Category: Сочинения по литературе

  • СТАРШАЯ СЕСТРА

    А. М. ВОЛОДИН

    СТАРШАЯ СЕСТРА

    Надя Резаева работает учетчицей на стройке. Ее сестра Лида – старшеклассница. У нее – первая любовь с одноклассником Кириллом, талантливым и самолюбивым юношей. Пожалуй, дерзость и самолюбие – его основные черты. Надя, вернувшись с работы, бросается к плите, чтобы приготовить ужин для сестры.

    Часто навещает девушек их дядя Ухов, добрый и чувствительный человек. После войны он разыскивал осиротевших девочек по всем детским домам, заботился об их воспитании. Своей семьи не завел, так что ничего ему не осталось, как любить сестер (так он говорит). Дядя настроен против Кирилла, который склонен к “гиперболам и эффектам”, что может обернуться против Лиды.

    Надя одновременно учится и работает, ей “некогда даже влюбиться”. Но ее поэтическая, эмоциональная душа вынуждает сочинять невероятные истории. Иногда с очень неприятным исходом. Так, она рассказала всем своим подружкам, как некий Огородников водил ее в рестораны, приглашал в Таллин. Слухи дошли до жены Огородникова, и несчастный супруг является к Наде, чтобы обманщица позвонила его жене и сказала, что все эти слухи – только фантазии. Надя неловко оправдывается: “Это была только шутка!”

    Лида сознает, что “сидит у сестры на шее”, но Надя не хочет иного положения дел. Она мечтает, чтобы сестра поступила в театральное училище. На самом деле психологически Надя пытается реализовать через сестру свои собственные мечты. Когда-то старшая сестра очень успешно играла в любительском театре при Доме культуры, но потом ей пришлось оставить это.

    Лида послушно отправляется сдавать экзамены в театральное училище. Но отрывок из “Войны и мира” в ее устах звучит вяло. Надежда врывается в приемную комиссию с просьбой прослушать ее сестру еще раз. Один из членов приемной комиссии, Владимиров, узнает ее и вспоминает, что она была очень талантлива. Надю просят прочесть что-нибудь. Она все забыла и читает первое, что пришло в голову, – отрывок из статьи Белинского: “Любите ли вы театр так, как люблю его я?” Комиссия готова принять ее.

    Наде двадцать шесть лет. По настоянию дяди и по привычке опекать сестру Надя продолжает работать и учиться в строительном техникуме. Очень поддерживают Надю воспоминания о детском доме, где все были вместе, пели, выступали в самодеятельном театре, заботились друг о друге.

    Лида оканчивает школу и поступает в институт. С Кириллом и компанией они идут в лыжный поход. Амбициозный молодой человек повел команду по неизведанному маршруту, многие пострадали, слегли. Сам Кирилл сломал ногу, а Лида серьезно заболела. Кирилл приходит ее проведать, Надя и дядюшка налетают на него с упреками, и юноша клянется больше не подходить к Лиде на пушечный выстрел.

    Лида очень переживает – Кирилл из самолюбия в самом деле не подойдет к ней.

    Дядя приводит Наде жениха – Володю. Надя оскорблена этим и ведет себя с издевкой: танцует некую пародию на западный танец, подпевая себе с хрипотцой. Володя понимает и принимает ее иронию, однако знакомство продолжения не имеет.

    Проходит время. Лида опять начинает встречаться с Кириллом. В холодном Ленинграде они обнимаются в подворотнях. Кирилл женат. Надя очень из-за этого мучается: ей жаль Лиду, жаль жену Кирилла. Дядя приносит ей пачку денег. Надя в благодарность за то, что Ухов заботился о них с сестрой в детстве, с каждой зарплаты выдавала дяде пятерку. Он все их сберег и возвратил, гордясь собой.

    Надя часть денег тратит на угощение и приходит к своим давним подругам в общежитие. Там она поет отчаянную песню:

    И я была девушкой юной,

    Сама не припомню когда…

    Она говорит, что готова прийти в театр, упасть в ноги и играть самые маленькие роли. И в театр ее взяли. Владимиров взял. Но роли и в самом деле были самые маленькие.

    Репетирует Надя свою реплику: “Доброе слово и кошке приятно… Доброе слово и кошке приятно…”

    Дядя бранит ее: играла бы в самодеятельном театре, а инженером в век техники быть все ж таки надежнее.

    Надя позволила Кириллу и Лиде встречаться в доме. Неожиданно в двери звонит жена Кирилла Шурочка. Не со скандалом, а с жалобой, которую она и высказать-то не умеет. Лепечет что-то про билеты в филармонию, про то, что ей, учительнице, нужно идти уже домой проверять тетрадки… В квартиру входят Лида и Кирилл. Шурочка теряется и уходит. Надя обещает ей, что в этот дом Кирилл больше не придет. Младшая сестра бросает ей в лицо обвинение:

    – Он не ей изменил. Он мне изменил. Я пробовала жить по-вашему, но у меня не получилось. Теперь я буду жить по-своему. Не надо мне было слушать вас.

    “Доброе слово и кошке приятно” – это твой идеал?

    Да, жертвы не принесли Наде ни счастья, ни благодарности. Вот и Владимиров сказал ей, что она потеряла индивидуальность.

    Лида ушла из дому. Стиснув зубы, Надя ударила локтем по окну. Брызнули осколки, в распахнутое окно подул ветер…

    Надя идет по ночной улице, бьет кулаком по стеклам первого этажа и повторяет:

    – Что делать? Ну что делать?

  • Писарев Д. И. МОТИВЫ РУССКОЙ ДРАМЫ

    МОТИВЫ РУССКОЙ ДРАМЫ

    Основываясь на драматических произведениях Островского, Добролюбов показал нам в русской семье то “темное царство”, в котором вянут умственные способности и истощаются свежие силы наших молодых поколений. Эта статья была ошибкой со стороны Добролюбова; он увлекся симпатией к характеру Катерины и принял ее личность за светлое явление. Подробный анализ этого характера покажет нашим читателям, что взгляд Добролюбова в этом случае неверен и что ни одно светлое явление не может ни возникнуть, ни сложиться в “темном царстве” патриархальной русской семьи, выведенной на сцену в драме Островского.

    Катерина, жена молодого купца Тихона Кабанова, живет с мужем в доме своей свекрови, которая постоянно ворчит на всех домашних. Дети старой Кабанихи, Тихон и Варвара, давно прислушались к этому брюзжанию и умеют его “мимо ушей пропущать” на том основании, что “ей ведь что-нибудь надо ж говорить”. Но Катерина никак не может привыкнуть к манерам своей свекрови и постоянно страдает от ее разговоров. В том же городе, в котором живут Кабановы, находится молодой человек, Борис Григорьевич, получивший порядочное образование. Он заглядывается на Катерину в церкви и на бульваре, а Катерина с своей стороны влюбляется в него, но желает сохранить в целости свою добродетель. Тихон уезжает куда-то на две недели; Варвара, по добродушию, помогает Борису видеться с Катериною, и влюбленная чета наслаждается полным счастьем в продолжение десяти летних ночей. Приезжает Тихон; Катерина терзается угрызениями совести, худеет и бледнеет; потом ее пугает гроза, которую она принимает за выражение небесного гнева; в это же время смущают ее слова полоумной барыни о геение огненной;

    Все это она принимает на свой счет; на улице, при народе, она бросается перед мужем на колени и признается ему в своей вине. Муж, по приказанию своей матери, “побил ее немножко”, после того как они воротились домой; старая Кабаниха с удвоенным усердием принялась точить покаявшуюся грешницу упреками и нравоучениями; к Катерине приставили крепкий домашний караул, однако ей удалось убежать из дома; она встретилась со своим любовником и узнала от него, что он по приказанию дяди уезжает в Кяхту; потом, тотчас после этого свидания, она бросилась в Волгу и утонула. Вот те данные, на основании которых мы должны составить себе понятие о характере Катерины.

