перед этим барином”), и то дает понять, что не будет продолжать затеянную Кирсановым “беседу”, то купирует его “выпады” спокойными, равнодушными ответами, то, как бы соглашаясь с ним, даже повторяя его слова, самим тоном снижает их “высокий стиль”.

Но именно эта незаинтересованность Базарова собеседником, скрыто ироническое отношение к противнику (при внешней сдержанности), видимо, более всего и раздражали Павла Петровича, и он не выдерживал в общении с Базаровым джентльменского тона, ему “изменяло хваленое чувство собственного достоинства”; в изысканной речи его появлялись резкие слова: “болваны”, “мальчишки”, “семинарская крыса”, “я вас терпеть не могу”, “я вас презираю”.

Однако согласие Тургенева с Базаровым имело свои пределы. В противоположность ему автор не отказывал Павлу Петровичу в доброте, великодушии, но будто и сомневался в непосредственности этих чувств: великодушие выглядит порою рационалистичным или излишне экзальтированным (объяснения с Фенечкой, Николаем Петровичем), а доброта не совсем органична для его “щегольски-сухой мизантропической души”.

В финале романа, в котором, по словам самого автора, он “распутал все узлы”, особое значение имеют сцены в “именьице” Базаровых. Тургенев преследует здесь несколько целей: показать еще один вариант “отцов”, ту многослойную социальную среду, в которой причудливо соединились патриархальное дворянство, духовенство, народ, разночинная интеллигенция (дед – дьячок из крестьян, “сам землю пахал”, отец – владелец имения, лекарь, мать – дворяночка “старомосковского времени”), среду, которая породила Базарова; убедить читателя в большой силе Базарова, превосходстве его над окружающими и, наконец, дать почувствовать человечность своего героя.

В финале “распутываются узлы” центрального неоднозначного конфликта (борьба двух мировоззрений, а не только двух поколений). Читателю должно стать ясно, что “реалист” Базаров в жизненной практике не выдерживает теоретической посылки (люди что деревья в лесу, не следует изучать каждого человека), не склонен нивелировать всех “отцов”, людей старого поколения; ему доступны разные оттенки чувств: от решительного отрицания, осуждения “феодалов”, праздных бар до сыновней любви к родителям, сдобренной, однако, неодолимой скукой и непримиримостью к патриархальности, если общение с ними приобретает более или менее затяжной характер.

“На пробу” ставит Тургенев материалистические и атеистические убеждения самого Базарова, его силу, мужество, волю. И тот с честью выдерживает это испытание: не трусит под дулом пистолета Павла Петровича, не отгоняет от себя во время болезни мысли о смерти, трезво оценивает свое положение, но и не примиряется с ним. Базаров не изменяет своим атеистическим взглядам, отказывается от причащения, хотя для утешения религиозных родителей готов был (по их просьбе) “исполнил” долг христианина”. “Нет, я подожду!” – его окончательное решение.

Трагизм судьбы Базарова выступает с особой силой на фоне финальной “простодушной комедии” других персонажей. Наспех, как бы небрежно, рисует Тургенев в эпилоге благоприятное существование Кирсановых, обитателей Марьина, и Одинцовой. Свое последнее проникновенное слово произносит он о Базарове. Торжественным эпическим тоном, почта ритмической прозой, в духе неторопливых народных сказаний, проникнутых скрытым лиризмом, сказано о сельском кладбище, о могиле Базарова, “Евгений Базаров похоронен в этой могиле”.

“Отцы и дети” были опубликованы во втором номере “Русского вестника” за 1862 год, вышедшем с некоторым запозданием в марте. И тотчас начали поступать разноречивые отзывы о романе.

В одних выражалась признательность автору за доставленное “глубочайшее наслаждение”, за создание живых картин жизни и “героев нашего времени”; роман был назван “лучшей книгой Тургенева”, “удивительной, неподражаемой” по объективности изображения. В других же высказывалось недоумение по поводу Базарова; его называли “сфинксом”, “загадкой” и ждали разъяснений…

Выход отдельного издания “Отцов и детей” предстоял в сентябре 1862 года, и Тургенев вновь подготавливал текст романа под аккомпанемент разноречивых отзывов в письмах к нему и в газетных и журнальных рецензиях и статьях. “От иных комплиментов, – писал он Анненкову 8 июня 1862 года, – я бы рад был провалиться сквозь землю, иная брань мне была приятна”. “Одним бы хотелось, чтоб я Базарова смешал с грязью, другие, напротив, ярятся на меня за то, что я будто оклеветал его”.

