Category: Сочинения по литературе

Роман Михаила Юрьевича Лермонтова “Герой нашего времени” я прочла до того, как мы стали работать над ним в классе, под руководством учителя. Хорошо помню, какое странное беспокойство я ощущала, знакомясь от страницы к странице с героями романа. Сочувствовала Печорину и жалела его, осуждала за холодность, граничащую с жестокостью, и пыталась понять, разобраться в его поступках, мыслях, делах.

Я удивлялась тому, что в процессе чтения у меня возник какой-то духовный контакт с Печориным, хотя он представитель совсем другого поколения, и его жизненные идеалы не совместимы с моими.

Но в этом герое сокрыта огромная притягательная сила, он мне стал близок, хотя поражали его резкие афоризмы: “Я к дружбе не способен: из двух друзей один раб другого…”, или: “Счастье – насыщенная гордость…”

Печорин не просто сильная и одаренная личность. Он удивительно обаятелен. Общение с ним дает читателю ощущение высокой духовной значимости, желание измениться, стать полезным обществу. Я понимала только одно: Печорин – необыкновенный герой. Его мысли меня глубоко волновали, я не могла оставаться прежней. Что-то изменилось во мне самой.

И вот мы приступили к изучению романа на уроках литературы, которые помогли мне во многом разобраться, понять героя, его искания, неудовлетворенность окружающей жизнью и самим собой.

Печорин – представитель дворянской молодежи, вступившей в жизнь после разгрома декабристов в тысяча восемьсот двадцать пятом году. Той молодежи, которая “в начале поприща вянет без борьбы, перед опасностью позорно малодушны и перед властию – презренные рабы…”. Неправильное воспитание, бессмысленное кружение в светском обществе, неумение найти смысл в жизни не позволили большинству из них подняться до понимания смысла жизни, своего предназначения, но, вместе с тем, они не могут примириться с существующей действительностью, своим пустым и никчемным существованием. В этом заключается главная причина их трагедии. Недюжинные натуры, которые вынуждены влачить жалкое существование среди мелочных идей, людей, дел. С одной стороны, свободолюбивые идеи декабристов сделали их непримиримыми по отношению к действительности; с другой стороны, николаевская реакция, наступившая после разгрома декабризма, не только лишила их возможности действовать в духе свободолюбивых идей, но и поставила под сомнение сами эти идеи. Из-за исторических условий это поколение “в бездействии состарится” и ничем особенным себя не проявит. “Толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа, не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда”.

Теперь мне становятся понятны эгоизм и равнодушие Печорина. “Я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои духовные силы”,- откровенно заявляет он, не пытаясь как-то приукрасить самого себя и свои поступки. Он дорожит своей свободой, как высшей ценностью: “Двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы своей не продам”. Но с другой стороны, совершая ошибочные поступки, он ни разу не нарушил логики их мотивации.

Трагизм Печорина заключается в том, что он ясно понимает противоречивость “между глубиной и неординарностью своей натуры и жалкими задачами, которые ему приходилось решать: “Зачем я жил? Для какой цели родился? А, верно, она существовала… потому что я чувствую в душе моей силы необъятные…”

Печорин, по словам автора, “портрет, составленный из пороков своего поколения”, но он вызывает мое горячее сочувствие и даже сострадание. Я его осуждаю за эгоизм, излишнюю горделивость, пренебрежение к окружающим, но и искренне жалею. Герой не виноват, что стал “умной ненужностью”, “лишним человеком”. Лермонтов убедил меня в том, что подлинную радость, полноту человеческого общения, истинное счастье люди находят там, где отношения между ними строятся по законам добра, благородства, справедливости. Эгоист не может и не должен быть счастлив за счет других.

Классика нас этому учит, поэтому она вечна.

План

1. Образы пьесы “Вишневый сад”.

2. Трофимов – вестник “новой жизни”.

3. Неоднозначность образа Трофимова.

Последней пьесе, написанной Антоном Павловичем Чеховым, судилось стать одним из наиболее известных его произведений. Образы, созданные писателем, оказались настолько яркими, что герои Чехова многими читателями воспринимаются почти как утрированные, типизированные персонажи той эпохи – эпохи отживающего дворянства и начала нового этапа в жизни России. В то же время, несмотря на колоритность и комичность центральных персонажей пьесы “Вишневый сад”, все они кажутся людьми, достойными жалости. Сказать, что какой-то из персонажей является однозначно и всесторонне положительным, сложно – настолько объемны образы, прорисованные Чеховым. Сам автор с изрядной долей симпатии относится к “вечному студенту” Пете Трофимову. Но можем ли мы сказать, что Трофимов – однозначно положительный персонаж?