    Во всех поступках и ощущениях Катерины заметна прежде всего резкая несоразмерность между причинами и следствиями. Каждое внешнее впечатление потрясает весь ее организм; самое ничтожное событие, самый пустой разговор производят в ее мыслях, чувствах и поступках целые перевороты. Кабаниха ворчит, Катерина от этого изнывает, Борис Григорьевич бросает нежные взгляды, Катерина влюбляется; Варвара говорит мимоходом несколько слов о Борисе, Катерина заранее считает себя погибшею женщиною, хотя она до тех пор даже не разговаривала с своим будущим любовником; Тихон отлучается из дома на несколько дней, Катерина падает перед ним на колени и хочет, чтобы он взял с нее страшную клятву в супружеской верности. Варвара дает Катерине ключ от калитки, Катерина, подержавшись за этот ключ в продолжение пяти минут, решает, что она непременно увидит Бориса, и кончает свой монолог словами: “Ах, кабы ночь поскорее!” А между тем и ключ-то был дан ей преимущественно для любовных интересов самой Варвары, и в начале своего монолога Катерина находила даже, что ключ жжет ей руки и его непременно следует бросить. При свидании с Борисом, конечно, повторяется та же история; сначала “поди прочь, окаянный человек!”, а вслед за тем на шею кидается. Пока продолжаются свидания, Катерина думает только о том, что “погуляем”; как только приезжает Тихон и вследствие этого ночные прогулки прекращаются, Катерина начинает терзаться угрызениями совести и доходит в этом направлении до полусумасшествия; а между тем Борис живет в том же городе, все идет по – старому, и, прибегая к маленьким хитростям и предосторожностям, можно было бы кое-когда видеться и наслаждаться жизнью. Но Катерина ходит как потерянная, и Варвара очень основательно боится, что она бухнется мужу в ноги, да и расскажет ему все по порядку. Так оно и выходит, и катастрофу эту производит стечение самых пустых обстоятельств. Грянул гром. Катерина потеряла последний остаток своего ума, а тут еще прошла по сцене полоумная барыня с двумя лакеями и произнесла всенародную проповедь о вечных мучениях; а тут еще на стене, в крытой галерее, нарисовано адское пламя; и все это одно к одному – ну, посудите сами, как же в самом деле Катерине не рассказать мужу тут же, при Кабанихе и при всей городской публике, как она провела во время отсутствия Тихона все десять ночей?

    Вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних противоречий; она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается в том, что делала вчера, и между тем сама не знает, что будет делать завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь и жизнь других людей; наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством, самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданно для нее самой. Эстетики не могли не заметить того, что бросается в глаза во всем поведении Катерины; противоречия и нелепости слишком очевидны, но зато их можно назвать красивым именем; можно сказать, что в них выражается страстная, нежная и искренняя натура. Страстность, нежность, искренность – все это очень хорошие свойства, по крайней мере все это очень красивые слова, а так как главное дело заключается в словах, то и нет резона, чтобы не объявить Катерину светлым явлением и не прийти от нее в восторг. Я совершенно согласен с тем, что страстность, нежность и искренность составляют действительно преобладающие свойства в натуре Катерины, согласен даже с тем, что все противоречия и нелепости ее поведения объясняются этими свойствами. Эстетики подводят Катерину под известную мерку, и я вовсе не намерен доказывать, что Катерина не подходит под эту мерку; Катерина-то подходит, да мерка-то никуда не годится, и все основания, на которых стоит эта мерка, тоже никуда не годятся; все это должно быть совершенно переделано, и хотя, разумеется, я не справлюсь один с этою задачею, однако лепту свою внесу.

    … Каждый критик, разбирающий какой-нибудь литературный тип, должен, в своей ограниченной сфере деятельности, прикладывать к делу те самые приемы, которыми пользуется мыслящий историк, рассматривая мировые события и расставляя по местам великих и сильных людей. Историк не восхищается, не умиляется, не негодует, не фразерствует, и все эти патологические отправления так же неприличны в критике, как и в историке. Историк разлагает каждое явление на его составные части и изучает каждую часть отдельно, и потом, когда известны все составные элементы, тогда и общий результат оказывается понятным и неизбежным; что казалось, раньше анализа, ужасным преступлением или непостижимым подвигом, то оказывается, после анализа, простым и необходимым следствием данных условий. Точно так же следует поступать критику: вместо того чтобы плакать над несчастиями героев и героинь, вместо того чтобы сочувствовать одному, негодовать против другого, восхищаться третьим, лезть на стены по поводу четвертого, критик должен сначала проплакаться и пробесноваться про себя, а потом, вступая в разговор с публикою, должен обстоятельно и рассудительно сообщить ей свои размышления о причинах тех явлений, которые вызывают в жизни слезы, сочувствие, негодование и восторги. Он должен объяснять явления, а не воспевать их, он должен анализировать, а не лицедействовать. Это будет более полезно и менее раздирательно.

    В истории явление может быть названо светлым или темным не потому, что оно нравится или не нравится историку, а потому, что оно ускоряет или задерживает развитие человеческого благосостояния. В истории нет бесплодно-светлых явлений; что бесплодно, то не светло, – на то не стоит совсем обращать внимания. Только умный и развитой человек может оберегать себя и других от страданий при тех неблагоприятных условиях жизни, при которых существует огромное большинство людей на земном шаре; кто не умеет сделать ничего для облегчения своих и чужих страданий, тот ни в каком случае не может быть назван светлым явлением; тот – трутень, может быть очень милый, очень грациозный, симпатичный, но все это такие неосязаемые и невесомые качества, которые доступны только пониманию людей, обожающих интересную бледность и тонкие талии. Облегчая жизнь себе и другим, умный и развитой человек не ограничивается этим; он, кроме того, в большей или меньшей степени, сознательно или невольно, перерабатывает эту жизнь и приготовляет переход к лучшим условиям существования. Умная и развитая личность, сама того не замечая, действует на все, что к ней прикасается; ее мысли, ее занятия, ее гуманное обращение, ее спокойная твердость – все это шевелит вокруг нее стоячую воду человеческой рутины; кто уже не в силах развиваться, тот по крайней мере уважает в умной и развитой личности хорошего человека, – а людям очень полезно уважать то, что действительно заслуживает уважения; но кто молод, кто способен полюбить идею, кто ищет возможности развернуть силы своего свежего ума, тот, сблизившись с умною и развитою личностью, может быть, начнет новую жизнь, полную обаятельного труда и неистощимого наслаждения. Если предполагаемая светлая личность даст таким образом обществу двух-трех молодых работников, если она внушит двум-трем старикам невольное уважение к тому, что они прежде осмеивали и притесняли, – то неужели вы скажете, что такая личность ровно ничего не сделала для облегчения перехода к лучшим идеям и к более сносным условиям жизни? Мне кажется, что она сделала в малых размерах то, что делают в больших размерах величайшие исторические личности. Разница между ними заключается только в количестве сил, и потому оценивать их деятельность можно и должно посредством одинаковых приемов. Так вот какие должны быть “лучи света” – не Катерине чета. Если читатель находит идеи этой статьи справедливыми, то он, вероятно, согласится с тем, что все новые характеры, выводимые в наших романах и драмах, могут относиться или к базаровскому типу, или к разряду карликов и вечных детей. От карликов и вечных детей ждать нечего; нового они ничего не произведут; если вам покажется, что в их мире появился новый характер, то вы смело можете утверждать, что это оптический обман. То, что вы в первую минуту примете за новое, скоро окажется очень старым; это просто – новая помесь карлика с вечным ребенком, а как ни смешивайте эти два элемента, как ни разбавляйте один вид тупоумия другим видом тупоумия, в результате все-таки получите новый вид старого тупоумия.

