Category: Сочинения по литературе

Камнем преткновения для многих читателей романа “Что делать?” являются сны Ве4-ры Павловны. Их трудно бывает понять, особенно в тех случаях, когда из цензурных соображений Чернышевский высказал свои идеи в слишком аллегорической форме.

Но один из образов, представленных во втором сне Веры Павловны, не вызывает сомнений в том, для чего он создан автором. Это – “реальная грязь”. Что же имеет в виду Чернышевский, употребляя этот термин?

Сначала он сам задает вопрос: “Почему из одной грязи родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится?”. Вместе со своей героиней автор замечает: там, где вода не имеет стока, образуется гниль, в которой не может расти пшеница. Эта гниль – “фантастическая грязь”, которая образуется, когда отсутствует движение. А движение, по Чернышевскому, “есть реальность”, главный элемент которой – труд.

Та среда в человеческом обществе, где в чести труд, порождает достойных людей, несмотря даже на грубость этой среды. Достаточно вспомнить семью Верочки Розальской, чтобы в этом убедиться. Трудовая среда не убивает в человеке здорового начала – эту мысль подчеркивает Чернышевский, она составляет основу не только второго сна Веры Павловны, но и всего романа.

Конечно, и в “фантастической грязи”, то есть в среде праздной, могут родиться “здоровые колосья”. Примером тому является Рахметов. Но люди, способные трудиться, являются в этой среде исключением.

Все “новые люди” – Вера Павловна, Кирсанов, Лопухов – вышли именно из трудовой среды, труд для них является потребностью. Собственно, именно в этом смысле они и названы новыми людьми – по сравнению, например, с прежними героями русской литературы,, такими, как Онегин или Печорин.

Казалось бы, их труд подчиняется только требованиям целесообразности. Вера Павловна говорит: “Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены”. Но в то же время она “с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои распоряжения, она принималась читать вслух…”.

Таким образом, становится ясно, что труд для героев не только способ получения прибыли, пусть даже наиболее справедливый но, главное, возможность сеять “разумное, доброе, вечное”.

Есть и еще одна особенность отношения к труду, присущая “новым людям”, Это стремление к тому, чтобы труд был творческим. Вера Павловна стремится к этому постоянно. Как только она чувствует, что “переросла” свои мастерские, что там можно обойтись и без нее, она находит новое, поприще: становится врачом. И Кирсанов, ее муж, охотно помогает ей в этом, потому что ему самому понятна потребность не просто труда, но труда творческого.

В романе “Что делать?” показаны “новые люди” и новый тип человеческих отношений. Он распространяется на все сферы жизни: профессиональную,. семейную, дружескую. Суть этого нового типа со всей полнотой проявляется в том повседневном творческом труде, которым постоянно заняты герои романа.

Приличьем скрашенный порок Я смело предаю позору – Неумолим я и жесток. Лермонтов

Что такое для нас Лермонтов? Как объяснить то ощущение грусти и гордости, которое охватывает, когда открываешь томик его стихов? Почему его стихи, проза, его личная судьба воспринимаются миллионами людей как личное переживание? Я думаю потому, что в Лермонтове очень много созвучных струн с каждым, кто серьезно относится к жизни и своему собственному достоинству.

Как и Пушкин, Лермонтов очень рано стал осознавать себя как поэт. В ряде своих стихотворений Михаил Лермонтов говорит о себе как о “певце свободы” с пылкой и деятельной душой. “А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой…”, – пишет поэт. Молодая мятежность Лермонтова, необъяснимая зрелость его мысли, точность зрения и вдохновенный талант – это дар свыше, поэтому Лермонтова можно считать избранником. Герцен, почти ровесник Лермонтова, называл свое поколение “отравленным с детства”. Если лицеист

Пушкин рос в атмосфере страстных споров о будущем России, а

юноши его поколения верили, что это будущее зависит от них, от их ума, таланта, деятельности, то Лермонтов, родившись позже на пятнадцать лет, становится центром внимания передовых людей в самые тяжелые годы реакции. Надежды на конституцию, республику, свободу рухнули. Царь Николай 1 твердо запомнил уроки 14 декабря 1825 года. Он не только отправил декабристов на виселицу и каторгу, но и принял все меры к тому, чтобы их дело не возродилось. Ровесники Лермонтова не могли мечтать о какой-либо деятельности, потому что деятельность в эпоху Николая 1 сводилась к повиновению. Нужно было быть. очень смелым и мужественным человеком, чтобы в лицо кинуть им слово: “Палачи, стоящие у трона.” Лермонтов-поэт не побоялся расправы над собой, в один день он стал знаменит, написав стихотворение, посвященное смерти Пушкина. “Смерть поэта” – это гневный протест, самый настоящий обвинительный акт против стоящих у трона “свободы, гения и славы палачей.” Гениальное стихотворение Лермонтова перекликается с его стихотворным откликом на смерть другого поэта, близкого Лермонтову по дружеским связям и творчеству

– Одоевского. Одоевский был опальный поэт. По мнению большинства, жизнь должна идти тихо, без бурь, но мятежный дух Лермонтова прорвал эту ужасающую “тишину”. Он страстно обращается к своему поколению, упрекая его в бездействии. В стихотворении “Дума” поэт пишет: Печально я гляжу па наше поколенье, Его грядущее иль пусто, иль темно, Меж тем, под бременем познанья и сомненья В бездействии состарится оно.

“Дума” заканчивается предсказанием о строгом суде грядущих поколений. Идейно стихотворение близко к взглядам декабристов. Как и “Смерть поэта”, оно произвело сильнейшее воздействие на умы и сердца современников. В стихотворении “Поэт” Лермонтов говорит о роли поэта в обществе, он напоминает о том времени, когда могучие слова поэта воспламеняли бойца для битвы и звучали, “как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных.” Печатать Лермонтова было опасно. Редактор Краевский, напечатав ряд его стихотворений, сидел, как на кратере вулкана, ожидая ареста со дня на день. Журнал “Отечественные записки” был самым популярным, потому что он, хотя и с риском, печатал Лермонтова. Лермонтов четко дал характеристику своему обществу: “Перед опасностью позорно малодушны и перед властью презренные рабы.” Реакционная критика обвинила поэта в том, что он не любит русский народ и клевещет на молодое поколение. Лермонтов ответил своим идейным противникам стихотворениями “Как часто пестрою толпою окружен…” и “Родина”. Он писал: “О! как мне хочется смутить веселость их и бросить им в глаза железный стих, облитый горечью и злостью.” Бабушка Лермонтова, безумно любя внука, постоянно сокрушается, зная, что его ждет трагический конец и что он со своим мятежным характером не умрет своей смертью. Она говорила: “Бедный Мишель, пока одни подыскивают себе невест и устраивают свои материальные дела, он так и остался неисправимым чудаком.” Но кто-то же должен говорить правду! Поэт должен будить людей для лучших целей, а не увлекаться призрачной мишурой. Лермонтов четко знал свой путь, его мятежный дух не мог смириться с унылой действительностью. Он пишет; Нет, я не Байрон, я другой, Еще нeвeдoмый избpaннuк, Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой.