То было (по определению В. А. Слепцова) “трудное время”: интенсивно наступала реакция, подверглись аресту Чернышевский и его политические единомышленники, был временно приостановлен цензурой некрасовский “Современник”, возникшие в Петербурге пожары приписывались “нигилистам” и т. д. Активизировалась борьба и вокруг “Отцов и детей”.

В этой общественной атмосфере Тургенев с его “чутьем настоящей минуты” (Добролюбов) не мог не чувствовать особой ответственности за выраженное в романе свое отношение к Базарову. Подготавливая текст к публикации в отдельном издании и учитывая реакцию читателей и критиков, он прояснял авторскую позицию: не отказывал себе в праве выявить и слабые стороны в системе взглядов Базарова, в его поведении и высказать к нему (воспользуемся словами Тургенева) “невольное влечение”.

Весьма существенно, что Тургенев счел необходимым предпослать тексту посвящение романа В. Г. Белинскому. Оно явилось как бы наглядным знаком симпатии автора предшественнику современных Базаровых.

Приведем, однако, это предисловие : “Отцы и дети” возбудили в публике столько противоречивых толков, что, издавая отдельно этот роман, я возымел было намерение предпослать ему нечто вроде предисловия, в котором я бы сам попытался объяснить читателю, какую собственно поставил я себе задачу. Но, размыслив, я отказался от своего намерения. Если само дело не говорит за себя, все возможные объяснения автора не помогут. Ограничусь двумя словами: я сам знаю, и мои друзья в этом уверены, что мои убеждения ни на волос не изменились с тех пор, как я вступил на литературное поприще, и я с спокойной совестью могу выставить на первом листе этой книги имя моего незабвенного друга”.

В посвящении Белинскому есть и другой содержательный оттенок: напоминание о том демократическом деятеле, который отдавал должное искусству, возвышенной, духовной любви, эстетическому восприятию природы.

Вслед за Тургеневым читатель должен проверить крепость или случайность взглядов Базарова, его слов в жизненных ситуациях. Трижды испытывает автор своего героя реальными обстоятельствами: любовью, столкновением с народом, смертельной болезнью. И во всех случаях окажется, что ничто человеческое ему не чуждо, что далеко не без труда он ломает себя во имя больших целей и обычно остается верен себе. Не получив адекватного ответа на свое чувство, Базаров находит силы удалиться от страстно любимой женщины. И перед смертью он не дает себе права отказаться от материалистических, атеистических убеждений.

В этом смысле особенно важны сцены объяснения Базарова с Одинцовой, в которых автор потаенно и сочувствует герою, и полемизирует с ним. Объяснениям предшествуют несколько встреч, не оставляющих сомнений в том, что богатая натура его открыта и для прекрасного чувства любви. Тургенев тщательно выписывает все многообразные оттенки проявления искреннего, сильного чувства, захватывающего Базарова: смущение, тревога, волнение, причудливая смена настроений, подавленность, радость и огорчение, досада, страдание, злость, непоследовательность в поступках, безуспешная борьба с собой. Все это кажется особенно рельефным в соседстве с холодно-спокойной Одинцовой, “барыней-эпикурейкой”, ведущей размеренный образ жизни.

При всей непосредственности любви Базаров не утратил способности трезвых оценок. Его привлекала не только красота, но и ум, оригинальность Одинцовой, выделявшейся в дворянском кругу своей “безыскусственностью”. Но он видел также и равнодушие ее к окружающим, эгоизм, любовь к покою, любопытство, женские уловки. Точность этих наблюдений подтверждает и Одинцова (“Видно, прав Базаров…”) и сам автор, наметивший в эпилоге (не без иронии) логику дальнейшей жизни Одинцовой: выйдет замуж “не по любви… за законника… холодного, как лед”. Они живут в “большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья…, пожалуй, до любви”.