    Эта мысль совершенно подтверждается двумя последними драмами Островского: “Гроза” и “Грех да беда на кого не живет”. В первой – русская Офелия, Катерина, совершив множество глупостей, бросается в воду и делает, таким образом, последнюю и величайшую нелепость. Во второй – русский Отелло, Краснов, во все время драмы ведет себя довольно сносно, а потом сдуру зарезывает свою жену, очень ничтожную бабенку, на которую и сердиться не стоило. Может быть, русская Офелия ничем не хуже настоящей, и, может быть, Краснов ни в чем не уступит венецианскому мавру, но это ничего не доказывает: глупости могли так же удобно совершаться в Дании и в Италии, как и в России; а что в средние века они совершались гораздо чаще и были гораздо крупнее, чем в наше время, это уже не подлежит никакому сомнению; но средневековым людям, и даже Шекспиру, было еще извинительно принимать большие человеческие глупости за великие явления природы, а нам, людям XIX столетия, пора уже называть вещи их настоящими именами.

    1864

  • Последнее свидание Катерины с Борисом (Анализ сцены из 5 действия драмы А. Н. Островского “Гроза”)

    Драма А. Н. Островского “Гроза” рассказывает о трагической судьбе женщины, которая не смогла переступить через патриархальные устои домостроя, не смогла сражаться за свою любовь, и поэтому добровольно ушла из жизни. Сцена объяснения главной героини пьесы Катерины с ее возлюбленным Борисом происходит в финале, она является трагической развязкой отношений этих персонажей.

    Обратимся к этой сцене. Каково же внутреннее состояние героев? Помочь понять это читателю помогают ремарки. Борис оглядывается при встрече с Катериной, он боится, что их могут заметить вместе. Катерина же не стесняется своего чувства, она не в силах скрыть его: подбегает к Борису, обнимает и плачет у него на груди. В доме Кабанихи Катерина чужая, ее унижает свекровь, и поэтому любовь к Борису – тот мимолетный огонек счастья, который бы смог сделать другой ее жизнь. Она готова все бросить, бежать от мужа и ненавистной свекрови, не случайно просит Бориса: “Возьми меня с собой!”

    Однако племянник Дикого не способен к решительным поступкам. Он не может изменить свою жизнь, ослушаться Дикого, так как зависит от него материально. Обратим внимание на его реплику: “Не по своей я воле еду: дядя посылает…” Но в зависимость к Дикому попадают лишь слабые люди. И читатель понимает, что Борис – человек безвольный, он не может и боится изменить свою жизнь.

    С другой стороны, племяннику Дикого проще, чем Катерине: он “вольная птица”, а она “мужняя жена”. Катерина жалуется Борису, что свекровь ее “мучает, запирает”, а Тихон ей опостылел: “…ласка-то мне его хуже побоев”. Мы видим, как слабохарактерный Борис плачет при прощании с любимой, вроде бы он ей сочувствует, жалеет. Однако Борис бежит от своей любви, не думая о том, каково Катерине оставаться в доме Кабановых рядом с нелюбимым мужем и ненавистной свекровью.

    Герои понимают, что их встречи были ошибкой, и реплики персонажей говорят читателю об этом. Катерина: “На беду я увидала тебя. Радости видела мало, а горя-то, горя-то что! Да впереди еще сколько!”; Борис: “Кто ж это знал, что нам за любовь нашу мучиться с тобой! Лучше б бежать мне тогда!”

    Однако Катерине намного тяжелее расстаться с Борисом. Не случайно она не отпускает его: “Постой, постой! Дай мне наглядеться на тебя в последний раз”. А Борис стремиться поскорее уехать, чтобы больше не видеть Катерину, и считает, что лучшим избавлением от страданий для нее будет смерть: “Только одного надо у Бога просить, чтобы ей не мучиться долго”. Однако спасти ее, увезти от ненавистной Кабанихи Борис не может. Я думаю, что его чувство к Катерине не было настолько сильным, чтобы ослушаться дяди. И он, так как сам человек слабохарактерный, не верит в то, что любимая женщина способна совершить самоубийство.

    Итак, Катерина остается одна. После этой сцены прощания она решается на самоубийство. Возможно, такой выход из ситуации уже давно был у нее. Не случайно она просит Бориса: “Поедешь ты дорогой, ни одного ты нищего так не пропусти, всякому подай, чтоб молились за мою грешную душу”. Катерина очень набожна, религиозна. А с точки зрения церкви самоубийство – тяжкий грех, самоубийцу даже не отпевают. И мы видим, как тяжело ей совершить этот шаг, однако, именно предательство самого близкого человека толкает ее на самоубийство. Катерина разочаровалась в своем возлюбленном, поняла, что он человек слабый, безвольный. Посмотрите, как Борис ведет себя в сцене прощания: сначала он жалеет Катерину, а в конце уже сам желает ей смерти. Возможно, не такой страшной, но все же смерть Катерины заставит Бориса быстрее ее забыть.

    Конечно же, самоубийство можно расценить как поступок слабохарактерного человека. Но с другой стороны, жизнь в доме Кабанихи для нее невыносима. И в этом поступке – сила ее характера. Если Борис бежит от своей любви, бросает Катерину, то, как же ей поступить, как жить дальше? И поэтому она решается на самоубийство, так как не может и разлюбить Бориса, и простить ему предательство. Не случайно ее последние слова обращены именно к нему: “Друг мой! Радость моя! Прощай!”

    Сцена прощания Катерины с Борисом подводит нас к трагическому финалу пьесы. Такой финал – закономерная цепь событий. Но я думаю, если бы племянник Дикого решился увезти Катерину, сохранить свою любовь, он был бы сильнее жизненных обстоятельств, и финал пьесы был бы другим.

  • Сюжет и проблематика одного из произведений Н. С. Лескова (“Левша”)

    В наше время, когда “американизация” отечественной культуры идет полным ходом, когда голливудский ширпотреб вытесняет с экранов российские фильмы, а вместо “Пушкина и Гоголя” с базара несут “Плейбой” и “ножки Буша”, особенно полезно обратиться, к сатирическому творчеству Лескова.

    Тульский Левша, несмотря на все посулы англичан, остается верен своей неблагодарной, но милой сердцу родине.

    Название произведения полностью звучит так: “Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе”.

