Category: Сочинения по литературе

  • Тема поэта и поэзии

    Тема поэта и поэзии в творчестве русских стихотворцев имеет глубокие исторические корни. Впервые она возникает и развивается в произведениях поэтов-философов XVIII века – Ломоносова и Державина. В XIX веке ее продолжателем стал Пушкин. Вопрос о назначении поэта, о сущности поэзии в жизни наиболее трагично звучит в творчестве Михаила Юрьевича Лермонтова. По эволюции данной темы в поэзии Лермонтова можно наблюдать становление талантливого поэта-гуманиста. В ранний период для Михаила Юрьевича поэт – это художник, который стремится излить на бумаге те чувства, что правят его душой. Новый день несет свежие переживания, прежние мысли остаются в стихах, а творец поглощен уже новой идеей. Об этом пишет автор в своем раннем стихотворении “Поэт”.

    По мере развития взглядов поэта на мир (после поражения восстания декабристов, наступления реакции) литературный герой из страстного, одержимого преобразователя мира превращается в не способного ни к чему человека. Он полон сил, подобно Печорину, но не знает, к чему их приложить. Поэзия, по мнению автора, уподобляется кинжалу: ранее он был серьезным орудием, ныне – лишь ценное украшение. В этот исторический период поэт не видит возможности для себя быть вдохновителем преобразований, властителем душ:

    В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

    Свое утратил назначенье,

    На злато променяв ту власть, которой свет

    Внимал в немом благоговенъе?

    Стихи Лермонтова наполняются болью, страданием, чувством непреодолимого одиночества. Автор и его герой мечутся, не зная, к чему теперь их жизнь, поэзия, творчество:

    Гляжу на будущность с боязнью,

    Гляжу на прошлое с тоской

    И, как преступник перед казнью,

    Ищу кругом души родной…

    Лермонтов в своих стремлениях изменить мир одинок, поэтому в его стихотворениях с еще большей силой звучит тема потерянности, скуки, духовного одиночества. В глазах современников, окружающих его, поэт предстает эгоистом, обращенным лишь к своим переживаниям и разочарованиям. Сам же автор ощущает себя подвижником, готовым к дерзким преобразованиям во имя человечества:

    Я жить хочу! хочу печали

    Любви и счастию назло;

    Они мой ум избаловали

    И слишком сгладили чело.

    Ни у одного поэта еще не были так красивы хандра, скука, одиночество, неверие в любовь. Способность к передаче мелодичности, музыкальности речи, даже в печали, показала величайший талант Лермонтова, его тонкое чувство ритма. Образы золотой тучки, одинокого паруса сливаются с образом автора, плывущего в полном одиночестве по волнам бурной жизни. Он превращается в созерцателя событий, не пытающегося их изменить, а лишь желающего передать атмосферу современности для потомков, для нас. Эта отстраненность, дистанцированность от событий – результат не желания уйти от действительности, а отразить ее как можно правдивее, без прикрас. Поэт показывает фальшь любви, дружбы, упрекает своих соотечественников в легкомыслии:

    Печально я гляжу на наше поколенье!

    Его грядущее – иль пусто, иль темно.

    Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

    В бездействии состарится оно.

    Мы видим, что, обращаясь к будущему, Лермонтов уподобляется пророку. Судьба таких людей печальна – одиночество, непризнанность современниками, отчужденность, но I именно такие личности движут нас на подвиги, смягчают злобу, несут радость потомкам. Об этом говорит сам поэт в одном I из последних своих стихотворений “Пророк”:

    С тех пор как вечный судия

    Мне дал всеведенъе пророка,

    В очах людей читаю я Страницы злобы и порока.

    Провозглашать я стал любви

    И правды, чистые ученья:

    В меня все ближние мои

    Бросали бешено каменья.

    Лермонтов доказал свое призвание пророка. Его произведения волнуют души читателей конца XX века.

    Расцвет творчества поэта пришелся на период после смерти Пушкина. Но Михаил Юрьевич не был оттеснен “солнцем русской поэзии”, а, наоборот, стал достойной сменой ему, развивая и углубляя в своем творчестве уже несколько иные мотивы. Его стихи обрели бессмертие, а их автор – всемирное признание и любовь многих поколений читателей. Одинокий при жизни, Лермонтов и после смерти остается загадкой для нас.

  • Новозаветная история в романе М. Булгакова “Мастер и Маргарита”

    Роман “Мастер и Маргарита” можно одновременно считать и фантастическим, и философским, и любовно-лирическим, и сатирическим. Булгаков дает нам “роман в романе” и оба они объединены одной идеей – поисками нравственной истины и борьбой за нее.

    В Новом Завете Библии есть четыре Евангелия, четыре различных варианта осуждения и казни Иисуса Христа. Булгаков создает пятую версию, которая кажется правдоподобной, потому что исторические детали представлены удачно.

    Иешуа Га-Ноцри, в воображении Мастера, кажется обыкновенным человеком. Он возмущается, когда ему приписывают слова, которых он не произносил. Испытывает досаду при неверном толковании его проповедей. Иуда даже спровоцировал его на рассуждения, которые приведут его к смертному приговору. Иешуа боится и боли, и смерти. Но его душев ный мир отмечен гениальностью. Он имеет мощное влияние на людей. Сборщик податей, наслушавшись его речей, пошел за ним, как верный пес. У Пилата он лишь словами снимает головную боль. Люди в первый момент видят в нем безумца. Он свободно разговаривает с властным прокуратором. Именно независимость философа становится привлекательным примером для его слушателей. Благодаря ей он открывает истины, скрытые от других, и излагает их в своих проповедях, весьма опасных для властей. . Наибольший интерес вызывает образ Пилата. Он виноват прежде всего перед собой, перед своим нравственным чувством. Пилату дорога собственная карьера. С определенной точки зрения Пилат даже поступал правильно, он просто дал согласие на казнь преступника – Иешуа Га-Ноцри. Но он предал себя, так как, выбирая между совестью и общественными законами, он выбрал последнее. Пилат наказывается за самый страшный порок – трусость. Но в конце концов он искупил свою вину. Иуда, в отличие от Пилата, совестью не мучился. Он, предав, даже не понял, что в чем-то виноват, и он наказывается смертью – у него нет надежды на искупление.

