Category: Сочинения по литературе

Родилась под Одессой, годовалым ребенком была перевезена на север – в Царское Село, где прожила до 16 лет. Училась в Царскосельской женской гимназии. В 1905 году родители расстались, до 1907 года Анна жила в Евпатории и в Киеве, где и окончила гимназию. Затем поступила на юридический факультет Высших женских курсов в Киеве, но не окончила (“Пока приходилось изучать историю права и особенно латынь, я была довольна, когда же пошли чисто юридические предметы, я к курсам охладела” – А. Ахматова). В 1910 г. вышла замуж за Гумилева. “В 1910 году явно обозначился кризис символизма, и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению. Одни шли в футуризм, другие – в акмеизм. Вместе с моими товарищами по Первому Цеху поэтов – Мандельштамом, Зенкевичем, Нарбутом – я сделалась акмеисткой”. Первый ‘сборник стихов “Вечер” – 1912 год. Вторая книга “Четки” – 1914 г. Книга “Белая стая” – 1917 год. Сборник “Подорожник” – 1921 г., книга “Anno Domini” – в 1922 году. В 1941 году из блокадного Ленинграда Ахматова вылетела в Москву и затем в Ташкент, где пробыла до 1944 года, “…жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам”. “Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны” (цитаты: А Ахматова. “Коротко о себе”).

Стихи Николая Алексеевича Некрасова знакомы каждому из нас. Он сумел создать неповторимый и своеобразный язык поэзии, яркий, задушевный, мелодичный и доступный буквально всем. Поражает то, с какой любовью, с каким сочувствием и пониманием, с каким глубоким проникновением в самую суть

жизни рисует поэт простого человека в своих произведениях. Он видит в нем живой ум, талант, человеческое достоинство. Высокая художественность его стихов, глубокое проникновение в жизнь народа, знание его надежд поставили Некрасова в ряд гениальных русских писателей девятнадцатого века.

Некрасов – тонкий проникновенный лирик, прозаик и драматург, сатирик и критик. На произведениях Некрасова воспитывалось не одно поколение революционеров. Поэт как бы заговорил от имени народа, раскрывая его облик с позиции крестьянского демократа – революционера.

Но в творчестве Некрасова присутствует и другое направление. Примером может послужить стихотворение “Тройка”, написанное в 1846 году. В сороковых – пятидесятых годах строки его стихов были пронизаны любовью, которая была одновременно полна драматизма.

Не нагнать тебе бешеной тройки:

Кони крепки и сыты и бойки, –

И ямщик под хмельком, и к другой

Мчится вихрем корнет молодой…

В стихотворении “Тройка” Некрасов раскрывает будущее, которое ожидает простую крестьянку и которое она не в силах изменить. Но тем не менее, он не может не описать красоту русской женщины, которая остается женщиной, несмотря на “завязанный под мышки передник”, который “перетягивает уродливо грудь”. Некрасов пишет даже с каким-то сочувствием к крестьянской девушке: “… и тоску в сердце, тревогу поскорей навсегда заглуши!”. Этими строками он хочет оградить от тех страданий, которые ожидают ее, если она вовремя не поймет и не осознает свое положение в обществе, положение крестьянки.

Народная жизнь в лирике Некрасова семидесятых годов изображается по-новому. Если ранее поэт схватывал своеобразие неповторимых народных характеров, то теперь крестьянский мир в его лирике представлен в обобщенном виде. В “Элегии” Некрасов обращается к молодежи, будя ее сознание, призывает к действию:

Пускай нам говорит изменчивая мода,

Что тема старая – “страдания народа”

И что поэзия забыть ее должна, –

Не верьте, юноши! не стареет она.

Эти строки – в какой-то мере протест Некрасова официальным воззрениям, распространявшимся в семидесятые годы, утверждениям, что реформа 1861 года “направила народную жизнь по пути процветания и свободы”. В этом стихотворении Некрасов поднимает вечную тему, тему народного горя и нищеты:

… Увы! пока народы

Влачатся в нищете, покорствуя бичам,

Как тощие стада по скошенным лугам,

Оплакивать их рок, служить им будет муза…

Критики даже сравнивают пушкинскую “Деревню” и “Элегию” Некрасова. И главный, на мой взгляд, вопрос некрасовской “Элегии” заключен в фразе “народ освобожден, но счастлив ли народ?”. Поэт также призывает юношей идти вперед, бороться:

Пускай наносит вред врагу не каждый воин,

Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…

Некрасов показывает, что главное в его жизни – служить народу, ради которого он готов умереть:

Я лиру посвятил народу своему.

Быть может, я умру неведомый ему,

Но я ему служил – и сердцем я спокоен…

И, как сказал Чернышевский, зная о его неизлечимой болезни, “…его слово будет бессмертно, и вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов”.

Блок некогда утверждал, что не будь “Незнакомки” и “Балаганчика”, не было бы написано “Куликово поле”. Кто знает: не будь многолетней работы над “Возмездием”, возникло бы с такой стремительностью революционное чудо – “Двенадцать”? Блок никогда не отказывался от своего прошлого, от этапов пройденного пути; свою эволюцию он ощущал в потоке истории, а не как движение произвольное и случайное. Поэтому он и надеется перейти пустыню, органически связать возникающее “общее”, “новые группировки мыслей” с “индивидуальным”, присущим предшествующему, отжитому.

Ямбы “Возмездия” начали складываться тогда, когда, говоря словами поэта, “уже был ощутим запах гари, железа и крови”. Блока преследовало настойчивое желание вырваться из дурманящего плена “лирических циклов”, чтоб с иной исторической выси понять и выразить жестокую сумятицу эпохи, трагизм подступающей кары Времени.