В стихотворении “Пророк” звучит протест против непонимания поэта обществом. Лермонтов рассказывает о том, какова оказалась судьба поэта-пророка: его обличительные речи и высокие призывы встретили враждебное отношение со стороны людей, погрязших в “злобе и пороке”. Жажда свободы и недостижимость ее – важная тема лирики Лермонтова. Полемизируя с пушкинским “на свете счастья нет, но есть покой и воля, “Лермонтов утверждает, что нет ни счастья, ни покоя. Поэт, чувствуя себя одиноким в мире, не веря ни в дружбу, ни в любовь, считает жизнь “пустой и глупой шуткой”. Лермонтов написал “Бородино”, которое стало гимном русским богатырям, отдавшим свою жизнь за родину. Позднее Лев Толстой сказал, что без этого произведения не было бы “Войны и мира”. Лермонтов протестует против бесцельной и бездумной жизни, темы его произведений разнообразны и глубоки по внутреннему содержанию. Он был патриотом своей страны. В стихотворении “Родина” он писал: “Люблю Отчизну я, но странною любовью…” Высоко Лермонтова оценил Чехов. Чехов писал: “Я не знаю языка лучшего, чем у Лермонтова. У него я учился писать.” Многие стихи Лермонтова принадлежат к шедеврам мирового искусства. Трудна судьба поэта. За свои дерзкие стихи Лермонтов не только был в опале, но и за ним был установлен негласный надзор. Сам граф Бенкендорф внимательно следил за его деятельностью. Бабушка Лермонтова очень часто обращалась к Бенкендорфу с просьбой помочь, когда Михаила отправляли в очередную ссылку. “Не дождаться мне, видно, свободы, а тюремные дни, будто годы, и окно высоко над землей, и у двери стоит часовой,” – писал Лермонтов. Высоко творчество Лермонтова оценил Гоголь, восклицая: “Где же истинные люди на Руси? Как горька судьба писателя и поэта, ополчившегося против зла”.

Делая вывод, можно сказать, что каждая мысль Лермонтова бередит душу, каждое слово звучите как набатный звон в мертвой тишине русского царства. Поднять голос в защиту свободы в годы реакции, когда всякая общественная мысль замирала, – это значило проявить большое гражданское мужество и смелость. До конца своей жизни поэт был верен выбранной теме, боролся за свободу личности и свободу своей Родины. В этом сказался мятежный дух Лермонтова.

“Ты кто? Отчего ты живешь? Хорошо тебе или нет?”. Такие вопросы задает мальчик Егор – герой платоновского рассказа “Железная старуха”, написанного в 1951 году. Не эти ли вопросы ставит перед нами сам Платонов? На первый взгляд рассказ кажется детским, на самом же деле, используя образ ребенка, Платонов ставит перед нами важные, глубокие

философские вопросы. Что же это за писатель, который заставляет во время чтения думать и чувствовать одновременно, останавливаясь на каждой строчке, даже на каждом слове? Наверное, дело в том, что все в мире писателя сделано из “вещества существования”. Не случайно два совершенно несовместимых понятия – “вещество” (материя) и “существование” (процесс) объединяются автором, превращаясь в оксюморон. Но для Платонова это естественно, он как бы уравнивает материальное и духовное начала мира. Когда читаешь произведения Платонова, создается такое впечатление, что писатель смотрит на мир не со стороны, а изнутри его: глазами цветка, соринка и, листа, жука, червяка; он знает их мысли и чувства. Вспомним рассказ “Неизвестный цветок”. Цветок трудится день и ночь, чтобы не умереть, он превозмогает терпением свою боль от “голода и усталости”. Так можно сказать только о живом, разумном существе. Вероятно, дело в том, что Платонов сострадал всему живому, что есть в мире: листу, животному, человеку. И если для обычного человека мир может предстать только олицетворенным, то у Платонова все вокруг живет своей собственной жизнью, как и человек.

Я открыла для себя Платонова, когда прочитала маленькие рассказы “Неизвестный цветок” и “Железная старуха”. Потом были “Котлован” и ” Река Потудань”, “Фро”, “Чевегур”. Но поговорить мне хотелось бы именно о “Железной старухе”. С самых же первых строк рассказа ощущаешь особую платоновскую атмосферу повествования. Вот первое предложение: “Шумели листья на дереве; в них пел ветер, идущий по свету”. Складывается впечатление, что это начало волшебной сказки, ведь поет “ветер, идущий по свету”, чудится слабый шепот листвы (может быть, благодаря звукописи).

Читаем дальше – какое совпадение: “Малолетний Егор сидел под деревом и слушал их кроткие, бормочущие слова”. Удивительны платоновские слова: шероховатые, вообще какие-то детские и вместе с тем мудрые. Замечательно, что писатель, будучи взрослым, остается ребенком. Это значит, что каждая встреча с миром для него – событие, а каждое явление – открытие. И эти открытия Платонов совершает вместе со своим героем.

Сюжет рассказа таков: мальчик Егор вступает в диалог с миром, чтобы понять его, и, кроме того, он хочет убить “железную старуху” (судьбу? смерть?). Кажется, замысел рассказа вполне ясен, но это только первое впечатление. Поэтому непременно нужно разобраться, почему мальчик всем: жуку, червяку, ветру, матери, себе, “железной старухе” – задает вопросы: “Ты кто?”, “Отчего ты живешь?”. В этих вопросах открывается основная мысль рассказа: человек хочет понять, кто он в мире. Платонов подводит нас к мысли о том, что человек не хочет быть одиноким в мире, и эпизод с жуком здесь символичен. В описании насекомого невольно замечаешь такие детали, как “маленькое неподвижное лицо”, “добрые глаза”, “ноги и руки”. Не случайно Егору “стало скучно”, когда жук улетел. Мальчик интуитивно чувствует, что одинок в мире, но он не хочет “скучать” и пытается приникнуть к круговороту жизни, ощутить свою зависимость от ветра, звезд, лопуха, жука. Поразительно, но крохотный эпизод, рассказывающий о встрече мальчика с неразговорчивым жуком, больше напоминающим человека, чем насекомое, столько