Да, на первый взгляд он кажется таковым. Трофимов – это персонаж, олицетворяющий в некотором роде “прощание” со старым миром – миром барина и его крепостных; со старой жизнью – архаичной, отживающей, кажущейся нелепой и громоздкой. Яркими представителями “той”, старой эпохи становятся Раневская и Гаев. По сравнению с ними Петя Трофимов с его демократическими лозунгами и призывами к новой, лучшей, более правильной и достойной жизни кажется практически вестником новой эпохи и представителем активной, решительно настроенной молодежи, стремящейся ликвидировать старые порядки и “живущих в долг”, по словам Трофимова, помещиков. Он призывает к положительным и кардинальным переменам в жизни общества, подчеркивая своими емкими репликами важность ежедневного труда, образования, взаимопомощи и взаимопонимания. Он говорит о том, что рано или поздно Россия будет другой, и вещи, кажущиеся фантастическими и недосягаемыми, станут частью реальной жизни каждого человека.

Трофимов – человек, который всеми фибрами своей души устремлен в будущее, кажущееся ему более человечным и светлым, чем прошлое. Всех людей, с которыми он общается, Петя призывает смотреть вперед. Автор подчеркивает теоретическую подкованность Трофимова использованием политической и научной терминологии, которой изобилует речь персонажа.

Философские идеи, высказываемые Трофимовым, и его бескорыстие создают образ человека прямодушного, прогрессивного, активного.

Но в то же время, таким ли уж однозначным является образ Трофимова – “вечного студента” и борца за светлое будущее для всей страны? Ведь он призывает к переменам декларативно, а когда речь заходит о конкретных действиях, которые следует предпринять, Петя не может сказать чего-то более конкретного, чем размытые и эмоционально окрашенные призывы к новой жизни. Сам автор высказывает сомнение в том, что люди, подобные Трофимову – эмоциональные, активные, увлеченные и в то же время непрактичные, не умеющие мыслить стратегически – смогут действительно изменить жизнь к лучшему. Слишком “плоским”, односторонним получается образ Пети Трофимова.

У меня есть младший брат, его зовут Кирилл, он первоклассник. Кирилл очень обидчивый и самолюбивый мальчик, поэтому, чтобы избежать лишних ссор и конфликтов, мы с ним поделили нашу общую комнату пополам. Эти половины мы так и называем: “моя комната” и “комната Кирилла”.

Комната Кирилла многое может рассказать о своем маленьком хозяине. Самая ценная вещь здесь – коллекция цветных пластилиновых солдатиков, которые живут на специальной широкойполке. Эту армию вылепил сам Кирилл и периодически устраивает на полу шумные и зрелищные бои.

Над кроватью моего брата приклеены картинки с его любимыми ультипликационными героями – тут Бэтмен, человек-паук, черепашки-нинзя.

Кирилл не любит читать, поэтому из книг в его комнате – только учебники. Да и те свалены горой на столе, вперемешку с тетрадями, комиксами, детскими альбомами для наклеек, ручками, фломастерами.

В тумбочке с игрушками у моего брата можно отыскать множество деталей от конструкторов и строительных наборов, сломанные заводные машинки, старый футбольный мяч, россыпь кубиков, фишек и остатков от наборов пазлов.

Кирилл часто жалуется, что ребята в классе совсем не слушают его. Мама в ответ предлагает ему сперва подружиться с порядком, на это мой братишка возражает, что порядок здесь совершенно ни при чем. Интересно, кто же прав?

События, описанные в Евангелии, в течение многих сотен лет продолжают оставаться загадкой. До сих пор не умолкают споры об их реальности и, прежде всего, о реальности личности Иисуса. М. А. Булгаков попытался изобразить эти события по-новому в романе “Мастер и Маргарита”, представляя нам, читателям, своеобразное “Евангелие от Булгакова”.

В романе “Мастер и Маргарита” внимание писателя направлено всего на один эпизод земного пути Христа: столкновение с Понтием Пилатом. Не глубины христианской метафизики интересуют Булгакова. Мучительные личные отношения с властью, грубо вторгающейся в его дело и жизнь, заставляют писателя выбирать в евангельском сюжете те эпизоды, которые глубже всего заставляет переживать собственная эпоха: преследование, предательство, неправый суд…

Евангельский Пилат также не находил вины за Иисусом и “искал отпустить его”, т. е. смысл событий Булгаков сохранил. Но в отличие от канонических текстов в романе, написанном Мастером, Понтии Пилат – один из основных героев. Оттенки его настроения, колебания, эмоции, ход его мыслей, беседы с Иешуа, процесс принятия окончательного решения, получили в романе яркое художественное воплощение.