Нетрудно догадаться, что Тургенев противопоставил этой рассудочной, худосочной “любви” полноту и силу чувства Базарова. Второе серьезное испытание (Базаров и народ, Базаров и Россия) окружено в романе примерами сосуществования господ и мужиков в кризисное время… Патриархально-добродушны отношения господ и слуг в имении родителей Базарова. Отчужденно-снисходительно общение с народом славянофильствующего аристократа англомана Павла Петровича. Мягкотелое попустительство неумелого либерального хозяина Николая Петровича. Лишь один Базаров, гордившийся своим плебейским происхождением, подходит к мужику без барского покровительства и без ложной идеализации, как к “своему брату”… Базаров не заискивает перед “простыми людьми”, и они (дворовые ребятишки, Дуняша, Тимофеич, Анфисушка) все, кроме слуги старой закалки – Прокофьича, чувствуют к нему расположение, держат себя при нем свободно. Именно близость к народу позволяет Базарову подтрунивать над невежеством, рабским подчинением господам, высказывать скептическое отношение к крестьянскому “миру”, круговой поруке.

В финальных строчках прозвучат в авторском голосе уверенность в значительности этого “героя времени”, глубокое сожаление об его участи. М. М. Ковалевский приводит слова Тургенева: “Когда я писал заключительные строки “Отцов и детей”, я принужден был отклонить голову, чтобы слезы не капали на рукопись”.

В финале – напоминание и о хрупкости, недолговечности существования человека, и о вечно динамической жизни природы, и о великих жизненных ценностях (любви, красоте, искусстве), которые грешно подвергать сомнению, отрицанию.

Сама “равнодушная” природа (слово взято в кавычки потому, что оно цитата из Пушкина, и потому, что природа живая, творческая – не равнодушна к смерти Базарова) как бы охраняет могилу Базарова, отдает должное его “страстному, грешному, бунтующему сердцу”, отпускает ему “грехи” (ошибки). Не лопух вырос на его могиле, а нежные цветы, вольные птицы садятся на нее и поют на заре. Здесь “выросло” большое человеческое горе, “святая любовь” родителей, разделенная сочувствующими людьми из народа: “Так… рядышком и понурили свои головки, словно овечки в полдень”. Здесь “расцветает” надежда на мирное, счастливое будущее, когда исчезнет несправедливость, вражда и восторжествует гармоническое единство прекрасной природы и человека, труженика и творца.

Величайший поэт России Александр Сергеевич Пушкин в своем творчестве обращался к темам, которые больше всего волновали его. Это – любовь, свобода, дружба, творчество. Наиболее полное представление об идеалах и жизненных ценностях поэта дает его лирика.

В стихотворениях все значимо: каждый образ, каждая художественная деталь, ибо только с помощью таких приемов можно выразить все богатство и разнообразие переживаний. Любовь для Пушкина – спутница юности. Но она сопровождает поэта всю жизнь. В своем творчестве поэт неоднократно возвращается к теме любви.

В ранний период творчества Пушкин пишет о дружеских пирушках, о радостях и разочарованиях любви. Юного поэта интересовали любовные забавы. Почти все стихотворения этого периода игривы.

Так, в стихотворениях “Красавице, которая нюхала табак”, “Монах”, “К Наташе” все обращается в шутку, в игру. Настоящего, возвышенного душевного порыва нет. Для раннего творчества Пушкина характерен жанр “легкой поэзии”.

Считается, что Пушкин был последователем Анакреона – греческого лирика, автора легкой и эротической поэзии. Еще в лицее Пушкин начинает писать в особом жанре любовной лирики – стихи в альбом. Интересно то, что поэт, не питавший обычно особенных чувств к владелице альбома, должен был написать ей признание в любви. Пушкин обычно писал шутки в виде какого-либо парадоксального утверждения:

Отечество почти я ненавидел –

Но я вчера Голицыну увидел

И примирен с отечеством моим.

В петербургский период Пушкин пишет любовные стихи, подобные лицейским, но появляется и нечто новое. Впервые возникает то, к чему впоследствии очень часто будет обращаться поэт, – возвышенный идеал:

Где женщина не с хладной красотой,

Но с пламенной, возвышенной, живой?

В петербургский период происходит постепенный переход от лицейской лирики к той новой, которая появится в южной ссылке. Все Дориды и Лиды для Пушкина на Юге уже в прошлом:

Мне вас не жаль, года весны моей,

Протекшие в мечтах любви напрасной…

В любовной лирике южного периода мы не найдем ничего, кроме грустного, даже трагичного настроения. Это связано с тем, что в этот период почти все творчество поэта подчиняется законам такого литературного направления, как романтизм.