открывает в рассказе. А теперь о “скуке”. Скука у Платонова – особый мотив. Это не просто маята от ничегонеделания. Скука-тоска – это поиск высшего смысла, желание слиться со всем живым. Преодолеть скуку значит преодолеть одиночество. Мотив скуки как один из важнейших звучал в “Котловане”. Главный герой повести Вощев ищет “вещество существования”, чтобы ощутить наполненность своей жизни. “Вещество существования” нужно выработать, чтобы отдать его детям, таким, как Настя. Но Настя умирает от одиночества, от “скуки”, которая высасывает из нее жизнь, от невозможности соединиться с миром. Единство всего живого среди всех героев повести ощущает только Вощев: он подбирает палый лист и хранит его, спасая от безвестности. А лист хранит память о дереве, дерево – о земле, земля – о солнце… Мальчик Егор из “Железной старухи” очень близок Вощеву по мировосприятию. Такие, как Егор, Вощев думают, что мир устроен по тем же законам, что и они сами, поэтому общаются с миром, как равным себе. Другими словами, для Платонова главное, чтобы его герои чувствовали себя частью огромного целого, считали равным себе по “телу” и “духу” все, на что бы ни пал их взгляд. Именно таким видит мир Егор – родным, живым. Мальчику не страшно ночью одному. Вспоминается эпизод, где обыкновенный лопух избавил малыша от страха только потому, что растение было такое же, как у Егора во дворе. Мальчик думает о травах, живущих в овраге: “…ничего, они ведь все живут здесь и не боятся, и он будет с ними”. Мироощущение ребенка в рассказе имеет гораздо больший смысл, чем кажется на первый взгляд. Ведь взрослые люди заняты, им некогда оглянуться, остановиться, задуматься. Они попросту проживают свою жизнь, “тратят время на сон”. Такое положение для мальчика недопустимо. Поэтому Егор, когда все спят, выходит “наружу”, чтобы

познать мир: ” Я не хочу спать, я хочу жить”. Далее Платонов вводит в рассказ образ дороги, который становится символическим: этот образ выступает здесь стремлением Егора “до всего дознаться”. “До всего” надо понимать в прямом смысле, ведь ему все интересно, все важно: “Кто же это такой?”, “Мама, а ты кто?”, “Мама, а старуха кто?”.

Действительно, пора заговорить и о старухе, именем которой и назван рассказ. Образ старухи представляется связующим звеном между жизнью и смертью, бытием и небытием. Перед нами, вероятно, символический образ смерти, губящей все живое. Условно смерть представляется в образе “железной старухи”, но Егору она видится вполне реальной, существующей именно вследствие его особого восприятия мира. Поэтому, прячась ночью в овраге, карауля старуху, Егор слышит “унылый звук”, “хруст высохших костей”. В этих звуках мальчику словно слышится “вздох всех умерших” – вздох тоски по жизни. Егору жаль усопших, и он хочет убить старуху. Но даже маленький герой Платонова понимает, что только неживое может сражаться с неживым. Мальчику нужно стать “железным стариком”. Здесь он выступает в роли маленького Георгия Победоносца, готового ради людей совершить подвиг. Но для Егора это большая жертва, и он говорит: “Это я нарочно буду железным, чтоб старуху напугать, пускай она околеет.

А потом я железным не буду – не хочу, я буду мальчиком с матерью”.

Заканчивая разговор о “Железной старухе”, хочется сказать, что этот крошечный рассказ фокусирует основные черты платоновской прозы, “впитывает” ее важнейшие мотивы и образы: сострадание всему живому, поиск “вещества существования”, ощущение целостности мира, мотивы скуки, дороги как попытки осмыслить мир и, наконец, идею спасения умерших, которую Платонов почерпнул в учении И. Ф. Федорова. Это делает рассказ “Железная старуха” одним из лучший произведений писателя.

Все готовятся к зиме по-разному. В ожидании снега и холода люди покупают теплую одежду и обувь, закрывают варенье из ягод и фруктов, консервируют и маринуют всевозможные овощи. Многие лесные животные тоже готовятся к будущим морозам: кто делает запасы, кто укладывается спать. Некоторые птицы улетают в теплые края, чтобы вернуться обратно только весной. А вот судьба городских птиц во многом зависит от доброты, щедрости и милосердия человека.

С приходом холодов воробьи сбиваются в крикливые многочисленные стайки и стараются держаться поближе к человеческому жилью. Их всегда можно встретить у входов в магазины, возле торгующих семечками старушек, у подъездов многоэтажек. Особенно тяжело птицам приходится, когда выпадет белый пушистый снег, покрывая всю землю нарядным покрывалом. Под снегом скрываются и небогатые источники пропитания многих птиц: рассыпанные по земле ягоды рябины и боярышника, крошки, какие-то семена. Именно в это нелегкое время пернатым певцам необходима наша помощь. С какой радостью окружают воробьи и синички кормушки с крошками, кусочками хлеба, пшеном, пшеничной крупой! Как громко они благодарят нас за внимание, добросердечие. А съев все угощение, рассаживаются на ближайших ветках, чтобы не прозевать очередную порцию вкусненького.

Помогите птицам зимой, тогда летом они посвятят вам свои лучшие песни, съедят на ваших огородах всех вредителей и позаботятся, чтобы комаров и мух в следующем сезоне было как можно меньше!

МЫСЛЯЩИЙ ПРОЛЕТАРИАТ

Всех, кого кормит и греет рутина, роман г. Чернышевского приводит в неописанную ярость. Они видят в нем и глумление над искусством, и неуважение к публике, и безнравственность, и цинизм, и, пожалуй, даже зародыши всяких преступлений. И, конечно, они правы: роман глумится над их эстетикой, разрушает их нравственность, показывает лживость их целомудрия, не скрывает своего презрения к своим судьям. Но все это не составляет и сотой доли прегрешений романа; главное в том, что он мог сделаться знаменем ненавистного им направления, указать ему ближайшие цели и вокруг них и для них собрать все живое и молодое.

Читатели мои, разумеется, очень хорошо понимают, что в романе этом нет ничего ужасного. В нем, напротив того, чувствуется везде присутствие самой горячей любви к человеку; в нем собраны и подвергнуты анализу пробивающиеся проблески новых и лучших стремлений; в нем автор смотрит вдаль с тою сознательною полнотою страстной надежды, которой нет у наших публицистов, романистов и всех прочих, как они еще там называются, наставников общества. Оставаясь верным всем особенностям своего критического таланта и проводя в свой роман в се свои теоретические убеждения, г. Чернышевский создал произведение в высшей степени оригинальное и чрезвычайно занимательное. Достоинства и недостатки этого романа принадлежат ему одному, на все остальные русские романы он похож только внешнею своей формою: он похож на них тем, что сюжет его очень прост и что в нем мало действующих лиц На этом и оканчивается всякое сходство. Роман “Что делать?” не принадлежит к числу сырых продуктов нашей умственной жизни Он создан работою сильного ума; на нем лежит печать глубокой мысли. Умея вглядываться в явление жизни, автор умеет обобщать и осмысливать их. Его неотразимая логика прямым путем ведет его от отдельных явлений к внешним теоретическим комбинациям, которые приводят в отчаяние жалких рутинеров, отвечающих жалкими словами на всякую новую и сильную мысль.

