Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Какой неожиданный вопрос! Почему вдруг — звезды, зачем поэт говорит о них? Что такое для него звезда, и почему так важен вопрос о ее нужности? Что кроется под этим странным вопросом? Почему автор так настоятельно требует ответа, словно это вопрос жизни и смерти?
Звездное небо/звезды всегда были символами романтики, красоты. Причем красоты не земной, а небесной, надмирной… Звезды традиционно. были связаны с божественной гармонией, вспомним Ломоносова: «…открылась бездна, звезд полна; Звездам числа нет, бездне — дна» («Вечернее размышление о Божием величии»). Или из Псалтыри: «Когда взираю я на небеса Твои — дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил/ то радуется сердце мое и восхваляет Господа моего…» Звезды говорят не только между собою, они говорят и с людьми, напоминая им о гармонии между природой, Богом и человеком.
До Маяковского жили и творили миллионы людей, и все они радовались звездам и не задавали вопроса о их необходимости. Маяковский задал этот вопрос. Значит, он не захотел признать красоту мира просто потому, что она есть? Значит, он поставил себя выше своих предшественников, не захотел быть таким, как они, решил отвергнуть их взгляды и утвердить свои. Если мы вчитаемся в стихотворение, то увидим, с каким недоумением и даже презрением смотрит поэт на «кого-то», кто, унижаясь и плача, просит у Бога хоть одну звезду, как непривлекательно, жалко написан его образ. «Нет, мне такого не нужно, я не хочу просить, я не понимаю, кому могут быть нужны эти «плевочки», — говорит поэт.
Гораздо дороже звезд -» плевочков » и той красоты, которую они воплощают, поэт ценит свое «я», себя считает для мира важнее, полезнее звезд и не хочет унижаться ради красоты даже перед Богом. В стихотворении он и Бога ставит ниже себя, свысока выписывая его «жилистые руки». Маяковский заявляет, что он, великий поэт, может обойтись без звезд, ему не нужна красота. В своей гордости он отвергает то, что скрепляет мир, делает его гармоничным. Правда, в стихотворении еще нет такого утверждения, нет уверенности в себе. В нем схвачен только начальный момент творческого пути поэта, когда тот еще задается вопросом: будет ли он вместе с высшей Красотой или будет отвергать ее? Отсюда такая раздвоенность, расколотость, какое-то смятение, выраженное и в отсутствии стихотворного размера, и в обилии вопросительных предложений, и в редких, неточных рифмах. В конце стихотворения опять звучит вопрос, но автор не дает здесь своего ответа. Ответом послужит все дальнейшее творчество В. Маяковского. В продолжение всей жизни он будет отвергать Красоту божественную/не признавая ее самоценности, а признает лишь красоту земную, которая без преображения небесным неизбежно становится животной, чувственной. И в его стихотворениях появляются чеканные ритмы победного шествия гордости, ведь признание божественной Красоты не дает человеку гордиться собой, она выше его. Маяковский же ее упразднил. Когда нет сотворенной Богом Красоты, то человек сам становится богом — творцом красоты чувственной. Поэтому Маяковский в стихах вырастает до гигантских размеров, заполняя собою весь мир, словно божество.
Но ведь это только в стихах. А душа знает, что человек — не Бог, душа все-таки тоскует по неземной Красоте. «Всякая душа по природе — христианка» (Тертуллиан), и самодельным богам, отвергнувшим истинного Творца, несладко живется на свете. Поэтому так мучительно звучит в стихотворении вопрос, на который автор уже знает ответ поэтому такое напряжение, такая мука приходят лейтмотивом через все его творчество. И поэтому неизбежной становится трагедия Отвергнувший гармонию обрекает себя к дисгармонию, на разложение, сначала духовное, затем душевное и, наконец, телесное. Поэт сам разрушил свою душу, соразрушил и свое тело. В конце его творческого пути прозвучал выстрел. Он явился роковым ответом на некогда прозвучавший в небольшом стихотворении вопрос о звездах.
Может быть, я высказываю мысли категоричные и «крамольные», осуждающие. Я старался писать не кривя душой. Суждения же, мои есть отражение двухтысячелетней христианской духовной традиции ибо только божественная Красота спасет мир, впрочем, как и жизнь поэта