В одном из эпизодов “Войны и мира” Николай Ростов, обмениваясь приветствием с крестьянином-австрийцем, произносит знаменитые слова: “Да здравствует весь мир!” – слова, которые с успехом можно было бы поставить эпиграфом к художественному творчеству Толстого. Устами своего героя писатель славит жизнь, людей труда, утверждает величие их подвига.
Можно спорить, что в творчестве Толстого является главным: пафос отрицания или утверждения, критика социального зла или идея возрождения личности? Несомненно одно: лучшей своей стороной оно обращено к нашей современности.
Все написанное Толстым не вмешается в обычные рамки литературных схем, построений. Это, по словам Горького, “документальное изложение всех исканий, которые предприняла в XIX веке личность сильная…”, это итог пережитого за целый век, от наполеоновских войн до революции 1905 года.
У Толстого не было периода литературного ученичества. Его первое печатное произведение, повесть “Детство”, сразу возвестило миру о появлении в литературе писателя самобытного, независимого в своих суждениях и свободного от подражания популярным литературным образцам. На этот счет существуют свидетельства Тургенева, Герцена, Некрасова, Чернышевского, увидевших в лице молодого писателя “прекрасную надежду” русской литературы.
Обычно произведения раннего периода творчества Толстого тесно связывают с Кавказом, куда он отправился на службу, вначале в качестве добровольца, а затем кадрового офицера, принимавшего участие в военных действиях против горцев. Связь эта символическая, условная, поскольку главное в кавказских повестях и рассказах не описание природы и быта, а изображение человека с его сложным внутренним миром. Чернышевский в статье о “Детстве”, “Отрочестве” и “Военных рассказах” графа Л. Н. Толстого, отмечая отличительные особенности его таланта, указывал на то, что писателя интересует прежде всего “диалектика души” героя, сам психический процесс, его формы, его законы, такое его состояние, когда одни мысли и чувства развиваются из других, когда “чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь по всей цепи воспоминаний”.
Чернышевский называет и другую не менее важную особенность творчества писателя: “Есть в таланте Л. Толстого еще другая сила, сообщающая его произведениям совершенно особенное достоинство своею чрезвычайно замечательной свежестью, – чистота нравственного чувства… Эти две черты… останутся существенными чертами его таланта, какие бы новые стороны ни выказались в нем при дальнейшем его развитии”. Так уже по первым произведениям великого писателя Чернышевский гениально предопределил основные черты художественного метода Толстого, которые окончательно сформируются в его последующих произведениях.
Толстой изучал человека в самом себе. Путем самоанализа и самонаблюдения он шел не только к постижению тайны людской психологии, но и к разгадке человеческих характеров, поставленных в трудные обстоятельства. Николенька Иртеньев, герой автобиографических повестей Толстого, испытывая на себе вредное влияние окружающей среды, приходит в результате длительных раздумий, переживаний и сомнений к мысли о необходимости внутренней отчужденности от нее. Эта отчужденность выражается не в форме открытого конфликта, а в виде постепенного формирования собственного взгляда на мир, нового отношения к людям. Анализируя внутренний мир подростка, Толстой как бы говорит: если в мире существует нечто поистине священное и великое, так это только непрерывно растущий человек.
В ряду ранних произведений Толстого важное место принадлежит “Севастопольским рассказам”. Именно в них наметился крутой поворот во взглядах писателя на народ и помещичье правительство, на литературу и задачи своего собственного творчества. Будучи участником героической обороны Севастополя в Крымской войне, Толстой воочию убедился, какая пропасть лежит между героизмом простых людей и хвастливыми заявлениями тех, кто посылает их на верную смерть ради царя и отечества. “Велика моральная сила русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты”, – пометил он в своем дневнике.
В мировой литературе нет писателя, который бы показал войну так правдиво, “в настоящем ее выражении – в крови, в страданиях, в смерти”, как это сделал Толстой. “Дух в войсках, – писал он брату вскоре по прибытии в Севастополь, – свыше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо: “Здорово, ребята!”, говорил: “Нужно умирать, ребята, умрете?” – и войска кричали: “Умрем, Ваше Превосходительство, ура!” И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду, и уже 22 000 исполнили это обещание”.
В рассказе “Севастополь в мае” описание смерти рядового Праскухи-на от осколка бомбы дается Толстым как художественная иллюстрация этих слов. Величие духа русского солдата проявляется в его скромности, простоте, спокойной уверенности в том, что он умирает за родину. Толстой дает блестящие образцы психологического анализа переживаний человека в моменты, предшествующие его смерти. Писатель стремится к раскрытию истины, которая бессознательно живет в душе каждого честного гражданина, патриота своей родины и составляет основу его характера. Заканчивая рассказ, Толстой говорит: “Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда”.
“Севастопольские рассказы” сыграли важную роль в творческом самоопределении Толстого, в формировании его литературно-эстетических взглядов. Они давали критике возможность говорить о Толстом как о достойном продолжателе лучших традиций русской литературы. “Это именно то, – писал Некрасов Толстому, – что нужно теперь русскому обществу: правда – правда, которой со смертью Гоголя так мало осталось в русской литературе… Эта правда в том виде, в каком вносите Вы ее в нашу литературу, есть нечто у нас совершенно новое. Я не знаю писателя теперь, который бы так заставлял любить себя и так горячо себя чувствовать, как тот, к которому пишу… Вы начинаете так, что заставляете самых осмотрительных людей заноситься в надеждах очень далеко”.