    Превалирует тема беспокойства автора об ущербе преклонения перед иностранным. В данном повествовании Платов противопоставлен комическому образу самого государя: “…А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: “Это не отворяется”, а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два – замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сгибе сделана русская надпись: “Иван Москвин во граде Туле”. Англичане удивляются и друг дружку подталкивают: ох де, мы маху дали! А государь Платову грустно говорит: “Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем”. Сели опять в ту же двухсветную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов еще больший стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном”.

    Левша еще не появился в повествовании, но уже расставлены акценты, уже комедийное начало заявлено, противостояние выявлено. Впрочем, это сделано и в первом абзаце, с великолепным мастерством утонченного стилиста: “Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: “Так и так, и у нас дома свое не хуже есть”, – и чем-нибудь отведет”.

    Посетивший Лескова литературный критик В. В. Протопопов записал за ним: “Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказывать все то, что я считаю за истину и за благо; если я не могу этого сделать, я литературы уже не ценю: смотреть на нее как на искусство не моя точка зрения…” При этом Лесков готов был признать, что “благородством направления” искупается даже недостаток художественности. “Разумеется, – добавлял он, – гармонически целостное сочетание и той и другой – это высшая ступень творчества, но достижение ее выпадает на долю только настоящих мастеров, взысканных большими дарованиями”.

    Думается, что именно в “Левше”, где автор использовал нестандартную стилистику, было достигнуто высокое “гармоническое сочетание” художественности и направления. Вот едут государь и казак Платов домой, друг на друга обиженные. По-всякому можно описать эту поездку. Лаконично, в стиле газетного очерка, растянуто, с бытовыми, дорожными подробностями. Лескову хватает одного абзаца, искрящегося юмором: “Они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча. Государь в одну сторону глядит, а Платов в другое окно чубук высунет и дымит на ветер. Так они и доехали до Петербурга, а к попу Федоту государь Платова уже совсем не взял. “Ты, – говорит, – к духовной беседе невоздержен и так очень много куришь, что у меня от твоего дыму в голове копоть стоит”. Платов остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал”.

    В чем-то “Сказ о тульском косом Левше” похож на рассказы Зощенко. Та же самая вроде народная, но где-то пародийная речь, то же самое обыгрывание внешне не комичных, но в трактовке авторов очень смешных подробностей.

    Например, передача блохи государыне заняла в изложении Лескова одну строчку, где царица оказалась смешной позершей:

    “Императрица Елисавета Алексеевна посмотрела блохины верояции и усмехнулась, но заниматься ею не стала.

    – Мое, – говорит, – теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не обольстительны”.

    Новый государь, Николай, явно симпатичен автору, в отличие от Александра Павловича, преклонявшегося перед иностранцами. И рассказ о нем, не теряя юмористического звучания, приобретает почтительность:

    “Государь Николай Павлович ни о чем не забывал, и чуть Платов насчет междоусобных разговоров кончил, он его сейчас же и спрашивает:

    – А что же, как мои тульские мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?

    Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.

    – Нимфозория, – говорит, – ваше величество, все в том же пространстве, и я ее назад привез, а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.

    Государь ответил:

    – Ты – старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не может.

    Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал до того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович его по плечу хлопнул и говорит:

    – Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано”.

    Ну а дальше действие развивается по известному сценарию. Левша, который “мельче этих подковок работал: гвоздики выковывал, которыми подковки забиты”, направлен за границу, там он спокойно отказывается от предложений остаться насовсем, наивно поясняя любовь к родине привычками и оставшимися родственниками. При осмотре оружейных заводов он обращает особое внимание на уход англичан за оружием – там дульные каналы не чистят, как в России, кирпичной крошкой. Это важная военная информация, и Левша стремится домой. Потом пьянка с моряком (“Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли все наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только подшкипер видит черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин”), больница…

    И уже перед смертью мастеровой просит: “Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся”. Не сказали, не сочли нужным. “А доведи они Левшины слова в свое время до государя, – в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был”.

    В 12-й главе автор как бы резюмирует рассказанное. И стоит привести его “резюме” хоть частично, потому что лучше уже не скажешь: “Таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд. Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень “человечкиной душою”.

    Да, “гений не рвется в борьбе”, а “машины не благоприятствуют артистической да>!и”. И нынешнее поколение не способно пока порождать мастеров с “человечкиной душой”. Остается надеяться, что мы научимся “не чистить свои ружья кирпичом” и не склоняться перед западным ширпотребом.

    Время показало, что сам художник поднялся на эту высшую ступень творчества, так как оно не только не обесценило значение ярких и мудрых книг Лескова, а, напротив, высветило их глубины. На расстоянии длиной в столетие яснее видится “гармонически-целостное сочетание” художества и мысли, той самой, в которой так долго отказывали Лескову. И творческое наследие классика становится все необходимее нам, современникам нового века.

  • “Во глубине сибирских руд”

    А. С. ПУШКИН

    * * *

    Во глубине сибирских руд

    Храните гордое терпенье,

    Не пропадет ваш скорбный труд

    И дум высокое стремленье.

    Несчастью верная сестра,

    Надежда в мрачном подземелье

    Разбудит бодрость и веселье,

    Придет желанная пора:

    Любовь и дружество до вас

    Дойдут сквозь мрачные затворы,

    Как в ваши каторжные норы

    Доходит мой свободный глас.

    Оковы тяжкие падут,

    Темницы рухнут – и свобода

    Вас примет радостно у входа,

    И братья меч вам отдадут.

    Комментарий. В стихотворении “Во глубине сибирских руд…” Пушкин обращается к своим друзьям-декабристам, братьям по духу со словами поддержки, уважения и любви, старается вселить в узников надежду на освобождение, выражает уверенность в торжестве свободы: “Оковы тяжкие падут, темницы рухнут”. Это стихотворение – пример высокого гражданского мужества поэта.

  • Изнанка общества и государства в комедии Н. В. Гоголя “Ревизор” (2)

    События, описываемые Н. В. Гоголем в комедии “Ревизор”, относятся ко временам правления Николая I. Однако как современно их звучание! Создается впечатление, что изменились лишь костюмы и манера речи, суть же сегодняшней бюрократии осталась прежней.

    С большим мастерством раскрывает автор истинное положение дел в царской России. Действие происходит в небольшом уездном городке, выглядящем абсолютно типично. Все в нем вполне чинно и благопристойно: о процветании вверенной территории заботится городничий, за порядком следит полиция, споры и претензии граждан рассматривает суд, бесперебойную связь осуществляет почта. Есть также учебные заведения, учреждения социального обеспечения и здравоохранения, есть тюрьма. Казалось бы, чего еще желать?

    Но за показным благополучием скрываются произвол, взяточничество, казнокрадство, унижение человеческого достоинства – все те характерные признаки деятельности российского государственного аппарата. Здесь все обман. За набожностью прячется лицемерие, за гостеприимством и щедростью – лизоблюдство. Местные представители чиновничества не просто люди недалекие, приземленные, но плуты, мошенники, скряги и глупцы. Их по-настоящему заботит только положение в обществе и собственные “шкурные” интересы. Так, судья Ляпкин-Тяпкин за своим увлечением охотой не желает вникать ни в процессуальные особенности, ни в проблемы просителей. Полиция бесчинствует, чаще всего наказывая невиновных, а синяки под глазами ставит просто для профилактики. Больных лечат из рук вон плохо, руководствуясь простым принципом: “Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет”. Попечитель богоугодных заведений обкрадывает своих подопечных, ограничивая их во всем – в еде, одежде, предметах обихода. Сам городничий не гнушается составлять лживые отчеты (например, о сгоревшей церкви), прикарманивая казенные деньги, заниматься вымогательством.