Романтический герой Пушкина – это беглец из несвободного и не понимающего его мира. Он изгнанник, оставивший в том мире свою любовь. Как уже говорилось, любовные стихотворения этого периода трагичны. Такие ноты звучат в стихотворении “Прощанье”:

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать.

Считается, что все эти грустные мысли навевала Пушкину некая “утаенная любовь”. “Утаенная любовь” подходила романтическому герою, соответствовала его образу. Литературоведы считают, что в стихах Пушкина прослеживается унынье, тоска, но есть “чудные мгновенья”, которые связаны с любовью.

В период южной ссылки поэт пережил много сильных увлечений. Любовь заполняет короткое время пребывания Пушкина в Одессе. В многочисленных стихотворениях им созданы яркие образы любимых женщин. Однако любовь рассматривалась поэтом как чувство преходящее. Пушкин не искал вечной любви, вечной для него была только потребность любить.

Любовную лирику Пушкина после 1824 года не следует рассматривать как поэтический анализ его “донжуанского списка”. В стихотворениях “На холмах Грузии”, “Я вас любил” говорится именно о чувствах поэта, а не об отношениях, связывающих его с возлюбленными.

В этих стихотворениях не стоит искать ответа на вопрос, кого имеет в виду поэт, признаваясь в искренней, нежной любви: “печаль моя полна тобою, тобой, одной тобой”. В стихотворениях нет портрета возлюбленной. Любимых женщин Пушкин часто видит сквозь дымку воспоминаний и снов. В лирике Пушкина оживают его “любви пленительные сны”. Это – стихотворения-воспоминания.

В стихотворении “Я вас любил” все чувства уже в прошлом, вернее, поэт пишет о том моменте, когда чувство уже угасает, но еще “угасло не совсем”. В его душе оживает любовь-воспоминание. То же самое происходит в душе поэта в стихотворении “На холмах Грузии”. Однако любовь-воспоминание становится источником новых ярких переживаний: И сердце вновь горит и любит оттого, Что не любить оно не может.

Любовь для Пушкина-лирика становится предметом высокой поэзии. Она словно выведена за рамки быта, житейской “прозы”. “Стихотворения, коих цель горячить воображение любострастными описаниями, унижают поэзию”, – говорит Пушкин.

А. С. Пушкин много размышлял о поэзии, но так и не ответил на вопрос о том, ради чего дается человеку талант стихотворца. Наверное, поэтический дар нужен для того, чтоб воздвигнуть “памятник нерукотворный”, пробуждая сердца людей от сна. И основанием этого памятника была воспетая Пушкиным любовь.