Единственное, что мы узнаем о Пилате из Евангелия – это то, что он был уверен в невиновности Иисуса и “умыл руки перед народом и сказал: невиновен я в крови праведника сего”. Из романа “Мастер и Маргарита” мы узнаем много подробностей о Пилате. Мы узнаем, что он страдает гемикранией, что он не любит запах розового масла и что единственное существо, к которому он привязан и без которого не может жить, –

это его собака.

Иешуа привлекает Пилата не как целитель (хотя с его появлением головная боль Пилата прошла), а как человек: Пилат увидел в нем настоящую человеческую душу. Его поражает неумение Иешуа говорить неправду. Особенно запоминается Пилату фраза “трусость – один из главных пороков человечества”. Позже уже сам Пилат скажет, что “трусость – самый главный порок человечества”.

Вероятно, по Булгакову, грех Пилата – грех страха, страха открыто и смело высказать свои мысли, защитить свои убеждения, друзей – был особенно понятен людям эпохи, которая пугала грубо и изощренно. И для лучшего раскрытия образа Пилата Мастер иногда позволяет себе отход от евангельской трактовки событий.

Еще одно различие – это судьба Иуды. У М. А. Булгакова Иуда – красивый молодой человек (кстати, интересно, насколько различно рисуют один и тот же образ разные авторы: у Л. Андреева Иуда, наоборот, чрезвычайно уродлив). Он предает Иешуа потому, что это считается нормой, потому, что делают все и не сделать это, значит не выполнить свой долг. Он предает

Иешуа за тридцать серебренников так же, как и евангельский Иуда, но, в отличие от Евангелия, в “Мастере и Маргарите” Иуду не терзает раскаяние. И после предательства он со спокойной душой идет на свидание. Далее сюжет романа еще сильнее отличается от евангельского сюжета: Иуду убивают по приказу Понтия Пилата, который хочет таким образом хоть как-то искупить свою вину перед Иешуа.

Пилат был наказан самым страшным наказанием – бессмертием (вспомним горьковского Ларру). И освободить его просит не кто иной, как Иешуа (что еще раз доказывает, что он не может творить чудеса).

Сразу же возникает вопрос: почему булгаковская трактовка евангельских событий так сильно отличается от Евангелия? Конечно же, нельзя сослаться на то, что М. А. Булгаков плохо знал Евангелие: будучи сыном профессора духовной академии, будущий писатель был знаком с каноном как никто другой. Причина такой трактовки состоит в том, что Булгаков проводит параллель между древним Ершалаимом и современной ему Москвой. Писатель показывает, что спустя почти две тысячи лет психология людей не изменилась. Действительно, если внимательнее посмотреть на Иуду у М. А. Булгакова, то в нем можно увидеть типичного советского обывателя двадцатых-тридцатых годов прошлого века, для которого предать своего друга, соседа или даже родственника – обычное дело. И фраза о трусости относится не только к Пилату, она вне времени.

“Выхожу один я на дорогу…”

Если б знал он, как во все века

Будет волновать людей и трогать,

Обжигать сердца его строка.

Рыцарь чести, юный светоч разума,

Если б знал, что до грядущих дней

Родина как сына мудроглазого

Сбережет его в груди своей.

В. Туркин.

За несколько дней до 15 июля, до дуэли и смерти, написано лермонтовское “Выхожу один я на дорогу…”

В ночной час одиноко выходит поэт к пустынному склону Машука. В небесах – южная голубая ночь, в туманном синем свете – земля. Звезды мерцают, их далекие лучи делаются то ярче, то они чуть гаснут. Там, на высоте, таинственная беседа.

Мир и покой, но:

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

В лунном свете стелилась впереди покрытая мелкой каменной осыпью машукских скал дорога – кремнистый путь. Одиноко по ней шел поэт:

Уж не жду от жизни ничего я…

И не жаль мне прошлого ничуть.

“Выхожу один я на дорогу…”, принадлежащем “к лучшим созданиям Лермонтова”. Поэт взволнован величием ночи, очарован торжественной тишиной и покоем, разлитым в природе. Это настроение передается и нам, читателям. Мы видим и “кремнистый путь”, и “сиянье голубое”, и яркие звезды, ощущаем торжественную тишину ночи. Это гимн красоте, гармонии свободной и могучей природы, не знающей противоречий.

От ночного пейзажа, тонущего в голубом сиянье, мысль поэта обращается к человеческому обществу, в котором бушуют страсти и душевные тревоги, к своим грустным мыслям. Поэту “больно и… трудно” оттого, что нет “свободы и покоя”. Но он любит жизнь с ее страданиями и радостями, гонит прочь промелькнувшую мысль о смерти.