В заметках о Блоке Анна Ахматова писала: “Блока я считаю не только величайшим поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, то есть самым характерным представителем своего времени…” Даже Осип Мандельштам считал, что Блок “итоговый поэт”, то есть что он подвел своим творчеством черту под целым периодом русской культуры.

Переплетение различных потоков в стремительном развитии Блока и вызвало весьма неточное, хотя по-своему и уважительное определение Осипа Мандельштама: “Блок – сложнейшее явление литературного эклектизма, – это собиратель русского стиха, разбросанного и растерянного исторически разбитым девятнадцатым веком”.

Блок, дитя кризисной эпохи, действительно выступил не только обновителем, но и “собирателем русского стиха”, ибо с наибольшими настойчивостью и талантом оживлял и обогащал традиции русской поэзии. Подобное можно с таким же основанием называть “эклектизмом”, с каким допустимо реку величать “водосбором” лишь потому, что в своем течении она вбирает впадающие в нее потоки.

Возможно, что поэма “Возмездие”, пусть и дошедшая к нам лишь во фрагментах и разрозненных главах, измучила творческое сознание Блока тем, что и задумана была как итог целой полосы русской жизни и русского искусства.

Может, поэтому именно в ней наиболее явственно и прослушиваются традиционные мотивы всей предшествующей русской поэзии; может, потому именно эта поэма и сохранила предсмертные строки поэта, ибо в ней намечалось его завещание, его прощание во имя идущей на смену юности…

Предчувствие “возмездия” сказывалось с изначальной поры его духовного мужания. Однако с годами предчувствие это, прорывая мистические оболочки и обогащая сферы интимных переживаний поэта, наполнялось нестерпимой горечью исторического понимания подступающей катастрофы.

В предисловии к “Возмездию”, написанном в революционном 1919 году, Блок ссылается на связь поэмы, задуманной в 1910 году, с трагическими утратами года: смертью Комиссаржевской, Врубеля, Льва Толстого. Симптоматично само перечисление имен, с которыми Блок сопоставляет замысел поэмы, – для Блока имена эти воплощали нравственную ответственность русского искусства: театра, живописи и литературы.

Своей поэме Блок предпослал ибсеновское: “Юность – это возмездие”, – тема возмездия как нравственной коллизии “долга” проступала уже в начальных стихах молодого поэта. Параллельно лирической метелице, хмельной и морозной, шли и на других путях поиски “невозможного счастья”. Шел процесс общественного мужания поэта, накапливались стихи, составившие гордость русской поэзии, – цикл “Родина”. И в цикле этом, своеобразно дополняя друг друга, зазвучали “На поле Куликовом” и пророческое стихотворение “Новая Америка” – гимн грядущему индустриальному расцвету лапотной России.

Блок задумывался и над пьесой о фабричном возрождении родной страны. Даже в предисловии к поэме “Возмездие” он вновь вспомнил свою давнюю мечту о превращении России в “новую Америку”, по его понятиям – демократическую, цивилизованную, индустриальную страну.

“Записки охотника” – поистине гениальное творение художника русской души, изобразившего картину контрастов и гармонии удивительного характера, сочетающего в себе нетронутое природное начало, богатырскую силу и в тоже время чувствительность и душевную ранимость.

В рассказе “Хорь и Калиныч” мы знакомимся с двумя героями Тургенева, имена которых вынесены в заглавие этого произведения.

Дом Хоря производит впечатление надежности, прочности и добротности. Тургенев использует гоголевский прием, когда благодаря деталям интерьера четче прорисовывается характер персонажа, его привычки.

Общение с себе подобными, с деревенскими жителями Хорь считал необязательным, поскольку сам был еще в силе. Он и семью свою представлял своеобразной “ячейкой” в миниатюре, в которой все при деле. Хорь надеется только на себя и свои силы, которые пока еще не подводили его. Он чувствует себя хозяином, единоличником, что является очень важной характеристикой для крестьянина.

Портрет Хоря производит впечатление достоинства, прочности, основательности. Тургенев характеризует своего героя как “человека положительного, практического”, называет его “административной головой, рационалистом” с лицом Сократа: “такой же высокий, шишковатый лоб, такие же маленькие глазки, такой же курносый нос”.

Заботящийся о барине кроткий Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных. “Хорь понимал действительность: он обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как”.

В отличие от Хоря, уединение Калиныча непреднамеренно, он рад общению с людьми. Хорь мыслит глобально, рационалистически владеет знаниями законов природной жизни. Для Калиныча знание природы иное: он знает волшебные свойства природы, помогающие человеку в хозяйстве, но знание этих таинств иррационально. Калиныч в этой стихии – как рыба в воде. Дружба этих людей имеет свою загадку.

Несмотря на их взаимоисключающие характеристики, Тургенев симпатизирует обоим героям, оставившим след в его душе. И Хорь, и Калиныч – часть русского национального характера. Это не только “мужицкое достояние”, а черта российского характера вообще: черты Калиныча мы находим в Обломове, в Платоне Каратаеве.

С иной стороны Тургенев изображает крестьянство в рассказе “Певцы”. Здесь глазам читателя предстает контраст между грязной действительностью, бытовыми зарисовками и красотой и непорочностью духовного мира простого мужика: “признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляла отрадного зрелища, но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью…”.

Герои “Бежина луга” сливаются с природой, чувствуя ее и живя в ней. На рассказы, которые мальчики слушают с замиранием сердец, не сомневаясь в их правдивости, отзывается даже природа, как бы подтверждая поверье или таинственный случай: “Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся наконец, как бы замирая… Мальчики переглянулись, вздрогнули”.