Твардовского всегда интересовала судьба своей страны в переломные моменты истории. Еще в начале 30-х годов он создал поэтическую картину сложной эпохи коллективизации в поэме “Страна Муравия”. Во время Великой Отечественной войны А. Т Твардовский пишет поэму “Василий Теркин” о Великой Отечественной войне решалась судьба народа. Поэма посвящена жизни народа на войне. В центре поэмы образ Теркина, объединяющий композицию произведения в единое целое. Теркин Василий Иванович – главный герой поэмы, рядовой пехотинец из смоленских крестьян. “Просто парень сам собой Он обыкновенный” Теркин воплощает лучшие черты русского солдата и народа в целом. Герой по имени Василий Теркин сначала фигурирует в стихотворных фельетонах Твардовского периода советско-финской войны (1939-1940).Слова героя поэмы:”Я вторую, брат, войну На веку воюю” Поэма построена как цепь эпизодов из военной жизни главного героя, которые не всегда имеют непосредственную событийную связь между собой. Теркин с юмором рассказывает молодым бойцам о буднях войны; говорит, что воюет с самого начала войны, трижды был в окружении, был ранен. Судьба рядового солдата, одного из тех, кто вынес на своих плечах всю тяжесть войны, становится олицетворением национальной силы духа, воли к жизни. Теркин дважды переплывает ледяную реку, чтобы восстановить связь с наступающими подразделениями; Теркин в одиночку занимает немецкий блиндаж, но попадает под обстрел собственной артиллерии; по дороге на фронт Теркин оказывается в доме старых крестьян, помогает им по хозяйству; Теркин ступает в рукопашный бой с немцем и, с трудом, одолевая, берет его в плен. Неожиданно для себя Теркин из винтовки сбивает немецкий штурмовик; завидующего ему сержанту Теркин успокаивает: “Не горюй, у немца этот Теркин принимает командование взводом на себя, когда убивают командира, и первым врывается в село; однако герой вновь тяжело ранен. Лежа раненным в поле, Теркин беседует со Смертью, уговаривающей его не цепляться за жизнь; в конце концов, его обнаруживают бойцы, и он говорит им:”Уберите эту бабу, Я солдат еще живой”В образе Василия Теркина объединены лучшие нравственные качества русского народа: патриотизм, готовность к подвигу, любовь к труду. В поле зрения А. Т. Твардовского в поэме “Василий Теркин” находится не только фронт, но и те, кто трудятся в тылу ради победы: женщины и старики. Персонажи поэмы не только воюют – они смеются, любят, беседуют друг с другом, а самое главное – мечтают о мирной жизни. Реальность войны объединяет то, что обычно несовместимо: Трагедию и юмор, мужество и страх, жизнь и смерть. В главе “От автора” изображается процесс “мифологизации” главного персонажа поэмы. Теркин назван автором “святым и грешным русским чудо – человеком”. Имя Василия Теркина стало легендарным и нарицательным. Поэма “Василий Теркин” отличается своеобразным историзмом. Условно ее можно разделить на три части, совпадающие с началом, серединой и концом войны. Поэтическое осмысление этапов войны создает из хроники лирическую летопись событий. Чувство горечи и скорби наполняет первую часть, вера в победу – вторую, радость освобождения Отечества становится лейтмотивом третьей части поэмы. Это объясняется тем, что А. Т. Твардовский создавал поэму постепенно, на протяжении всей Великой Отечественной войны 1941-1945г. Оригинальна и композиция поэмы. Не только отдельные главы, но и периоды, строфы внутри глав отличаются своей законченностью. Это вызвано тем, что поэма печаталась по частям. И должна быть доступной читателю с “любого места”.Не случайно и то, что произведение Твардовского начинается и заканчивается лирическими отступлениями. Открытый разговор с читателем приближает к внутреннему миру произведения, создает атмосферу общей причастности к событиям. Поэма заканчивается посвящением павшим.

Когда ж повзрослеет в столице,

Посмотрит на жизнь за границей,

Тогда он оценит Николу,

Где кончил начальную школу…

Я. Рубцов

Мое детство прошло в русской деревне на берегу красавицы Оки. Я уже давно живу с родителями в Москве, но всегда с теплым чувством вспоминаю сельскую школу и мою первую учительницу Лидию Ивановну. Почему-то деревня моего детства вспоминается мне всегда залитой ярко-синим светом, с ослепительно белым снегом, запахом коровы и конской сбруи. Лидия Ивановна водила нас смотреть ледоход на Оке. Зрелище захватывающее. Она объяснила нам, почему река во время ледохода издает тонкий звон. Это в канальчики, образовавшиеся в льдинах, попадают осколки льда, и получаются “колокольчики”. Миллионы таких “колокольчиков” сливаются в симфонию весны.

Лидия Ивановна привила мне любовь к русскому языку. Она устраивала для нас своего рода конкурсы: кто красивее всех напишет заглавную букву. И мы с азартом старались выводить их как можно красивее. А еще она предлагала нам писать слова в предложении цветными фломастерами: кто в каком цвете видит то или иное слово. Было очень забавно. Однажды Лидия Ивановна предложила для расцветки известную стихотворную строку: “Зима! Крестьянин, торжествуя…” Когда она собрала этот мини-диктант и просмотрела, как мы справились с заданием, то подошла к окну, долго смотрела на улицу и потом, повернувшись к нам, сказала: “Дети, я поняла, что вы любите не только поэзию, но и то, что составляет ее главную суть – человека и природу. Вы совершенно верно угадали цвет слов. Крестьянин – желтый, потому что выращивает хлеб, лошадка – коричневая, снег – голубой. Вы молодцы, дети. Но вот я не поняла, почему Саша Н. написал слово “снег” черным фломастером и с ошибкой, вернее, написал только половину слова “…ег”. Что это значит, Саша? Объясни нам, пожалуйста?” Саша Н. встал и весело ответил: “Голубого снега не бывает, а белым на белом не напишешь, поэтому я написал половину слова черным фломастером, как будто снег чуть-чуть растаял и из-под него выглядывает черная земля, проталина”. Лидия Ивановна улыбнулась и сказала: “Ребята, я нас всех поздравляю – среди нас появился будущий художник. Я тебе советую, Саша, после окончания школы поступить в художественную школу”.