Предвидя все, все понимая, вписывал Лермонтов свое стихотворение в “Записную книгу Одоевского”. В ней уже было рассказано о судьбе дубового листка, оторвавшегося от ветки родимой и унесенного бурей к далекому берегу Черного моря, где растет молодая чинара, с которой шепчется морской ветер, в ее ветвях качаются и поют свои песни вольные птицы; была рассказана грустная повесть о том, как отказалась дать приют страннику полная жизни и счастья чинара – повесть о жизни и о смерти.

В эту книгу вписан также и “Сон”, вписано в нее и стихотворение о том, как тучка ночевала на груди утеса-великана и в золотых утренних лучах рано умчалась вдаль, весело играя по лазури, оставив и забыв утес, по которому тихо струились слезы.

Здесь и знаменитый “Пророк”.

“Выхожу один я на дорогу” написано, как завещание. Последнее, что поэт передает потомкам: он не отказался ни от всеведенья, ни от ответственности. Лермонтов знал, какой ценой входит в историю его поэзия.

В стихотворении наиболее полно отразились особенности лирики Лермонтова, приемы его письма. Взгляд поэта сосредоточен не столько на внешнем мире, сколько на душевных переживаниях человека. Он обнажает борьбу противоречивых мыслей и влечений. Жанр произведения – лирический монолог, искренняя исповедь, себе же задаваемые вопросы и ответы на них: “Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? Жалею ли о чем?” Поэт глубоко и тонко раскрывает психологию лирического героя, его мгновенные настроения и переживания.

Композиция стихотворения делится на две части. В первой – великолепный пейзаж. Изумительные метафоры, живописующие красоту и тихую зачарованность южной ночи: (“звезда с звездою говорит”; “пустыня внемлет богу”). Начиная с третьей строфы, автор обращается к своим мыслям и тревожным раздумьям. Смятение его души очень образно передают восклицательные предложения, умолчания. Все устремлено в будущее, в мечту. Частое повторение местоимения “я” и союза “чтоб” придают повествованию условно-сослагательное. В этой части преобладают существительные, на них падает особое смысловое ударение: “прошлое”, “жизнь”, “покой”, “свобода”, “сон”, “силы”.

Стихотворение написано пятистопным хореем с чередованием женской и мужской рифмы. Рифмовка перекрестная. Строфы представляют собой четкие четверостишия. Все это придает особую мелодичность и плавность стиху. Использование приема звукозаписи (частое повторение шипящих звуков) придают повествованию задушевность, имитируют тихую речь, шепот в ночи.

В финале стихотворения появляется образ великана-дуба – символа вечной жизни и мощи. Именно этот образ привлекает внимание поэта, греет его смятенную душу. Он дает надежду на бессмертие. Такой живой памятник хотел бы воздвигнуть над своим последним прибежищем поэт:

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

И растет такой огромный дуб в Тарханах, на малой родине поэта. Каждый год в день памяти приходят сюда тысячи людей, чтобы поклониться праху великого русского гения. И дуб шумит листвой над тарханскими тропинками, над озером, словно вечный сторож печальных мест. Вновь слагают здесь стихи поэты:

Если б знал он в миг смертельной раны,

Если б знал он, падая в крови,

Что родник судьбы его – Тарханы

Станут пульсом скорби и любви,

Местом, где, склонясь в молчанье строгом,

Будут люди из столиц и сел

Вслушиваться в звездную дорогу,

По которой Лермонтов прошел.

В. Туркин.

Существует неверное суждение,

что излишняя доброжелательность

портит детей: они распоясываются,

за доброту платят непослушанием

и не боятся наказаний.

Я. Корчак

Над проблемами педагогики люди размышляли еще в глубокой древности; нынче существует множество направлений, школ, стилей преподавания.

В Японии, например, предпочтение отдается методу, в просторечии именуемому “забивание гвоздей”. Ребенку предлагается заучивать уроки почти наизусть и в ответе не импровизировать, не отклоняться от текста лекций, учебника. Любое самостоятельное решение вызывает удар, как по шляпке гвоздя молотком, со стороны учителя, родителей. Если ученик упорно сопротивляется такой учебе, не подчиняясь нажиму старших, его переводят в другую школу, где обучение производится гораздо демокра тичнее, по более обширной программе. Такие школы, воспитывающие “забитые гвозди”, не афишируются, чтобы не вызвать у ребят из обычных школ комплекса неполноценности, но зато щедро финансируются крупными фирмами: именно оттуда эти фирмы (и даже правительство) черпают свою будущую инженерную и административную элиту.

В Америке широко практикуются школы с несколькими классами одной возрастной группы, но с разнонаправленным обучением. Ученик сам выбирает приятный, интересный для него класс. В школе, скажем, семь шестых классов, и в каждом свое направление: в одном гуманитарное, в другом – техническое, в третьем – биологическое, в следующем внимание уделяется практическим навыкам, умению работать с механизмами, инструментами Выбран один из классов-экологического, к примеру, направления, – ученик со временем может изменить увлечение, перейти в класс компьютерной или иной направленности. Правда, ему придется по профилирующим предметам догонять остальных.