Все симпатии автора лежат безусловно на стороне будущего; симпатии эти отдаются безраздельно тем задаткам будущего, которые замечаются уже в настоящем. Эти задатки зарыты до сих пор под грудою общественных обломков прошедшего, а к прошедшему автор” конечно, относится совершенно отрицательно. Как мыслитель, он понимает и, следовательно, прощает все его уклонения от разумности, но, как деятель, как защитник идеи, стремящейся войти в жизнь, он борется со всяким безобразием и преследует иронией и сарказмом все, что бременит землю и коптит небо.

В начале пятидесятых годов живет в Петербурге мелкий чиновник Розальский. Жена этого чиновника, Марья Алексеевна, хочет выдать свою дочь, Веру Павловну, за богатого и глупою жениха, а Вера Павловна, напротив того, тайком от родителей выходит замуж за медицинского студента Лопухова, который чтобы жениться, оставляет академию за несколько недель до окончания курса. Живут Лопуховы четыре года мирно и счастливо, но Вера Павловна влюбляется в друга своего мужа, медика Кирсанова, который также чувствует к ней сильную любовь. Чтобы не мешать их счастью, Лопухов официально застреливается, а на самом деле уезжает из России и проводит несколько лет в Америке. Потом он возвращается в Петербург под именем американского гражданина Чьрльза Бьюмонта, женится на очень хорошей молодой девушке и сходится самым дружеским образом с Кирсановым и его женою, Верою Павловной, которые, конечно, давно шали настоящее значение самоубийства. Вот весь сюжет романа “Что делать?”, и ничего не было бы в нем особенного, если бы не действовали в нем новые люди, те самые люди, которые кажутся проницательному читателю очень страшными, очень гнусными и очень безнравственными. “Проницательный читатель”, над которым очень часто ц сурово потешается г. Чернышевский, не имеет ничего общего с тем простым и бесхитростным читателем, которого любит и уважает каждый пишущий человек.

Если бы г. Чернышевскому пришлось изображать новых людей, поставленных в положение Базарова, то есть окруженных всяким старьем и тряпьем, то его Лопухов, Кирсанов, Рахметов стали бы держать себя почти совершенно так, как держит себя Базаров. Но г. Чернышевскому нет никакой надобности поступать таким образом. Он знает не только то, как думают и рассуждают новые люди, но и то, как они чувствуют, как любят и уважают друг друга, как устраивают семейную и вседневную жизнь и как горячо стремятся к тому времени и к тому порядку вещей, при которых можно было бы любить всех людей и доверчиво протягивать руку каждому.

Новые люди считают труд абсолютно необходимым условием человеческой жизни, и этот взгляд на труд составляет чуть ли не самое существенное различие между старыми и новыми людьми. По-видимому, тут нет ничего особенного.

Опираясь на свой любимый труд, выгодный для них самих и полезный для других, новые люди устраивают свою жизнь так, что их личные интересы ни в чем не противоречат действительным интересам общества. Это вовсе не трудно устроить. Стоит только полюбить полезный труд, и тогда все, что отвлекает от этого труда, будет казаться неприятною помехою: чем больше вы будете предаваться вашему любимому полезному труду, тем лучше это будет для вас и тем лучше это будет для других. Поэтому кто любит труд, тот, действуя в свою пользу, действует в пользу человечества; кто любит труд, тот сознательно любит самого себя, тот в самом себе любил бы всех остальных людей; если бы только не было на свете таких господ, которые невольно или умышленно мешают всякому полезному труду.

Новые люди трудятся и желают своему труду простора и развития; в этом желании, составляющем глубочайшую потребность их организма, новые люди сходятся со всеми миллионами всех трудящихся людей земного шара, всех, кто сознательно или бессознательно молит бога и просит ближнего, чтобы не мешали ему трудиться и пользоваться плодами труда.

Новые люди не грешат и не каются; они всегда размышляют и поэтому делают только ошибки в расчете, а потом исправляют эти ошибки и избегают их в последующих выкладках. У новых людей добро и истина, честность и знание, характер и ум оказываются тождественными понятиями; чем умнее новый человек, тем он честнее, потому что меньше ошибок вкрадывается в расчеты. У нового человека нет причин для разлада между умом и чувством, потому что ум, направленный на любимый и полезный труд, всегда советует только то, что согласно с личною выгодою, совпадающею с истинными интересами человечества и, следовательно, с требованиями самой строгой справедливости и самого щекотливого нравственного чувства.

Основные особенности нового типа, о которых я говорил до сих пор, могут быть сформулированы в трех главных положениях, находящихся в самой тесной связи между собою.

I. Новые люди пристрастились к общеполезному труду.

И. Личная польза новых людей совпадает с общею пользою, и эгоизм их вмещает в себе самую широкую любовь к человечеству.

III. Ум новых людей находится в самой полной гармонии с их чувством, потому что ни ум, ни чувство их не искажены хроническою враждой против остальных людей.

А все это вместе может быть выражено еще короче: новыми людьми называются мыслящие работники, любящие свою работу. Развитие и окончательное усовершенствование мастерской (Веры Павловны) описаны г. Чернышевским очень ясно, подробно и с тою сознательною любовью, которую подобные учреждения естественным образом внушают ему как специалисту по части социальной науки.

В практическом отношении это описание мастерской, действительно существующей или идеальной – все равно, составляет, может быть, самое замечательное место во всем романе. Главнейшие основания в устройстве мастерской Веры Павловны заключались в том, что прибыль делилась поровну между всеми работницами и потом расходовалась самым экономическим и расчетливым образом: вместо нескольких маленьких квартир нанималась одна большая; вместо того чтобы покупать съестные припасы по мелочам, их покупали оптом. Для личной жизни Веры Павловны устройство мастерской и прежние труды по урокам важны в том отношении, что они ограждают ее в глазах читателя от подозрения в умственной пустоте. Вера Павловна – женщина нового типа; время ее наполнено полезным и увлекательным трудом; стало быть, если в ней родится новое чувство, вытесняющее ее привязанность к Лопухову, то это чувство выражает собою действительную потребность ее природы, а не случайную прихоть праздного ума и блуждающего воображения. Возможность этого нового чувства обусловливается очень тонким различием, существующим между характерами Лопухова и его жены. Это различие, разумеется, не производит между ними взаимного неудовольствия, но мешает им доставить друг другу полное семейное счастье, которого оба они имеют право требовать от жизни.