Лидия Ивановна была человеком особенным, сильно отличавшимся от селян. Она никогда не повышала голос, не срывалась. Даже слова, которые она диктовала нам, казались какими-то значительными, хотя слова-то были обычными.

Я помню Лидию Ивановну очень доброй и трогательной женщиной. Она находила время навещать своих учеников дома, интересовалась, какая у них обстановка в семье. Когда она приходила в первый раз, то реакция у родителей была однозначной – что-то сын натворил. Мои дедушка и бабушка в первый такой приход Лидии Ивановны начали меня ругать, и учительница стала за меня заступаться и говорила только хорошее. Дедушка очень удивился и сказал: “Стоит вам время дорогое тратить, если он ничего не натворил”. Дедушка, конечно, сказал это с добрым чувством, он у меня сам добрый и знает, что на доброе время жалеть не надо.

До сих пор я помню первую пятерку за диктант. Она была выведена очень красиво с идеальным нажимом и завитушкой. Я всегда любовался ее пятерками. Они были все немножко разные, наполненные каким-то таинственным смыслом, как будто несли в себе больше того, что фактически обозначали. Конечно, никто не будет спорить с тем, что внутренний мир человека закладывается в начальной школе, и я уверен, что детям, которые начинали учиться в сельских школах, повезло больше. Там красота природы и красота слова сливаются воедино. К сожалению, учась много лет в городе, я не встретил больше среди учителей столь светлую личность, какой была для нас сельская учительница Лидия Ивановна. Но главное, что такой человек попался мне в начале моего жизненного пути. Чтобы уметь представлять будущее, я считаю, надо уметь иногда двигаться по времени вспять, чтобы проверить свой путь по каким-то нравственным вехам. Такой вехой в моей судьбе навсегда осталась моя первая сельская учительница.

Я не знаю, стал ли художником Саша Н., но я давно уже хожу в художественную студию, изучаю живопись. На стене в моей комнате висит моя первая картина, о которой хорошо отозвался профессиональный художник. Она называется “Сельская учительница”. Сюжет прост: дети со своей учительницей наблюдают ледоход на Оке. Не знаю, удалось ли мне передать звон ледяных “колокольчиков”, но то, что я передал звон, исходящий из наших сердец, я не сомневаюсь.

Романе Тургенева “Отцы и дети” в самом названии заложена антитеза: столкновение эпох, противоречие поколений. Но сюжет не строится на этом. Конфликт также возникает из-за выбора жизненного пути у нового поколения “детей”. Так какие же возможности существуют у “сыновей” в романе и к чему они приведут?

Героями, представляющими новое поколение, являются Аркадий и Базаров. Их объединяют общие жизненные ценности и взгляды, характерные для их эпохи. Однако они оба, начав свой жизненный путь из одной точки, пошли в разных направлениях. В начале романа они приезжают в дом Кирсановых. Оба они являются последователями модного в то время течения – нигилизма. Это практицизм, возведенный в абсолютный принцип, опирающийся на вульгарный материализм, упрощающий материалистическую философию, сводящий ее к набору якобы самоочевидных истин. “Нигилист – это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип”. С этой точки зрения Пушкин – вздор, Рафаэль – “гроша медного не стоит”, а “порядочней химик в 20 раз полезнее всякого поэта”. Нигилизм отрицает духовные и нравственные стороны жизни.

Из-за этого течения Базаров сразу же вступает в конфликт с Павлом Петровичем, защищающим свои “принсипы”. Аркадий всячески поддерживает Базарова в этом споре, однако его реплики не так логически стройны и не столь весомы, как у его товарища. “Мы ломаем, потому что мы сила”, – замечает он на вопрос Павла Петровича: “Но как же это ломать, не зная даже почему?”