Невозможно остаться равнодушным к искреннему миру души, который раскрывается в каждой мелкой детали, в речи и действиях тургеневских персонажей. Писатель любит народ, он верит в него, играя струнами его сердца, он доказывает, что в нем нет темноты и забитости, слепой покорности и смирения, все, что есть плохого в русском мужике, обусловлено условиями существования. На страницах “Записок охотника” народ живет душой и сердцем, умея находить отдушины в непроглядном мраке, не теряясь в нем и не беднея духовно.

Жизнь Пришвина была типична для русского человека, который пережил три войны и революцию. Судьба М. М. Пришвина – это характерная судьба русского человека именно потому, что почти всегда истинная жизнь его проходит в тени. Она никогда о себе не заявляет громко и в то же время присутствует каждое мгновение в слове писательском.

Каждая фраза, даже каждое слово у Пришвина, как в стихах, несет большую смысловую нагрузку. Это такая мудрая поэзия в прозе. В ней нет назиданий, но есть родственное, целомудренное внимание ко всему, и к человеку прежде всего: ты голоден – я тебя накормлю, ты одинок – я тебя полюблю.

Все у писателя – мир, природа, человек – в общей совокупности и составляет красоту жизни, которую необходимо отстаивать, борясь со злом в любых его проявлениях. Именно этой теме была посвящена сказка-быль “Кладовая солнца”. В ней мы встречаем знакомые приметы народной русской сказки, начиная от сказочного пейзажа, разговоров птиц, животных и кончая счастливой развязкой с победой добра над злом.

И в то же время – это повесть, которая расширяет наши знания о жизни. Читая эту книгу, мы узнаем о бондарном ремесле и о целебных свойствах клюквы, о значении леса для человека и о том, как охотник устраивает облавы на волков, и какие повадки у зайца и лисицы, у волка и у тетерева, почему надо, особенно на болоте, держаться твердой тропы и что собой представляют большие торфяные болота.

Многое, о чем пишет в своих произведениях Пришвин, не фантазия. В основу всего его творчества положены действительные события, собственные наблюдения и впечатления.

“Нигде в мире нет такого замечательного языка, как русский, – писал Пришвин. – Вот возьми, например, слово “Родина”. Сколько слов с тем же корнем: родина, род, родственники, родимый, родник, родничок, родственный, родственное внимание…”

Пришвин – один из своеобразнейших писателей. Он ни на кого не похож – ни у нас, ни в мировой литературе.

Горький о нем писал: “Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармоничного сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас”.

И еще: “Отлично знаете Вы леса и болота, рыбу и птицу, травы и зверей, собак и насекомых, удивительно богат и широк мир, познанный Вами”.

Слово Пришвина необыкновенно современно, особенно в трагические моменты нашей жизни, на переломе, хотя кажется, что творчество Пришвина довольно благополучно: писал он о природе и известен как певец природы, но думать так – то же самое, что, входя в лес, быть уверенным, что он только для отдыха и предназначен. А ведь жизнь природы идет по своим мудрым глубинным законам.

Для рыбы нужна чистая вода – будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах разные ценные животные – будем охранять наши леса, степи, горы.

Рыбе – вода, птице – воздух, зверю – лес, степи, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу – значит охранять родину.

Творчество Пришвина – это как заново рождающийся, вновь услышанный нами звон, который идет сейчас все шире и шире. В такой трудный час нашей жизни слово Пришвина звучит все громче и громче.

Он пережил тяжелейшие исторические катаклизмы и все-таки служил вечному.

“Мцыри” – пламенная поэма М. Ю. Лермонтова о грузинском мальчике, потерявшем свободу и родину. Почти всю свою юность Мцыри провел в монастыре. Им безраздельно овладела огромная тоска по родному дому, где он провел недолгое, но счастливое детство. Единственной его мыслью была мысль о побеге. Часто он

Бродил безмолвен, одинок,

Смотрел, вздыхая, на восток,

Томим неясною тоской

Но стороне своей родной.

И Мцыри убежал. Три дня он бродил средь лесов, прятался, как зверь, от людей, испытывал недостаток в пище, но именно здесь, на воле, он был по-настоящему счастлив.

Но не только тоска по земле родной томила его сердце. Мечты юноши также были устремлены к свободе. Родившись в горах и будучи от природы свободолюбивым и независимым, Мцыри не мог жить в неволе. Попав в плен, юноша почувствовал боль и тоску. Жизнь в монастыре была для него равносильна заключению в тюрьме, его сердце жаждало совсем другого:

Я мало жил, и жил в плену.

Таких две жизни за одну,

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог.

Мцыри был очень одинок, и в этом его бессилие. Он сравнивал себя с листком, оторванным грозою. Здесь у него не было ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер, ни хороших, надежных друзей.

В душе я клятву произнес:

Хотя на миг когда-нибудь

Мою пылающую грудь

Прижать с тоской к груди другой,

Хоть незнакомой, но родной.

А также Мцыри совершил побег с целью “узнать, для воли иль тюрьмы на этот свет родимся мы”. Он видел, как монахи добровольно отреклись от всех радостей жизни. И поэтому Мцыри стремится также “узнать, прекрасна ли земля”. И когда, увидев, что проблуждав три дня, он опять вернулся к своей тюрьме – монастырю, юноша испытывает огромное чувство горечи и разочарования. Про звон монастырского колокола, по которому он узнал, что вернулся обратно, Мцыри говорит:

Казалось, звон тот выходил

Из сердца – будто кто-нибудь

Железом ударял мне в грудь.