Она любит цветы и картины, любит покушать сливок, понежиться в теплой и мягкой постели, развлечься оперною музыкою; у него в кабинете нет ни цветов, ни картин; на стене висят только ее портрет и портрет “святого старика”, Роберта Оуэна; он много работает, а веселится редко… Эти внешние различия служат признаками более глубоких внутренних различий. Ей необходимо постоянное присутствие любимого человека, постоянное участие его в ее работах и в ее забавах, в ее серьезных размышлениях и в ее полуребячьих шалостях. В нем, напротив того, нет потребности каждую минуту жить с нею одною жизнью, участвовать в каждой ее радости, делить поровну каждое впечатление. Он всегда поможет ей в минуту раздумья или огорчения; он подойдет к ней, если она позовет его в минуту веселья, но подойдет или по ее призыву, или потому, что без ее слов угадает ее желание; в нем самом нет внутреннего влечения к тем удовольствиям, которые любит она. Ему необходимо иногда уединяться и сосредоточиваться; он сам говорит о себе, что отдыхает только тогда, когда остается совершенно один Стало быть, в семейной жизни Лопуховых непременно один из супругов должен был в угоду другому подавлять личную особенность своего характера. При таких условиях полное счастье любви совершенно невозможно…

Вера Павловна надеется снова найти себе счастье и спокойствие в серьезной и заботливой любви своего мужа, но Лопухов, как человек более опытный, понимает, что надеяться поздно. Ему тяжело отказаться от того, что он считал своим счастьем, но он не ребенок и не старается поймать луну руками. Он видит, что причины разлада лежат очень глубоко, в самых основах обоих характеров, и потому он старается не о том, чтобы кое – как заглушить разлад, а напротив, о том, чтобы радикально исправить беду, хотя бы ему пришлось совершенно отказаться от своих отношений к любимой женщине. Тут нет никакого сверхъестественного героизма; тут только ясный и верный расчет Тот ряд поступков, который был со стороны Лопухова совершенно логичен и необходим в отношении к таким людям, как Вера Павловна и Кирсанов, становится нелепым и смешным, если мы на место Веры Павловны поставим пустую барыню с чувствительным сердцем, а на место – Кирсанова столь же пустого вздыхателя с пламенными страстями. Лопухов не стал бы поступать нелепо и смешно. Он вовсе не похож на Дон-Кихота и всегда сумеет понять, что ветряная мельница – не исполин и что бараны – не рыцари. Новые люди только в отношениях между собою развертывают все силы своего характера и все способности своего ума, с людьми старого типа они держатся постоянно в оборонительном положении, потому что знают, что всякий честный поступок в испорченном обществе перетолковывается, искажается и превращается в пошлость, ведущую за собой вредные последствия. Только в чистой среде развертываются чистые чувства и живые идеи. Весь образ действий Лопухова, начиная от его поездки к Кирсанову и кончая его подложным самоубийством, находит себе блестящее оправдание в том полном и разумном счастье, которое он создал для Веры Павловны и Кирсанова. Любовь, как понимают ее люди нового типа, стоит того, чтобы для ее удовлетворения опрокидывались всякие препятствия.

Лопухов, Кирсанов и Вера Павловна, являющиеся в романе “Что делать?” главными представителями нового типа, не делают ничего такого, что превышало бы обыкновенные человеческие силы. Они – люди обыкновенные, и такими людьми признает их сам автор; это обстоятельство чрезвычайно важно, и оно придает всему роману особенно глубокое значение. Указывая на Лопухова, Кирсанова и Веру Павловну, г. Чернышевский говорил всем своим читателям: вот какими могут быть обыкновенные люди, и такими они должны быть, если хотят найти в жизни много счастья и наслаждения. Этим смыслом проникнут весь его роман, и доказательства, которыми он подкрепляет эту главную мысль, так неотразимо убедительны, что непременно должны подействовать на ту часть публики, которая вообще способна выслушивать и понимать какие-нибудь доказательства. “Будущее, – говорит г. Чернышевский, – светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести”.

Желая убедительнее доказать своим читателям, Что Лопухов, Кирсанов и Вера Павловна действительно люди обыкновенные, г. Чернышевский выводит на сцену титаническую фигуру Рахметова, которого он сам признает необыкновенным и называет “особенным человеком”. Рахметов в действии романа не участвует, да ему в нем нечего делать; такие люди, как Рахметов, только тогда и там бывают в своей сфере и на своем месте, когда и где они могут быть историческими деятелями; для них тесна и мелка самая богатая индивидуальная жизнь; их не удовлетворяет ни наука, ни семейное счастье; они любят всех людей, страдают от каждой совершающейся несправедливости, переживают в собственной душе великое горе миллионов и отдают на исцеление этого горя все, что могут отдать. При известных условиях развития эти люди обращаются в миссионеров и отправляются проповедовать евангелие дикарям различных частей света. При других условиях они успевают убедиться, что в образованнейших странах Европы есть такие дикари, которые глубиною своего невежества и тягостью своих страданий далеко превосходят готтентотов или папуасов. Тогда они остаются на родине и работают над тем, что их окружает.

Попытку г. Чернышевского представить читателям “особенного человека” можно назвать очень удачною. До него брался за это дело один Тургенев, но и то совершенно безуспешно. Инсаров является героем романа; Рахметов даже не может быть назван действующим лицом, и, несмотря на то, Инсаров остается для нас совершенно неосязательным, между тем как Рахметов совершенно понятен. Правда, мы не видим, что именно делает Рахметов, но зато мы вполне понимаем, что за человек Рахметов… Я хочу выразить только ту мысль, что никакой художественный талант не может пополнить недостатка материалов; г. Чернышевский видел много таких явлений, которые очень вразумительно говорят о существовании нового типа и деятельности особенных людей, подобных Рахметову. Если бы этих явлений не было, то фигура Рахметова была бы так же бледна, как фигура Инсарова. А если эти явления действительно существуют, то, может быть, светлое будущее совсем не так неизмеримо далеко от нас, как мы привыкли думать. Где появляются Рахметовы, там они разливают вокруг себя светлые идеи и пробуждают живые надежды.

Поэму “Мертвые души” невозможно представить без “лирических отступлений”. Они настолько органично вошли в структуру произведения, что мы уже не мыслим его без этих великолепных авторских монологов. Благодаря “лирическим отступлениям” мы постоянно чувствуем присутствие автора, который делится с нами своими мыслями и переживаниями по поводу того или иного события, описываемого в поэме. Он становится не просто экскурсоводом, ведущим нас по страницам своего произведения, а, скорее, близким другом, с которым нам хочется разделить переполняющие нас эмоции. Зачастую мы ждем этих “отступлений” в надежде, что он своим неподражаемым юмором поможет нам справиться с возмущением или грустью, а иногда просто хотим знать его мнение по поводу всего происходящего. Кроме того, эти “отступления” обладают невероятной художественной силой: мы наслаждаемся каждым словом, каждым образом и восхищаемся их точностью и красотой.