Есть, конечно, в Америке и другие школы – платные и бесплатные – с иными программами и методами обучения. Метод “свободного выбора” (хотя широко применять его в нашей стране не позволяют недостаток средств и отсутствие умных руководителей в системе “наробраза”) возможен для использования в отдельном классе, где требования к разным ученикам по разным предметам также будут разными.

Необходимо заметить, что, готовя преподавателей, их недостаточно глубоко знакомят с практикой игрового обучения И прием “играя, учиться; учась, играть” они используют в основном для малышей. Хотя подростки, старшеклассники не менее детсадовцев ориентированы на игру, на получение знаний не только в вербальной системе, но и по всей оси координат восприятия: сенсорно, мнемонически, графически, мистически, гипнотически.

Любая игра-это моделирование ситуации прошлого, настоящего или будущего. Играя, ребенок учится жить. Если такая игра связана с конкретным предметом (физика, биология, литература), он воспринимает обучение этой дисциплине как обучение жизни и запоминает всерьез и надолго.

На мой взгляд, толкование учителя как школьного преподавателя не совсем правильно. Любой родитель – учитель; воспитатель, массовик в парке, старший брат (сестра) в многодетной семье, тренер в спорт секции – все они в той или иной степени учителя.

Древнюю сентенцию “Уча, мы сами учимся” можно считать эпиграфом этого сочинения. И суть его сводится к проблеме воспитания и обучения Человека.

Можно посоветовать учителям нашего времени чаще обращаться к прошлому. Не только потому, что “все новое – это хорошо забытое старое”, но и по причине ненужности заново изобретать велосипед. Нравственность “Маленького принца” не уменьшается со временем, а интеллект гражданина Древних Афин не уступал разуму жителя Москвы или Тмутаракани.

Надо более тщательно знакомиться с практикой воспитания в других странах Совершенно незачем копировать эти практические приемы слепо – возьмем на вооружение лучшее. Надо чаще говорить высокие слова. Уже потому, что их высокость последнее время извращена, принижена. Но ребенок, в сердце которого нет любви к Отечеству, людям, никогда не станет полноценным человеком. Страшно, когда духовность и высокие понятия подменяются грубой материей вещизма. Варвар с автоматом вместо дубины и золотой цепью вместо шнурка с клыками медведя остается варваром.

У всех на памяти знаменитая “Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил”, заклеймившая самодовольный паразитизм господствующих сословий и воздавшая должное жизнестойкости мужика. Вместе с тем писатель тоскует по поводу того, что русский крестьянин еще “беден сознанием своей бедности”, скорбит, ощущая отсутствие в массах в середине прошлого века организованной революционной энергии.

Тяжко страдал Салтыков-Щедрин от преследования цензуры, от лая литературных “шавок”, наконец, от ощущения той пропасти, которая отделяла передового писателя от народа, а подчас и от демократического читателя. Свой “эзопов язык” он неоднократно называл рабьим. Но именно в передовой литературе, заключавшей в себе “принцип ответственности” и пробуждавшей в читателе “зачатки ответной совести”, он видел естественное средство протеста и революционного просвещения. Вот почему он так высоко поднимал предназначение русского писателя-демократа: “Писатель не крот, который в темной норе выполняет свое провиденциальное назначение, а существо общественное и общительное, для которого полная радость наступает только тогда, когда он убеждается, что совесть его находится в соответствии с совестью ближних”.

Будучи уже тяжело больным и лишенным писательской трибуны (журнал “Отечественные записки”, во главе которого Салтыков-Щедрин стоял многие годы, был закрыт в середине 80-х годов XIX века), он обращался к молодому поколению: “Не погрязайте в подробностях настоящего, но воспитывайте в себе идеалы будущего, ибо это своего рода солнечные лучи, без оживотворяющего действия которых земной шар обратился бы в камень. Не давайте окаменеть и сердцам вашим, вглядывайтесь часто и пристально в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего. Только недальнозорким умам эти точки кажутся беспочвенными и оторванными от действительности: в сущности же они представляют собою не отрицание прошлого и настояшего, а результат всего лучшего и человечного, завещанного первым и вырабатывающегося в последнем”.

“Просветленная мысль” самого великого сатирика с надеждой и трепетом обращалась к будущему России, “вглядывалась в светящиеся точки”, стремясь отгадать контуры нового социального строя, в наступление которого он свято верил.