Убедившись, что ему уже никогда не вернуться на родину, Мцыри умер, умер от тоски по своему краю и по свободной жизни.

В думах и мечтах Мцыри, в его стремлении к вольной, свободной жизни Михаил Юрьевич Лермонтов выразил мысли, волновавшие передовых людей того времени, к числу которых относился и сам автор поэмы. Известный русский критик В. Г. Белинский так писал об этом: “…что за могучий дух, что за исполинская натура у этого Мцыри! Это отражение в поэзии тени его собственной личности. Во всем, что ни говорит Мцыри, веет его собственным духом, поражает его собственной мощью…”

Ах, какая судьба разнотонная!

То ли красная? То ли черная?

Он в судьбе своей не раскается,

Он в ней даже не сможет покаяться!

Он сумеет успеть немного:

Оборвется жизни дорога

Красным заревом на гильотине….

Боже! Дай хоть любви отныне!

Морозное зимнее утро. Белый снег. Ах, если б он не растаял к Новому году! Ведь на Новый год всегда ждешь чуда, пусть самого маленького! Снег под Новый год у нас – это тоже чудо! Но я понимаю, что Новый год наступит, даже если снега не будет, поэтому устремляюсь на рынок за новогодними покупками. И скорее по привычке, чем из любопытства, я останавливаюсь у книжных рядов. И чего здесь только нет! На разный вкус, на разный цвет: от соблазняющей всех и вся Анжелики до бандитско-криминальных откровений убийц и воров! К своему несчастью, я привлекаю внимание продавца, и он с цепкостью пираньи начинает меня “поедать”:

– Что вы хотите? О сексе? О политике’? О вампирах? Колдунах и убийствах? Или о любви?

Я с ухмылкой повторяю последнее:

– Или о любви….

Тогда продавец с ловкостью официанта и затейливостью коробейника представляет свой товар: Марианны, Катерины, Анжелики, Жозефины, просто Марии – все то бесконечно любвеобильное множество современных книг, так яростно нас атакующих сегодня. И вдруг я замечаю среди этих ярмарочно-лубочных обложек книгу, что, по моим представлениям, не вписывается в этот ряд. Продавец с меткостью стрелка прослеживает направление моего взгляда и выбирает именно эту книгу.

– Правильный выбор! Очень правильный, – одобряюще говорит он. – Советую прочитать: захватывающий роман о любви, о страсти, об измене, о романтической гибели возлюбленного и его возлюбленной.

Я с еще большим изумлением смотрю на продавца.

– Не верите? – продолжал он. – Да прочтите название: “Красное и черное”! Жгуче, правда? Это же любовь и ненависть…

– А как с революцией, Бурбонами, Наполеоном? – перебиваю я.

– Так вас интересует история? – с плохо скрытым разочарованием говорит продавец. – Я историческими книгами не торгую!

Опешив от таких “открытий” (оказывается, “Красное и черное” Стендаля – книга не историческая?!), я уже с “высоты” своих филологических познаний с едкой иронией заявляю:

– К вашему сведению, почтеннейший, если вы соизволите открыть книгу Стендаля “Красное и черное” и прочесть хотя бы одну строку после названия, то вы обнаружите запись, которая гласит, что “Красное и черное” есть не что иное, как историческая хроника XIX века. – И с чувством моральной победы я удалилась.

Ах, господин Анри Мари Бейль, бывший офицер наполеоновской армии, взявший себе псевдонимом название одного маленького провинциального городка в Германии – Стендаль, могли ли вы предположить, что ваш роман будут считать “романом о романтической любви”?

“Правда, горькая правда”, – вот каков эпиграф к роману “Красное и черное”. Однако правда историка и правда художника – это разная правда одной жизни. Историк пишет историю, а художник слова – роман… А роман, по утверждению самого Стендаля, – это зеркало, с которым писатель идет по большой дороге жизни. И не его вина, рассуждает дальше Стендаль, если это зеркало отражает то чистую голубизну высокого неба, а то вдруг – грязную, разбитую, ухабистую дорогу, по которой идет человек.

Ведущий писатель Франции XIX века, одним из первых поднявший литературный стяг критического реализма, Стендаль ставил целью для художника слова реальное отображение жизни во всей ее полноте и противоречивости. Поэтому неслучаен в романе “Красное и черное” такой емкий и обобщающий подзаголовок: “Историческая хроника XIX века”. А история Франции XIX века, как и практически всей Европы XIX века – это история революций, Наполеона, Реставрации и опять революции. Таким образом, цвет революций, свободы, идей равенства и братства, цвет крови человеческой, которой часто бывают оплачены эти идеи, один – красный! А цвет реакции и подавления, реставрации и угнетения другой – черный! Вот и все объяснение символического названия романа-хроники XIX века: “Красное и черное” – это два цвета целой эпохи, отраженной, как в зеркале, в одной стране – Франции XIX века.

Но Стендаль – не просто писатель-реалист, а талантливый писатель. А всякий талантливый художник слова (как, впрочем, и любой другой художник) отличается от талантливого историка тем, что художественное произведение, написанное в определенном историческом контексте, со временем перестает быть достоянием только человеческой памяти, а поднимается в надвременное пространство и занимает свое место в душах и сердцах каждого нового поколения. Такова участь и романа “Красное и черное”.