    Роман Булгакова “Мастер и Маргарита” встретил большой читательский интерес в России и за рубежом. Это одно из лучших произведений русской литературы начала XX века.

  • Романтический мир раннего Блока (2)

    А. Блок – поэт очень тонкий, сложный и противоречивый. Его ранние стихи связаны с романтическим мировоззрением.

    Романтический герой – личность творческая, живущая в своем личном мире, который не имеет ничего общего с тем, в котором живут обыкновенные люди. Эта характеристика относится и к лирическому герою блоковского сборника “Стихи о Прекрасной Даме”. С самого начала он чувствует себя необыкновенным, отмеченным особенной судьбой и особенной, неземной природой:

    Я вам поведал неземное,

    Я все сковал в воздушной мгле.

    В ладье – топор, в мечте – герой.

    Так я причаливал к земле.

    Романтическое миросозерцание делит реальность надвое: на мир мечты и мир обыденный. Таким выглядит мир в ранней лирике А. Блока. Лирический герой здесь живет в некоем идеальном мире, наполненном тайной, он постоянно погружается “в сны и туманы”, устремлен к “мирам иным”. Душа его при этом совершенно безучастна к тому, что окружает ее в повседневной действительности:

    Душа молчит. В холодном небе

    Все те же звезды ей горят.

    Кругом о злате иль о хлебе

    Народы шумные кричат…

    Она молчит, – и внемлет крикам

    И зрит далекие миры.

    Идеал романтиков – единство бытия, гармонический синтез всех его сил и стихий. В “Стихах о Прекрасной Даме” в личном переживании выражено ощущение этого вечного и всемирного бытия, которое одно способно открыть человеку путь из окружающего его мрака “глухой ночи” – к свету грядущего “ослепительного дня”.

    Верю в Солнце Завета,

    Вижу зори вдали.

    Жду вселенского света

    От весенней земли.

    Поэт живет утопической надеждой на некое вселенское чудо, воплощающееся в образе “далеких и манящих зорь”. Мир “Стихов о Прекрасной Даме” – мир гармонии и красоты с утопическим и иллюзорным временем и пространством, где в “пяти добрых линиях на земле” невозможно да и не нужно узнавать линии Васильевского острова, по которым шла Любовь Дмитриевна Менделеева (прозаический комментарий к стихотворению “Пять изгибов сокровенных…”). В этом мире рассветы и закаты, сумрак и лазурь вовсе не указывают на какие-либо природные явления.

    Но этот романтический иллюзорный мир несет в себе и черты несомненной надменности. А. Блок не просто верит в этот мир, он просто живет в нем и не может иначе. Поэтому авторская позиция первого тома – не только инок, умиротворенно славящий вечноженственный лик Красоты, но и рыцарь, отныне и навсегда стоящий на страже. Рыцарь этот стремится к жизненному воплощению и действию, соответствующему хранимому в душе идеалу:

    Вхожу я в темные храмы,

    Совершаю бедный обряд.

    Там жду я Прекрасной Дамы

    В мерцании красных лампад…

    О Святая, как ласковы свечи,

    Как отрадны твои черты.

    Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

    Но я верю: милая – Ты.

    В ряду имен Прекрасной Дамы (Святая, Вечная жена) в финале выделяется самое конкретное, самое жизненное, самое теплое слово – “милая”. Во всей поэтической системе раннего А. Блока неминуемо возникает тяга к жизненности, к обретению трезвого и простого отношения к действительности.

    Симптомы этой тяги – настроения беспокойства, тревоги, также свойственные романтическому миросозерцанию:

    Помнишь ли город тревожный,

    Серую дымку вдали?

    Этой дорогою ложной

    Молча с тобою мы шли.

    Эта нота звучит год от года все громче и вскоре становится господствующей. Меняется сама природа этой неясной душевной тревоги. Жизнь уединенной души, устремленной в “иное”, оказывается, пересекается не только с “всемирной жизнью”, но и с реальной историей, с жизнью человека. “Мое тамошнее треплется в странностях века”, – признается А. Блок в 1902 году.

    Романтический мир ранней лирики А. Блока – зерно, из которого вырастет трагическое миросозерцание и мощное чувство истории зрелой блоковской поэзии.

  • Образ Евгения Онегина в романе А. С. Пушкина

    В романе А. С. Пушкина мы встречаемся с Евгением Онегиным – молодым человеком с очень сложным и противоречивым характером. Несмотря на то что в течение всего произведения автор говорит о нем в ироническом тоне, это герой не отрицательный. Но и не положительный. Поэт не скрывает недостатков Евгения, но и не оправдывает их. Однако всем содержанием романа автор дает нам понять, что повлияло на формирование такого сложного характера, раскрывает социальные причины противоречивости и трагичности образа своего героя.

    Воспитание, полученное юным Онегиным от наемных мадам и мосье, было самым губительным. Гувернантки и гувернеры ничему серьезному не учили мальчика, а лишь слегка бранили за шалости. В результате Евгений вырос эгоистичным человеком, способным обидеть, причинить боль, порой даже не замечая этого. Сын богатого помещика, единственный наследник, он не умеет и не хочет трудиться: “Труд упорный ему был тошен”. Он ведет скучную, пустую жизнь в Петербурге. Потом так же скучает в деревне. Если же он чем-то и увлекается, то ненадолго и лишь для того, “чтоб только время проводить”. К любви Онегин тоже относится притворно, в духе усвоенных светских “истин”, стремясь лишь обворожить и обольстить, казаться влюбленным, а не быть им на самом деле.