    Характерно, что в приехавшем в городишко проходимце Хлестакове, которого они приняли за ревизора, местные чиновники рады узнать такого же ханжу и взяточника, как и они сами.

    В комедии “Ревизор” Н. В. Гоголь с большой обличительной силой показывает изнанку общества и государства. Хочется надеяться, что перечисленные пороки и недостатки государственных чиновников всех рангов когда-нибудь все же будут искоренены.

  • Поэтический мир Н. С. Гумилева

    Николай Степанович Гумилев родился в Кронштадте 3(15) апреля 1886 года. Отец его служил военным врачом на флоте. Детские года писатель провел в Царском Селе, потом вместе с родителями жил некоторое время в Тифлисе (именно там 8 сентября 1902 года в газете “Тифлисский листок” появилось его первое напечатанное стихотворение). В 1906 году, закончив гимназию, он уехал в Париж. К этому времени он уже был автором книги “Путь конкистадоров”, замеченной не только в кругу знакомых, но и одним из законодателей русского символизма В. Бросовым. В январе 1908 года вышла вторая книга стихов Гумилева “Романтические цвета”, о которой сочувственно писали Брюсов и Анненский, увидевшие в сборнике не только “искания красоты, но и красоту исканий”. За внешней бутафорией стихов внимательные читатели замечали ту “иронию, которая, по словам Гумилева, составляет сущность романтизма и в значительной степени обусловила название всей книга”.

    Покинув Париж, Гумилев поселился в Царском Селе и был зачислен в Петербургский университет на юридический факультет. С весны 1909 года он принимает активное участие в подготовке к изданию журнала “Аполлон”, где становится одним из основных сотрудников, ведя регулярный раздел “Письма о русской поэзии”.

    Осенью 1911 года он вместе с С. М. Городецким организует “Цех поэтов”, в недрах которого зародилась программа нового литературного направления акмеизма, впервые продекларированного в феврале 1912 года. Акмеистические тенденции творчества Гумилева ощущались уже в сборнике “Чужое небо” (1912), но окончательно они утвердились, пожалуй, в цикле итальянских стихов, написанных во время путешествия по этой стране весной 1912 года.

    В 1918-1921 года Гумилев был одной из наиболее заметных фигур в литературной жизни Петрограда. Он много печатается, работает в издательстве “Всемирная литература”, читает лекции, руководит воссозданным “Цехом поэтов”, а в 1921 году Петроградским отделением Союза поэтов. Под руководством Гумилева работала переводческая студия, он был наставником молодых поэтов из студии “Звучащая раковина”, редактировал многие переводы.

    Стихи этих лет собраны в сборнике “Огненный столп”, вышедшем в августе 1921 года и почти единодушно был признан лучшей книгой его стихов.

    3 августа 1921 года Гумилев был арестован по обвинению в участии в антисоветском заговоре.

    Постановление Петроградской губчека о расстреле 61 человека за участие в так называемом “Таганцевском заговоре” датировано 24 августа 1921 года; точная дата расстрела неизвестна; по словам А. А. Ахматовой, казнь произошла близ Бернгар-довки под Петроградом.

    Среди образов, объединяющих поэзию Гумилева и его непосредственных предшественников – символистов, особенно заметны астральные, космические – звезды, планеты и их “сад” (иногда “зоологический” – сад “небесных зверей”, как они названы в прозе Гумилева), Млечный Путь, кометы. Уместно поэтому будет заимствовать из этой же области уподобление для того, чтобы охарактеризовать поэтическую судьбу самого Гумилева, развитие его дара. Оно напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением внезапно ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства.

    Гумилев удивительно поздно раскрывается как большой поэт. Это надо иметь в виду и теперь, когда с ним начинают заново знакомиться и знакомить. Итак, предложенное сравнение со вспыхнувшей звездой не лестно для раннего Гумилева, в чьих сборниках мы найдем только материал для того, что потом взорвется.

    Многие теперь согласятся с тем, что “Огненный столп” и непосредственно примыкающие к этому сборнику стихи неизмеримо выше всего предшествующего. Он учился у Блока, как все крупные поэты его поколения, и. у этих последних, но это стало видно лишь в поздних стихах, Гумилев одновременно и акмеист, и футурист (притом крайний), и имажинист.

    В чем секрет поздних стихов Гумилева? Они отличаются необычайной мощью, притом такой, которая смещает все привычные представления и внутри каждого стихотворения. Посмотрим на то, как изменились повседневные категории пространства и времени в стихотворении “Заблудившийся трамвай”. Лучше всего смещение пространственно-временных представлений видно в строфе, где возникают события недавнего прошлого:

    И, промелькнув у оконной рамы,

    Бросив нам вслед пытливый взгляд

    Нищий старик,- конечно, тот самый,

    Что умер в Бейруте год назад.

    Предвидение собственной смерти в “Заблудившемся трамвае”, где он сам собирается отслужить в Исаакиевском соборе панихиду по себе, сопровождается удивительным открытием:

    Понял теперь я: наша свобода –

    Только оттуда бьющий свет…

    Исследователя русской поэзии XX века в этих строках поражает перекличка с Блоком. В цитированных строках – при разнице темперамента – прямой отзвук блоковских мотивов:

    И к вздрагиваниям медленного хлада

    Усталую ты душу приучи,

    Чтоб бычо здесь ей ничего не надо,

    Когда оттуда ринутся лучи.

    Подобные бесспорные совпадения именно у позднего Гумилева делают очевидным возраставшее влияние на него Блока.

    Его собственная смерть, о которой Гумилев заранее пишет в стихах (“Костер”, “Я и вы”),- не такая, как у других:

    И умру я не на постели,

    При нотариусе и враче,

    А в какой-нибудь дикой щели.

    Утонувшей в густом пяюще,

    Чтоб войти не во всем открытый

    Протестантский, прибранный рай,

    А туда, где разбойник, мытарь

    И блудница крикнут: вставай!

    Тема романтического отъединения поэта в этом стихотворении относится не только к смерти, но и ко всей жизни, к художественным вкусам, занятиям, любви. Гумилев неожиданно противостоит буржуазной прибранности и правильности:

    …Имне нравится не гитара,

    А дакарский напев зурны.

    Отчуждение от “нормального” европейского быта увело поэта на Восток не просто в мечтах, айв его кипучей жизни. Оттого и экзотичность такого позднего его африканского цикла, как стихи, вышедшие в сборнике “Шатер”. Его последние стихи об Африке, как и все, что написано в поздний период творчества, отличаются достоверностью и деталей, и самого отношения к Африке:

    Как картинка из книжки старинной,

    Услаждавшей мои вечера.

    Изумрудные эти равнины

    И раскидистых пальм веера.

    И каналы, каналы, каналы,

    Что несутся вдоль глиняных стен,

    Орошая Дамьетские скалы

    Розоватыми брызгами пен.

    Одним из первых Гумилев увидел в своем Египте то, что в то время еще далеко не всем было заметно:

    Пусть хозяева здесь англичане.

    Пьют вино и играют в футбол

    И халифа в высоком Диване

    Уж не властен святой произвол.