Салтыков-Щедрин знал волшебную силу смеха и в совершенстве владел всеми его оттенками. В его произведениях чередуются тонкий юмор и здоровый, весомый фольклорный комизм, горькая ирония и огненный, пророческий, едкий сарказм. Не менее разнообразны и его жанры: сатирический очерк, фельетон, сказка, впервые появляющиеся в литературе сатирический роман и сатирический цикл очерков. Особую популярность приобрел его семейно-бытовой и социально-психологический роман “Господа Головлевы”. Написал сатирик также несколько пьес, которые до сих пор с успехом идут на сценах российских театров.

Сила обобщений в образах Салтыкова-Щедрина сочеталась с их большой жизненной конкретностью и предметностью. В этом причина их живости и необычайной впечатляющей силы.

Какие бы ни были высокие наши устремления, война все равно оставалась для нас человеческой трагедией от своего первого и до последнего дня…

К. Симонов

Часто СЛЫШИМ: “В войне”, “о войне”, “на войне”. Странно: пропускаем мимо ушей не вздрагиваем, даже не останавливаемся потому что некогда? Или потому, что, “все зная о войне, мы не знаем только одного что это такое? А ведь война – это прежде всего смерть. Не вообще смерть, а смерти конкретного человека. Необходимо остановиться и подумать: такого же человека, ка я. А я всегда спешу, мне некогда. Но все-таки в последнее время все чаще и чаще ид с букетом полевых цветов к Вечному огню. Для меня в его трепете – признание живы мертвым.

Светом скорби людской озарены имена павших. Миллионы жизней унесла война. Не было семьи, не потерявшей отца или сына, мать, брата, сестру, дочь. Не было дома, которого бы не коснулось горе…

Весело щебечут птицы, шелестит листва, а память возвращает к трагическим страницам повести Бориса Васильева “А зори здесь тихие”. Погибли все девушки, и с гибелью каждой из них “оборвалась маленькая ниточка в бесконечной пряже человечества”. Остро ощущаю сейчас горечь от невозвратимости потерь, а слова старшины Васкова воспринимаю как трагический реквием: “Здесь у меня болит, – он ткнул в грудь, – здесь свербит, Рита. Так свербит! Положил ведь я вас, всех пятерых положил”.

Как к незаживающей ране, прикасаюсь к повести Константина Воробьева “Убиты под Москвой”. Это произведение не прочтешь просто так, на сон грядущий, потому что от него, как от самой войны, болит сердце, сжимаются кулаки и хочется единственного: чтобы никогда-никогда не повторилось то, что произошло с кремлевскими курсантами, погибшими под Москвой. Учебная рота шла на фронт. Их было двести сорок человек. Молодые, красивые ребята, вооруженные “новейшими винтовками”, которые годны были лишь для парадов, шли молодцеватым шагом по площади. Писатель постоянно выхватывает из безликого множества одно-два веселых лица, дает нам возможность услышать чей-то звонкий, мальчишеский голос, увидеть Алексея Ястребова, несущего в себе “какое-то неуемное притаившееся счастье” и радость от ощущения красоты утра и гибкости своего молодого тела. Курсантов переполняет чувство радости и счастья, а мне хочется кричать от боли: ведь по названию повести я знаю, что все они погибнут. Через несколько дней будут первые жертвы, первый бой и первый безумный страх перед смертью, будет и первая бурная радость победы… Но закончится все это трагической гибелью роты, описанной Воробьевым поразительно сильно. Дрожь земли, “отвратительный вой приближающихся бомб”, фонтаны взрывов, смятые каски, поломанные винтовки, автоматные очереди – это кромешный ад войны, в эпицентре которого – курсанты, “до капли похожие друг на друга, потому что все были с раскрытыми ртами и обескровленными лицами”. К. Воробьев не показывает финал этой сцены. Не зная деталей, я знаю главное – рота истреблена.

Кровью сердца написана и повесть К. Воробьева “Это мы, Господи!” – еще одна страница, самая кошмарная и бесчеловечная, из летописи второй мировой войны. В этом произведении мы видим новый трагический лик войны – плен. В плену были разные люди; мужественные находили силы бороться, устраивали побеги; слабые покорились и ждали своей участи – такие вызывают только жалость и презрение. Но все пленные заслуживают милосердия.