    Как рано мог он лицемерить,

    Таить надежду, ревновать,

    Разуверять, заставить верить,

    Казаться мрачным, изнывать…

    Таким встречаем мы Евгения Онегина на первых страницах романа. С другой стороны, мы видим, что он достаточно умен, благороден и тактичен:

    Он охладительное слово

    В устах старался удержать

    И думал: глупо мне мешать

    Его минутному блаженству…

    Он сумел сразу оценить Татьяну Ларину, богатство и поэтичность ее души. Это говорит о том, что Онегин – тонкий и наблюдательный человек, да и сама Татьяна отмечает положительные стороны характера Евгения:

    Как с вашим сердцем и умом

    Быть чувства мелкого рабом?

    О незаурядном уме героя говорит и тот факт, что он сознает себя лишним человеком в никчемном великосветском обществе. Ему

    Несносно видеть пред собою

    Одних обедов длинный ряд,

    Глядеть на жизнь как на обряд

    И вслед за чинною толпою

    Идти, не разделяя с ней

    Ни общих мнений, ни страстей…

    Несмотря на скудость полученного образования, Онегин старается углублять свои знания. Он читает весьма серьезную литературу и не уступает в споре Ленскому, получившему престижное вьхсшее образование. Именно дружба с Ленским открывает заложенные в глубине души Евгения доброжелательность и чуткость, способствует проявлению его лучших качеств.

    И все же положительные задатки героя постоянно подавляются средой и неправильным воспитанием. Эгоистические стороны его характера часто берут верх над добротой и состраданием. Так, получив письмо Татьяны и решив сразу ей все объяснить, чтобы не оставлять в ее душе напрасных надежд, он, однако, не может удержаться от привычного “кокетства”:

    Я вас люблю любовью брата –

    И, может быть, еще нежней.

    Этот намек оказывает противоположное действие, вселяет надежду в сердце девушки. Подобным образом ведет он себя и позже, на дне рождения Татьяны. Видя, какое сильное впечатление произвело на нее его появление и то, что она не в силах скрыть своего волнения,

    Он молча поклонился ей;

    Но как-то взор его очей

    Был чудно нежен.

    Эгоизм Онегина проявляется и, когда, желая отомстить Ленскому за то, что тот уговорил его приехать на провинциальный пир, он начинает ухаживать за его невестой. Евгений не сознает, что тем самым он причиняет страдания и ни в чем не повинной Татьяне. Он пассивно и равнодушно относится ко всему, кроме собственного спокойствия.

    Благородный ум Евгения постоянно вступает в противоречие с социальными условиями. Принимая вызов на дуэль, он понимает свою неправоту, сознает, что для поединка нет никаких серьезных причин. Евгений отдает себе отчет, что еще не поздно все исправить. Однако, выросший под влиянием светских предрассудков, он боится сплетен соседей, насмешек Зарецкого, который может распустить слухи о его трусости. Также мы видим глубокое раскаяние Онегина после убийства Ленского. Это событие перевернуло всю его жизнь. Евгений очень страдает. Он потерял покой. Он не в силах даже находиться в тех местах, где ему все напоминает о происшедшем.

    Онегин очень изменился, теперь он уже не может игнорировать чувства людей и думать только о себе. К концу романа меняются и его чувства к Татьяне. Однако здесь его также ждет разочарование. Татьяна говорит, что любит его, но “другому отдана” и будет верна своему мужу.

    Противоречия в характере героя раскрываются на протяжении всего романа. Светлые порывы его души все время сталкиваются с привычными, внушенными светской средой правилами поведения. Его ум не позволяет ему пойти привычным путем, доступным молодому дворянину, но обстоятельства жизни не дают ему возможности излечиться от гордого невнимания к окружающим, скуки и эгоизма. Конечно, Евгений Онегин – эгоист, но не самодовольный, не влюбленный в себя, а, как справедливо заметил В. Г. Белинский, “страдающий эгоист”. Тем не менее, крушение его надежд, его личное несчастье – это справедливый итог, расплата за всю его бесцельно прожитую жизнь.

  • Как поступить, “если жизнь тебя обманет…”? (Сочинение-миниатюра по стихотворению А. С. Пушкина “Если жизнь тебя обманет…”)

    Судьба. Как много надежд мы возлагаем на нее. У нас свои планы, у нее – свои. В этом стихотворении всего две строфы, но и горькое настоящее, и надежда на благостное будущее в нем переплетены. Разочарование от неудач не должно угнетать. Неизвестное будущее должно держать человека “в струне”. Много анекдотов о судьбе придумано острословами, и от них бывает смешно до слез. Слезы высохнут, а смех останется. И радость побед и успехов сменит былую горечь. Подумаешь: “Боже, какой я был глупый!” И идешь дальше, преодолевая очередную ступеньку небоскреба жизни.

  • Причины бегства современного человека от социума

    Маканин не дает интервью. Ни-ког-да. Не высказывается по общим вопросам. Не примыкает к литературным группировкам… Он не “наш” и не ваш. Он сам по себе. Последний писатель в толпе суетных литераторов. Последний старатель, слышащий тихую песню подземельного слова-золота… Андрей Немзер

    Владимир Семенович Маканин – признанный мастер “малой прозы”. Всем хорошо известны его рассказы, повесть “Один и одна”, “Стол, покрытый сукном и с графином посередине”. Последняя повесть интересна тем, что в ней особенно ярко проявляются возможности реалистической литературы.

    В современной прозе продолжает свое развитие толстовская традиция “диалектики души”. Это не просто изображение внутреннего мира человека. Писателя может интересовать не столько психологический образ героя, сколько психологическая ситуация. Именно из психологической ситуации вырастают и психологические характеристики социальных типов, и портрет времени в повести В. Маканина “Стол, покрытый сукном и с графином посередине”.

    Повесть – поток сознания героя. Ему предстоит отчитываться по какому-то вопросу перед общественной комиссией, или, как он называет ее, судилищем. За свою жизнь герой побывал на многих таких судилищах. Они стали неотъемлемой частью советского бытия. Партком, профбюро, общественный суд, а в 20-30-е годы – ревтрибуналы, тройки, чрезвычайные комиссии. Все это формы судилища. Но суть их всегда была одна: человека по самому незначительному поводу давили вопросами, требовали отчета за всю его жизнь, припоминая большие и малые проступки, вынуждали выворачивать наизнанку душу. Его стремились подловить на неточностях, уличить, – и все для того, чтобы он вышел с чувством собственной вины.