    Пусть, но истинный царь над страною

    Не араб, и не белый, а тот,

    Кто с сохою иль с бороною

    Черных буйволов в поле ведет.

    Одно из поздних стихотворений Гумилева “Память” (из “Огненного столпа”) посвящено как бы общему обзору биографии поэта. Он обозревает срезы своей жизни, называя их “душами”, меняющимися, притом единым остается только тело:

    Только змеи сбрасывают кожи,

    Чтоб душа старела и росла.

    Мы, увы, со змеями не схожи,

    Мы меняем души, не тела.

    Начинает Гумилев с самых ранних воспоминаний своего детства:

    Самый первый: некрасив и тонок,

    Полюбивший только сумрак рощ,

    Лист опавший, колдовской ребенок,

    Словом останавливавший дождь.

    Дерево да рыжая собака,

    Вот кого он взял себе в друзья…

    Детство, проведенное наедине с собакой и растениями, сменяется совершенно отличным от него срезом жизни, изображенным иронично и отчужденно. Этот следующий образ поэта, или “душа”, сменяющая душу ребенка, зрелому Гумилеву несимпатичен:

    Он совсем не нравится мне, это

    Он хотел стать Богом и царем.

    Он повесил вывеску поэта

    Над дверьми в мой молчаливый дом.

    Романтизация боя, подвига была особенностью творчества Гумилева. Современники называли его поэтом-воином. В сборнике “Колчан” начинает рождаться новая для Гумилева тема – тема России.

    И залитые кровью недели

    Ослепительны и легки,

    Надо мною рвутся шрапнели,

    Птиц быстрей взлетают клинки,

    Я кричу, и мой голос дикий,

    Это медь ударяет в медь.

    Я, носитель мысли великой,

    Не могу, не могу умереть.

    Словно молоты громовые

    Или воды гневных морей,

    Золотое сердце России

    Мерно бьется в груди моей.

    Опыт лет, проведенных Гумилевым – бесстрашным бойцом на фронтах первой мировой войны, куда он ушел добровольцем, подготовил его и для последующих испытаний.

    В поздних стихах Гумилев подходил к выработке совершенно нового стиля, быть может, предугадывая и будущий путь развития тех больших поэтов, с которыми вместе основал акмеизм.

    Среди напечатанных посмертно “Отрывков 1920-1921 гг.” есть такие строки:

    А я уже стою в саду иной земли,

    Среда кровавых роз и влажных лилий,

    И повествует мне гекзаметром

    Виргилий О высшей радости земли.

    Если ранний Гумилев интересен как материал, из которого родится вспышка звезды, то затем нельзя не видеть и постепенного увеличения воздействия тех поэтов, которые искали новые формы. Его манит верлибр, путь которого наметил Блок:

    Я не оскорбляю их неврастений,

    Не унижаю душевной теплотой,

    Не надоедаю многозначительными намеками

    На содержимое выеденного яйца,

    Но когда вокруг свищут пули,

    Когда волны ломают борта,

    Я учу их, как не бояться,

    Не бояться и делать, что надо.

    Среди символистов, оказавших воздействие на поэтику Гумилева, наряду с Брюсовым и Вяч. Ивановым, не говоря уже о Блоке, следует назвать и Андрея Белого. Его влияние сказалось в подходе Гумилева к ритмике:

    Неведомых материков

    Мучительные очертанья…

    Однако от откровенных ритмических экспериментов в духе Андрея Белого Гумилев постепенно уходил. Символисты и особенности их поэтических сочинений для Гумилева были школой, пройдя которую он шел дальше.

    Гумилев ощущал себя сыном своего века и наследником многих, бывших задолго до него.

    Тема слова – центральная в творчестве Гумилева: и его жиз-нестроительство в конечном счете подчинено Слову. Поэтому стихотворение “Слово” с его несколько неожиданным концом остается одним из завещаний Гумилева.

    В оный день, когда над миром новым

    Бог склоняч лицо свое, тогда

    Солнце останавливали Словом,

    Словом разрушали города.

    Но забыли мы, что осиянно

    Только слово средь земных дорог

    И в Евангелии от Иоанна

    Сказано, что Слово – это Бог.

    Мы ему поставили пределом

    Скудные пределы естества,

    И, как пчелы в улье опустелом,

    Дурно пахнут мертвые слова.

    Несомненно, что Николай Гумилев оставил нам интересное наследие, оказал огромное влияние на многих поэтов разных поколений. Считая преданность искусству превыше всего, он сумел подняться над обыденностью мира и увидеть истинную его красоту. До сей поры он остается в русской литературе великим мастером слова.

  • Тип “делового” человека ” произведениях А. С. Грибоедова и Н. В. Гоголя

    Н. В. Гоголь и А. С. Грибоедов являются писателями девятнадцатого века. Прошло уже много лет, но их произведения живы, так как в них затрагиваются вечные темы нравственности и низости, благородства и подлости, любви и холодного расчета. Авторы

    показывают на страницах своего произведения нового человека, который ради карьеры и прибыли готов на все. Писатели единодушно осуждают таких людей, с горечью отмечая, что в обществе их не так уж и мало. Типу такого “делового” человека в творчестве Грибоедова соответствует Молчалин из комедии “Горе от ума”, а в творчестве Гоголя – Чичиков из “Мертвых душ”. Попробуем сравнить этих героев и выяснить, в чем сходны позиции авторов.

    Во-первых, стоит отметить, что сами произведения значительно отличаются друг от друга. “Горе от ума” – это комедия в стихах, а “Мертвые души” – поэма, по объему во много раз превосходящая вышеупомянутую пьесу. И Гоголь, и Грибоедов при описании своих героев используют юмор и сатиру, высмеивая пороки своего времени.

    Павел Иванович Чичиков и Алексей Степанович Молчалин начинают свой жизненный путь без денег и родства. Их жизненное кредо во многом схоже. Чичиков предчувствует зарождение нового строя – капитализма и уже готов к его условиям. Выше всего на свете он ставит деньги, всю жизнь посвятит составлению капитала. Чичиков прекрасно запомнил завет отца “беречь копейку”, ибо все могут предать, только “копейка” поможет и спасет. Павел Иванович с детства начинает сколачивать капитал, перепродавая приятелям булки и пышки. Потом он займется аферами на таможне, когда и это дело раскроется,

    Чичиков придумает великую фальсификацию с мертвыми душами, покупая их как живые, не прошедшие ревизской сказки. Он хочет заложить их в опекунский совет и получить наличный капитал под эфемерный налог. Молчалин вначале тоже был безвестным, безродным тверским мещанином, но твердо помнил наставление отца:

    Во-первых, угождать всем людям без изъятья-

    Хозяину, где доведется жить,

    Начальнику, с кем буду я служить,

    Слуге его, который чистит платья,

    Швейцару, дворнику, для избежанья зла,

    Собаке дворника, чтоб ласкова была.