Сам А. М. Бейль предполагал, что его “Красное и черное” приобретет большую популярность не во Франции, а в России. Почему так решил писатель, трудно сказать. Может быть, потому, что его душу всколыхнула эта необъятная, заснеженная, таинственная страна? Ведь Стендаль сумел рассмотреть в задымленной горящей Москве, занятой Наполеоном, неповторимую красоту величественных златоглавых храмов. А может быть, писатель просто интуитивно предугадал в этой северной стране тот огромный революционный потенциал, который взорвется в XX веке? Или его чутье художника помогло увидеть что-то глубинное, неординарное в людях той страны, – способность к любви (любви к земле? Родине? Богу?). Кто знает? Но предположения Стендаля об известности “Красного и черного” в России оказались верными.

Вернемся к нашему книгопродавцу, который на базарной площади под Новый год предлагает людям глоток любви. Любви необыкновенной, страстной, жгучей… Мы, живущие в XXI веке, знаем, что “любовь бывает долгая, но жизнь еще длинней”. А вот у Жюльена Сореля судьба оказалась короче его любви… А была ли вообще судьба у Жюльена Сореля? Может, это было только начало? Яркое, как вспышка, и такое же короткое – почти мгновение.

Роман – это зеркало жизни, в которое смотрит не только писатель, но и читатель. И каждый из нас видит в таком зеркале что-то свое. Давайте пристально вглядимся в зеркало под названием “Красное и черное”.

И вот уже перед нами образ юноши с нежным, почти девичьим лицом. Таким нежным и прекрасным, что госпожа де Реналь подумала: не девушка ли это робко стоит у порога дома, и из ее красивых глаз льются слезы… Но нет! Это была не девушка, к неописуемому восторгу госпожи де Реналь, это был учитель ее детей! Могла ли предположить тогда молодая женщина, что этот юноша, почти ребенок, станет для нее всем: любовью, жизнью и даже смертью? Нет! Лишь сердце, ее чуткое сердце, тревожно забилось в груди, будто птица в клетке. Еще меньше думал об этом сам Жюльен. Входя в дом господина де Реналя, Жюльен Со-рель, сын бедняка-плотника, нес с собой шкатулку. В ней было спрятано самое большое богатство Сореля и самая большая его тайна, самое большое разочарование (как поздно он родился!) и самая прекрасная мечта юноши; там было то, что питало его гордую душу, что разжигало в нем тщеславные помыслы и себялюбивые надежды… Там был портрет Наполеона! Да! Сорель пришел в дом господина де Реналя не для того, чтоб скромно занять место у самого края “светского стола”, а для того, чтобы доказать, что он, Сорель, имеет право быть в высшем свете не по рождению, а по уму, по таланту, по своей одаренности. Он сумеет это, как когда-то сумел Наполеон!

С самых первых дней Жюльен в доме господина де Реналя заставляет восхищаться собой, прислушиваться к себе, считаться со своим мнением. В черном длинном платье, стройный и гибкий, Сорель чем-то напоминает молодого священника с такими очаровательными глазами, что не в одном девичьем сердце смогут они разжечь пламя любви.

Ах, госпожа де Реналь! Не надо бы вам так пристально смотреть в глаза молодого учителя своих детей. Нет там еще любви к вам. Там, в этих неповторимых глазах, пока лишь отражение вашей красоты и жгучий огонь самолюбивого юноши! Он сумеет доказать себе что-то очень важное, когда удержит вашу руку в своей, когда дерзко придет ночью к вам в спальную комнату! А вот вы не сумеете его оттолкнуть…

Да виновата ли молодая женщина, что душа, задыхавшаяся в серой бездуховности Верьера, потянулась к Жюльену с такой жаждой любви, как может только человек потянуться к спасительному рассвету после черной долгой ночи?!

А Жюльен продолжал “завоевывать” этот светский мир. Да, никогда уже не стать ему солдатом наполеоновской армии, не ощутить уже кроваво-красного вкуса воинской славы. Поздно, очень поздно он родился!. А как к лицу ему воинский мундир! Как красиво он держится в седле! (Это он-то! Сын плотника!) Ну что ж, сутана священника Жюльену тоже хороша, и это тоже путь к власти.

Не знал Сорель, что семинарию в Безансоне завоевать будет немного сложнее, чем сердце госпожи де Реналь. Юноша сначала никак не мог понять, почему вызывает он к себе такую черную ненависть? Своим прилежанием? Знаниями? Умом? “Глупец! – догадается Жюльен после. – Что я хотел доказать?! Что я умнее их?! Идиот, здесь не нужны знания!” И как ни старался Жюльен Сорель, но так и не сумел отучить себя мыслить, так и не смог стать похожим на своих серых, тупых, безликих и бездумных однокурсников, грубых и бездуховных сельских парней.

Однако “черная полоса” Безансона как-то сама собой обрывается в судьбе молодого будущего священника. Впе-реди червленым золотом засверкал особняк маркиза де Ла-Моля. Вот он, Аустерлиц для Жюльена! А Матильда уж очень красива, но так же и очень холодна! Холодна, как глыба льда! Однако внутри этой “глыбы льда” спрятана страстная романтическая душа, втайне тоскующая (как и Жюльен), что слишком поздно она родилась (ей бы родиться раньше, где рыцари и турниры…). Да, Матильда – это не госпожа де Реналь, нежная и мягкая. Но и Жюльен уже не тот робкий юноша. Здесь рассчитан каждый шаг, каждое слово, каждый взгляд и каждый поступок. Право же, трудно сомневаться в победе Жюльена. Браво, Сорель! Блестящая победа! Матильда влюблена: “И эта глыба льда у ног безродного”! Наконец-то судьба Жюльена стала алого, почти золотого цвета. Он достиг, чего хотел: он доказал этой чванливой светской посредственной элите, что он сумел, добился, победил!