Что же говорили знаменитые современники Гоголя по поводу “лирических отступлений” в поэме? А. И. Герцен писал: “Тут переход от Собакевичей к Плюшкиным, – обдает ужас; вы с каждым шагом вязнете, тонете глубже, лирическое место вдруг оживит, осветит и сейчас заменяется опять картиной, напоминающей еще яснее, в каком рве ада находимся”. В. Г. Белинский тоже высоко оценивал лирическое начало “Мертвых душ”, указывая на “ту глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность, которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем, симпатичною душою”.

С помощью “лирических отступлений” писатель выражает свое отношение не только к описываемым им людям и событиям. Эти “отступления” несут в себе утверждение высокого призвания человека, значимости больших общественных идей и интересов. Высказывает ли автор свою горечь и гнев по поводу ничтожества показанных им героев, говорит ли о месте писателя в современном обществе, пишет ли о живом, бойком русском уме – источником его лиризма являются думы о служении родной стране, о ее судьбах, печалях и скрытых гигантских силах.

Лирические места автором включены в произведение с большим художественным тактом. Вначале они содержат его высказывания только о героях произведения, но по мере развития сюжета их темы становятся все более разносторонними.

Рассказав о Манилове и Коробочке, автор ненадолго прерывает повествование, как будто хочет немного отойти в сторону, чтобы читателю стала яснее нарисованная картина жизни. Авторское отступление, которым прерывается рассказ о Коробочке, содержит в себе сравнение ее с “сестрой” из аристократического общества, которая, несмотря на иной облик, ничем не отличается от поместной хозяйки.

После посещения Ноздрева Чичиков в дороге встречается с прекрасной блондинкой. Описание этой встречи завершается замечательным авторским отступлением: “Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее, или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь”. Но все это совершенно чуждо Чичикову: его холодная осмотрительность здесь сопоставляется с непосредственным проявлением человеческих чувств.

В конце пятой главы “лирическое отступление” носит совершенно иной характер. Здесь автор говорит уже не о герое, не об отношении к нему, а о могучем русском человеке, о талантливости русского народа. Внешне это “лирическое отступление” как будто мало связано со всем предыдущим развитием действия, но оно очень важно для раскрытия основной идеи поэмы: подлинная Россия – это не собакевичи, ноздревы и коробочки, а народ, народная стихия.

С лирическими высказываниями о русском слове и народном характере тесно связана и та вдохновенная исповедь художника о своей юности, о своем восприятии жизни, которая открывает шестую главу.

Повествование о Плюшкине, с наибольшей силой воплотившем в себе низменные стремления и чувства, прерывается гневными словами автора, имеющими глубокий, обобщающий смысл: “И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек!”

Седьмую главу Гоголь начинает своими рассуждениями о творческой и жизненной судьбе писателя в современном ему обществе, о двух разных уделах, ожидающих писателя, создающего “возвеличенные образы”, и писателя-реалиста, сатирика. В этом “лирическом отступлении” отразились не только взгляды писателя на искусство, но также его отношение к господствующим верхам общества и к народу. “Лирическое отступление”: “Счастлив путник, который после длинной и скучной дороги…” является важным этапом в развитии повествования: оно как бы отделяет одно повествовательное звено от другого. Высказывания Гоголя освещают сущность и значение как всех предшествующих, так и последующих картин поэмы. Это “лирическое отступление” непосредственно связано с народными сценами, показанными в седьмой главе, и играет очень важную роль в композиции поэмы.

В главах, посвященных изображению города, мы встречаем авторские высказывания о чинах и сословиях: “…теперь у нас все чины и сословия так раздражены, что все, что ни есть в печатной книге, уже кажется им личностью: таково уж, видно, расположенье в воздухе”.

Описание всеобщей сумятицы Гоголь заканчивает размышлениями о человеческих заблуждениях, о ложных путях, которыми нередко шло человечество в своей истории: но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки”.

Особенной силы гражданский пафос писателя достигает в “лирическом отступлении”: “Русь, Русь! Вижу тебя из моего чудного, прекрасного далека”. Как и лирический монолог начала седьмой главы, это “лирическое отступление” составляет отчетливую грань между двумя звеньями повествования – городскими сценами и рассказом о происхождении Чичикова. Здесь уже широко развернута тема России, в которой “бедно, разбросано и неприютно”, но где не могут не родиться богатыри. Вслед за этим автор делится с читателем мыслями, которые вызывают в нем далекая дорога и мчащаяся тройка: “Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама, эта дорога”. Гоголь набрасывает здесь одну за другой картины русской природы, возникающие перед взором путешественника, мчащегося на быстрых конях по осенней дороге. И несмотря на то что образ птицы-тройки остался позади, в данном “лирическом отступлении” мы снова чувствуем его.

Рассказ о главном герое поэмы завершают авторские высказывания, представляющие резкие возражения тем, кого может шокировать как главный герой, так и вся поэма, изображающая “дурное” и “презренное”.

“Лирические отступления” отражают высокое чувство патриотизма автора. Глубокой любовью овеян образ России, завершающий роман-поэму, образ, воплотивший в себе тот идеал, который освещал художнику путь при изображении мелкой, пошлой жизни.

Но без ответа остается самый важный для Гоголя вопрос: “Русь, куда ж несешься ты?” Что ждало в конце пути эту “вдохновенную Богом” страну, тогда мог ведать только Бог.

Борис Пастернак сказал: “Книга – это кубический кусок дымящейся совести”. Слова эти могут стать и эпиграфом, и эпилогом всей жизни и творчества поэта. Есть творцы, для которых музыка, поэзия, литература – занятие, но не жизнь. Пастернак относится к тем поэтам, для которых творчество и есть жизнь. Он воплощение, материализация самого духа и сути поэзии, которую не отделял от жизни и не привносил в жизнь. Он просто жил так, как творил, а творил так, как дышал, если вспомнить слова Булата Окуджавы. Пастернак знал, что “поэзия валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы увидеть ее и подобрать с земли”. Он не искал поэзию в жизни, он знал, что нет ничего, что нельзя было бы увидеть по-новому, осмыслить эстетически, образно, раскрывая и раскрепощая тем самым суть.

Пастернак странным образом похож на бессловесные порождения Земли, его стихи как будто не написаны, а выросли, кристаллизовались по законам не искусства, а природы. Он сам чувствовал себя каким-то продолжением природы, ее жизнью, только переплавленной в слово:

Я жизнь земли, ее зенит,

Что сам бросаю тень.

Я жизнь земли, ее зенит,

Ее начальный день.

Захлебывающееся, нервное звучание стихов Пастернака напоминает звуки, которыми выражает себя природа. И поэзию он определяет не через литературность, а через самые пронзительные проявления жизни:

Это круто налившийся свист,

Это щелканье сдавленных льдинок,

Это ночь, леденящая лист,

Это двух соловьев поединок.

Ничего “жеманно-поэтического” нет в ощущении поэта. Он знает, что поэзия – не приправа к жизни, а сама жизнь во всей ее простоте и величии:

Поэзия, я буду клясться

Тобой, и кончу, прохрипев:

Ты не осанка сладкогласца,

Ты лето с местом в третьем классе,

Ты пригород, а не припев.