    За три года отсутствия Чацкого Молчалин добился блестящих успехов. Он стал секретарем московского “туза”, получил три награждения, чин асессора, дающий право на потомственное дворянство, стал возлюбленным и тайным женихом Софьи. Умны ли герои? Безусловно, их ум, хитрость, изворотливость, абсолютная беспринципность помогает им из всего извлечь выгоду. Но эти герои не внушают ни капли уважения, так как их способности направлены на обман государства и окружающих, пусть и не самых лучших представителей. Чичиков и Молчалин умеют найти “ключ” к каждому влиятельному человеку. Молчалин

    незаменим в фамусовском доме:

    Там моську вовремя погладит,

    Тут в пору карточку вотрет…

    И Чичиков, переезжая из имения в имение, приспосабливается к поведению и характерам владельцев. У Манилова он добрейший человек, с Собакевичем – “кулак кулаком”, у Коробочки – гневливый занятой барин, которому недосуг задерживаться по пустякам. Приехав к Плюшкину, Чичиков сразил хозяина своим “великодушием и щедростью”, отказавшись от еды и взяв все расходы по оформлению продажи мертвых душ на себя.

    Конечно, общество, в котором вращаются Чичиков и Молчалин, стоит их. Грибоедов запечатлел целую галерею человеческих портретов, где были “знатные негодяи” и подлецы, доносчики и “зловещие старухи”. В этом мире без тени смущения меняли

    крепостных на борзых собак, явным грабительством добывали богатства и почести, “разливались в пирах и мотовстве”, а ученье считали “чумой”. В поэме Гоголя ни один из помещиков, с которыми общался Чичиков, не возмущен кощунственным предложением Павла Ивановича. Все они лишь хотят получить свою выгоду, не продешевить, а необычность товара не вызывает у них никаких эмоций, переживаний, душевных сомнений. “Хорошо, что нашелся покупатель и на этот товар”, – такова их логика, очень страшная и бесчеловечная. Да, Чичиков и Молчалин общаются с мошенниками и плутами, но от этого их поступки не становятся благовиднее, ибо они “мошенники из ошенников”, и все их способности и усилия направлены не на благие дела, а на личное обогащение.

    Но замысел писателя состоит в том, что такие герои не могут стать победителями. Они обязательно оступятся, рано или поздно, это должно случиться. Чичиков впервые промахнулся с Ноздревым. Ему не следовало связываться с таким скандалистом. Но Павлу Ивановичу глаза затмило корыстолюбие. Это его и сгубило. Молчалину была симпатична Лиза. Алексей Степанович при всяком удобном случае выражает ей свою благосклонность. Ему невдомек, что его низость очевидна даже горничной. Он настолько самоуверен, что ухаживает за Лизой без всякой опаски. В результате его двуличие было разоблачено. Художники-гуманисты, Гоголь и Грибоедов не могли себе представить, что настанут времена, когда Чичиковы и Молчалины будут фаворитами общества, без стеснения и страха начнут кичиться собой и своими методами обогащения. Писатели все

    делали, чтобы показать страшное лицо этих хищников. Авторы бессмертных произведений надеялись и верили, что их родина сможет преодолеть все трудности и выйдет на широкую и светлую дорогу.

  • Образ автора в поэме-эпопее Н. А. Некрасова “Кому на Руси жить хорошо”

    Поэма Н. А. Некрасова “Кому на Руси жить хорошо” является поэмой-эпопеей. Поэт сумел создать поистине новаторский жанр, показать жизнь народа в дореформенной и послереформенной России, те перемены, которые произошли после отмены крепостного права.

    В поэме звучит великое, разнообразное многоголосье, а голоса автора и автора-повествователя слышатся лишь в некоторые моменты. Образ автора-повествователя возникает почти с первых строк поэмы, когда автор-повествователь начинает рассказ о семи “временнообязанных”, которые сошлись “на столбовой дороженьке” и заспорили, “кому живется весело, вольготно на Руси”. Автор-повествователь о себе не говорит ни слова – он просто рассказывает о споре, о договоре мужиков, о чудесной пеночке, о скатерти-самобранке, о том, как семь правдоискателей идут по Руси, что видят, что думают. Он сопровождает странников не просто в качестве “восьмого” мужика, а в роли провидца, которому все ведомо. Автор-повествователь глубоко понимает народное миросозерцание и мироощущение. Стиль, тон и пафос повествования согласуются с духом народного творчества. Постоянное упоминание сказочных зачинов и присказок (например, в главе “Крестьянка”: “Шли долго ли, коротко ли, шли близко ли, далеко ли…”) доказывает, что автор-повествователь выполняет в поэме роль сказочника.

    Глубокая связь повествователя с народным миросозерцанием проявляется еще и в том, что автор-повествователь говорит не только о последовательном передвижении семерых мужиков, а показывает их думы, чувства, переживания. Авторский рассказ буквально пестрит такими сообщениями, как: “Подумали – вошли”, “Легко вздохнули странники”, “Довольны наши странники” и т. п.

    Однако роль автора-повествователя не исчерпывается бесстрастной информацией о том, что делают мужики, кого слушают, куда идут. Отношение мужиков к происходящему выражается через повествователя, который выступает своеобразным комментатором событий. Например, в одной из первых сцен поэмы, когда мужики заспорили и никак не могли найти решения вопроса “кому живется весело, вольготно на Руси”, автор комментирует неуступчивость мужиков:

    Мужик, что бык, втемяшится

    В башку какая блажь –

    Колом ее оттудова

    Не выбьешь: упираются,

    Всяк на своем стоит!

    В главе “Сельская ярмонка” авторская позиция выражена в отношении к персонажам, к событиям. Если рассказ о Вавиле исполнен добродушного народного юмора, рассказ о том, как странники любуются “Комедией с Петрушкой”, смешит, забавляет и радует, то рассказ о том, что происходит в книжной лавке, проникнут иронией и скорбью. Диалог хозяина книжной лавки с офенями подслушан не странниками, а самим автором. Услышанное в книжной лавке вызывает горькие раздумья об отсталости, невежестве и забитости народа:

    Придет, придет ли времечко,

    Приди, приди желанное…

    Когда народ не Блюхера

    И не милорда глупого –

    Белинского и Гоголя

    С базара понесет?

    В поэме-эпопее нет лирических отступлений, но это вовсе не означает, что в произведении отсутствует лирическое начало. Эпическое повествование сменяется, например, лирическими картинами русской природы.

    Уж налились колосики.

    Стоят столбы точеные,

    Головки золоченые,

    Задумчиво и ласково

    Шумят. Пора чудесная!

    Нет веселей, наряднее

    Богаче нет поры!

    Это богатое поле видится “восьмым мужиком”, повествователем, народным поэтом Некрасовым, который глубоко понимает народное миросозерцание, которое, проникая в авторское художественное повествование в качестве его основы, делает авторский текст эпопейным.