Вот тут бы и закончить Стендалю свой роман! Жюльен Сорель благополучно бы доживал (вне романа уже) до спокойной старости в славе и богатстве. А что ж роман? А роман так же благополучно осел бы где-нибудь на архивных полках, будучи востребованным, возможно, только какими-нибудь кабинетными книжниками.

Но Стендаль не для того создавал образ Жюльена Со-реля, вложив в него столько своей души и сердца, чтобы этот герой “благополучно” пылился в исторических хрониках XIX века.

Нет! Герой должен вызывать у читателя то состояние, которое находится в надвременном пространстве, – состояние катарсиса – очищения души через страдание. Поэтому самого благородного, умного и тщеславного, гордого и страстного, самого лучшего героя Стендаль отправляет на гильотину!

Это роковое письмо госпожи де Реналь! А дальше все идет, как в покадровой ускоренной съемке: дорога в Верь-ер… церковь… она молится… он стреляет. И все! Беспамятство… Жюльен в тюрьме. Сколько времени он здесь? И сколько ему еще быть? Да сколько б ни быть, впереди – только гильотина!

Не будь всего этого в романе, разве мог бы Жюльен Сорель “просочиться” в XXI век? Вот послушайте, поет Дмитрий Маликов шлягерную современную песню “После бала”:

Эти двое в темно-красном

Взялись за руки напрасно:

Чуть подуло – все прошло?

И все пропало?

Ведь это слова о Жюльене и Матильде! А может, это о Жюльене и госпоже де Реналь? Загадка.

Зато следующие слова в этой песне – как отгадка ко всему образу Жюльена:

Ну, а тот, совсем зеленый,

лунным светом опаленный,

Не поймет: куда несет?

Куда попал он?

Лишь у самой двери рая

Он поймет, что умирает.

Как же можно? После бала?..

После бала…

К одной из последних глав романа Стендаль взял эпиграфом слова: “Господи, даруй мне посредственность!” Внезапно выброшенный с бала жизни, оказавшись в тюремном замке, Жюльен так хотел ничего не понимать и ни о чем не мыслить. А просто, как делают многие, просто раскаяться в своей гордыне, смирить свои тщеславные помыслы. Но Сорель остается Жюльеном Сорелем до конца: “Не увидят они (кто они? этот светский лживый мир?) моих слез!” – говорит он Фуке.

Ощущая дыхание самой смерти, Жюльен, измученный и больной, задыхаясь в мрачном, черном каземате, обращается со всей страстью своей израненной души: “Боже, великий Боже! Я знаю, что достоин твоего наказания! Но я прошу только об одном: дай мне ту, которую я люблю!”

Бог не позволил Сорелю родиться во времена Наполеона, Бог не дал Жюльену стать священником, Господь даже отобрал у него жизнь, у него, молодого и “зеленого, лунным светом опаленного”. Но… роман заканчивается так: “Госпожа де Реналь… не пыталась покончить с собой… Но через три дня после казни Жюльена она просто тихо умерла, обнимая своих детей”.

Что ж, уважаемый книгопродавец, который на рыночной площади на пороге нового века торгует “романом о любви” Стендаля “Красное и черное”, наверное, в нашем споре будет ничья. Я думаю, что “Красное и черное” – это не только историческая хроника XIX века. Что это красное – точно! Что черное – тоже точно! Скорее, это “жгуче”, скорее, это “о любви и ненависти”. А может, только о любви, которая оказалась сильнее гильотины!