    Страх перед судилищем мучит героя: “Страх – сам по себе чего-то стоит. Уйдет страх, а с ним и жизнь, страх всего лишь форма жизни, стержень жизни”. Ни физические пытки, ни боль не грозят герою. Но всю ночь перед судилищем он не спит, глотает таблетки. Он не знает никакой своей вины, но уверен, что хоть какую-то, но отыщут. Была бы конкретная вина, было бы проще, – было бы конкретное наказание. Оно “отпускает тебя сразу”. Но вины-то нет, хотя герой говорит, что, “вероятно, не жил вне чувства вины”, был всегда “виноват не в смысле признания вины, а в смысле ее самоощущения”.

    Со времен Достоевского проблема вины и наказания претерпела ряд изменений. Вина Раскольникова была несомненна и конкретна. Закономерно его наказание. А вот XX век дал героя, подлежащего наказанию за несовершенное преступление. Таков Йозеф К. – герой романа Ф. Кафки “Процесс”. Такие герои преследуются не за конкретную вину, а за то, что “виновны вообще”, хотя наказание им грозит вполне конкретное.

    У В. Маканина человек не виновен, и наказывать его не собираются, просто обсудят. Но этого достаточно, чтобы довести человека до исступления. Страх переполняет его, толкает на бесконечное прокручивание возможных ситуаций, изнуряет. В бесконечном ночном кошмаре герой пытается объяснить природу такого страха. Если заглянуть в историю, то раньше наказание было связано с посягательством на физическое существование человека, на его тело. Били провинившегося солдата шпицрутенами, обезглавливали преступника на эшафоте. То есть, конкретная вина требовала расплаты с конкретным телом се носителя. Душа же всегда оставалась во власти Бога.

    И вот здесь открывается важный момент: наш безбожный век поставил судилище не только над человеком, но и над его душой. “… Принадлежность им твоей души и принадлежность твоего тела находятся (как ровен ход времени…) в обратно пропорциональной зависимости… Скажем, виноватый солдат былых времен – ни во что не ставя тело (и ни на чуть не отдавая душу), он сам кричал: “Расстреляйте, братцы. Расстреляйте меня!” Во времена подвалов уже расспрашивали. И поскольку претендовали на часть души, постольку же приходилось отпускать часть тела… Уже важно было повозиться с виновным, порыться в душе: человек упорствовал… В помощь размышлениям и была боль… Во времена белых халатов судившим доставалось твоего тела еще меньше. Тело им почти не принадлежало, разве что перед инъекцией можно было растереть ваткой твою вену… Но зато уж душа, ум почти полностью были в их власти и в их возможностях… Эволюция завершилась тем, что спрашивающие уже никак не могут претендовать на тело… Но душа – вся их… Руки, – ноги, мое тело для них неприкосновенны: ни вогнать пулю, ни забить кнутом, ни даже провести курс “Аленки” – ничего нет у них, и что же тогда им остается, кроме как копаться в моей душе”. Оказывается, это копание самое страшное и невыносимое.

    Владимир Маканин создает психологический тип человека, раздавленного системой общественного мнения. Человек этот совершенно лишен воли. Ему предоставлена некоторая свобода выбора: на судилище можно и не пойти. Но ведь десятилетиями нам внушали мысль о коллективной воле и неотделимости человека от общества. И вот постепенно она вросла в сознание, проникала в чувства и ощущения. Герой повести не способен на внутреннее сопротивление. Его личность разрушена присутствием в нем самом “десяти-двенадцати человек, готовых с тебя спросить”. И бунт против них для него был бы бунтом против себя.

    Образ Стола, покрытого сукном, воплощает собой Судилище. Стол этот – не знак, не символ даже. Это почти существо – бессмертное, нестареющее. Атрибутом Стола является графин в центре. Графин как бы цементирует людей и предметы вокруг, придает “словам и вопросам сидящих силу спроса”, отделяет задающих вопросы от ответчика.

    Стол с красным сукном и графином – нравственное судилище. Он, несомненно, связан с подвалом – судилищем телесным. Владимир Маканин говорит об этой связи как об уходящей в глубину времени, выступающей обнажено лишь периодами, например в тридцать седьмом году.

    Безымянный герой В. Маканина испытывает некое мистическое чувство к Столу. Он его почти обожествляет, – в ночных своих метаниях решает идти на поклон к нему. Пока герой сидит за Столом, решившись даже прихлопнуть по нему рукой, – все спокойно. Автор показывает его способным на отчаянный поступок в состоянии, уже близком к помешательству. Реплика “Ужо тебе!” заставляет вспомнить бедного Евгения из “Медного всадника” А. С. Пушкина. Но вот герой посягнул на центр Стола – Графин. И тут последовало наказание: “помню, ударило резко, как хлыстом, сильнейший удар в грудь на секунду-две лишил меня сознания”. С одной стороны, вполне реальный инфаркт. Однако с другой – расплата за покушение на вечное, каковым является Графин в центре Стола.

    Из многолетних наблюдений складываются социально-психологические типы тех, кто сидит за Столом. Они лишены имен и определяются по какой-то детали. Они – не личности, а функции судилища. Их психологические характеристики приложимы с небольшими вариациями к любому из ряда подобных социальных типов.

    Соц-Яр – это тип социально яростный, простоватый, пьяноватый, с виду добродушный. “Он – пролетарий (самое большее – техник), постоянно чувствующий себя обманутым в жизни, обделенным. Грубо разбуженное социальное нутро (когда-то, ходом истории) в таких, как он, все еще ярится, пылает”. Соц-Яр во всем винит интеллигентов, потому испытывает к ним агрессивную злобу. Это очень простой, предсказуемый тип, составляющий большую часть “народа”.