    Необходимо отметить, что авторское повествование перемежается в поэме с рассказами разнообразных героев-крестьян: божий странник Иона рассказывает легенду “О двух великих грешниках”, крестьянин Федосей повествует о Ермиле Гирине и Якиме Нагом, а рассказ Матрены Тимофеевны напоминает исповедь. Но особое место в поэме занимает глава “Пир на весь мир”, где автор отстраняется от семерых мужиков (они в это время спят под старой ивою) и сам повествует о Грише Добросклонове, “народном заступнике”. Этот образ очень важен для автора с точки зрения понимания всей идеи произведения. В этом образе запечатлены некоторые типологические черты Добролюбова, Чернышевского, Шевченко и революционных народников. Это видно в самоотверженной готовности героя идти “дорогой тесною – дорогой честною на бой, на труд”. Рассказ о Григории Добросклонове имеет своей целью сопоставить его демократизм, возвышенные стремления (“лет пятнадцати Григорий твердо знал уже, что будет жить для счастия забитого и темного, родного уголка…”), идеалы с демократизмом и идеалами самого автора, показать общечеловеческое значение народных идеалов, выражаемых “героями деятельного добра”. И форма авторского повествования более, чем любая другая, соответствовала данной цели. Красота душевного мира, творческая одаренность и возвышенность стремлений Гриши Добросклонова ярче и убедительнее всего раскрылись в трех его песнях, которые зазвучали в его душе после пира вахлаков: “В минуту унынья, о родина-мать!”, “Бурлацкая”, “Русь”. Эти три песни, сочиненные Гришей Добросклоновым, вполне могли бы войти в сборник Некрасова “Последние песни”, так как тематически и идейно сближаются с этим стихотворным циклом. Песня “Русь” является поэтическим итогом размышлений о народе и Родине не только Гриши Добросклонова, но и самого автора:

    Ты – и убогая,

    Ты – и обильная,

    Ты – и могучая,

    Ты – и всесильная,

    Матушка Русь!

    Эта песня является завершающим оптимистическим аккордом всей поэмы, так как проникнута верой в мощь, могущество, силу (“искру сокрытую”) русского народа. Образом Гриши в эпилоге автору удалось дать ответ на вопрос сюжетного действия, создать впечатление завершенности “любимого детища”. Последний авторский комментарий как раз свидетельствует об этом:

    Быть бы нашим странникам под родною крышею,

    Если б знать могли они, что творилось с Гришею.

    Слышал он в груди своей силы необъятные,

    Услаждали слух его звуки благодатные,

    Звуки лучезарные гимна благородного –

    Пел он воплощение счастия народного!..

    Образ поэта в эпопее очень близок к образу лирического героя в “Последних песнях ” (“Элегия”, “Пророк”, “Поэту”, “Сеятелям”, “Молебен” и др.). Например, комментарий автора к рассказу “О двух великих грешниках”:

    …Еще народу русскому

    Пределы не поставлены:

    Пред ним широкий путь!…

    Такая почва добрая –

    Душа народа русского…

    О сеятель! Приди!.. –

    перекликается со строками из стихотворения “Сеятелям”, опубликованного в составе “Последних песен”:

    Сейте разумное, доброе, вечное,

    Сейте! Спасибо вам скажет сердечное

    Русский народ…

    Таким образом, народ и народные заступники одинаково близки и дороги поэту. Он думает об их судьбе и в “Пире…”, завершающем эпопею, и в “Последних песнях”.

    Художественное видение автора глубоко народно. Оно опирается на народное миросозерцание, но не ограничивается только фольклорными источниками, а является синтезом мироощущения крестьян с мировоззрением революционных демократов. С наибольшей очевидностью это проявляется в главе “Пир на весь мир”, в эпопейных художественных обобщениях о народе, родине, об их прошлом, настоящем и будущем.

  • БЕГСТВО БЕЛИКОВА ОТ ЖИЗНИ (анализ рассказа А. П. Чехова “Человек в футляре”)

    Когда я пробую представить себе Беликова, мне видится человечек, запертый в тесной маленькой черной коробочке. Человек в футляре… Какое, казалось бы, странное выражение, а как точно оно отражает человеческую сущность.

    И самое Интересное, что этот человечек не пытается вырваться из окружающих его стен, ему там хорошо, уютно, спокойно, он отгорожен от всего мира, страшного мира, заставляющего людей мучиться, страдать, ставящего их перед сложными проблемами, для решения которых необходимо обладать определенной решительностью, благоразумием.

    Чехов рисует человека, которому не нужен этот мир, у него есть свой, кажущийся ему лучше. Там все облачено в чехол, покрыто им и внутри, и снаружи. Вспомним, как выглядел Беликов: даже “в очень хорошую погоду” он “ходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате”. И зонтик, и часы у него были в чехле, даже “…лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник”. Беликов всегда носил “темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх”. То есть стремление уйти в футляр давало о себе знать всегда и везде.

    Он “всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было”, а вот настоящее вызывало у него истинное отвращение. А его мышление? Оно тоже все закупорено, зашито. Он даже мысль свою прятал в футляр. “Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь”. Почему? Да потому что в запрещении все четко, определенно, понятно. Все в футляре, ничего нельзя! Вот это и есть идеальная жизнь в понимании Беликова.

    Казалось бы, живешь ты в своем футляре, – пожалуйста, живи и дальше. Но не таков был Беликов. Свои цепи, цепи правил, беспрекословного подчинения, истинной любви к начальству он навязывает всем окружающим.

    Он угнетает всех невероятной осторожностью, футлярными соображениями, давит на людей, как бы обволакивая их своим темным чехлом. Беликов против всего нового, яркого, постоянно опасается, как бы чего не вышло, как бы не дошло до начальства! Футляр “покрывает” его мозг, подавляя положительные эмоции на корню. Этот “черный футляр” не выдерживает яркого света, поэтому долой все, даже самые невинные, но не положенные по циркуляру развлечения.

    Беликов осознает, работая в коллективе, что надо бы поддерживать отношения с сослуживцами, а потому старается проявить дружественность, быть хорошим товарищем. Это, конечно, прекрасно, но в чем же эти чувства находят выражение? Он приходит к кому-нибудь в гости, тихо садится в углу и молчит, тем самым, как он думает, выполняя долг настоящего товарища.

    Естественно, что эту робкую “серую мышку” никто не любит, да и от него любви не ждут. Но даже в таком человеке просыпаются какие-то чувства, пусть очень слабенькие, можно сказать, “еще в самом зародыше”, но они есть.

    И возникают эти чувства по отношению к Варваре Саввишне Коваленко, сестре нового учителя истории и географии. Но и тут Беликов “прячет голову в песок” – все де надо обдумать, проверить. “Варвара Саввишна мне нравится… и я знаю, жениться необходимо каждому человеку, но… все это, знаете ли, произошло как-то вдруг… Надо подумать”.

    Даже свадьба у Беликова должна быть строго “регламентирована”, а то ‘”женишься, а потом, чего доброго, попадешь в какую-нибудь историю”. Принять ответственное решение Беликову очень трудно. Ему надо долго готовиться, собираться, а там, глядишь, и проблема сама собой решится, все будет вновь тихо и спокойно.

    К тому же Беликов очень обидчивый, ранимый. Может быть, оттого и такой осторожный? Вспомним, как на него действует карикатура, что он испытывает, когда Варя видит его падающим с лестницы. Эти потрясения пробивают футляр, а для Беликова это равносильно смерти в прямом смысле слова.

    Когда Беликов умирает, создается впечатление, что именно ради этого момента он и жил. “Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что, наконец, его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет”.

    Да, Беликов не выйдет; но сколько еще таких человечков в футляре осталось, сколько их еще будет!

    Возможно, будет их еще много.

    Но попробуем поразмыслить, что ждет человека, ведущего футлярный образ жизни, в старости. Ведь, наверное, в конце жизненного пути необходимо ощущение того, что не

    Зря жил на этом свете, нужен кто-то, кто позаботился бы о тебе, дал, так сказать, “водицы напиться”.

    А если человек жил в футляре, футляре “без окон, без дверей”, что же его ждет? Одиночество, я думаю, и нежелание окружающих принять, в его судьбе какое-либо участие. А одиночество – это страшно, даже для тех, кто покрыт чехлом с ног до головы.