Русская литература 1-й половины XIX века

Помещики и чиновники в изображении Н. В. Гоголя

Он проповедует любовь Враждебным словом отрицания. Н. А. Некрасов Мечтой Н. В. Гоголя было “изобразить, хотя с одного боку, но всю Русь”. Этой стороной, особым ракурсом, точкой пристального внимания автора стал мир помещиков и чиновников – уродливый, грубый, мертвый. Тема неправедной власти объединяет петербургскую повесть “Шинель”, комедию “Ревизор” и поэму “Мертвые души”. В произведении “Шинель” явно прослеживаются два аспекта авторского осуждения мира. С одной стороны, на первый план выводится физическое и духовное убожество главного персонажа, живущего мечтой о шинели. С другой стороны, Гоголь протестует против мира тех “значительных лиц”, которые “натрунились и наострились вдоволь” над “вечными титулярными советниками”, теми, у кого жалование не превышает четырехсот рублей в год. Этим конфликтом между “маленьким человеком” и бессердечным обществом определяется гуманистический пафос произведения: даже такой человек, как Башмачкин, имеет право на жизнь и справедливое к себе отношение. С большей же наглядностью бесовщина государственности как всевластная стихия показана Гоголем в комедии “Ревизор”. Все основные сферы жизни представлены в комедии на примере обычного провинциального города, который, в свою очередь, показан в виде социальной лестницы. Попечитель богоугодных заведений А. А. Земляника явно не очень-то заботится о здоровье больных. Обворовывая бедный люд, он нисколько не смущается замечаниями о недостатках в больнице (“…лекарств дорогих мы не употребляем…”). Совсем не то смотритель училищ Лука Лукич Хлопов – воплощение невежества, робости и смирения. Это образ типичного чиновника николаевской эпохи. Испытывая постоянный страх перед начальством, он во всем видит проявление вольнодумия. Связанные круговой порукой, чиновники уездного города неповторимы в своих индивидуальных особенностях. Например, судья Ляпкин-Тяпкин, прочитав за всю жизнь пять или шесть книг, по праву считается “несколько вольнодумным”. Очевидно, что он больше интересуется охотой, нежели судом. Судья даже не боится приезда ревизора, поскольку тот вряд ли что-нибудь разберет в запутанных судебных делах. Таким образом, уездный город представляет собой “пирамиду”, на вершине которой, как маленький “царек”, восседает городничий. “Созданный обстоятельствами”, Сквозник-Дмухановский является воплощением здравого смысла, хитрого расчета во всем, ловкости. Только вот и его, и других провинциальных чиновников сумел провести “елистратишка простой”. Вдохновенно сочиняя небылицы о своем положении в Петербурге, Хлестаков “…уж сам почти верит тому, что говорит…”. Именно в этом герое наиболее полно отразилась суть эпохи. Посему представляет он собой нерасторжимое единство “значительности” и ничтожества, грандиозных претензий и внутренней пустоты… Значение пьесы “Ревизор” выходит за пределы сцены, за пределы чистой словесности. Реплика “черт попутал” является идеальной характеристикой извечной ситуации россиянина. Именно в этой комедии чертовщина впервые проявилась как некая историческая сила. Безграничной же власти она достигла в “Мертвых душах”. В названии поэмы “Мертвые души” отражается главная идея произведения. В буквальном смысле название следует из самой коллизии: “странное” свойство Чичикова заключалось в том, что “главным предметом его вкуса и склонностей” были души умерших крепостных крестьян. Но, кроме этого, в тексте подразумевается более сложный, философский смысл заглавия. “…не ревизские мертвые души, а все эти ноздревы, маниловы и все прочие – вот мертвые души, и мы их встречаем на каждом шагу”, – сказал когда-то А. И. Герцен. Образы помещиков в поэме составляют своеобразную галерею: от Манилова к Плюшкину усиливается мотив мертвенности, скупости, нравственного убожества. Первым помещиком, у которого побывал Чичиков, оказался Манилов. У этого бесплодного мечтателя очень характерная внешность, “в которой передано сахару”. Манилов мнит себя благородным человеком, носителем духовной культуры, в то время как в кабинете у него мы видим кучки пепла, запыленную книгу, которая вот уже два года “заложена закладкою на четырнадцатой странице”. Везде царит беспорядок; крестьяне его голодают, но Манилову нет до этого дела, так как он занят “уединенными размышлениями”. После Манилова дорога Чичикова лежала к Собакевичу, но Павел Иванович решил ехать “по кривой дорожке”, приведшей его к дому Коробочки. Та встречает Чичикова хлебосольно, но такое ее гостеприимство объясняется не добротой, а желанием задобрить возможного покупщика. Соверш
енно иную форму разложения дворянского сословия рисует Гоголь в образе Ноздрева. У этого игрока и кутилы много общих черт с Хлестаковым: являясь поверхностными людьми, они часто врут просто так, без всякой выгоды для себя. Говоря о помещиках, нельзя не вспомнить Собакевича. Природа недолго мудрила над ним: “хватила топором раз… другой… и, не оскобливши, пустила на свет, сказавши: “живет!””. Грубая внешность отражает грубость натуры “человека-кулака”, основные интересы которого – поесть, позлословить и из всего извлечь выгоду. Последним, к кому заехал Чичиков, был Плюшкин. Перед нами появляется картина полнейшего разорения когда-то богатого хозяйства. Причина тому – болезненная скупость помещика. Будучи когда-то рачительным хозяином, он, вследствие одиночества, стал “прорехой на человечестве”, потеряв и социальные, и даже половые признаки… Бюрократизм и самодержавие способствуют появлению в России нового типа предпринимателя, который пришел на смену “старосветским помещикам”. Подтверждением этому служит описание в тексте биографии Чичикова: “надув” в начале карьеры своего учителя, он “ради копейки этой” предал старого повытчика, а затем и товарища-таможенника. Рисуя широкую картину России в “Мертвых душах”, Гоголь не ограничивался изображением поместных дворян. В поэме представлены чиновники всех рангов: от Ивана Антоновича Кувшинное Рыло в сцене оформления купчей до вельможи, живущего на Дворцовой набережной, в “Повести о капитане Копейкине”. Но у всех чиновников есть общая черта – стяжательство. Не случайно на Руси издавна говорили: “Не подмажешь – не поедешь!” Человек же с его чувствами и переживаниями исключается из круга интересов чиновников. Жажда денег и почестей заслонила им все: гражданский долг, честь и совесть. Такой приговор выносит Гоголь русскому чиновничеству и дворянству.

XIX век в русской литературе отмечен именами многих выдающихся поэтов и писателей. И. С. Никитина, А. Н. Майкова и А. К. Толстого по праву относят к числу тех великих русских поэтов, которыми, по словам И. А. Бунина, “создан весь своеобразный склад русской литературы, ее свежесть, ее великая в простоте художественность, ее сильный простой язык, ее реализм в самом лучшем смысле этого слова. Все гениальные ее представители – люди, крепко связанные с своей почвой, с своею землею, получающие от нее свою мощь и крепость”. Они были певцами родного русского пейзажа, наполненного живыми красками, волшебными запахами и звуками. Верили в гармонию природы и человека, прославляли честный труд простого крестьянства на родной земле.

“Край ты мой, родимый край!..” – замечательное стихотворение А. К. Толстого, может служить своеобразным эпиграфом к его пейзажной лирике. Он воспевает красоту своей родины, которая для него заключается и в полночном свисте соловья, и в крике орлиных стай, и вольном беге коня. Ему дороги ее широкие степи, густые леса и тучи, гонимые буйным ветром над ее просторами. Для поэта родная природа одухотворена, он наделяет ее человеческими качествами, относится к ней бережно и сочувственно, как к живому человеку.

