А. С. ПУШКИН
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ
“Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе”.
“В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади. Вследствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина”.
Станционный смотритель был человеком лет пятидесяти, свежим и бодрым. Дуня, четырнадцатилетняя очень красивая дочь хозяина, принесла самовар. Все трое стали беседовать, как будто век были знакомы. Пришло время ехать. “В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, с тех пор, как этим занимаюсь, но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания”.
Через несколько лет герой снова оказался в тех самых местах. Увидеть бы снова дочь станционного смотрителя! Встретил путника все тот же смотритель, но сильно постаревший, Самсон Вырин. На вопрос “Здорова ли твоя Дуня?”, отец ничего не ответил. Но выпив пунша, начал свой рассказ.
“Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать”.
Три года тому назад на станцию приехал военный. “Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью”. Затем у молодого человека так разболелась голова, что смотрителю пришлось уступить на ночь ему свою кровать.
На другой день гусару стало хуже. Послали за лекарем. Дуня стала за больным ухаживать. Приехавший доктор осмотрел гусара и сказал, “что ему нужно одно спокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу”.
Прошел еще день, и гусар совсем оправился. В воскресенье, когда приезжему время было ехать, Дуня собиралась в церковь. Гусару подали кибитку, и он вызвался довезти ее.
Дуни не было очень долго, и смотритель пошел на поиски.
Подходя к церкви, станционный смотритель увидел, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Никто девушки не видел. Вечером вернулся ямщик: “Дуня с той станции отправилась далее с гусаром”.
Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. А когда выздоровел, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Вскоре узнал он, что гусар уже в Петербурге и живет в Демутовом трактире.
Когда смотритель пришел к Минскому, тот принял его не очень-то учтиво. Старик стал просить, чтобы гусар отдал ему дочь. Но Минский отвечал, что Дуня любит его и будет счастлива. Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице.
Долго стоял смотритель неподвижно. Затем нашел за обшлагом своего рукава несколько пяти – и десятирублевых смятых ассигнаций. Он негодовал. Деньги бросил он на землю и пошел. Смотритель решил хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Но и в этот раз не вышло.
“В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо”. От кучера старик узнал, что Дуня живет в этом самом доме на втором этаже. Смотритель поднялся. “Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался”. Дуня, увидев отца, “с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать и, вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню, подошел к нему” и вытолкал на лестницу. Старик решил отправляться обратно на свою станцию. После этого от уже три года отец не видел дочери.
Долго думал герой о смотрителе и о бедной Дуне…
Позже он снова проезжал мимо. Старый смотритель с год как помер, в доме его поселился пивовар.
“Отчего ж он умер?” – спросил я пивоварову жену. “Спился, батюшка”, – отвечала она. “А где его похоронили?” – “За околицей, подле покойной хозяйки его”. – “Нельзя ли довести меня до его могилы?” – “Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу”..
От мальчика герой узнал, что летом проезжала барыня, которая тоже спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу. Была она “с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: “Сидите смирно, а я схожу на кладбище”. А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: “Я сама дорогу знаю”. И дала мне пятак серебром – такая добрая барыня!”
“Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром – славная барыня!”