    Рядом с ним за Столом – Тот, кто с Вопросами. Это интеллигент, но Соц-Яр против него ничего не имеет, ведь они в одной упряжке, за одним Столом. Портрет его типичен для среднеоплачиваемого инженера в НИИ. Он находит особое удовольствие в том, чтобы загонять в угол мелкими вопросами, от которых возникает ощущение затравленного животного.

    Своеобразное иезуитство присуще Старику. Он хочет истины. Его долгая жизнь посвящена была служению правде. Он мудр, он молчит. Герой В. Маканина раскрывает психику Старика, которая сложилась в результате повсеместного лицемерия, несовпадения лозунга и действительности. Старик знает, что должен быть гуманным. “Ему нужно, чтобы меня не просто задергали вопросами и унизили, но чтобы еще и засекли, пытали, растягивали на примитивной дыбе где-нибудь в подвале, а он бы после этого меня, может быть, оправдал и пожалел”.

    Красивая женщина, Женщина с обычной внешностью, Молодые Волки, бывший Партиец, Седая в Очках – все объединены желанием спрашивать, “напоминать о непрекращающемся отчете всякой человеческой жизни. И не для наказания, а исключительно для предметности урока им нужна конкретная чья-то жизнь”.

    Бессонной ночью герой выходит на источник советских столов-судилищ. Это началось, “когда передоверили совесть коллективу, и отмщение – группе людей”. В повести поднимаются вопросы: всегда ли право коллективное мнение? всегда ли право большинство? и кто они – большинство? Писатель показывает, что те, кто вершит судилище, – плоть от плоти системы. Эти социально-психологические типы – точный индикатор процессов, начавшихся в обществе почти столетие назад.

    Повесть “Стол, покрытый сукном и с графином посередине” В. Маканина реалистически передает психологический портрет времени. Это трагическое повествование о разрушении цельной личности страхом. Писатель отразил психическое состояние человека и обрисовал психологию социального типа. Он соединил анализ ощущений, чувств, сознания отдельной личности, находящейся в стрессовой ситуации, с синтезом типичных черт социально-психологической группы.

    Метания, поиски выхода из ситуации и ее анализ составили психологический облик героя. Этот индивидуальный портрет обретает черты типичности – это тип жертвы, раздавленной обществом, претендующим на человеческую душу, ее суверенный мир,

    Роман “Андеграунд, или Герой нашего времени” Владимира Маканина был написан в 1997 году. Но наше время – время скоростей даже в общественной жизни. Спустя всего несколько лет русскому читателю приходится напрягать память, вспоминая очереди, демократов первого призыва, демонстрации коммуняков, “смешные” тогдашние цены.

    Август 91-го. Главный герой и его многочисленные собеседники говорят о смене эпох. Четко и незамысловато эту мысль проводит бизнесмен Ловянников, противополагая литературное поколение поколению политиков и бизнесменов. Но его банальные рассуждения подрываются изнутри. Молодые бизнесмены идут завоевывать столицу точно также, как шли некогда молодые литераторы. Они также верят в себя, также размахивают руками. Ловянников называет проигравшее поколение солдатами литературы. Но ведь с новым поколением возможно повторение ситуации: кто-то прорвется, кто-то ухнет в андеграунд бизнеса. Ловянников именуется “героем Вашего времени”.

    “А я… подумал, что прощу, пожалуй, демократам их неталантливость во власти, их суетность, даже их милые и несколько неожиданные игры с недвижимостью – прощу не только за первый чистый глоток свободы…”, – рассуждает маканинский герой.

    Герой романа – тот, кто пытается обрести себя в “подполье” (так переводится иноземное слово “андеграунд”). Он литератор. И можно уже догадаться, что характер этого героя сродни печоринскому, раз в заглавии заявлено название знаменитого романа Лермонтова. Кольцевое построение романа ориентировано на лермонтовский прообраз. В начале и конце повествования Петрович дома, все его бедствия – изгнание из общаги, психушка – в середине романа. Все проблемы героя коренятся в прошлом. Его злоключения мотивируются судьбой родного брата, – художника, попавшего в советскую психушку.

    Андеграунд – это не только литературно-художническая общность, но и общага, куда уходит из правильного мира Петрович. Это и метро, подземка, – только здесь Петрович чувствует себя уверенно, здесь он сохраняет способность читать чужую прозу. Андеграунд – это и сама Москва как город метро и общаг. Но это и подсознание.

    Отрыв от “корней” – мотив, который присутствует в маканинской прозе постоянно. Ненавистная сфера “верхов” – это столы с графинами, месткомы, редакции. На поверку сфера эта оказывается той же общагой. Отождествиться с властью Петрович не может никогда. На этом и строится основной сюжет. Отождествиться с общагой он тоже вроде бы не желает. Общага – полчища и поколения мужиков “без желания жизни”. Из них выпили всю кровь и всю душу русский простор и русская история. Петрович думает: “Меня не втиснуть в тот утренний троллейбус. И уже не вызвать сострадательного желания раствориться навсегда, навеки в тех, стоящих на остановке курящих одну за одной, – в тех, кто лезет в потрескивающие троллейбусные двери и никак, с натугой, не может влезть”.

    Все вокруг – двойники главного героя. Петрович слушает исповеди людей, с которыми сталкивает его общага, и превращает их в свое повествование, в свою жизнь. “Ты теперь и есть текст”, – думает он… Врачи-психиатры и собратья по общежитию несколько раз ставят под сомнение писательский дар Петровича, утверждая, что он лишь старый бомж. А для самого Петровича только “бомж” (разбойник, изгой, преступник) и может быть писателем.

    Хотя и сам Петрович твердит, что он не писатель: отвергнутые повести погребены в редакциях, желание публиковаться он преодолел навсегда, сочинительство тоже оставлено, – автор его перерос, “…для каких-то особых целей и высшего замысла необходимо, чтобы сейчас (в это время и в этой России) жили такие, как я, вне признания, вне имени и с умением творить тексты. Андеграунд. Попробовать жить без Слова. Живут же другие, риск или не риск жить молчащим, вот в чем вопрос, и я – один из первых”.