Подлинная поэзия, которой живешь, а не “занимаешься” – страшна. Она требует в жертву все: всю жизнь и еще немного:

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью – убивают,

Нахлынут горлом – и убьют!

Иначе не бывает, потому что поэзия требует полной гибели всерьез. Умирать и воскресать с каждой строкой, каждым стихом – удел подлинного поэта. Пастернак находит очень сильный образ, в котором ощущение поэта близко к величию древних мастеров, творивших не для времени, а для богов:

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба.

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

Мы привыкли к тому, что слово “искусство” значит для нас что-то высокое, подлинное. Но Пастернак парадоксально высвечивает другое: сближение “искусства” и “искусственности” и находит нечто более высокое, подлинное – это “почва и судьба”.

У Пастернака есть строки, за которые его часто упрекали: “Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе”. В них увидели равнодушие и высокомерное отрицание настоящего. Но это не так. Пастернак, как великий художник, живет в своем времени, но отсчет ведет с точки зрения вечности.

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну:

Ты вечности заложник

У времени в плену, –

говорит он. Пастернак не был обойден славой, успехом, но строго взыскуя с себя, писал:

Быть знаменитым некрасиво,

Не это поднимает ввысь…

Он знал, что “цель творчества – самоотдача, а не шумиха, не успех”. Все преходяще, и только родник поэзии неисчерпаем. Поэт спешит, не останавливается, чтобы полюбоваться собой, он всю жизнь нацелен в будущее:

За поворотом, в глубине

Лесного лога

Готово будущее мне

Верней залога.

Его уже не втянешь в спор

И не заластишь

Оно распахнуто, как бор,

Все вширь и настежь.

Но, стремясь в будущее и принимая все, что ему уготовано, Пастернак не скользит легко по поверхности.

Во всем мне хочется дойти

До самой сути:

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте…

Его стихи – это поиски сути, его понимание поэзии, – это поиск “оснований, корней, сердцевины”. Жить и писать нужно так, чтобы

Все время схватывая суть

Судеб, событий…

Свершать открытья.

Поэзия Пастернака имеет удивительное свойство: она молода. Все стихи написаны на пределе изумленного открытия мира, поэт видит все, как видят только дети. Читая и постигая его поэзию, понимаешь: стихи – такая же непреложная и естественная часть природы, как дерево, цветок, вода и солнечный свет.

А. С. ПУШКИН

УЗНИК

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном.

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно;

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: “Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..”

Комментарий. Два узника – человек и орел. И тот и другой рождены для воли. “Мы вольные птицы; пора, брат, пора!” – зовет своего товарища по заточению орел. Но птица может улететь, а человек – нет. Ощущение свободы дает человеку только природа. Это еще одна из главных мыслей, которая проходит через многие произведения Пушкина.

Слово “мастер” не случайно вынесено Булгаковым в заглавие его знаменитого романа “Мастер и Маргарита”. Он действительно является одной из центральных фигур булгаковского произведения. В бесконечно сложной структуре “Мастера и Маргариты” автору романа о Понтии Пилате принадлежит особая роль, как человеку, перевернувшему жизнь Ивана Бездомного, Маргариты.

Судьба Мастера складывается под воздействием разнонаправленных могущественных сил, каждая из которых пытается увлечь его за собой. Божественной волей ему дарован писательский талант, который делает безвестного сотрудника музея Мастером. Работая над своим произведением о “жестоком пятом прокураторе Иудеи всаднике Понтийском Пилате”, Мастер тем самым выполняет завет Бога. Но живет он в мире, где злые, пошлые, скудоумные ничтожества пришли к власти, где, по великолепному определению Булгакова, “чего ни хватишься, ничего нет”. В этом мире божественный дар Мастера оказывается под запретом как нечто очень опасное. Латунский, ловкий литературный критик, отлично чувствующий, откуда дует ветер, обрушивается на книгу, которую прежде него разносят другие критики. Алоизий Мо-гарыч пишет донос на опального писателя и оставляет Мастера без крова.

Характерно, что прибежищем Мастера после этого становится клиника для душевнобольных. Этот момент сюжета, с одной стороны, связан с темой бесчисленных “психушек”, куда убирали неугодных советским властям людей, с другой – показывает, что гений часто воспринимается как безумец, а внутренние законы, по которым он живет, непонятны толпе и воспринимаются ими как сумасшествие.

Мастер представлен в романе не только как автор “негорящей рукописи”, но и как возлюбленный главной героини – Маргариты. Таким образом, тема творчества и тема любви неразрывно переплетаются в повествовании, так как сами эти понятия связаны с возвышенным состоянием человеческой души, подаренным самим Богом. Удивительный, раздвоенный образ Маргариты вносит в жизнь Мастера и божественное, и дьявольское. Недаром Булгаков показывает ее до встречи с Воландом “косящей на один глаз ведьмой, украсившей себя ветками мимозы”. Но, как известно, все сатанинское, связанное с Воландом, выступает в романе в особом качестве: это та сила, “что вечно хочет зла и вечно совершает благо”. Одним движением Воланд наводит порядок в перевернутом мире, где процветали римские, лиходеевы и варенухи, но нельзя с уверенностью говорить о том, что встреча с сатаной становится безусловным благом для Мастера и Маргариты.

Да, Маргарита, продавшая свою душу дьяволу и принявшая облик ведьмы, сумела вызволить Мастера из заточения. Но получив все назад: возможность снова жить в своем доме, нетронутые огнем рукописи, – сам Мастер отказывается писать о чем бы то ни было. Ни высокая тема Иешуа и Пилата, ни земная и злободневная – Алоизия Могарыча, его больше не привлекают. Маргарита нашептывает на ухо своему возлюбленному, что все вернулось и все возможно: и творчество, и любовь, и жизнь, – но Мастер отвергает все обольщения, он требует лишь покоя. Предвидя это, Левий Матвей просит для Мастера именно покоя, выражая тем самым высшую волю Господа.

Итак, неся в себе дар Божий, Мастер все-таки не приемлет даров Воланда, и за встречу с сатаной Мастер и Маргарита платят своей земной жизнью. Момент их ухода в иную жизнь полон печали: “Боги, Боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает, это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, зная, что одна смерть его успокоит…”.

Но не так уж печальна история Мастера на земле: он оставляет на ней свой след, и не только в его романе, неподвластном огню, но и в душе Ивана Бездомного, который стал совершенно другим человеком, достойным учеником своего мудрого, бесконечно счастливого и бесконечно страдающего учителя.