В стихотворениях этих поэтов мы находим для себя много тех вещей, которые близки и нам. Мы так же, как и Алексей Толстой, способны испытывать нежность к колокольчикам, звенящим “средь некошеной травы”, жалость к сорванным и затоптанным “цветикам степным” и к березе, раненной “острою секирой”.

Мы можем завороженно наблюдать с Иваном Никитиным, как “ярко звезд мерцанье в синеве небес”. Русская природа, воспетая этим поэтом, заставляет гордиться ее “золотыми нивами”, “гладью и блеском” голубых озер, светлыми заливами, ее бесконечными просторами. Вместе с поэтом мы учимся видеть и чувствовать прекрасное в природе и простом крестьянском труде. Читая его “Утро”, мы радуемся, удивляемся и восторгаемся красотой пробуждающейся природы, вместе с поэтом преодолеваем грустное настроение (“Не боли ты, душа, отдохни от забот…”), приветствуем все живое, дарящее человеку радость жизни.

Стихотворения Аполлона Майкова знакомы нам с детства. Его пейзажная лирика очень своеобразна. Природа родного края полна для поэта скрытого смысла (“Все думу тайную в душе моей питает”, – писал он), часто одухотворена. А какие красочные эпитеты и сравнения он подбирает для описания красоты окружающего мира! Дождевые капли у него “точно жемчуг”, дождик “благодатный”, буря “золотая”.

Читая произведения этих поэтов, постоянно ощущаешь их любовь к родной стороне. Их поэтическое творчество учит нас жизни, воспитывает в нас добрые чувства. Они словно заново открывают нам красоту привычного, заставляя взглянуть на знакомый мир “промытыми”, свежими глазами. И, подчиняясь этому чувству, мы останавливаемся, чтобы вобрать в себя и навсегда запомнить воздух, краски и запах родины.

Все творчество Джорджа Гордона Байрона проникнуто любовью к свободе. Он был очень свободолюбивым и ненавидел тех, кто притесняет других людей. Особенно хорошо это прослеживается в его произведениях, посвященных освободительной войне греческого народа против турецкого ига.

В те годы, в начале XIX века, Греция находилась под владычеством турецкого султана. Греки часто поднимали восстания, чтобы стать независимыми, но они жестоко подавлялись. Байрон сочувствовал грекам и очень хотел, чтобы они стали наконец свободными. Это нашло отражение в стихотворении “Песня греческих повстанцев”. Начинается она с призыва:

О Греция, восстань!

Сиянье древней славы

Борцов зовет на брань,

На подвиг величавый.

К оружию! К победам!

Героям страх неведом.

Пускай за нами следом

Течет тиранов кровь.

Джордж Байрон говорит, что настоящие герои не боятся смерти. Ведь они погибают за родину, защищая своих близких и родных. Их смерть сделает свободным весь греческий народ.

Байрон призывает греков “с презреньем сбросить” ярмо турецкого ига, смыть с себя “рабское клеймо” и стать навсегда свободными людьми. Он говорит, что греки должны быть достойны своих великих предков:

Пусть доблестные тени

Героев и вождей

Увидят возрожденье

Эллады прежних дней.

Древняя Греция часто подвергалась нашествиям чужеземцев. Особенно часто она воевала с персидскими царями-тиранами. Персия была тогда очень большой страной, но так и не смогла победить маленькую Грецию. Не смогла, потому что греки были очень свободолюбивым и сильным духом народом.

И вот Байрон призывает греков вспомнить о своих великих предках, о подвигах великих спартанцев и афинян:

Спарта, Спарта, к жизни новой

Поднимайся из руин

И зови к борьбе суровой

Вольных жителей Афин.

Пускай в сердцах воскреснет

И нас объединит

Герой бессмертной песни

Спартанец Леонид.

Леонид был одним из вождей спартанцев, когда персидский царь Ксеркс напал на Грецию. Персов было очень много, но проход

В Грецию им закрывали горы. Одна дорога только вела через перевал. Она проходила через Фермопильское ущелье. И вот там Леонид вместе со своими воинами занял оборону.

Они поклялись не пропустить персов, пока живы. Всего их было триста человек. Они долго защищали ущелье, и только предательство помогло персам. Один местный житель показал им обходную тропинку, и они окружили спартанцев:

Ом принял бой неравный

В ущелье Фермопил

И с горсточкою славной

Отчизну заслонил.

И, преградив теснины,

Три сотни храбрецов

Омыли кровью львиной

Дорогу в край отцов.

Спартанцы погибли все до одного. Но они погубили множество врагов и, самое главное, задержали их войско. А за это время греки собрались с силами и смогли в конце концов выиграть войну. Так подвиг всего лишь трехсот спартанцев помог грекам отстоять свою независимость.

Вот о таких славных временах и напоминает Байрон тем, кто живет в его время. Он призывает их быть такими же смелыми и сильными, как их знаменитые предки. Он говорит им, что потомки таких свободолюбивых людей не должны оставаться рабами, они должны быть свободными. Да, свобода не дается легко. За нее часто приходится сражаться и погибать. Но такая смерть не будет напрасной, она сделает многих людей свободными и счастливыми.

И сам Байрон не просто призывал греков к борьбе. Он поддерживал их и своим личным примером. На собственные деньги снарядил корабль с оружием и сам отправился на помощь к греческим повстанцам. Там он и погиб, борясь за свободу Греции. Я думаю, что его судьба оказалась похожей на судьбу великих древнегреческих героев: он погиб за свободу. И его призывы к борьбе за свободу не были пустыми словами. Мне кажется, что так должен поступать каждый уважающий себя человек: не только говорить красивые слова, но и самому делать то, о чем ты говоришь.