    Закольцованность романа дает себя знать во многих деталях. Так, в первой главе справляют свадьбу дочери у Курнеевых, в последней – новоселье. Допущен к торжествам не слишком приятный хозяйке Петрович. И он провозглашает тост “за перемены”. К тому же сам факт того, что он говорит, а не слушает, как раньше, всех и каждого, – обещает обновление жизни.

    Петрович произносит тост, в которым славит гения без текстов и толпу без языка. “…Однако меня уже раздражали мои же слова. И, как бывает ближе к вечеру, на спаде, неприятно кольнуло, а ну как и впрямь это лучшее, что я за свою долгую жизнь им, то бишь нам, сказал”, – думает он. В итоге перед нами герой, ставший текстом и утративший имя.

    Отрицание героем социума и себя в социуме очень характерно для умонастроения российского интеллигента наших дней. Воодушевление шестидесятников сменилось затяжным нигилизмом. Поэтому не стоит удивляться тому хаосу в экономике, политике и духовной жизни России, который мы видим сегодня. Когда подвергаются сомнению нравственные нормы, отрицается сам принцип разумного руководства, то это неизбежно приводит к разгулу преступности, к полному хаосу во всех областях жизни.

    Но хочется верить, что стадия отрицания сменится стадией созидания. Есть надежда, что Россия сможет реализовать свой потенциал, двинувшись по новому пути. Тогда появится новый герой, появится новая литература.

  • Великая судьба книги книг (1)

    И проповестся сие евангелие царствия по всей вселенней, во свидетельство всем языком: и тогда приидет кончина.

    Евангелие от Матфея, глава 24, стих 14

    Интересный вопрос – какая книга была первой для русских людей?

    Мы знаем, что у славян были былины, созданные задолго до времен Владимира Красное Солнышко. Были у восточных славян исторические предания и легенды – о Кожемяке, о белгородском киселе, созданные задолго до “Повести временных лет”. Были у нас песни и сказки, пословицы и загадки, созданные задолго до первых летописей. Но нашей первой книгой стало Евангелие (самая первая книга христианского мира).

    Не нуждается ни в каких доказательствах и подтверждениях то, что Евангелие – первопричина русской литературы, насчитывающей уже тысячу лет. Если бы оно не было нашим первым чтением, то у нас не было бы “Идиота” и “Братьев Карамазовых” Ф. Достоевского, “Анны Карениной” Л. Толстого, “Обрыва” А. Гончарова, “Двенадцати” А. Блока. Мы не узнали бы в пушкинском кающемся Пугачеве евангельского разбойника. У нас не было бы “Выбранных мест” Н. Гоголя, картины Иванова “Явление Христа народу”.

    Если бы в начале нашей письменности не стояло евангельское Слово, то у нас не было бы и “Слова о полку Игореве”.

    Конечно, никто не станет отрицать связь “Слова” с язычеством, с народным творчеством, но главная идея его – идея единения

    князей и земель, идея христианской соборности, единения всех христиан. И не зря голоса русских колоколен, бодрые и ясные, звучат громче голосов языческих божеств. Не зря “Игорь едет по Боричеву ко святой богородице Пирогощей”, а в конце “Слова” поют славу и “Здравие князьям и дружине, что встают за христиан на поганые полки!”

    И когда мы узнаем, что Рылеев в последние часы жизни постоянно читал Новый завет или когда читаем, какое вдохновляющее воздействие оказала эта книга на зрелого Пушкина, это было потому, что Русь задолго до них начала читать с Евангелия.

    А когда из мемуаров немецких солдат и офицеров мы узнаем, какое необыкновенное впечатление на них оказало назаретское великодушие к своим врагам русских, белорусских и украинских крестьянок, то становится понятным, что это могло быть лишь в народе, воспитанном на Евангелии.

    Эта книга стоит за всем, что было с нами и в XX веке, даже за нашей революцией. Если революцию понимать не как массовое кровопролитие, не насилие, террор и обман, как часто было на самом деле, а если понимать революцию как жажду справедливости, перемен, невозможность жить по старым законам, попирающим духовность человека, служащим мамоне, а не Богу. Если понимать революцию как желание спасти все человечество, даже ценою гибели своей души, то можно назвать Евангелие единственной революционной книгой человечества.

    И еще один важный момент – вспомним, к кому обращался Христос со своими проповедями, советами, помощью. Сеятель, пастух, рыбак, плотник – вот люди, которым он хотел помочь. Алчущие правды, страдающие от болезни и несправедливости, дети, женщины, униженные и оскорбленные – вот те, к кому он обращался с помощью и советами. Вот почему Евангелие стало нашей первой книгой, нашей Книгой Книг.

    Наша первая книга горела в кострах, подвергалась осмеянию и надругательству, но и сегодня она – путеводная звезда для тех, кто верит в справедливость, кто верит в правду и любовь. И сегодня она может спасти нашу землю, объединить людей добротой и любовью, возродить наш народ к жизни в любви и справедливости.

    Евангелие – благая весть о спасении. Своими заповедями оно указывает нам путь к нравственной жизни. И от нас зависит, какой путь в новом государстве мы выберем. Думается, что книга, которая тысячу лет была первой для Руси, поможет и нам, людям XXI в., быть сострадательными, любящими, добрыми, справедливыми.

  • Сочинение-отзыв о рассказе Л. Андреева “Кусака”

    Мы в ответе за тех,

    кого приручили

    Антуан де Сент-Экзюпери

    Выросший в бедной семье, хорошо знавший, что такое нищета, Леонид Андреев, став писателем, посвятит свое творчество этой серьезной проблеме. Но не только людям плохо, бедствуют в этом мире и животные. Рассказ писателя “Кусака” именно об этом.

    Выросшая на улице, никогда не имевшая ни своего угла, ни клички, ни достаточно еды, собака живет в постоянном страхе: любой может ударить, швырнуть камнем, гнать е презрением. Постепенно Кусака приспосабливается к этим тяжелым испытаниям. Собака становится недоверчивой и озлобленной. В людях она видит своих врагов, всегда готовых напасть. Отдалившись от них, она оказывается в дачном поселке – пустынном и безопасном зимой. Но холод не может длиться вечно, и с приходом тепла и лета появляются хозяева дачи.