Здесь намечено некоторое различие между двумя персонажами: Базаров полностью осознает свою теорию, а Аркадий как бы учится у него. Их пути идут параллельно, но Аркадий отстает от Базарова. Это и дало ему впоследствии возможность избавиться от нигилистической теории, поскольку, не осознав ее, он не оказался в ее зависимости. Базаров проповедует Аркадию теорию: “нравится тебе женщина… старайся добиться толку; а нельзя – ну, не надо, отвернись – земля не клином сошлась”. Аркадий так и сделал: поняв, что Одинцова им не интересуется, он бесчувственно “переключился” на доступную Катерину, хотя внутренне и не согласен с таким подходом к делу.

Сам же Базаров начинает осознавать ущербность своей теории. Отказ Фенечки, внезапная любовь к Одинцовой обрушили идею Базарова, что любовь – это лишь физиологическое влечение самцов и самок. Базаров обнаруживает в себе романтика и ненавидит его. Его сознание, в основе которого лежат нигилистические идеи, не может объяснить существование духовной стороны жизни, что раскалывает его существо, личность, Базарова. Он видит проявления нигилизма, доведенного до абсурда: Кукшина и Ситников, как слепые и глупые последователи, которых нигилизм привлек своей упрощенностью, схематичностью, доступностью, необязательностью ума, образования, совести и нравственности.

С другой стороны, он испытал любовь и воспринял ее как факт в жизни людей, что обрушило нигилистическую теорию. Но при этом Базаров ощущает неспособность измениться самому. Он осознал ценность духовной стороны жизни и ничтожность материальных вещей, ради которых он жил, что означало, что вся его жизнь прошла бесцельно в погоне за видимой выгодой. Это прозрение было страшным для него. Теряя почву под ногами, Базаров начинает ненавидеть окружающий мир, подозревать всех во лживости.

Однако, осознав гибельность теории, Базаров старается избавить от нее Аркадия. Здесь и происходит окончательный разрыв в направлении их жизненных путей, сориентированных на разные ценности и принципы. Прощаясь с Аркадием, Базаров говорил: “…ты поступил умно; для нашей горькой бобыльной жизни ты не создан”. “А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше”. Базаров сожалеет о том, что сам не может создать свой дом. Вскоре, вернувшись в родительский дом, он умирает. Аркадий, забыв про нигилизм, женился на Кате.

В этом и заключаются пути “сыновей” в романе “Отцы и дети”. У них есть две альтернативы: либо жить, опираясь на опыт предыдущего поколения, используя устоявшиеся нравственные и духовные принципы, как впоследствии сделал Аркадий, либо пойти на поиски чего-то нового, восстать против незыблемых основ, сойти с протоптанной дороги и погибнуть, как Базаров. Таким образом, автор показал торжество духовных идеалов над материальными ценностями, бесцельность разрушения и неоспоримость моральных принципов.

Живя в обществе, построенном на эксплуатации человека человеком, Пушкин не

Мог не замечать пороков этого общества. Деньги для людей становились главной ценностью в жизни, мерилом жизни, зависть запросто могла поднять руку на дружбу, миром правили обман, предательство и властолюбие. Современный век напоминает Пушкину демонскую пляску, бесовское кружение. Его душа неспокойна: поэта лишают творческой независимости, его сильно тяготит и угнетает обидное невнимание читателей, равнодушие публики. От всего этого лирику Пушкина начинают наполнять трагедийные мотивы, а его героям становятся присущи индивидуалистическое сознание и “ужасные сердца”. Так возник цикл трагедийных произведений под названием “Маленькие трагедии”.

Накаленный драматизм тревожных переживаний героев – властолюбия и скупости, честолюбия и зависти – предопределяют центральную тему “Маленьких трагедий”: трагическая судьба личности, жаждущей самоутверждения любой ценой. Неукротимое стремление к счастью, к завоеванию своего места под солнцем, утверждение своего превосходства и исключительности, возведение своих личных желаний в культ, в единственную и непреходящую ценность – вот что составляет драматическую основу небольших, но исключительно содержательных произведений. Герои этих трагедий идеализируют свой мир и себя, они убеждены в своем героическом предназначении. Но эта вера в собственную исключительность вступает в конфликт с реальным миром, проникнутом такими же индивидуалистическими настроениями, что неизбежно влечет героев к гибели. Лишь немногие из них отвергают себялюбивые жизненные принципы, но и их безжалостный “ужасный век” вовлекает в круговорот опасностей, тревоги, гибели.

