В зрелом творчестве Чехова сюжетная острота повествования, неожиданность или парадоксальность концовок отступают на задний план. Трагическая судьба многих его персонажей является следствием не каких-то из ряда вон выходящих событий, а причин будничных, повседневных, обыденных. Они гибнут незаметно, неощутимо даже для них самих, нередко даже не воспринимая ужаса того, что с ними происходит.
В этом смысле антиподом Чехова в русской литературе был Достоевский, изображавший, как убедительно заметил Б. И. Зингерман, “в своих романах невероятные и катастрофические события, а также сюжетные ситуации, исключительные по остроте и напряженности. Достоевский ставил в своих романах жестокий эксперимент, сводя героев друг с другом на нож, погружая их в чрезвычайные обстоятельства – в атмосферу преступлений и убийств, чтобы они обнаружили свою истинную сущность, скрытую до поры до времени. А Чехов полагал, что самый жестокий эксперимент ставит над человеком гадкая обыденная действительность, терзая его однообразием впечатлений и пошлостью”.
Чехов вошел в русскую литературу как замечательный мастер новых жанровых форм. Его рассказы и повести, сравнительно небольшие по объему, были созданы на строгом отборе жизненного материала, на использовании новых приемов построения сюжета, новых принципов художественного повествования. Эпизодичность, фрагментарность, сюжетная незавершенность становятся не приемом, а принципом чеховской прозы, особенно в зрелый период его творчества.