    Кусака по опыту знает, что люди – это зло, которого надо избегать, а при необходимости и отвечать на него, поэтому она в первый момент набрасывается на Лелю. Потом начинает происходить непривычное: люди, оказывается, умеют не только швырять камни, но и ласкать, заботиться о собаке и кормить ее. Постепенно ломается барьер, воздвигнутый Кусакой между нею и людьми. Доброта ее новых хозяев делает собаку безоружной перед ними, “она знала, что, если теперь кто-нибудь ударит ее, она уже не в силах будет впиться в тело обидчика своими острыми зубами: у нее отняли ее непримиримую злобу…”

    Но, к сожалению, все хорошее быстро заканчивается. С приходом осенних холодов хозяева покинули дачу и непрошенную гостью Кусаку. Этот отъезд буквально сразил собаку. Теперь ее одиночество гораздо страшнее, она узнала другую, счастливую судьбу, когда у нее были искренние друзья, дом, еда,- а теперь Кусака опять должна вернуться к жестокой реальности: одиночеству, голоду, побоям… Все возвращается в ее жизни, только теперь она не готова к этим новым испытаниям. Страшным воем Кусака выражает свое горе. “Собака выла ровно, настойчиво и безнадежно спокойно. И потому, кто слышал этот вой, казалось, что это стонет и рвется к свету сама беспросветно-темная ночь…”

    Рассказ Леонида Андреева потряс меня, явился настоящим откровением. Да, животные страдают, мучаются от своей брошенности и ненужности.

    Я никогда не обижаю бездомных кошек и собак, но после этого рассказа мне хочется помочь им, но как? Их так много! Я ужасаюсь бессердечию людей, способных выкинуть своего питомца. Честнее не заводить себе животного совсем, если потом его выгонишь. Люди должны об этом помнить.

    Замечательный французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери писал, что “мы в ответе за тех, кого приручили”.

  • Почему А. П. Чехов настаивает на том, что “Вишневый сад”- “комедия, местами даже фарс”

    Несмотря на то что пьеса “Вишневый сад” многими современниками Чехова, в частности Станиславским, была воспринята как произведение трагическое, сам автор считал, что “Вишневый сад” – “комедия, местами даже фарс”.

    Прежде всего, если исходить из определения жанра, то для трагедии характерны следующие элементы: особое, трагичное состояние мира, особенный герой и неразрешимый конфликт между героем и окружающим миром, который заканчивается гибелью героя или крушением его нравственных идеалов. Таким образом, “Вишневый сад” нельзя назвать трагедией, ибо герои пьесы: легкомысленная, сентиментальная Раневская, бездеятельный, не приспособленный к жизни Гаев, “проевший на леденцах все состояние”, Лопахин, “все могущий купить” и считающий себя “мужиком, болваном и идиотом”, – неоднозначны, противоречивы, представлены иронически, со всеми их слабостями и недостатками и не претендуют на то, чтобы называться особенными, титаническими личностями. Судьба их, в частности судьба Раневской, которая “всегда сорила деньгами” и муж которой “умер от шампанского”, не вызывает глубокого сочувствия и боли. Кроме того, смена эпох и исторических сил, уход дворянства с исторической сцены, из политической, экономической и культурной жизни и торжество новой социальной группы, русской буржуазии, рассматриваются Чеховым как явления естественные и закономерные, не представляющиеся трагичными. Именно поэтому состояние мира в пьесе нельзя назвать особенным, трагическим.

    Гаев и Раневская, чье время безвозвратно уходит, чей мир рушится, когда все для них “враздробь пошло”, не пытаются бороться за свое имение, спасти себя от разорения и обнищания, наконец, противостоять буржуазии, которая господствует в обществе и получила власть благодаря деньгам. Герои эти стараются уйти от решения проблем, надеются, что все решится как-то само собой, легкомысленно воспринимают свое положение. Так, Раневская, когда Лопахин пытается объяснить ей, как сохранить имение и спасти вишневый сад, говорит, что “с ним (Лопахиным) все-таки веселее”, а Гаев не предпринимает никаких решительных действий, а лишь”обещает “придумать что-нибудь”. В произведении вообще отсутствуют какие-либо конфликты, борения идей, мнений, столкновения характеров, что делает пьесу максимально приближенной к повседневной жизни, “где люди не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви, говорят умные вещи”, где не бывает слишком острых конфликтов и трагедий…

    Итак, “Вишневый сад” – “комедия, местами даже фарс”. Нужно сказать, что все комедии Чехова своеобразны. Так, например, комедия “Чайка” повествует о сломленных судьбах Треплева и Заречной. Можно предположить, что Чехов называл свои произведения “комедия” в том смысле, в каком Оноре де Бальзак назвал цикл романов “Человеческая комедия”, когда понятие “комедия” подразумевает грустный, иронический взгляд на поле человеческих жизней. Но, несмотря на то что “Вишневый сад” – пьеса эмоционально двусторонняя, ибо в ней переплетается и смешное, и грустное, комическое оказывается сильнее. Так, герои часто плачут, но слезы являются выражением истинной печали лишь, когда Раневская говорит с Петей Трофимовым об утонувшем сыне, после неудавшегося разговора Вари с Лопахиным и, наконец, в финале, когда Гаев и Раневская навсегда покидают имение.

    В пьесе множество фарсовых сцен, как, например, фокусы Шарлотты, промахи Епиходова, неуместные реплики Гаева (“дуплет в угол”, “круазе в середину”), падение Пети, замечание Лопахина о том, что “Яша вылакал все шампанское”… Нередко Раневская и Гаев предстают перед нами слишком оторванными от жизни, сентиментально-умиленными, и Раневская, целующая “родной шкафчик”, а также Гаев, постоянно сосущий леденцы и произносящий речь “многоуважаемому шкафу”, выглядят комично.