В самом заглавии повести слышится голос-стон измученных пленных: “Мы готовы к смерти, к тому, чтобы быть принятыми тобой, Господи. Мы прошли все круги ада, но свой крест несли до конца, не потеряли в себе человеческое”. Потрясают картины плена, в которых отразилась невероятная трагедия безвинных жертв: “В лагере были эсэсовцы, вооруженные… железными лопатами. Они уже стояли, выстроившись в ряд. Еще не успели закрыться ворота лагеря за изможденным майором Величко, как эсэсовцы с нечеловеческим гиканьем врезались в гущу и начали убивать их. Брызгала кровь, шматками летела срубленная ударом лопаты кожа. Лагерь огласился рыком осатаневших убийц, стонами убиваемых, тяжелым топотом ног в страхе метавшихся людей. Умер на руках у Сергея капитан Николаев. Лопата глубоко вошла ему в голову, раздвоив череп”. Безмерные страдания, жуткое обличье полуживых существ, скелетов, обтянутых кожей, стон, вырывающийся из окровавленного рта: “Это мы, Господи”, – картины, обрушившиеся на меня со страшной силой. Что же ожидало людей? Свобода? Да, но очень кратковременная, а потом снова плен, но теперь уже в советских концлагерях, где человеческая жизнь превращалась в лагерную пыль…

Сегодня молодожены несут к гранитным постаментам цветы, чтобы поклониться светлой памяти тех, кто сберег для них сегодняшний день и возможность осуществить свою мечту. И именно в этот миг отчетливо понимаешь, как справедливы строки поэта:

В восьмидесятых рождены,

Войны не знаем мы, и все же

В какой-то мере все мы тоже

Вернувшиеся с той войны.

Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, коль слово “честь” забыто

И коль в чести наветы за глаза.

В. Высоцкий

Владимира Семеновича Высоцкого любит, знает и слушает вся страна. Он вошел в нашу жизнь в “магнитофонную эпоху”. Его голос с хрипотцой, нехитрый гитарный перебор слышался повсюду. Песни Высоцкого, доходчивые и простые, близки и понятны всем. Фронтовики утверждали, что о войне может так написать только прошедший ее дорогами. “Он – наш!” – Но так о Высоцком могли сказать все, о ком он писал.

Кто захочет в беде оставаться один!

Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?!

Но спускаемся мы с покоренных вершин-

Что же делать, и боги спускались на землю

Так оставьте ненужные споры!

Я себе уже все доказал-

Лучше гор могут быть только горы.

На которых никто не бывал.

Все споры закончились, когда вышел фильм “Вертикаль”, и страна увидела молодого человека небольшого роста, коренастого, поющего свои песни в сопровождении обычной гитары.

Сколько слов и надежд, сколько песен и тем

Горы будят у нас и зовут нас остаться.

Но спускаемся мы – кто на год, кто совсем,

Потому что всегда мы должны возвращаться.

Всенародная любовь к Высоцкому не прошла. Она стала укрепляться, так как люди увидели своего кумира, стали узнавать подробности его биографии. Необыкновенный и щедрый талант этого человека сделал его “своим” миллионам людей. Песни, баллады, стихи Высоцкого привлекают к себе не только оригинальностью, виртуозным владением лексикой, они понятны и близки людям теми переживаниями, проблемами, которые испытывают их лирические герои. А эти стихи стали хрестоматийными, их может продолжить любой… Так происходило только с Пушкиным.

Если ж он не скулил, не ныл,

Пусть он хмур был и зол, но шел,

А когда упал со скал,

Он стонал, но держал, –

Если шел он с тобой как в бой,

На вершине стоял хмельной, –

Значит, как на себя самого.

Положись на него.

По свидетельству Булата Окуджавы, Высоцкий страдал оттого, что не был признан официально. Не разрешали печатать сборники стихотворений, не принимали в Союз писателей… А страна смеялась его смехом и плакала вместе с его героями, пела “его голосом” и удивлялась – какой еще популярности нужно было?! Да, все это было, но как-то полуподпольно, на энтузиазме отдельных доброжелателей. Страшно признаться, но любимым властями Высоцкий стал только после смерти.

Выходят диски и аудиокассеты – полное собрание сочинений, печатаются его стихи и “Роман о девочках”. Признается, что Владимир Семенович был талантливейшим артистом. Эль-дар Рязанов к одной из годовщин снимает многосерийный документальный фильм о Высоцком. Но поздно! Ему бы при жизни хоть десятую долю этого признания, он не ушел бы так рано.

Как все мы веселы бывали и угрюмы,

Но если надо выбирать и выбор труден,

Мы выбираем деревянные костюмы.

Люди! Люди!

Нам будут долго предлагать – не прогадать.

Ах! – скажут,- что вы, вы еще не жили!

Ну, а потом предложат: или – или…

И будут вежливы и ласковы настолько –

Предложат жизнь счастливую на блюде.

Но мы откажемся, и бьют они жестоко,

Люди, люди!

Высоцкий ушел в тысяча девятьсот восьмидесятом. С тех пор успело вырасти новое поколение молодежи, но и для них Владимир Семенович остается кумиром, потому что говорит на их языке, об их проблемах, понятно и доходчиво, не “докучая моралью”…

Сегодня не слышно биенья сердец –

Оно для аллей и беседок.