Объективный конфликт, заключающийся во враждебном индивидуалистическому сознанию героев миропорядке, усугубляется субъективным – внутренними противоречиями, душевным надломом, борьбой идеи-страсти с традиционными нравственными запретами. Напряженность и внутренний драматизм трагедий определяют решительные поступки героев, пограничное душевное состояние персонажей, когда решается вопрос жизни и смерти. Внутренний драматизм пронизывает всю атмосферу “Маленьких трагедий”, где впрямую сталкивается несопоставимое: скупость и рыцарство, прямодушие и коварство. Отец бросает вызов сыну, и тот его принимает с радостью, как тигренок легкую добычу. Друг убивает друга, поддавшись позыву уязвленного тщеславия. Страшная внутренняя борьба раздирает души героев. Пушкин исследует душевное состояние героев в момент выбора ими пути, все персонажи трагедий стоят на грани жизни и смерти. Обстоятельства, в которые поставлены действующие лица, накалены до предела.

Каждый образ, каждая деталь, каждая реплика ясны и определенны, и все они резко контрастируют между собой. Вот как говорит Альбер в “Скупом рыцаре”, обращаясь к ростовщику:

А, приятель!

Проклятый жид, почтенный Соломон,

Пожалуй-ка сюда…

В этих словах – и острая нужда в деньгах, и презрение к низкому по происхождению человеку. В “Моцарте и Сальери” слепой скрипач, не зная, кто стоит перед ним, фальшиво играет арию из Дон-Жуана, вызывая искреннее веселье Моцарта и столь же искреннее негодование Сальери.

Резко контрастируют друг с другом и целые эпизоды. В диалоге ростовщика с Альбером еврей хитро и настойчиво подводит разговор к главной теме – отравлению отца, а в диалоге барона и герцога отец так же хитро и настойчиво стремится уйти от угнетающей его темы – необходимости материально содержать сына.

Действие этих двух трагедий происходит в совершенно разные времена, главные герои относятся к совершенно различным социальным слоям. Но характеры и судьбы персонажей во многом схожи. Эгоистическое желание героев утвердить свою правду путем безжалостного подавления воли других сближает произведения.

Восклицание благородного герцога об ужасном веке тут же подхватывается вступительной фразой следующей трагедии:

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет – и выше. Для меня

Все это ясно, как простая гамма.

Однако произнесший эти слова человек оказывается при ближайшем с ним знакомстве прямым потомком Скупого рыцаря.

Поменявший рыцарские привилегии на обладание сокровищами, ради которых пришлось подавить в себе все человеческие слабости, барон с ужасом и негодованием думает о сыне, которому все богатство достанется, задаром:

Безумец, расточитель молодой…

Он разобьет священные сосуды,

Он грязь елеем царским напоит –

Он расточит…

А по какому праву?

Столь же искренне возмущен жрец искусства Сальери, посвятивший всю жизнь без остатка служению музыке, он не может смириться с несправедливостью, которая озарила гениальностью не его, а легкомысленного, беспечного Моцарта:

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений – не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан –

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?..

Всем своим существом, всей силой оскорбленного самолюбия протестуют герои против посягательства на основы их представлений о’ высшей справедливости, что и приводит одного из них к бесславной смерти, а другого – к подлому преступлению и бесславному продолжению жизни.

Погрязший в алчности, мелочной расчетливости барон, однако, в минуту отчаяния вспомнил о рыцарском достоинстве и схватился за меч как орудие честного разрешения спора. Сальери же, “постигший алгеброй гармонию”, оказался мелочнее и подлее: он пустил в ход яд и не ужаснулся, а только задумался над словами великодушного Моцарта:

Но ужель он прав,

И я не гений?

Гений и злодейство

Две вещи несовместные.

Разными путями стремятся герои “Маленьких трагедий” достигнуть удовлетворения своих страстей, но все они неизбежно терпят поражение: жестокий век мстит каждому за эгоизм, жестокость, бесцеремонность. И положительные герои не в состоянии внести естественный правопорядок в век отчужденности, разрушения нормальных человеческих отношений и оказываются либо невинными жертвами, либо бессильными свидетелями низменных страстей.