    Но все это не отменяет неоднозначного, во многом грустного финала пьесы. Раневская, прощаясь с домом, с “нежным, прекрасным садом”, прощается в то же время и со своим прошлым, со своей молодостью, своим счастьем. Ее будущее представляется печальным, равно как и будущее Гаева: разоренная Раневская уезжает в Париж к своему “содержанцу”, а Гаев собирается работать в банке, но, не приспособленный к жизни, бездеятельный и непрактичный, он, как предсказывает Лопа-хин, “не усидит, ленив очень…”. И в то же время Аня, прощаясь со старой жизнью, устремлена, как и Петя Трофимов, как и сам автор, к “яркой звезде, которая горит вдали”. Таким образом, в лучшее будущее, в добро, в “высшую правду и высшее счастье”.

  • Новаторство и традиции в комедии Грибоедова “Горе от ума”

    Своей комедией А. С. Грибоедов сделал решительный шаг (по определению В. Г. Белинского) от “пошлого стертого механизма старинной драмы” к новому, реалистическому методу. Еще задолго до Грибоедова великий Фонвизин стал отходить в своих комедиях от строгих канонов классицизма. Недаром Вяземский писал, что “молодой Чацкий похож на Стародума”. Но все же Фонвизин в основном остается

    верен принципам “старинной драмы”.

    Говоря о традициях и новаторстве в комедии, нельзя не обратить внимание на смешение жанров в произведении. Например, монолог Чацкого “А судьи кто?” – прекрасный образец дворянской сатиры начала века. “О, просвещенье! О, времена! О, нравы!” – пишет Горганов в своем послании князю Долгорукому.

    Разве не это восклицание слышится в монологе Чацкого?

    Монолог Чацкого “Что нового покажет мне Москва?” весь состоит из блестящих эпиграмм, напоминающих эпиграммы XVIII – начала XIX века. Именно это позволило И. А. Гончарову говорить об “эпиграмматической соли” языка Грибоедова. Разговорный стиль комедии напоминает басенный стиль. И действительно, разве не слышим мы крыловских живых интонаций в комедии (“Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок”, “…что станет говорить княгиня Марья Алексевна”)?

    И басня, и эпиграмма, и сатира – все эти жанры были традиционны для времени Грибоедова, но новаторство его состоит в том, что все это соединено в одном произведении вопреки законам классицизма.

    “Горе от ума” – комедия в стихах, а стих придает некоторую неестественность речи. Почему же так естественно звучат все реплики и даже монологи? Потому что комедия написана разностопным ямбом с переходом реплик в середине строки.

    Чацкий

    Москву и

    город… Ты чудак!

    Платон Михайлович

    Да, брат,

    теперь не так…

    Пушкин сказал о комедии Грибоедова: “О стихах не говорю: половина войдет в историю”.

    Пушкин оказался прав. Как часто мы говорим: “Ба, знакомые все лица” или “Служить бы рад, прислуживаться тошно”. По афористичности это сравнимо только со строками

    из басен Крылова. Белинский писал, что “хотя никак нельзя доказать прямого влияния… басен Крылова на язык и стих комедии… нельзя и совершенно отвергать его”.

    Новаторство Грибоедова проявилось также и в методе изображения героев. С героями Мольера или Бомарше их роднят, пожалуй, только яркие речевые портреты (примитивность речи Скалозуба, говорливость Чацкого). Однако в них отсутствует схематизм, присущий героям классицистических комедий.

    Грибоедов сохраняет в своей комедии некоторые традиционные амплуа (резонер, наперсница), но они не выражены четко. Многогранность характеров делает Чацкого одновременно и резонером, и героем-любовником; Лиза – и наперсница, и резонер. Вспомним служанку из комедии Бомарше “Женитьба Фигаро”. Она, так же как Лиза, устраивает любовные дела своей хозяйки и получает за это в конце пьесы вознаграждение, а Лиза в конце пьесы находится под угрозой ссылки в деревню.

    В комедии соблюдается принцип единства места, времени и действия. Но уместно ли об этом говорить как о бесспорной черте “старинной драмы”? Зритель, смотрящий на сцене “Горе от ума”, не ощущает тесных границ времени и места. Огромное количество внесценических героев (например, Максим Петрович, брат Скалозуба, князь Федор) расширяет место действия. Прибавим еще к этому то, что многие эти герои были узнаваемы публикой грибоедовских времен, так как имели прототипов в жизни. Драматург расширяет и временные рамки с помощью упоминанийгероев о прошлом. (“При государыне служил Екатерине”, “Свежо предание, да верится с трудом”, “Нет, ныне свет уж не таков”).

    Недаром И. А. Гончаров пишет в своей статье “Мильон терзаний”, что в комедии “отразилась, как в чаше воды, вся прежняя жизнь Москвы, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы”.

    Часто говорят о нарушении единства действия в комедии Грибоедова. И в первую очередь это обусловлено своеобразным конфликтом “Горя от ума”. Например, в комедиях Боше

    существует только любовный конфликт, а в комедиях вольера – социальный. В комедии же Грибоедова переплетаются любовный и социальный, усиливая друг друга.

    Вернемся к утверждению Гончарова о том, что в отразился “исторический момент и нравы”. Разве это черта только зарождающегося тогда реалистического метода? В этом смысле интересно сравнить “Горе от ума” с трагедией А. С. Пушкина “Борис Годунов”.

    Пушкин, как он сам говорит, “расположил свою трагедию по системе Отца Шекспира и

    принес в жертву ему два классицистических единства” едва сохранив последнее. К тому

    же Пушкин, как и Грибоедов, отказывается от “шестистопного ямба”.

    Он пишет белым пятистопным ямбом, иногда прибегая даже к прозе. И все это ради того,

    чтобы “заменить сей чувствительный недостаток верным изображением лиц, времени, развитием исторических характеров и событий”.

    Такое сходство целей и средств обоих драматургов говорит о том, что именно Грибоедов стал зачинателем реалистических традиций в русской литературе, блистательным

    продолжением которых стал Пушкин – основатель русского критического реализма.