На примере судьбы Мастера Булгаков в своем романе помещает важнейшие для него мысли, суждения и размышления о месте художника, творческой личности в обществе, в мире, о его взаимоотношениях с властью и своей совестью. Булгаков приходит к выводу о том, что художник не должен лгать ни себе, ни другим людям. Художник, который лжет, не в ладу со своей совестью, теряет всякое право на творчество.

В связи с этим фигура Мастера в романе неоднозначна: он остается внутренне верен себе, но в то же время у него нет сил творить на земле, лживо соглашаясь или настойчиво сопротивляясь существующей общественной морали, его творчество лишено компромиссов, поэтому он “не заслужил света, но заслужил покой”. И именно Воланд и его свита восстанавливают справедливость по отношению к Мастеру, делая его рукописи “негорящими”, что означает, по мысли самого Булгакова, что только истинное творчество бессмертно!

Я порою себя ощущаю связной

Между теми, кто жив

И кто отнят войной…

Нет, ничто не забыто.

Нет, никто не забыт,

Даже тот.

Кто в безвестной могиле лежит.

Ю. Друнина

Здравствуйте, дорогие девочки, мои ровесницы, чья юность опалена войной, те, кому выпало нелегкое военное время. Обращаюсь к вам, как к живым, ибо верю в бессмертие души, а еще больше – в человеческую память. Пока мы помним – вы живы! Я чувствую, что между вами и мною существует связь – тоненькая ниточка, которая переплетает наши судьбы, заставляет по-новому посмотреть на действительность, дать оценку многим поступкам, совершенным мною.

Как мне хочется побывать с вами там, на передовой, в мае тысяча девятьсот сорок второго года на разъезде коменданта Бескова Федота Евграфыча! Встретиться с вами, поближе узнать и понять вас, проверить себя. Пойти с вами в разведку и пройти путь от жизни к смерти и от смерти к бессмертию в необыкновенном мае той военной весны. Говорят, он был великолепен в буйном цветении деревьев, в изумрудной зелени молодых листочков, “а дни стояли теплые, безветренные, и все ваше первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила”.

Рита, Риточка Муштакова. Я, как и ты когда-то, на пороге выпускного школьного бала. Мне, как и тебе тогда, предстоит выбрать дорогу в жизни. Ты о многом мечтала, тихая, скромная девочка, ученица девятого “Б” класса. Наверное, и жизнь твоя должна была быть тихой, размеренной, как мечталось. Но в твоей жизни, сверстница, все оказалось стремительно: встреча с лейтенантом Осяниным, первый поцелуй, первое прикосновение, от которого “мурашки по телу”. Любовь… Любовь большая, на всю жизнь, о которой мечтает каждая из нас. Ты спешила, ни как ты могла знать, что тебе так мало судьбой отмерено. В этот короткий жизненный миг ты смогла вместить столько, что иному и на всю долгую жизнь хватило бы. Ты любила, Рита, и была любима, ты очень любила мужа, не могла представить с собой другого мужчину! “Один был мужчина – тот, что вел в штыковую поредевшую заставу на втором рассвете войны”.

Риточка, ты родила ему сына, на второй день войны стала вдовой, пошла на фронт и отдала жизнь за Родину! Ты пошла мстить за мирную жизнь, за любовь, за мужа! Ты научилась ненавидеть тихо и беспощадно, а жить ты уже не жила, потому что невозможно жить затянутой ремнем “на самую последнюю дырочку”. Жить с ненавистью нельзя, умереть – можно.

Строгая, сдержанная, целеустремленная, правильная. Именно к тебе прислали Женьку, Женьку-русалку, с прозрачной кожей, фигурой, с которой можно “скульптуру лепить”, рыжую Камелькову, которая, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной, веселой, озорной.

Риточка, ты очень быстро сошлась с Женькой, хотя вы очень разные. Одно у вас общее – к войне “личный счет имеется”.

Женя, я восхищаюсь твоей красотой, женственностью, умением быть мужественной. Интересно, а что переживала ты тогда, Женя, когда немцев в обход вокруг Легонтова озера направила? Тобой невозможно было не любоваться и не любить тебя в ту минуту, когда ты, зло рванув через голову гимнастерку, бросила ее на землю, вскочила не таясь на каменистый, залитый солнцем берег. Как хороша ты была: “Высокая, белотелая, гибкая – в десяти метрах от автоматов”. Как будто для тебя нет и не существует смерти. И потом, уводя немцев от Риты Осяниной, ты верила в себя, ни на мгновение не сомневаясь, что все окончится благополучно. “Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет…” Женька, ты же могла затаиться, переждать, сохранить жизнь, но ты, раненая, стреляла, и немцы добили тебя в упор, а потом любовались тобой: ты и в смерти была прекрасна.

Я понимаю, Женя, почему ты не затаилась, ты мстила за Соню Гурвич, за Лизу Бричкину, за Галю Четвертак.

Соня, ты попала на фронт случайно: переводчиков хватало, а зенитчиц – нет. Умная девушка из Минска, из хорошей, дружной семьи врача. В университете же ты, Соня, носила платья, перешитые из платьев сестер, “длинные и тяжелые, как кольчуги”, а в армии – сапоги на два номер больше (получила случайно, по неопытности). Чужие вещи, да и жизнь ты, Сонечка, прожила не свою: чужую и случайную. Уходя добровольцем на фронт, твой мальчик подарил тебе томик стихов Блока. И ты в засаде “нараспев, точно молитву” читала:

Мы – дети страшных лет России –

Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!

Как очевидна связь поколений: Блок – ты – я, нас не могла не волновать судьба России.

Маленький романтик, Галя, жизнь оказалась намного жестче, чем ты о ней представляла. Ты и на войну просилась, потому что мечтала о подвиге. Реальный же мир требовал не героических порывов, а неукоснительного исполнения военного устава. И ты растерялась. И плакала по ночам. Я не имею права осуждать тебя, Галя, за то, что ты не могла преодолеть в себе страха. Как бы я повела себя на твоем месте? Все время спрашиваю себя об этом. Не знаю.

Лиза, Лизавета Бричкина, ты, казалось, лучше всех была готова к военным трудностям. Хорошо знала лес (выросла в нем), была крепкого телосложения. Теплым от тебя тянуло, “как от русской родимой печки”, а главное качество твое, Лиза, что ты обладала великим женским искусством – умением ждать. И ты все девятнадцать лет прожила “в ожидании завтрашнего дня”. Это чувство близко и понятно мне. Я тоже, как и ты, живу в ожидании чего-то необыкновенного и прекрасного: любви, утверждения себя как личности, счастья.

Девочки, я расстаюсь с вами, но не прощаюсь. Еще не раз я мысленно приду к вам сверять свои дела, мысли, поступки. И почему так складывается жизнь, что “покой нам только снится”? Я не говорю о покое болота, но покой для созидания, творчества, счастья тоже должен быть.

Вы ушли в бессмертие, чтобы последующие поколения могли жить и творить. Так хочется в это верить!