Я падаю, грудью хватая свинец,

Подумать успев напоследок…

Разрывы глушили биенье сердец,

Мое же – мне громко стучало,

Что все же конец мой – еще не конец:

Конец – это чье-то начало.

Идут годы, десятилетия, но поэзия Высоцкого не стареет. Она так же актуальна, как и в “далекие” теперь семидесятые, восьмидесятые. Это удел талантливых творений, а талант Высоцкого общепризнан. Он стал нашей классикой.

Сейчас глаза мои сомкнутся,

Я ухожу – придет другой.

Мы не успели оглянуться,

А сыновья уходят в бой.

Поэзия М. Цветаевой была монументальной, мужественной и трагической. Как и у всех крупных поэтов, тема России в ее стихах является одной из ведущих.

Произведения М. Цветаевой отмечены глубоким чувством родины. Россия для нее – выражение духа бунтарства, непокорности, своеволия. Московская Русь, ее цари и царицы, ее кремлевские святыни, Смутное время, Лжедмитрий и Марина, вольница Степана Разина и, наконец, неприкаянная, кабацкая, подзаборная, каторжная Россия – все это образы одной народной стихии:

Непотоптанный путь,

Непутевый огонь, –

Ох, Родина –

Русь, Неподкованный конь!

Россия у М. Цветаевой – многокрасочный и многозвучный мир. В центре его – образ русской женщины “с гордым видом, с бродячим нравом”. Эта героиня надевает разные личины. Она и московская стрельчиха, и неукротимая боярыня Морозова, и тишайшая “бездомная черница”, и ворожея-чернокнижница, а чаще всего – бедовая осторожная красавица, “кабацкая царица”. В ней – широта, размах и удаль русского национального характера:

Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,

Со всей каторгой гуляла – нипочем!

Алых губ своих отказом не тружу,

Прокаженный подойди – не откажу.

Естественно, что в стихах М. Цветаевой много проникновенных строк посвящено русской природе. В описании пейзажа всегда подчеркивается его русскость:

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится…

Из сырости и шпал

Россию восстанавливаю.

Из сырости – и свай,

Из сырости – и серости.

Русская природа для М. Цветаевой – источник творчества. В связи с ней она видит начало своей самобытности, непохожести на других:

Другие – с очами и с личиком светлым,

А я-то ночами беседую с ветром.

Не с тем – италийским

Зефиром младым, –

С хорошим, с широким,

Российским, сквозным!

Через всю жизнь поэта проходит символ России – рябина, с ней она связывает начало своей жизни, о чем свидетельствуют строки из раннего цикла “Стихи о Москве”:

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась…

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

И в трагическом стихотворении “Тоска по родине” написанном уже в эмиграции, где пронзительное чувство утраты родной земли заставляет поэта разрывать ту пуповину, которая ее с этой землей связывает, то этот разрыв останавливает именно видение рябины:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все едино.

Но если по дороге – куст

Встает, особенно – рябина…

Россия в стихах М. Цветаевой – не только тема. Она – внутри цветаевских стихов. Устойчивая черта цветаевского стиля – интонация русской народной песни:

Кабы нас с тобой да судьба свела –

Ой, веселые пошли бы на земле дела!

Не один бы нам поклонился град,

Ох, мой родный, мой природный, мой безродный брат!

От русской народной песни – все качества лучших цветаевских стихов: открытая эмоциональность и бурный темперамент, полная свобода поэтического дыхания, крылатая легкость стиха, текучесть всех стиховых форм, умение вывести из одного слова целый ряд образов. Отсюда же и весь ландшафт цветаевской лирики: высокое небо и широкая степь, ветер, звезды, костры, соловьиный гром, скачка, погоня, ямщики, бубенцы, “рокот веков, топот подков”.

Она обращается не только к песне, но и к частушке, к расписному стиху, а также к жанру причитаний и заговоров. М. Цветаева пишет большие поэмы-сказки (“Царь-девица”, “Молодец”), в основе сюжета которых – сказки из сборника А. Афанасьева. Обращение к русскому фольклору у М. Цветаевой не кажется стилизацией, подделкой. Это полное погружение в фольклорную стихию, стремление передать склад народной души.

Стихи М. Цветаевой отмечены кровной связью с русской культурой. В ее творчестве много проникновенных слов посвящено русским поэтам: А. Блоку, А. Ахматовой, В. Маяковскому и другим. Но первой и неизменной ее любовью был А. Пушкин. Именно с А. Пушкиным она постоянно сверяет свое чувство прекрасного, свое понимание поэзии.

Итак, национальное начало пронизывает все творчество М. Цветаевой. “Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови, – писала она. – Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью”.